Мерзость

Они приходили по очереди. Женщин в деревне было около двухсот — когда больше, когда меньше, особенно если слабые умирали во время охоты или родов. Совсем же никчемных, вероятно, просто убивали, чтобы они не тратили зря на себя ценные ресурсы. Зависть, гордыню, желание выделиться вырезали вместе с сосками, а на лица натягивали тряпки, которые позволялось снимать только во время соития. Юи совсем не хотел знать об этом, как не хотел ощущать на себе их руки, губы и выделения. Но они не спрашивали, чего он хочет — он был обязан каждую ночь выплёскивать семя в их холодные лона и надеяться, что каждая из них понесёт от него ребёнка. Истосковавшиеся по близости за долгие годы без мужчины, воительницы не сдерживались. Пусть они и не вредили ему намеренно, но инстинктивно многие пытались оставить на нём свой след. Прокусить кожу до крови, расцарапать бока и спину, не выпускать из стальной хватки до тех пор, пока они сами не прекратят сотрясаться в чудовищных судорогах. Юи был здоров и молод, чтобы дать такое же крепкое потомство и обслуживать женщин в любой момент. Он позволял делать с собой всё, что угодно: сопротивление могло вызвать гнев, так что как бы Юи ни хотелось содрать с себя прикосновения вместе с кожей, приходилось стискивать зубы и терпеть. Лучше грязным станет он, чем все эти твари доберутся до Акиры. Светлый и невинный, его брат всегда был плаксой, хрупким цветком, который лишь чудом пророс в их ледяной земле. Нельзя… Нельзя, чтобы и его осквернили. Юи не допустит этого, ни за что. Он умрёт — но женщины Акиру не получат. Больнее всего было даже не во время соития: к нему, как к любому мерзкому, но необходимому действию, можно привыкнуть. Юи содрогался и чувствовал себя грязным, когда Акира после отбоя ласково желал ему спокойной ночи; оставлял подарки, сделанные своими руками; предлагал — ха — помощь. Что такой, как он, мог знать о взрослом мире? Близнецы, говорил Акира, должны делить всё пополам: и радость, и горе. Юи душил в себе горький злой смех. Похожий на девчонку братец не выдержит и одного раза, а может и сломает себе что-нибудь, когда на него взгромоздится любая из охотниц. Юи запрещал себе мечтать о том, чтобы разделить ношу с Акирой. Эти мысли тоже грязные, отвратительные, подлые. Он ведь видел, во что превратился их отец, запертый в клетке. Существо, которому сохраняли жизнь лишь в обмен на семя. Когда тот не смог покрывать женщин, его бросили умирать. Точно такая же участь ждала и их с Акирой, ведь им не повезло родиться мужчинами. Какая ирония! Сама природа буквально кричала: вашему виду суждено исчезнуть, сдохните, умрите уже наконец! Но снежные женщины не хотели умирать; зато слишком хорошо знали, как отнимать жизнь. Они приходили по очереди: в отдельные покои, где Юи ждал, вымытый до скрипа и голый. За ночь он мог обслужить двадцать, иногда тридцать женщин. Им нужны были изощрённые ласки, уверения в собственной красоте, они постоянно спрашивали, видел ли он лица других женщин и какая из них нравилась ему больше; будь его воля, Юки перегрыз бы горло им всем до единой. Толстые и худые, с широкими и узкими бёдрами, даже красивые под этими проклятыми кусками ткани, все они были сплошным ледяным и вечно голодным лоном. К утру Юки не чувствовал ни своего члена, ни тела. Чувства тоже замерзали. Кажется, он весь леденел изнутри и отогревался только рядом с Акирой, который хоть и был таким же снежным мальчишкой, но почему-то ощущался чудовищно горячим и… живым. Юи не хотел, чтобы огонь Акиры погас. …Когда он очнулся посреди сияющего нигде, и понял, что вся деревня мертва, то рассмеялся от облегчения. Наконец-то. Гнилой и испорченный, он сумел сделать хоть что-то хорошее в своей бессмысленной жизни. Кроме детей.