***
Догорает летний день. Солнце медленно опускается к горизонту. Оно уже не такое обжигающее и слепящее. Природа замирает, почти не слышен гомон людских разговоров, становится все тише и тише. — Миша?! Мишутка?! — раздаётся в тишине гулкий и встревоженный голос. Младший брат всегда был легкомысленным. Вышел из избы утром с местными мальчишками и с концами. Ну, а что с него взять, Москва молодой, весёлый, беспечный, а на улице лето, июль. Одним словом жизнь. Нет бы позаботиться о старшем брате, ох, Мишка… Думал тот. Киев шёл по скошенному полю средь стогов сена и искал непутёвого сводного братца. Думая, что если найдёт его, оттаскает за уши, да в угол поставит. Не важно, что Миша не такой маленький и уже самостоятельный, однако ведёт он себя совершенно не «по-взрослому». — Бу, — вдруг из-за большого холма из соломы выпрыгнул мальчик. Москва, да это точно он. У другого бы смелости не хватило. — Дурак! — старший от неожиданности отпрыгнул и выставил руки в боевую позицию для самозащиты — Ты чего, окаянный, совсем из ума выжил?! А младший лишь смеётся, да за стог хватает, чтобы не упасть, — Митька, да ты чего? Испугался? Ну как я тебя подловил, а? — не унимается Москва. А Диме в свою очередь не до смеха, чуть сердце из груди не выпрыгнуло. — Смешно тебе, да? А так, давай посмотрим кому теперь смешно будет, — говорит Киев, начиная щекотать брата, первым делом достанется рёбрам — слабому месту негодника. — Ты почему на ужин не пришёл, я тебя обыскался, все нервы измотал. Я же волнуюсь, а вдруг чего! — Митька! Ну, Митька, прекрати! — задыхаясь от смеха, произносил тот, — Ну, всё-всё я больше так не буду! — Ага конечно, не будет он. Ну-ну, я эту песню слышу уже которое десятилетие подряд. Миш, ты просто не понимаешь, будь посерьёзнее, пожалуйста, не дай бог что-нибудь случится, а меня рядом не будет, — продолжал читать свои нотации старший, но все-таки прекратил изводить Мишку щекотанием. — Ой да что может случиться, моя княжеская дружина всех одолеет и тебя защитит. — подмигнул и радостно уставился на недовольное лицо старшего брата. — Дай хоть насмеяться, да наиграться вдоволь. Детский период у городов не вечен. — отмахнулся Москва, поправляя непослушные блондинистые волосы, которые не слабо таки взлохматились. — Ну-ну, Миш, будешь так себя вести, всю жизнь так и проходишь, как дитë… — не успел закончить Дима, как его прервали, со смехом, повалив на ту же самую гору соломы, на которую опирался младший. Небольшое количество сухой травы быстро поднялось всех и так же быстро опало на одежду, волосы и удивлённое лицо Киева, который от неожиданности даже открыл рот в надежде что-то сказать, но… — Помолчи, Мить. Одно мгновение и розовые, по-детски пухлые губы подростка коснулись губ напротив. Нежный, без какой-либо пошлости поцелуй, продлившейся не долго, секунд 30 от силы. — Миша! — вскрикнул Дима, а после уже тише произнес — Миш, остановись. Москва не понимал, что не так. Всегда было здесь, а теперь не здесь. И как это понимать? — Но… — хотел было что-то ответить, однако названый брат обнял его, трепетно целуя в губы, заставляя чувствовать себя любимым. Миша настороженно смотрел на него своими большими лазурно-голубыми глазами, полными радости. Парень неловко улыбнулся, поборов свою робость, положил руку ему на щёку. — Так вот оно что. Я то думал, ты меня разлюбил… — произнёс разрывая поцелуй Москва. — Индюк тоже думал, да в суп попал. — Да ну тебя, — надув щеки, сказал Мишутка. Дима смеялся, по настоящему и улыбался, искренне улыбался. Даже был немного рад, что его братец именно такой. — Ну всё-всё, пошли. Вечереет, не хочу по темноте возвращаться. — поежившись от небольшого дуновения летнего ветерка, произнес Киев. Миша привстал с брата, притягивая руку помощи. Когда оба парня привели себя в порядок: отряхнули солому с голов, да одежды. Выдвинулись в город. Солнце уже практически зашло за горизонт, оставляя мир сначала в ярко-красных и оранжевых, а после коричнего-бордовых оттенках. Каждый думал о своём, и половину пути пройдя молча, раздался нерешительный, тихий голос: — А может на речку? — Что? — Да нет, ничего… — отступил было от своей идеи Миша, однако с надеждой смотря на сводного брата. Изумрудные глаза, в свете заходящего солнца становились то тëмно-травяными, то коричневыми, но всё равно оставались такими красивыми и родными. Когда Москва увидел в них отражение заинтересованности и азарта, то незамедлительно схватил того за руку и свернул с тропинки. До Москвы реки было относительно не далеко. Выйдя к берегу, Миша обернулся и посмотрел на брата, — Пошли, — отпустил руку и направился к воде, не сводя взгляд, Киев шёл за ним. Раздевшись, они зашли в воду. Прохладная вода сильно контрастировала с жарим июльским вечером. — Холодная, — констатировал факт Дима. Москва быстро сообразив, что сделать прильнул к Киеву, обнимая. — Я тебя согрею, — проговаривает и тянется рукой к лицу, убирает выпавшую из причёски медную прядь волос за ухо. — Какой же ты красивый, Мить. Старший поймал руку младшего и протянул к губам, невесомо целуя, — Ты гораздо красивее, — а после нагнулся, разница в росте хотя и была не значительной, но все-таки была, чтобы поцеловать милого, несносного мальчишку перед собой. Он трепетно и очень нежно коснулся губ напротив, таких мягких и невозможно желанных. Киев был опытнее, и Москва, не желавший принимать этот факт, старался не отставать. — Я люблю тебя. — сказал кто-то из них, а может сказали одновременно, или не говорили вовсе, а просто подумали. Сейчас это не важно, сейчас они есть друг у друга, и это самое главное. Всё вокруг ушло на второй план. Медленно поцелуи с губ перешли на шею. Москва издал протяжный, жалобный стон наслаждения, склоняя голову на бок. Это действие было воспринято Дмитрием как согласие на продолжение, хотя для брата у Миши всегда ответ — да, не смотря ни на что. — Ми-Мить, — выгнулся Москва, когда почувствовал на коже лёгкий укус. Лёгкий, но чувствительный, после которого точно останется еле заметный след. Оторвавшись от своих действий, Дима посмотрел на плод своей деятельности: раскрасневшись братишка, смущённо отвёл взгляд, но не выпустил Киев из объятий. — Да, любовь моя? — Дурак. — Мишутка уткнулся лицом в грудь напротив. Медленнее движение грудной клетки: вперед и назад. Дыхание брата успокаивало, умиротворяло. — Я… — переходя на шёпот говорит, — Я хочу… Киев улыбнулся, понимая к чему же клонит Миша. Но решил дать брату понять, что нужно больше конкретики. Состроив самое невинное и непонимающе личико, — Чего же ты хочешь, Миш? Я сделаю всё, что попросишь. Только скажи. — склонился к розовому, почти красному, от прилившей крови, уху. Произнёс шёпотом так чарующие, так невероятно. — Скажи, что хочешь меня, Миш. Москва не мог не подчиниться. Слова, произнесённые сейчас, отдавались чем-то волнующим, лёгким и возбуждающим. Нет, Миша не был тем кем легко управлять, но Митька исключение. Самое главное исключение в жизни юного города, ради него Москва бы пошёл против всех, даже против себя. От нетерпения уже крутит в нижней части живота, как будто там кто-то живёт. Москва слышал, как о чём-то подобном разговаривали местные девицы, и они назвали это чувство бабочками. Когда же ощутил широкую, холодную ладонь на правой ягодицы, мелкая дрожь пробила его. Может быть в этом виновато предвкушение будущих действий со стороны Киева или же простой перепад температур от прикосновения к разгоряченной, несмотря на прохладную воду, коже. Миша издал жалобный стон, прося о большом нежели простое прикосновение. Рука перешла ниже, проводя по внешней стороне бедра вниз и также плавно вверх. Неторопливыми движениями он добрался до паха мальчишки, ещё один стон, Миша и не собирался заглушать их, тем самым ещё больше дразня Киев. Если бы Дима не знал Москву с рождения, посчитал бы его не опытным подростком, сладко извивающимся из-за действий более старшего и опытного партнёра. Но то был бы не Москва, а кто-то другой. Миша был той ещё бестией, он знал что и как нужно сделать, чтобы старший не выдержал и взял его, не важно где, не важно когда, при этом всём всегда делая вид будто не при делах. Негодник… Всегда отмечал про себя Дима, снова и снова поддаваясь влиянию младшего. Он уже и не помнил когда это началось, кто же всë-таки был инициатором отношений, хотя зная нрав и характер брата — Москва, но никто и никогда в этом не признается. Это и не нужно. Потому, как Дима точно знает — Михаил, Миша, Мишутка его первая и единственная любовь, что Москва тот ещё собственник и манипулятор, но никогда не скажет это в слух — боится потерять. В это же время, покоящаяся на груди у старшего, рука Москвы поднялась выше, ложась ему на плечо, сильно сжимаясь. Этим жестом он как бы говорил: «Эй, братишка, давай быстрее, а то я тебе руку сломаю!» — но это только намёк, на самом же деле Москва бы ударил себя, несмотря на своё самолюбие. Киев слишком хорошо его знал. Он обхватил ладонью член и начал неспешные движения вверх-вниз. Дыхание Миши стало сбивчивым, резким и частым. Второй рукой потянулся вниз, взял в руку член старшего, повторяя те же движения. Теперь уже не выдерживал и Дима, промычав, что-то непонятное, на выдохе, прикусил тонкую, почти девичью шею, блондина. Завтра точно останется след, результат их сегодняшнего занятия, но это будет завтра. По мере ускорения и замедления движений, менялись стоны, становились то громче, то тише, то они становились похожими на скулёж или рычание. На самом пике, когда уже будто звезды сияют пред глазами, у Москвы подкосились ноги, он бы и упал прямо так в тёмную, холодную воду, но Дима успел его поймать и удержать. Раздалось робкое: «Спасибо.» Солнце давно зашло за горизонт оставляя небосклон луне и ярким точкам — звёздам. Оба лежали на одежде, заранее постеленной на берегу. Мишина голова лежала на груди брата, там же покоились и обе руки, приобнимая младшего, Дима гладил того по обнажённых спине. — Знаешь, Мить, когда я вырасту, я обязательно возьму тебя в жены. — Обязательно, Миш, обязательно…***
Тинь-тинь-тинь Самый ужасный звук с утра — будильник. На часах 6:30 и вот нужно вставать, но нет, тело отказаться, а мозг вообще не хочет начинать работать. Обычное утро любого среднестатистического гражданина Российской Федерации, но когда ты первопрестольная столица ещё сложнее. Пустая комната, да и в принципе квартира пугает своим безмолвием и гнетущей тишиной. Михаил снова проснулся один, он с недавних пор всегда один не важно засыпает или просыпается, отдыхает или работает. Лежать на просторной двуспальной кровати одно мучение, благо лето и рассвет уже бил в окно. После пробуждения, как по ритуалу, он проверил входящие сообщения: ничего, совсем ничего… Хотя. На телефон пришло оповещение о сегодняшнем собрании. — Прелестно, — хмыкнул Миша и снова лёг, уснуть правда не получилось. Зато обдумать сон — да. Уже который месяц ему снится один и тот же сон, Москва бы понял если бы это был кошмар, списал на недосып и благополучно забыл. Нет, это точно не сон — воспоминание. Это что-то приятное, что-то, что когда-то было. Он уже и не вспомнит когда, но помнит с кем. Киев — столица Украины и по совместительству названый старший брат. Михаил не помнит, почему у них разошлись дороги, не помнит когда и кто же стал этому причиной. Москва любил, любит и будет любить его, не смотря ни на что. Не смотря на критику со стороны старшего, на все сорванные разговоры и даже на злой, ненавидящий взгляд. Этот взгляд изумрудных глаз, когда-то даривший тепло, поддержку, надежду и любовь, стал стеклянным и холодным, не было той искры, той радости. Да и не будет… Повторял Москва каждый раз, оставаясь наедине со своими мыслями, воспоминаниями о прошлом и мечтами о будущем. Но сейчас не до грустных мыслях и воспоминаний, сейчас нужно было найти в себе силы, заставить себя встать. Встать не только с кровати, но и со дна своего сознания, заставить себя жить и улыбаться этой чертой жизни без него…***
Все хотят, чтобы их пожалели И я тоже безумно хочу Они просят об этом так смело А мне стыдно, я и молчу Люди ждут похвалы и не только Что мне ждать, я ее не дождусь Королям нет нужны падать духом Вот поэтому я и держусь