And their hearts always beat in time with each other

Есть что-то такое в этом секундном прикосновении губ, когда Дань Хэн, кажется, не может дышать. Когда весь мир вокруг останавливается и все в этой гребанной вселенной сосредотачивается в одной маленькой точке на его шее, когда все взрывается яркими красками и будоражащими душу искрами, которые так и норовят скользнуть до самого сердца, обходя одежду, проникая под кожу, в вены, в кости, чтобы сжечь его к чертям. И тогда он думает, что, возможно, это его конец. Потому что нельзя больше оставаться в живых, когда губы Блэйда на точке пульса. Это изощренный, жестокий и мучительный способ уничтожить его, убить, но в несколько необычном смысле — хотя сейчас, размышляя об этом так, будто классические способы хоть когда-то действовали на него, Дань Хэн задумывается о том, что, возможно, это имеет намного больше смысла, чем вонзить меч в его сердце еще одну тысячу раз. Его дыхание рваное, несмотря на то, что он изо всех сил пытается держаться, но это, на самом деле, не является возможным, определенно точно не тогда, когда его тело едва заметно дрожит, а Блэйд все равно замечает. Он скользит по нему медленным взглядом, анализирует, впитывает, наслаждаясь каждым кусочком, каждым вздохом и взглядом в никуда в попытке что-то отчаянно скрыть. Дань Хэн прячет свои чувства, заставляя их расплыться в бездне сознания, там же и утонуть, самостоятельно вырыть себе могилу и залечь в ней, никогда не открывая глаз, даже не шевеля ресницами. Ни единого шороха, ни единого вздоха. Никто не должен заметить. Никто не должен знать. Никто не должен даже подумать об этом. И иногда это удобно и имеет смысл, но... «Но». Всегда есть одно но. И оно нависает над Дань Хэном прямо сейчас, позволяя своим длинным волосам ниспадать на его плечи, пока он, затаив дыхание, покорно (даже если это и неправда) ждет его следующих действий. И он прекрасно осведомлен о том, что Блэйд, в вопросах касающихся чувств, с ним не до конца согласен. Вообще-то, даже если бы он и был, он бы не позволил себе отказаться от удовольствия сдёрнуть с Дань Хэна пару масок в этот вечер, обнажить его больную душу, даже если в ней сквозные дыры, кровоточащие раны и неисчезающие, вбитые в него уже слишком давно и слишком глубоко, шрамы. Сплошная уязвимость. Раскрыть такую часть себя было бы хорошим знаком доверия, но они оба знают, что доверять тут нечему. Довериться друг другу смехотворно. Это заранее проигранная битва. Хотя, в борьбе друг с другом они уже давно заняли последнее место в рейтинге. Последнее и единственное, разумеется. Потому что когда дело касалось этих двоих, они не могли быть ничем иным, кроме самого лучшего и самого худшего одновременно, смешанных в самых ужасающих пропорциях. Всегда с самым идеальным результатом. И сейчас Блэйд просто не может позволить этому представлению с кучей фальшивых масок и выработанных на каждый случай эмоций продолжаться. Он хочет видеть настоящее. Хочет видеть всё. Он заставляет Дань Хэна слегка съежиться под пронзительным взглядом, но тот все равно не собирается выказывать своим видом, что что-то не так и с вызовом смотрит в ответ, плескаясь холодом из ледяных глаз, не вызывая в Блэйде ничего, кроме снисходительной усмешки и, возможно, блядских порхающих бабочек где-то внизу живота, но это то, в чем он никому не признается. Дань Хэну не нужно знать. Ему не остается ничего, кроме как умирать под этим взглядом. Он сгорает и это так медленно, так мучительно, будто кто-то капнул раскаленного воска на его абсолютно раскрытое и уязвимое сердце. Это некрасиво, почти уродливо. Это больно, кроваво, разрушительно, прежде всего. Кажется, будто кто-то с радостью и благоговейным трепетом выпотрошил его душу, а после взялся за тело. Но он позволил это. Он сам направил эту руку и сказал спасибо, будто всегда хотел почувствовать только это. Будто не существовало ничего в мире, чего бы он желал больше, чем этого взгляда на своем лице, на своем теле, на своей душе — больной и отравленной, разлагающейся под их собственным излюбленным ядом, но все же душе. Она так много значила. Даже спустя время, спустя эти долгие минуты, что они, казалось, совсем не дышали, Дань Хэн не мог вдоволь насладиться этим взглядом. Взглядом, адресованным только ему. Не было ни единой души во всей этой чёртовой вселенной, что чувствовала бы то же, что и он сейчас. А ему все еще так отчаянно было мало. Он был так жаден и требовал большего, желая схватиться за все, за что только мог, но гордость была сильнее. Она была гораздо выше него и в такие моменты, как этот, он даже желал от нее избавиться. Иногда она мешала бросить всё и требовать своего до конца, а после жадно хватать ртом воздух, когда желание все же исполнится. Его тело будто на уровне банальных потребностей желало большего. Этот взгляд был нужен ему также сильно, как вода или воздух, как солнце, как прикосновения Блэйда к его телу. Истинные желания Дань Хэна со всем своим рвением пробивались сквозь тернии отрицания и нерешительности. И он прекрасно знал, что это не вело ни к чему хорошему, но он не мог противиться этому. Не менее хорошо он знал, что Блэйд определенно погубит его, не моргнув и глазом. О, Блэйд точно сделает это. Но тогда он не уступит ему и они погубят друг друга, и заберут весь этот дряхлый мир с собой, будто сам по себе он, на самом деле, не имеет совершенно никакой ценности. Они знают, какие последствия их ждут и позволяют этому продолжаться. Эгоизм будто сжевал их душу, как жвачку, надул огромный пузырь и лопнул, оставив от себя лишь липкие куски по всей комнате. Они не планировали их собирать. И, в конце концов, эгоизм всегда был сильнее их. С другой стороны, они никогда не отрицали этого. Можно ли было кого-то обвинять? Когда тело Дань Хэна было так расслабленно, почти уязвимо, а он сам так отчаянно доверял чужим рукам, изнывая от желания, одновременно с тем зная, что на всем свете больше не существует ничего, что могло бы действительно ранить его, а его голова касалась подушки, и он не делал ничего, чтобы остановить это, он уже знал, что проиграл. И Блэйд не менее хорошо знал, что это двойное поражение. Они оба жаждали этого, как изнывающая от болезненного холода тьма жаждала целительного света, как жаркий день жаждал облегчения в успокаивающей прохладе вечера, а луна темными ночами тосковала по обжигающему сиянию солнца, как умирающий путник тянулся к рассеивающемуся раз за разом миражу, желая жалкого глотка воды, так они тянулись друг к другу, но они оба хотели гораздо большего. Они хотели всё. Даже если это убило бы их обоих, даже если ощущалось бы гораздо острее, гораздо больнее, чем режущее движение лезвия под ребрами или даже в самом сердце. И самым безнадежным в них обоих было их взаимное непонимание. Такое наивное и детское, почти невинное, будто два плюс два внезапно оказалось четыре и они так искренне удивились, почему же не пять. Они не знали, откуда это чувство, что вгрызлось в их плоть и нещадно, с самым отвратительнейшим мотивом, не имеющее в себе ни единой капли добрых намерений, проделало в ней дыры, которые и по сей день кровоточили, но они знали, что оно здесь и оно сильнее, чем они. Будто каждая блядская косточка в теле Блэйда вручную была подписана словом "ненависть", но он вглядывался и видел в нем почерк Дань Хэна. Он был прямо там — о, он всегда был там. И это делало их отношения такими обреченными с самого начала, без единого шанса на  счастливый финал, будто у них никогда не было никакого другого выхода, кроме друг друга. Будто они раз за разом глотали яд и были единственным противоядием друг для друга. Будто они и были этим ядом после того, как сотни раз подряд глотали его совершенно добровольно, но закрывая глаза и мучительно погибая каждый раз, чтобы снова восстать из пепла и все равно вернуться друг к другу, и тянуться так сильно, что руки готовы оторваться от тела из-за мучительного ощущения недостающей детали — будто они никогда не будут цельными, пока под кончиками пальцев не появится мягкий изгиб поясницы, твердые очертания плеч с лениво играющими под кожей мышцами, выпирающие ключицы, мягкие темные волосы и россыпь родинок на молочной коже. Будто они всегда были частью друг друга и сейчас лишь стремились вернуть друг другу целостность. Снова воссоединиться и стать, наконец, большим, чем просто двумя потерянными половинками. Большим, чем просто двумя сторонами одной медали. У них не было ничего, кроме отчаяния в чистом виде, разлитого по банкам, спрятанного в темных чуланах, тщательно скрываемого от юных неискушенных глаз, но все-таки отчаяния. Хлюпающего, разливающегося ядовитыми чернильными полосами, впивающегося в кости так глубоко, что ничего на свете не могло бы вымыть. Отчаяния, текущего по венам вместо крови. И это было неправильным. Едва ли они могли простить друг друга, простить самих себя за то, как вместо злости и ненависти получали совершенно иное чувство. И оно раздражало. Будто почтальон перепутал и случайно подкинул им чужую посылку. Будто это совершенно не их, внедренное в слабое, отчаянно отбрыкивающееся сознание насильно, будто оно никогда не должно было быть здесь, но все-равно было и не благодаря чему-либо, а вопреки всему. И они оба не могли этого вынести. Этого было так много. Этого было слишком много. Это плескалось в них и почти выплескивалось наружу так, что, если бы их чувства когда-либо получили физическое воплощение, это был бы кислотный дождь. Он сжег бы все, он сжег бы всех и не пощадил никого. Он не принял бы ни единого выжившего. Ни капли сопротивления. Все склонили бы головы и упали в лапы смерти, против своих желаний, против всей своей человеческой сущности, игнорируя страх, боль и желание бежать, желание бороться. Дождь поглотил бы все и оставил после себя зияющую пустоту в сердце мира. Но Блэйд и Дань Хэн все еще были бы там. Они были бы там. Они всегда оставались бы там. Раз за разом находя друг друга — с ненавистью, со злостью, с чёртовой обидой, за которую никогда, никогда бы не простили, но с именами друг друга, кажется, намертво высеченными в их сердцах. И, возможно, единственный способ избавиться от болезненной тоски — это поддаться и прекратить пустое сопротивление. Принять неизбежное, распластаться по смехотворно вычурным алым простыням, запустить руку в черные волосы, но в этот раз иначе. С какой-то странной нежностью, которой не должно быть в их отношениях. Она не придумана для них. Она здесь лишняя, такая лишняя, что ее можно было бы выбросить и все считали бы, что ничего не лишились, в упор не замечая изменений, однако все же вступая в дуэль со своей упрямостью ради попытки открыть глаза чуточку шире, чтобы она, конечно, в очередной раз одержала победу. Но они обязательно бы заметили. Позже, но заметили бы, и горько, отчаянно сожалели, никогда не раскрывая этого, никогда не обнажая свои чувства настолько, чтобы они действительно что-то значили. Под изящными пальцами Блэйда вновь эта бледная, почти фарфоровая кожа, которую он ранил бесчисленное количество раз, оставляя шрам за шрамом, испещряя ее узором, шифром, понятным только для них двоих. Чтобы сквозь побледневшие спустя года ранения все еще можно было разглядеть боль и ту невероятную уверенность в глазах атакующего. Боль — их самый верный спутник. Они разучились разлучаться с ней, будто были рождены лишь для того, чтобы она взяла над ними опеку, окружила их со всех сторон, убаюкивая в жестоких, но нужных им не менее, чем воздух, объятиях. Она связывала их вместе, вылепливала из них невероятные картины лучше, чем самый искусный скульптор. Но в этот раз все было иначе. В этот раз все было неправильно. Это было похоже на грехопадение. Будто они блядские Адам и Ева — такие далекие от совершенства, глупые и разочаровывающие, тянущие свои жалкие израненные руки к греху, хватающиеся за запретный плод, как за последнюю надежду, позволяющие себе упасть за завесу греха, погрузиться в похоть и разврат, отпустить все за пределами друг друга. Они должны повернуть назад, должны успокоить в сердцах жажду большего, они миллион раз чего-то должны, но они все еще здесь. Они разобьются насмерть, утонут в осколках, сгорят в огне и вдохнут побольше воды в легкие, чтобы никогда не открыть глаза, но конец всегда будет один и тот же. Это не та игра, в которой много финалов. И они с самого начала обречены. — Ты невыносимый, — Дань Хэн шипит, выгибаясь, опасно обнажая шею и Блэйд не упускает мгновения, чтобы впиться в нее зубами, недостаточно сильно, чтобы порвать кожу, но достаточно для того, чтобы позже остались синяки. Его взгляд почти голодный, будто он не может насытиться происходящим, будто ему всегда будет мало. Чужие слова забавляют — отчасти. Он даже не старается сдержать мягкий, бархатистый, но такой фальшивый и явно издевательский смех, что раскатами проходится по комнате и заставляет лишь немного больше напрячься. — Мой милый, милый Дань Хэн, — он намеренно делает ударение на третье слово и широко улыбается, обнажая идеальные зубы так, что это больше напоминает оскал. В его словах нет ни капли настоящей нежности, он использует ее в качестве издевки, для того, чтобы подразнить, и не собирается за это извиняться. На самом деле, он предпочел бы изводить Дань Хэна скорее физически, чем бесполезными словами, но иногда его реакция на них даже интереснее, чем он мог бы подумать с самого начала. Он всегда немного недооценивал его умение выражать свои эмоции должным образом. И только сейчас он воочию убедился, как же на самом деле выглядит эмоциональный Дань Хэн. Дань Хэн, который чувствует всё. И Блэйд пробегает по нему глазами, облизывает внезапно пересохшие губы и жадно проглатывает взглядом то, как хмурятся чужие брови, мелко подрагивают эти прекрасные руки с удивительно тонкими запястьями — он бы мог схватить одно из них и преломить точно веточку, он был почти уверен, что не встретит сопротивления, и соблазн был так высок, но все же, он сдержал порыв, продолжая наблюдать, как изгибаются его губы и жмурятся глаза. В таком положении Дань Хэн выглядел обманчиво хрупким. Блэйду повезло знать, какой он на самом деле, но любой другой на его месте был бы зачарован этой мягкой красотой и невероятно нагло обманут. О, Блэйд бы облачил его в тысячи портретов, перенес бы едва уловимую чувственность и скрытую уязвимость на холст, и любовался бы годами. И ему никогда не надоело бы. Но эта картина для него одного и она навсегда останется в этой комнате, ни одним неосторожным мазком краски не просочившись за ее пределы, — Давай, дорогой. Поведай мне о том, почему же я так невыносим и чего же тебе хочется на самом деле? И я подумаю, какова цена твоему желанию... И стоит ли мне быть великодушным? Я мог бы подумать о том, чтобы прислушаться к твоим просьбам. — Черта с два я тебе что-то сказал, — Дань Хэн шипит, сжимает зубы, хмурится, но Блэйд уже знает, что его злость не стоит ни единой жалкой бумажки. Она вся от и до фальшивая, иначе он бы не лежал здесь. Он бы не позволил этого, если бы действительно не хотел. Поэтому Блэйд разочарованно качает головой, снисходительно улыбается и вновь наклоняется к его шее, покрывая почти невесомыми маленькими поцелуями-бабочками то место, что укусил минутами ранее, иногда прерываясь на то, чтобы приложить чуть больше усилий и сжать кожу губами, оставляя багрово-фиолетовые следы, пока его руки ползут под чужую одежду, едва-едва дотрагиваясь до кожи, почти с восторженным благоговением, касаясь лишь самыми кончиками ледяных пальцев разгоряченной кожи. Дань Хэн поджимает губы, резко втягивает воздух через нос, когда чувствует тянущее возбуждение внизу живота. Он давным-давно чувствует чёртову сухость во рту. Становится тяжелее дышать, но он все также не подает виду. Блэйд не знает, к чему эта показная стойкость, но он не собирается мешать ему. Если ему так нравится, то пусть продолжает. В конце концов, это кажется забавным. Главное, чтобы позже, когда Блэйду наскучит играть в кошки-мышки, никто не скулил, рассыпаясь в многочисленных просьбах. Но, возможно, именно в этом и был смысл. Заставить его скулить. Заставить его кричать. — Дань Хэн, — шепчет Блэйд на выдохе и поддается вперед, поднимаясь выше, чтобы резко укусить за мочку уха, наблюдая за тем, как чужие губы приоткрываются в немом вскрике — не от боли, скорее от неожиданности — но несмотря на это Дань Хэн все еще не произносит ни звука И Блэйд наблюдает за ним с ожидаемым азартом, скользит пальцами по его талии, сжимая ее такой сильной хваткой, что почти наверняка оставит синяки. Но он не может остановиться, он даже не пытается, когда его руки так идеально лежат на ней, будто та высечена из мрамора специально под него, по самым точным меркам. Он больше не шепчет, его губы касаются абсолютно каждого кусочка оголенной кожи на пути наверх, и он оттягивает зубами воротник, чтобы подхватить его пальцами и укусить за ключицу. Это, несомненно, больно, он понимает это по сведенным к переносице бровям и рваному вздоху, который Дань Хэн с такими усилиями пытался подавить, но не вышло. Сейчас он выглядел так, будто немного задыхался. Его шея самую малость покраснела. Румянец проступал, казалось, обходя следы, которыми Блэйд наградил его совсем недавно. О, он так сильно наслаждался этим. Капля крови проступила под его зубами, совсем небольшая, но этого хватило, чтобы оторваться и построить притворно-жалостливое лицо и с драматично-трагичным вздохом взглянуть Дань Хэну прямо в глаза, наблюдая за дальнейшей реакцией. Тот совсем слегка удивлен, это мелькает в его глазах едва ли на долю секунды, но Блэйд не может позволить себе не заметить. Он кусает сильнее, пока Дань Хэн шипит и хватается руками за алые простыни, прикусывая губу. Блэйд не в том настроении, чтобы сдерживаться. Он хочет, чтобы Дань Хэн смотрел в зеркало и, разглядывая свое испещренное многочисленными следами тело, вспоминал его. Каждый гребанный раз. Если Блэйд был художником, то тело Дань Хэна было холстом. Он планировал создать шедевр. Через мгновение он все же отстранился и позволил ядовитой усмешке прокрасться на его губы. — О, какая жалость. Ты немного поранился. Извини? — он открыто насмехается, издевается, получая удовольствие от разыгранного в одиночку спектакля, склоняет голову к своему плечу, хлопая глазами, пока Дань Хэн злостно, по-змеиному шипит на него и протягивает руку, чтобы стереть кровь. В глазах Блэйда темнеет раньше, чем Дань Хэн успевает что-то сделать. Он резко дергает чужие запястья на себя, заставляя приподняться, а после с той же резкостью отпускает, прижимая к кровати, немного перебарщивая с силой захвата, и шепчет предупреждающе, с тяжелой яростью во взгляде, — Дань Хэн... — Блэйд тяжело дышит и вертит головой, будто пытаясь отмахнуться от чего-то, — Руки, — его голова стукается о металлическую раму, он замолкает и Блэйду почти жаль, что он поступает с ним так. Но тот не выглядит разъяренным. Во всяком случае, не этим. И Блэйд ослабляет хватку, опускает голову ниже, к ключице, слизывая стекающую струйку крови, совсем медленно, без лишней торопливости, смакуя ее металлический вкус на языке, пробуя всего Дань Хэна, наслаждаясь. Его дыхание, кажется, останавливается, сердцебиение ускоряется, он не представляет, как на это реагировать, но обнаруживает это едкое понимание того, что ему нравится. И он так сильно хочет большего, но Блэйд... О, Блэйд, он отличный демон-искуситель. Он, как и полагается такому, как он, относится к личным мучениям Дань Хэна сродни пыткам. Это медленно, но так усердно, так старательно, будто он действительно пытается довести его до исступления еще до того, как они переступят порог прелюдии и перейдут к чему-то действительно стоящему. Проблема Блэйда в том, что он пытается выжать всё из каждого своего действия. Он не умеет вовремя останавливаться, не умеет быть мягким и сострадательным, не умеет жалеть. Он не стремится к этому. Блэйд не собирается давать Дань Хэну ни единой чертовой поблажки. Но он все же отпускает его запястья, стягивает с него блузку, оглаживает руками живот, обводя пальцами очертания пресса, прислоняясь мокрым поцелуем к измученной ключице, сцеловывая остатки крови и почти извиняющимся мягкими прикосновениями губ ведет ниже. Он невероятно увлечен этим, будто это действительно дело всей его жизни, будто если бы рядом с ним происходила кровавая бойня, он бы не остановился. Ни за что, блять, на свете. Никто не смог бы его заставить(за одним небольшим исключением, но Дань Хэн никогда не скажет "нет". Он может отрицать это хоть тысячу раз). Руки Дань Хэна путаются в длинных волосах, он несильно дергает и тяжело дышит, когда чувствует прикосновение губ к соскам. Блэйду приходится заправить волосы за ухо, чтобы они не так сильно мешали, но Дань Хэн, видимо, находит для себя какое-то необычное утешение в том, чтобы зарываться в них пальцами и издавать звуки, издалека напоминающие скулеж, но явно им не являющиеся. Он чувствует колено Блэйда между бедер и, опуская взгляд ниже, без особых усилий замечает, как тот концентрируется на том, чтобы пройтись языком по ореолам сосков, нещадно посасывая каждый по очереди, пока они не становятся красные и припухшие, оставляя по всей груди яркую цепочку из багровых следов. И Дань Хэн всеми силами ненавидит его, потому что он, на самом деле, так жаждет большего. Ему так отчаянно сильно нужен этот контакт кожа к коже, так отчаянно нужны эти руки на своем теле, ему так хочется просто почувствовать больше, больше, больше, больше. Блэйд будто блядский палач, уготовивший ему жестокую пытку перед настоящей казнью. Его колени дрожат от напряжения, от ожидания, от того, насколько сильно он хочет этого. Даже боль от укусов уходит на второй план, хотя ему хотелось бы её чувствовать. Но Блэйд жаден и жесток. Он не дает больше, чем необходимо, он лишь медленно, медленно передвигается, с невероятной выдержкой изучая каждый сантиметр его тела, решительно лишая Дань Хана того, что ему действительно нужно. Это злит, но его злость слишком неуместная для того, чтобы выражать ее прямо сейчас. Неподходящее время. Однако, ее хватает, чтобы придать его голосу силы. Он ненадолго забывает о своем желании скулить от нарастающего возбуждения и пытается казаться решительным, даже если в глубине души и знает, что решительность слетела с него вместе с блузкой. В любой другой ситуации он представлял бы непосредственную угрозу для любого, кто попытался бы ему навредить. Но сейчас? Он скорее рассыпется на кусочки и лишь после этого соберет себя вновь, чтобы дать отпор. — Твоя одежда все еще на тебе, но ты так торопишься избавиться от моей. Несправедливо, — кратко хмыкает Дань Хэн, обращая решительный взгляд на Блэйда и тот на мгновение кажется ошеломленным, и улыбка, граничащая с лаской и насмешкой, касается его губ, и он, честно говоря, сдерживается от смеха перед тем, как наклонится к чужому уху и разгоряченно прошептать: — Ты ведь и сам можешь снять ее, не так ли, Дань Хэн? Чуть больше самостоятельности... И от этих слов почти прошибает. То, как он произносит его имя. Это сладко и горько одновременно, будто сахарный леденец пропитанный чистым спиртом. И это пьянит. Кружится голова. Он думает, что еще немного и здравый смысл покинет его от того, насколько он пленён Блэйдом. Насколько он его во всех смыслах, насколько его слова, конкретно сейчас, имеют значение для него. Насколько сильно его колени дрожат от возбуждения, когда Блэйд произносит его имя. Когда Блэйд снова так близко к его ключице, отказываясь расставаться с ней, дразнящим движением касаясь языком ранки и проводя мокрую дорожку чуть ниже, переходя к поцелуям и возвращаясь к животу, даже ниже, спускаясь к бедрам, оттягивая штаны немного ниже, но не снимая окончательно. Дань Хэну приходится немного приподняться на локтях и он делает недовольное лицо и выгибает спину, со всех сил вжимая голову в подушку, впиваясь пальцами ног в простыни, когда его нещадно кусают, касаясь зубами где-то в районе подвздошной кости, не стремясь причинить боль или ранить, скорее больше забавляясь, ради удовольствия, чтобы позже оторваться и позволить себе одну из немногих настоящих улыбок, со слепым обожанием разглядывая следы от укусов. Как же совершенно они на нем смотрятся. Будто белая дорожка, устланная лепестками роз. Роскошно, по-королевски, и Блэйд осыпал бы его цветами, если бы они были бы у него сейчас. Он надел бы на него корону, встал бы пред ним на одно колено, дал бы присягу служить ему вечно. И нарушил бы обещание на следующий день, безжалостно предавая, вонзая шипы в самое сердце. И никто не был бы удивлен. Они знали об исходе с самого начала, но это все равно не имело никакого смысла. Они не могли спасти друг друга, не могли спасти себя. В этом были все они. Они начинали и заканчивали вместе, и ничего из этого не содержало в себе беззаветной преданности, ничего из этого даже не было честным, в этом не было любви. Это было подло, грязно, с ярко выраженным вкусом крови и привкусом копоти на кончике языка. И их это устраивало, пока они знали, что любовь не была конечной точкой. И они не были созданы для нее, они никогда не были достойны ее, но между ними все равно было что-то. Чего-то больше, чего-то меньше, но оно было. Это сложно упаковать в слова, поэтому они никогда не говорили об этом, однако они всегда чувствовали, что склеены из болезненной привязанности, из отчаянной нужды, из того тянущего друг к другу почти магнитом чувства, из того, как физически больно ощущается каждый вздох на расстоянии, и из желания разорвать друг друга на части, чтобы позже собрать, с той же незримой аккуратностью, вставляя все части на нужные места, возвращая назад все недостатки и все достоинства, и дело даже не в том, что они принимают друг друга любыми, дело как раз-таки в том, что нет, не принимают, какими бы они ни были. Они уходят друг от друга, убегают за множество километров и все равно возвращаются. Не из-за принятия, а вопреки его отсутствию. Вот они: рваные, поломанные, отвратительно неправильные, но с каплей нежности, с каплей блядской любви, с каплей тепла, одновременно с тем с целой волной грубости, ненависти и леденящего холода. И капля бессильна на фоне целого океана. Однако, это никогда не значило, что она не имеет смысла. Сердце, идущее трещинами и сердце, разлагающееся под гнетом скорби, вины и прошлого. Они не смогут найти друг в друге ничего стоящего, но настоящее блаженство в том, что никто из них даже не собирается пытаться. Потому что никто из них не хочет ничего больше, чем друг друга(и у них есть эфемерная надежда на то, что этот интерес совсем скоро сойдет на нет, но она разбита вдребезги, и они с удовольствием ныряют в осколки, иногда показательно морщась) Дань Хэн протяжно вздыхает перед тем, как начать расстегивать пуговицы на чужом пиджаке, раз за разом избавляясь от лишних предметов одежды, нарочито медленно стягивая их, хотя есть желание разделаться с этим как можно быстрее, пока Блэйд с удивительным спокойствием наблюдает за сосредоточенным выражением лица и старательными движениями пальцев. Это отчего-то ощущается гораздо интимнее, чем что-то из того, что они делали до этого. Есть что-то странное в аккуратных прикосновениях пальцев, что-то, что заставляет Блэйда затаить дыхание и молча ждать, что совершенно на него не похоже. В любой другой ситуации он бы отвесил язвительный комментарий, с любым другим человеком он бы уже перехватил инициативу и расправился бы с этим гораздо быстрее, но сейчас он не может сдвинуться с места, он даже не может дышать, это будто окутало его невидимыми путами и сдавило легкие и тело настолько, что единственное, на что он был способен — молча наблюдать. И когда с верхней частью было покончено, Дань Хэн наклонился к нему, оставляя быстрый поцелуй на его плече. Он медленно двинулся вверх, к ключице, желая укусить в отместку, но вместо этого прокладывая путь из багровых отметин до другого плеча, когда пальцы Блэйда осторожно коснулись поясницы, пробегаясь легкими прикосновениями вдоль позвоночника и обратно, мягко поглаживая и несильно надавливая, разминая круговыми движениями, намеренно расслабляя. Это непохоже на них, но в каждой проведенной вместе ночи всегда есть что-то такое. Безмолвные моменты, проведенные вместе, задыхаясь от тишины и нежности, невысказанных слов, которые так и останутся невысказанными. Никто из них не будет достаточно смел, чтобы открыть рот. И это, на самом деле, больше, чем они могут выдержать. Поэтому Блэйд протягивает руку, почти спрашивая разрешение, и когда не встречает сопротивления, касается чужих запястьев, тянет на себя, приподнимая, а после опуская так, чтобы голова Дань Хэна касалась подушки, в этот раз ни обо что не ударяясь, вновь сменяя их позиции. Он снова нависает над ним, ядовитая улыбка возвращатся на его губы, будто ничего не было минутой ранее. Есть мучительная секунда нерешительности прежде, чем он опускается ниже, возвращаясь к тому, от чего его оторвали, на этот раз стягивая штаны окончательно, оставляя быстрый поцелуй на колене, хватаясь за чужие лодыжки даже излишне крепко, подаваясь вперед, чтобы согнуть их так, что они оказываются по обе стороны от его талии, а Блэйд — прямо меж разведенных ног, он смотрит на Дань Хэна снизу вверх с невероятной наглостью, хлопая глазами в ожидании чего-то. Взгляд Дань Хэна сложно прочитать, он такой же холодный, как и раньше, и не дарит Блэйду ничего, что он хотел бы знать, так что его глаза почти сразу язвительно закатываются. — Самое время сказать, если ты чего-то хочешь, Дань Хэн, — Блэйд почти напевает, радостно покрывая поцелуями внутреннюю сторону бедра, — Но если не хочешь, то не надо, у нас, на самом деле, еще очень много времени, — он смеется, прикусывая нежную кожу, слегка царапая ее зубами, не спеша отпускать и явно желая слышать какой-либо ещё ответ помимо сдавленного мычания, но Дань Хэн не планирует доставлять ему такого удовольствия. Это немного разочаровывающе, — Знаешь, я мог бы просто остановиться прямо сейчас, — он делает задумчивый вид, когда оттягивает кромку нижнего белья и резко отпускает, заставляя удариться о кожу, оставляя бледно-розовую полосу и провоцируя тихий вздох. Он проделывает это еще несколько раз, пока ему не надоедает и Дань Хэн не начинает прожигать его таким взглядом, что любой другой уже упал бы замертво. В любом случае, он начинает задумываться о том, что если Блэйд все-таки исполнит свои угрозы и остановится, то он отправится в ад прямо вслед за ним. Он устроит им незабываемую встречу. И это, на самом деле, кажется гораздо более привлекательной перспективой, по сравнению с необходимостью расписать ему все свои желания в самых красочных оттенках, как того желает сам Блэйд. — Хорошо, хорошо, милый, я понимаю, что это, должно быть, очень нелегко для такого немногословного человека, как ты, — Блэйд протяжно вздыхает, поднимаясь выше, останавливая взгляд прямо на губах Дань Хэна, нависая над ним с легкой полуулыбкой, лишая любого пути отступления. Он уже давно решил, что не собирается давать Дань Хэну ни единой поблажки. Так что сегодня ему все-таки придется открыть рот, — Давай представим, что это выбор между жизнью и смертью. Ты либо говоришь мне, либо отправляешься на свой персональный круг ада. — Уверен, они устроят мне теплый прием, — на выдохе произносит он, заставляя Блэйда разочарованно поджать губы. Он не может не пялиться на него, когда он так близко, и он так нечестно, соблазняюще и с явной досадой цокает языком, пока Дань Хэн сходит с ума от каждой секунды, что ему приходится наблюдать за этим. Невыносимо. Он так сильно хочет его поцеловать, но это будет означать мгновенное поражение. Это будет именно то, чего хотел бы Блэйд. Стоит ли оно того? Может быть. — И не ожидал другого ответа от тебя. Хотя, готов признать, я, вообще-то, и сам очарован вторым вариантом, знаешь, но вот тут-то и загвоздка. На самом деле, вариант у тебя только один. И это твоя вина. Плевать на эти слова, даже если они оставляют осадок, даже если в обычной ситуации он вонзил бы в его грудь меч за них. Он сделал бы это, даже если бы он молчал. Он сделал бы это тысячу раз. Но сейчас ему плевать на все, что он говорит. Когда его рот снова открывается, по позвоночнику Дань Хэна бежит волна мурашек, наблюдать за этими губами и дальше не представляется возможным. Не так близко. Блэйд играет против правил. Он прекрасно знает это и нарочно пользуется. В его руках незаслуженное преимущество. Дань Хэн не может ничего с этим поделать — это означало бы признать, как сильно это на него влияет. А это было далеко за пределами его гордости. Он позволяет себе одну безрассудную вещь и точно знает, что не может позволить себе пожалеть об этом. Однако, исход событий не в его руках. Он ненавидит не контролировать ситуацию, но иногда это становится таким отчаянно необходимым. — Поцелуй меня. И в его голове так невыносимо пусто. Потому что нельзя находиться к нему так близко, когда он итак не готов больше терпеть. Это ужасно нечестно, это так, блять, подло, и он больше не может сопротивляться своим желаниям. Он может со спокойной душой признать, что он пытался, но простых попыток оказалось катастрофически недостаточно. — Мне не показалось? Восторг плещется в его глазах. Это было именно то, чего он хотел. Над его головой почти мигает табличка "победитель". Дань Хэн хочет убить его и почти также невыносимо сильно хочет поцеловать. Он даже не намерен думать о том, чего из этого он желает больше. Окровавленное сердце Блэйда в своих руках. Его губы на своих губах. Пока он может прожить без первого, но без второго? Он умрет. — Поцелуй. Не просьба. Больше напоминает приказ, и Блэйд почти готов подчиниться. «Почти». — Я говорил, что подумаю, не так ли? Возможно, мне нужно немного больше времени, — он наклоняется ниже, почти касаясь его губ своими, но не делая этого в действительности, не разрывая зрительного контакта он целует его ниже, отдаляясь. От ключиц до сосков, пока глухой стон не вырывается из чужой груди, пока он не вздрагивает. Блэйд улыбается, в то время, как Дань Хэн отчаянно борется с желанием зажмурить глаза. Это будет проявлением слабости, но они зашли так далеко, что, возможно, это не самое страшное. Ошметки его гордости валяются где-то в их ногах. Не осталось больше ничего страшного. Утром придется постараться, чтобы собрать их все. Он изо всех сил старается игнорировать призрачное желание открыть рот и начать умолять, потому что судорожные просьбы так и крутятся на кончике языка, и он ничего не может с этим сделать. Не тогда, когда несчастный и почти жалкий всхлип вырывается из его груди, а он на грани того, чтобы начать хныкать, выбрасывая в мусорное ведро все остатки своей умерщвленной этим вечером гордости. — Прекрати меня мучить, — в его глазах клубятся слезы, но дело не в боли и не в словах. Дело в чем-то, в чем он не сможет признаться даже самому себе. Голос понижается до шепота просто потому, что он не способен произнести это вслух. Даже для него это слишком. Нет никакого смысла в прямолинейности, если она собирается открыть твою душу нараспашку. — Прекрати свои мучения сам. Не так уж и трудно, да? Дань Хэн именно это и делает. Дождавшись, пока тот снова поднимется к ключицам, он приподнимает его подбородок, на самом деле не прикладывая практически никаких усилий, лишь слегка притягивая к себе. И Блэйд настолько очарован, что даже не думает о том, чтобы противиться этому. Ему приходится убрать руки с лодыжек, чтобы не причинить боли — потому что сейчас не время для нее. Оно было раньше и обязательно наступит позже, но не сейчас. Сейчас он просто должен насладиться тем, как губы Дань Хэна прикасаются к его губам, и это так далеко от нежности и нерешительности, примерно на том же расстоянии, что и блядский Нептун от Солнца, но их это, кажется, абсолютно устраивает. Дань Хэн целует его так, будто это может спасти ему жизнь. Будто он тонет, он задыхается, умирает, блять, а весь оставшийся воздух заключается в приоткрытых губах Блэйда. И он не хочет делить этот воздух на двоих, он хочет весь, ему нужно все, до самой последней капли, и он намерен забрать его. Никто не будет ему мешать. Свободная рука опускается на чужой затылок, перебирая волосы, пока Блэйд практически лежит на его груди, слабо опираясь локтями на матрас, в попытке не повалиться на него полностью. Он в проигрышном положении, пока пальцы Дань Хэна все еще придерживают его подбородок и не собираются останавливаться. Он вряд ли сможет отпустить его сейчас. Он бы не отпустил его никогда, если бы только мог, но он не может, и это величайшая проблема в данный момент. Они целуются так, будто это грёбанная гонка, на спидометре триста и они продолжают гнать, и никто из них не собирается останавливаться, даже когда на светофоре красный, когда машины рядом сигналят, а водители сбрасывают на них шквал ругательств, пытаясь перекричать шум в их головах. Они отдаются друг другу целиком и полностью, будто не будет другой возможности, и завтра никогда не наступит, как в последний раз искусывая губы, мгновенно зализывая раны, чувствуя вкус крови друг друга, наслаждаясь этим так, будто это самое прекрасное, что они когда-либо чувствовали. Может, так оно и есть. Может, следующего раза не будет. Может, это последний момент удовольствия в их жизни. Их отношения всегда были похожи на умение балансировать на кончике ножа. Один из них обязательно упадет. Но они все еще так близко друг к другу, будто стремятся стать одним целым, будто оторваться друг от друга — боль, несравнимая даже с самыми жестокими пытками. Когда их языки сплетаются, когда они раз за разом вдыхают через нос, не желая прерываться, когда глаза жмурятся от удовольствия, прерываясь лишь редкими подергиваниями век, они уже знают, что не смогут сделать ни вздоха вдали друг от друга. Не сегодня. Возможно, никогда. Их лбы стукаются, Дань Хэн отрывается на секунду и шипит в поцелуй, пока Блэйд не притягивает его ближе, заставляя стукнуться еще раз, перехватывая шипение своими губами, глотая еще не успевший вырваться глухой стон, он почти полностью забирается на его колени, его бедра раз за разом касаются чужого члена сквозь нижнее белье и штаны, однако этого достаточно, чтобы незначительной стимуляцией заставить Дань Хэна сорваться в ничем не заглушенный стон, пока он на секунду отстраняется. Боже, да это музыка для его ушей. Он хочет пробормотать что-то о том, что ему не стоит быть таким громким, потому что их могут услышать или что-то о том, насколько он польщен такой откровенной реакцией, он хочет чужих эмоций, ему нравится дразнить, но он также не сможет простить себя, если тот попытается сдерживаться после этого. Он всегда был слишком гордым. Поэтому он благоразумно молчит, чаще и старательнее двигаясь на чужих коленях, заключая его в новую череду поцелуев, которой нет конца, особенно после того, как Дань Хэн самостоятельно дал зеленый свет, поцеловав его первым. Теперь поздно останавливаться. Если это гонка, то у них сломаны тормоза. В конце они оба неизбежно разобьются. Долгое ожидание определенно того стоило, даже несмотря на то, что Блэйд был готов вцепиться в его губы и не отпускать с первой же секунды, как увидел его этим вечером. Он был прекрасен. Он всегда прекрасен. Тогда было не время, но сейчас он действительно планирует сделать все то, что не смог сделать раньше. И его язык касается чужого неба, дразнящими движениями ускользая то вверх, то вниз, переплетаясь с языком Дань Хэна пару мгновений спустя. Они немного сбавляют обороты, отчасти насытившись, насладившись достаточно, чтобы взять паузу, дать себе немного времени для другого. Для чего-то большего, чем просто поцелуи. Даже если для них каждое действие, каждое прикосновение, каждое чертово слово значит все. Нет, это больше, чем всё. Настолько больше, что слов для описания этого даже не придумали, но они знают, просто знают, будто это настолько они, это настолько глубоко в них, словно написано на клеточном уровне, как код, как установленная умелым мастером программа, они не могут ее отключить, даже если приложат общие усилия и очень постараются. Простого желания никогда не будет достаточно. Дань Хэн держит его за плечи, скидывая со своих колен и переворачивая, в отместку заставляя стукнуться о раму, нависая над ним сверху, почти в угрожающей близости. Его колено меж чужих бедер, Блэйд тяжело дышит под ним, дразняще улыбаясь, обнажая зубы. Он в предвкушении, ожидая того, насколько далеко сможет зайти Дань Хэн, не повернув назад. Они оба знают, что поцелуев недостаточно — они могли бы раствориться в них, никогда не отрывая друг от друга своих губ, и их тела все равно бы изнывали, желая большего. Ничто не учит лучше, чем время. И оно позаботилось о том, чтобы они усвоили, насколько бесполезно сопротивление самим себе. Дань Хэн меняет точку опоры, перемещая руки с чужих плеч на матрас, его голова опускается ниже, к плечу, он, не сомневаясь ни секунды, кусает. Усмешка на лице Блэйда расцветает за долю секунды, его глаза закатываются от удовольствия, он почти показательно стонет, запрокидывая голову, обнажая шею, ожидая следующего укуса. И Дань Хэн не разочаровывает его. Это очевидная месть и, возможно, это и есть причина, по которой Блэйд так наслаждается этим. Месть ему близка почти духовно. Она кровавая и жестокая в своей сути, смешанная с горечью и обидой в одном флаконе, так или иначе несущая за своими плечами глубокую травму, и Блэйд не может сказать, что чем-то отличается от нее. Ирония заключается лишь в том, что Дань Хэн пытается бороться с ним. Он пытается победить его оружием, которое высечено специально под душу Блэйда, словно расчитывает на то, что когда-то оно пойдет против него. Самонадеянность или глупость(так и не высказанное "любовь") — совершенно не важно, что им движет — так или иначе, оно мешает ему увидеть по-настоящему больные точки. Он не может причинить ему настоящей боли, пока тот наслаждается ею. В конце концов, они оба так давно с нею знакомы. Нет ничего, что было бы для него более понятным. Он читает ее между строк, читает без слов и без букв, он просто видит и знает все ее цели, чувства, вложенные в нее, то, к чему она приведет. Боль должна быть оружием. Для него это метод поощрения. — Милый, милый Дань Хэн, — почти напевает он, выгибаясь в пояснице, чувствуя зубы прямо под ухом, прерываясь на громкий стон. Блэйд не собирается молчать, даже мысль об этом вызывает у него усмешку. Он не Дань Хэн. Его гордость не так упряма, она определенно сделает ему поблажку. Иначе говоря, зачем они пришли, если не для того, чтобы сорвать свой голос до хрипов? И никогда больше не говорить об этом. — Я чувствую вкус твоей нерешительности у себя на губах. Не надо меня жалеть. Дай мне больше. Намного больше, Дань Хэн. Я жду. Дань Хэн выгибает бровь, задавая молчаливый вопрос, но Блэйд лишает его ответа, принося в дар свою расслабленную улыбку. Чуть меньше язвительности на этот раз, но она никогда не исчезает совсем. У него, кажется, есть очаровывающее выражение лица на все случаи жизни. И Дань Хэн должен анализировать, он должен знать каждое, должен понимать, что тот имеет в виду, он должен быть готовым ко всему. Потому что находиться рядом с Блэйдом опасно. Угроза витает в воздухе даже сейчас, он чувствует, как она оседает на кончиках его пальцев и он знает, что должен быть готов с ней справиться. Но он не готов. Он слишком очарован. Потому что эта улыбка работает. И эта улыбка ему определенно не нравится(и он определенно точно знает, что лжет). Дань Хэн наклоняется, чтобы поцеловать его, его зубы царапают нижнюю губу, пока он не прикладывает чуть больше усилий с почти садистским удовольствием и вовсе не прокусывает ее, чувствуя вкус крови во рту и легкую вибрацию от того, как Блэйд мычит в поцелуй, зарываясь руками в его волосы, несильно подергивая их, касаясь кончиками пальцев кожи головы. — Скажи мне, чего ты хочешь, — Дань Хэн пытается перехватить его взгляд и Блэйд не уклоняется, в его глазах плещутся смешинки. Он смотрит и смотрит, и смотрит, и смотрит, почти заставляя его пожалеть о своем желании, после чего дергает за волосы неожиданно резко, насильно склоняя к себе, чтобы приподняться на локтях и прошептать прямо на ухо: — Ты ведь знаешь, что мои же слова на меня не работают? Я не боюсь сказать, Дань Хэн. Но, клянусь, тебе не понравится, — улыбка не сходит с его губ. Он пользуется своим положением, целует линию скул, поднимается выше, мягко касаясь губами прямо под ухом, прикусывает мочку. Кажется, никто из них даже не дышит в этот момент. Контроль снова в руках Блэйда, и Дань Хэн, на самом деле, не в восторге. Его слова заставляют чувствовать себя безоружным. Уязвимым. Он чувствует холод в своем сердце. Сталь. И Блэйд разрывает ее голыми руками, не желая услышать ни единой мольбы о пощаде. Дань Хэн не готов ему довериться. Он знает, что тот разрушит его, ни секунды не сомневаясь, поэтому сейчас он перехватывает руки Блэйда, прижимая их к матрасу, отстраняется от поцелуев, даже если мучительно сильно не хочет делать этого. Блэйд смотрит снисходительно, намеренно провоцируя, язвительно улыбаясь, желая того же, что и Дань Хэн минутами ранее. Того, что Блэйд Дань Хэну не дал. Пора заканчивать с прелюдией, они оба знают это. Ни один из них не может переступить через ее порог. — Хорошо, мой дорогой Дань Хэн, если ты так уверен, я не против озвучить свои желания. Но я предупредил, что они тебе не слишком понравятся, — Блэйд вырывает руки из чужой хватки и вновь протягивает их, кладет на затылок Дань Хэна, притягивая к себе, пресекая все попытки к сопротивлению. Его горячее дыхание опаляет чужие уши, — Даже не представляешь, как сильно я мечтаю сломить твою гордость. Растоптать ее своими ногами, сжать в руках и проломить к чертям. Уничтожить ее навсегда, чтобы она больше никогда не мешала моим желаниям. А я ненавижу, когда что-то мешает моим желаниям, ты же знаешь это, да? О, конечно, ты знаешь. Кому ещё, как ни тебе, знать это? — он делает небольшую паузу прежде, чем продолжить, прочищая горло, — Я так сильно хочу, чтобы ты, наконец, открыл свой рот и сказал мне, чего ты желаешь. Знаешь, я говорю все это с надеждой на то, что ты, наконец, возьмешь хоть с чего-то позитивный пример и сделаешь, наконец, так же, как и я. А теперь, мой дорогой Дань Хэн, сожми мои запястья покрепче, ладно? — ему требуется секунда, чтобы подчиниться. Кажется, его руки двигаются быстрее, чем продвигается мыслительный процесс, — Вот так... Чем лучше ты сдерживаешь меня от желания разорвать тебя на части — тем лучше для тебя. Ты прекрасно знаешь, чего бы я на самом деле хотел. Сжать твое сердце в своих руках и заставить его никогда больше не биться. Теперь, когда ты знаешь это, сделай уже то, чего хочешь ты. Будь решительнее, мой милый, милый Дань Хэн. Причини мне уже боль. Я чувствую твое желание. Сделай это, Дань Хэн, ты никогда раньше не колебался, не так ли? Ты должен знать, что я желаю этого не менее сильно. Дань Хэн не говорит о том, что его сердце всегда было в руках Блэйда. Он не говорит о том, что отдал ему его так давно и так решительно, и это было так просто, так правильно, так, будто именно это и должно было произойти. Будто все наконец встало на свои места. Это было так естественно, что никто из них даже не понял, что что-то изменилось. Блэйд не знал, а Дань Хэн не говорил, но кровь стекала сквозь его пальцы, а сердце покрывалось сталью, иссыхая изнутри, пока единственным, что поддерживало его в живых были руки Блэйда. Он чувствует себя жалким, почти умирающим. Слова выходят из его рта раньше, чем он успевает подумать. Он почти скулит, почти умоляет. — Блэйд... — Нет, нет, замолчи, это я говорю. У тебя было время для этого и обязательно будет позже, — Блэйд на секунду замолкает, задумываясь, — Итак, чего бы я хотел? Ты уже знаешь, не так ли? Тебя. Постоянно. Каждый день, каждый час, каждую минуту. Хочу разорвать твою кожу, вцепиться в тебя зубами, губами, всем, я так хочу тебя, каждый день, постоянно, я так сильно хочу тебя. Хочу вцепиться и не отпускать. Хочу разорвать тебя на части. Хочу заставить тебя рыдать, захлебываться своими собственными слезами и глотать свою кровь. Хочу уничтожить тебя. Хочу тебя. Хочу тебя всего в моих руках. Хочу, чтобы ты умолял, Дань Хэн. Ты сделаешь это для меня? — его руки сильнее путаются в чужих волосах, он чувствует крепкую хватку на своих запястьях, но это не мешает ему, когда губы почти касаются уха, его голос хриплый, Дань Хэн почти чувствует, как трясутся его колени, — Хочу тебя на моих коленях, на моем члене, изнывающего от желания кончить. Или твой член во мне этой ночью, ну, чтож, давай, выбирай? Я не придирчивый. На самом деле ты будешь выглядеть восхитительно после оргазма. Знаешь, я бы трахнул тебя в этой постели, пока ты плакал бы от удовольствия, и мы никогда больше не говорили бы об этом. Но вместо этого я говорю и говорю, и говорю, и говорю. Потому что ты хочешь этого. Подумай, Дань Хэн, хочешь ли ты чего-нибудь еще? Мне нужно, чтобы ты сказал. Твоя гордость не делает тебя хуже, но ты закрываешь от меня свои желания, ты прячешь свое сердце за десятью замками. И ты не доверяешь мне. Я знаю это, Дань Хэн, потому что чувствую тоже самое. Ты не должен этого делать, я и сам не смог бы довериться тебе. Я не делаю этого даже сейчас. Но тебе все равно придется сказать мне. Потому что я просто... — его рука спускается ниже, касаясь лица Дань Хэна, надавливая на нижнюю губу, заставляя приоткрыть рот, и он целует его. Не так, как раньше. В этом нет былой жесткости, но также нет ни капли нежности. В этом есть отчаяние. В этот раз все иначе. В этот раз он отдает ему свою любовь. Всю любовь, что смог наскрести в своем разрушенном сердце. Всю любовь, о существовании которой даже не мог представить. Всю любовь, которая когда-либо была в нем. И Блэйд не кусает его снова. Потому что этот поцелуй не об этом. Он не о боли, не о противостоянии, не о ненависти. Он о любви. Будто все как раньше и они могут на мгновение притвориться, что все в порядке. Что они в порядке. Будто снова есть какие-то они. Но это быстро кончается, и Блэйд отстраняется с печальной усмешкой, прежде, чем продолжить, — не собираюсь давать тебе ни единой поблажки, Дань Хэн. Ты либо открываешь свой чёртов рот и говоришь мне о своих желаниях и, о, поверь, я очень хороший слушатель, либо эту ночь мы проводим отдельно друг от друга. Ты не просишь — ты не получаешь, Дань Хэн, это принцип. Он чувствует, что еще немного, и его разум ускользнет от него. Бабочки в его животе планируют такое жестокое предательство, что он больше не может быть ни в чем уверен. Он чувствует угрозу, но это больше не так, как раньше. На этот раз он наслаждается ею. На этот раз Дань Хэн думает, что Блэйд чертов поэт, а его слова — поэзия, буквы складываются в строчки под его губами, они проливаются бурными реками из его рта, капая на незащищенное сердце Дань Хэна с тихим звоном, как медленная, почти мелодичная пытка. Он, кажется, не может больше терпеть. Блэйд пытается убить его. Фразы приобретают оттенок красного. Окрашенные в цвет его крови, они метят в самый центр его души, попадая прямо в цель, мгновенно обезоруживая, лишая возможности шевелиться, лишая возможности дышать. И сейчас Дань Хэн готов сделать для него все, что угодно. Что бы тот ни попросил. Он убивал бы для него людей, разрушал города и разорял страны. Он сделал бы для него все, но даже во всем были исключения. Дань Хэн думает, что тому стоило попросить еще раз, стоило надавить сильнее и он уже не смог бы сопротивляться. Он, со скрипящим сердцем, выложил бы ему все свои желания в тот же момент. Но когда ладони Блэйда отстраняются от его затылка, с ленивой грацией стряхивая его руки со своих, он откидывается на матрас, ожидая следующих действий Дань Хэна, он думает о том, что сейчас еще не время. Усаживаясь на его бедра, он наклоняется к чужому лицу, чтобы быстро поцеловать, опускаясь ниже, оставляя на шее особенно глубокий укус. На самом деле его цели почти идентичны целям Блэйда. Дань Хэн хотел бы, чтобы тот не забывал сегодняшний вечер. Пока не сойдут следы от укусов, пока губы не перестанут болеть от количества поцелуев. Он должен помнить. Он никогда не должен забывать. Дань Хэн хочет удостовериться в этом. И Блэйд не в восторге. Возможно, это немного лицемерно, но это не то, что заботило его когда-либо. И все еще не заботит. Он хочет кричать. — О, не будь таким, Дань Хэн. Ты прекрасно знаешь, что нужно делать дальше, тебе обязательно меня так мучить? — Дань Хэн хмыкает на этот вопрос. Он готов спросить у него тоже самое, но молчит, его бедра ритмично двигаются, создавая достаточное трение для того, чтобы даже сквозь нижнее белье Блэйд чувствовал достаточно интенсивную стимуляцию, но также недостаточную для того, чтобы так просто дойти до разрядки. — Возможно, тебе следует лучше просить. — Да? Ты так думаешь? Тогда я не против. Пожалуйста? Умоляю? О, нет, может тебе больше нравится "мой господин"? Выбирай, что придется по вкусу, — он язвит, но прикусывает губу, сдерживая вскрик, когда Дань Хэн слегка съезжает вниз с его коленей, его рука скользит под нижнее белье, ритмично проводя снизу-вверх по всей длине его члена. В следующую секунду он сжимает пальцы в плотное кольцо вокруг его головки и, боже, Блэйд ненавидит его. Он так сильно хочет его, его пальцы в себе, его член, блять, в себе. Одновременно с этим он думает, что он, возможно, заслужил это. Блэйд не был благородным, заставляя Дань Хэна говорить, томясь в ожидании, не целуя его, пока он сам не наберется достаточной решимости, чтобы сделать это. Он определенно не был благороден, истязая его, пока тот не перехватил контроль и не решил делать тоже самое с ним. Блэйд думает о том, что, возможно, это было не очень оригинально с его стороны. — Перебирай варианты дальше. — Да, ну, тебе правда ничего не понравилось? Я могу так красиво умолять. Тебе стоило бы поучиться, — в его глазах плещутся смешинки. Он чувствует, что находится в весьма невыгодном положении, издеваясь над ним сейчас, но Блэйд продолжил бы делать это даже на смертном одре. Здесь, как и во всем, что касалось Дань Хэна, не существовало ничего, что могло бы заставить его остановиться. — Правда? Встанешь на колени? Смешок вырывается из его рта, Блэйд приподнимается на локтях к нему, чтобы протяжно поцеловать, мыча прямо в губы. — После того, как ты покинешь мои — обязательно. Дань Хэн знает, что это должно раздражать его. Он знает, что Блэйд именно этого и ожидает. Но Дань Хэн чувствует себя почти завороженным. Он слушает все его слова так, будто тот не говорит ничего глупого, будто он не треплет языком без причины в попытках вывести его из себя. Он думает, что слушал бы его вечно. Стоит тому открыть рот и он уже пленён. Несправедливое преимущество. Он так сильно хотел бы, чтобы Блэйд был его. Не в извращенном фантазиями о власти смысле, нет, это даже близко не то, что он имеет в виду. Он не хотел бы, чтобы тот принадлежал ему. Он хотел его сердце. Хотел, чтобы тот бурчал ему что-то глупое на ухо перед сном, хотел чувствовать его губы на своих постоянно, а не в такие редкие ночи, как эти. Он хотел быть его. Он уже отдал ему свое сердце, он отдал бы ему все, что когда-либо имел. Но он, казалось бы, сам испортил все, что было у них раньше. Блэйд не простил бы его. Он не простил бы Блэйда. Все всегда кончалось на этом. Нет никаких их. Но у них было это глупое противостояние, их наивная вражда, их ненависть. То, что было у них. Они делили это на двоих, наслаждаясь этим, это питало их так, как вода питает почву, они, кажется, совсем не смогли бы жить без этого. В этом и был весь смысл — наслаждаться ненавистью. Разве не это они делали постоянно? И все же иногда это приносило боль. Проходит пара минут прежде, чем Блэйду начинает надоедать нынешнее положение вещей. Одна рука Дань Хэна настойчиво удерживает его на месте, и он тянет ее на себя, дергая запястьями, заставляя наклониться к нему еще ближе. Пользуясь эффектом неожиданности, его свободная рука оплетает чужую талию, ноги дергаются, когда он сгибает колени, слегка наклоняя их вбок, скидывая Дань Хэна со своих бедер, и ему требуется пара мгновений, чтобы оторвать от него взгляд, когда он, наконец, вырывает запястье из хватки, и их места сменяются. Теперь его пальцы постукивают по загривку, рука на талии позволяет свободно перевернуть Дань Хэна так, как удобно ему, аккуратно укладывая его на простыни. Тот не успевает даже подумать. — Ничего личного, мне действительно понравилось, мой милый, милый Дань Хэн. Я просто устал ждать. Это действительно так утомительно, — Блэйд театрально вздыхает, склоняясь над ним, глядя сверху вниз со знакомой усмешкой, будто все, наконец, на своих местах. Он чувствует себя удивительно хорошо сейчас. Он там, где всегда должен был быть. И губы Дань Хэна перед его губами. На этот раз терпения Блэйда не хватает. Он не ждет ответа — просто целует. Не в первый и не в последний раз, но он снова чувствует, как каждый поцелуй становится особенным. Это их главное сокровище, их финальный приз. Спустя боль и страдания, недопонимания и недомолвки, ложь и недоверие, они все равно могут ощущать это. Каждый раз. Это чувство безопасности, смешанное с адреналином в их крови, он хочет бежать, он хочет никогда не уходить отсюда, он хочет утонуть в этом поцелуе, захлебнуться, разбить голову о спинку кровати и быть здесь, быть здесь, быть здесь, всегда быть здесь. Он всегда будет чувствовать, что он дома, пока губы Дань Хэна на его губах. Блэйд не позволит никому забрать у него это чувство, он собирается вцепиться в него руками и вгрызться в него зубами, до сломанных пальцев и челюсти, до крови и слез, до чертовой, блять, смерти. Если это единственное, что у него осталось, то он сделает все, чтобы оно оставалось у него как можно дольше, вне зависимости от того, чем придется жертвовать. Он разрывает их поцелуй, опускаясь ниже, выцеловывая узоры на шее, на ключицах, заставляя Дань Хэна прикрыть рот рукой и с приглушенным стоном запрокинуть голову назад. Блэйд снова думает о том, что никогда не видел ничего прекраснее, чем он. Он думает, что отдал бы все лишь за то, чтобы иметь право прикоснуться. И ему так сложно поверить, что он действительно касается, он проводит по его коже кончиками пальцев, петляя между родинками, вырисовывая незамысловатые фрагменты. Все, в конце концов, всегда складывается в слово "мы. Даже когда никаких "мы" больше не существует. Это забавно, как его тело предает его, так отчаянно стремясь к тому, кого он до смерти мечтал бы ненавидеть. Однако, мечты вновь не сбываются, надежды сыпятся, бьются меж его пальцев, ранят осколками, пока Дань Хэн весь в его руках, совершенно незащищенный, такой чувствительный, почти хрупкий. Будто неосторожное движение руки может разбить его, смахивая всеми забытую фарфоровую статуэтку с полки. Блэйд сделал бы это, если бы мог, но его руки не слушаются. Ни одна часть его тела не слушается. Это слишком жестокая шутка от вселенной — он почти чувствует себя так, будто его тело было создано для того, чтобы никогда не причинять Дань Хэну боли. Но он был бы так счастлив, если бы мог пронзить его сердце и, наконец, избавить их обоих от этого. Потому что жить — это бремя, ноша, чертов груз, его плечи сгибаются, кости трещат, он ломается с хрустом и грохотом, с уродливыми слезами, с красным от дорожек слез и искаженным от длительных рыданий лицом, и бесконечной дрожью в конечностях, день и ночь несущей свой пост тщетного напоминания. Жить вечно — это наказание, пытка, епитимия, будто он раскаивающийся грешник, а его грех слишком, слишком высок, он никогда не сможет очиститься. Он всегда будет грязным. Его жизни никогда не придет конец. Освобождение — невиданная роскошь. И он никогда ее не познает. Но он всегда будет знать, что не прожил бы ни секунды без Дань Хэна. Вся квинтэссенция их чувств заключалась в том, что они были симбиозом. Они дышали друг другом так, словно для них не существовало воздуха, когда они не были рядом. Они могли провести тысячилетия в разлуке и каждая секунда прошибала бы невыносимой болью, однако, это все еще было бы то, что они могли бы терпеть. Но если бы один из них был бы мертв? Это стало бы невыносимым. Второй мгновенно завял бы, как грёбанный цветок, что был так удивительно красив ранее и стал так мертвенно уродлив через мгновение после. — Хочу тебя всего целиком. Так сильно. Ты даже представить себе не можешь, — Блэйд тяжело дышит, он так возбужден, однако все еще не наигрался. Для него представление не окончено. На самом деле, еще так долго до конца... Им придется немного подождать. Цепляя пальцем край нижнего белья, он стягивает его с Дань Хэна, спускается ниже, глядя на него снизу-вверх, ресницы красиво обрамляют его глаза, пока они почти угрожающе сверкают красным, заставляя Дань Хэна тяжело сглотнуть. Радужки выглядят так, будто в них всегда плещется кровь. Сначала он думал, что это лужи. Лишь потом мысли стали заходить масштабнее, доходя до глубоких озёр, невероятно длинных рек и морей, вода в которых лишь слегка солоноватая, зато имеет отчетливый металлический привкус. Но теперь он думает, что это, скорее, океан. В нем утонули тысячи жертв и он никогда не претендовал на то, чтобы быть исключением. Блэйд целует внутреннюю сторону бедра, раздвигая чужие ноги чуть шире, дразняще проводит языком вверх-вниз, берёт головку его члена в рот совсем ненадолго, почти сразу отстраняясь, проводя двумя пальцами по всей длине, — Ты знаешь, самое время напомнить тебе о том, что... — Просто сделай это, — он невыносимо сильно устал ждать. — ...если ты не попросишь — ты не получишь. О. О, — Блэйд на мгновение замирает, удивляясь, быстро моргая глазами, пока противная улыбка не проползает на его губы, и, чтож, теперь Дань Хэн действительно хочет вырвать сердце у него из груди, — Сделать что? — Не будь дураком. То, что ты и собирался сделать, — он ерзает на покрывалах, когда чувствует, что чужие действия прекратились, тем самым вызывая у Блэйда тихий смешок. Даже пара секунд перерыва кажутся ему невыносимыми. Как будто в его голове играет целый грёбанный оркестр из чувств и ощущений, он абсолютно беспомощен, безуспешно пытаясь сосредоточиться на чем-то одном, постепенно теряя рассудок и сходя с коллеи окончательно. — Да, ну, напомни мне, это не так уж и сложно, да, Дань Хэн? Ублюдок, ублюдок, ублюдок. Он почти уверен, что если бы имена имели синонимы, именно это встало бы напротив имени «Блэйд». — Невыносимый, — Дань Хэн ворчит, когда губы снова на головке его члена, но тот не заходит дальше, он дразнит, пытаясь довести его до исступления, лишь слегка касаясь ее языком, и этого все еще хватает, чтобы заставить его крупно вздрогнуть. На самом деле, он уже давно весь дрожит. — Отсоси мне, Блэйд — Повтори еще раз, я не думаю, что достаточно хорошо расслышал, — он почти напевает. — Невыносимый, — Дань Хэн шипит, его ноги дергаются, руки Блэйда удерживают их на месте, мешая сменить положение. — Близко, но не то. Попробуй еще раз. — Отсоси мне, — он шепчет прямо на выдохе. — Ты так быстро учишься, — Блэйд хмыкает, отстраняясь, чтобы собрать черные лохмы в высокий хвост. У него нет привычки носить с собой резинку, но это, к его счастью, оказывается даже полезным сейчас. Именно поэтому он протягивает свободную руку к Дань Хэну, хватая его запястье, направляя в сторону своих волос, — Тебе придется оказать мне небольшую услугу и немного придержать их. Уверен, иначе они будут мешаться. Блэйд облизывает губы, когда Дань Хэн, скрипя зубами, соглашается. Он, кажется, готов сделать все, что угодно сейчас, если это приблизит его к желаемой разрядке. И никто не обещает, что ему позволят кончить, но даже ложная надежда уже рождает немного больше подчинения. Блэйда это устраивает. — О, и помни, Дань Хэн, что если ты вдруг потянешь слишком сильно... — он делает паузу, проводя языком по всему члену, его пальцы сжимают бедра, он почти уверен, что оставит синяки, — мне придется остановиться, знаешь. Дань Хэн ненавидит его. По мере того, как его язык двигается, как руки ползут по телу, как ни один кусочек кожи не остается без прикосновений, как он берет резче и глубже, резко останавливаясь, доводя до вскриков и слез в уголках глаз, но не до оргазма, Дань Хэн чувствует, как его ненависть лишь увеличивается. Теперь он хорошо знает, что рот Блэйда хорош не только в словах. И то, и другое может в одно мгновение свести его с ума. Может, в этом и заключается его цель. Потому что у него получается. — Тебе нравится вот так, Дань Хэн? — он отрывается, глядя на него из-под полуприкрытых глаз, почти лениво облизывая губы, с невероятно довольной улыбкой, полный наслаждения собственной пыткой. Боль Дань Хэна больше не берет. Но это? Это намного сильнее. Если бы он действительно хотел выбить из него что-то, кроме просьб, это было бы более, чем удобно сделать сейчас. Его язык обводит все венки, когда он снова берет член в рот, он сжимает пальцы в кольцо у основания, проводя снизу-вверх, пока они не стукаются о его подбородок. Дань Хэн рушится, ломается на куски, рассыпается в прах, в пыль, в абсолютную труху, от него не остается ничего, кроме отчаянного желания. Его самообладание трескается, маски рушатся прямо на лице, когда сохранять холодное выражение больше не получается, но он не знает, что еще может сделать. Будто он стоит на краю лезвия. И он должен упасть. Но Блэйд держит его крепко. — Пожалуйста, просто дай мне уже, блять, кончить. Почти добровольно. Блэйд даже не заставлял его говорить это, но это не мешает ему довольно промычать, заставляя вибрацию пройтись по всей длине члена прежде, чем он отстранится. Дань Хэн так сильно хочет дернуть его за волосы, его самообладания чертовски не хватает, когда он сжимает их в своих руках все сильнее, его ногти царапают внутреннюю сторону ладони, но он не хочет заканчивать. Блэйд чувствует, как он трясется от напряжения. В его положении трудно не чувствовать. Он целует его колени, его бедра, прикосновения становятся мягче, чем раньше. — Я спросил, нравится ли тебе это? — Блэйд... — и Дань Хэн так сильно хочет скулить сейчас. Он не собирается этого делать. Даже если Блэйд ощущается, как игла в вены. Как наркотик, ударивший в голову, дурманящий разум, медленно, но четко убивающий, целеноправлено поражая нужные органы. Как таблетка, распадающаяся на частицы под языком, отравляя его, вызывая привыкание с самой первой дозы, потому что он никогда не умел держаться, не тогда, когда это он. Это похоже на вечный соблазн. У него нет шанса выйти из игры, когда Блэйд ведущий. — Это не ответ, — он недовольно щелкает языком. — Терпеть тебя не могу. Нравится. Теперь ты дашь мне кончить? — Дань Хэн вскидывает голову, с вызовом смотря ему в глаза, почти шипит, чувствуя, как гнев, мешаясь с желанием, плещется и пузырится у него под кожей, желая выплеснуться, желательно, прямо в невыносимо красивое лицо Блэйда, особенно сейчас, когда он смотрит в голубые глаза с притворной лаской и снисходительно улыбается. — Нет. — Нет? — Нет. И Дань Хэн даже не успевает подумать, действуя на чистой силе рефлексов, когда нещадно тянет его за волосы в качестве небольшой мести, не слишком сильно, но более, чем ощутимо, прежде, чем отпускает их, заставляя рассыпаться по бледным плечам. Разочарование можно разглядеть на его лице, даже не стараясь. Он не собирается его скрывать. Изо рта Блэйда вырывается смешок, он качает головой с едва заметной улыбкой, поднимаясь выше, чтобы быстро поцеловать Дань Хэна. — На самом деле, ты обещал, что сделаешь это, если я попрошу, — он недовольно фырчит, уклоняясь от следующего поцелуя. Сердце Блэйда готово разбиться на части. Он не знает откуда взялась эта нежность, но ее в нем так много, что скрыть это из взгляда так трудно, хотя он действительно старается. — Я сказал, что подумаю, — парирует он. — Позже ты сказал, что сделаешь. — Я лжец. И Блэйд тянется к его губам снова, дразнит и кусает, касается зубов, проводит по небу, останавливаясь на нем, слабо щекоча кончиком языка, глубоко вдыхая носом, так сильно не желая отрываться, будто если он сделает это, Дань Хэн исчезнет, растворится в воздухе, расссыпавшись сквозь его пальцы, и снова ускользнет от него. Он не позволит этому случиться. Это будет его погибелью, еженощно проворачивающимся кинжалом, что остается в его сердце и причиняет боль, но никогда не убивает, лишь продлевая мучения. Он почти не дышит, когда Дань Хэн отстраняется. Однако, с опаской открывая глаза, он обнаруживает, что тот все еще здесь. И его сердце заполняется теплом. — Я знаю. — Кому, как ни тебе... Блэйд тянется рукой к сброшенной одежде, потряхивая ее над полом, пока тюбик смазки не выпадает и он не поднимает его, вновь откидывая штаны в сторону и возвращая всё свое внимание к Дань Хэну. Он подкладывает подушку ему под поясницу, толкая назад, затягивая в еще один долгий поцелуй. Волосы скользят по его плечам, лезут в лицо, Дань Хэн протягивает руку, чтобы заправить их за ухо, его ладони спускаются ниже, оглаживая чужое тело, наслаждаясь ощущением кожи под пальцами, пока Блэйд стонет прямо в губы, одной рукой упираясь в матрас, второй откручивая крышку смазки, выдавливая немного на пальцы, отрываясь от поцелуя, чтобы закрутить ее обратно зубами и откинуть, наконец, в сторону, разогревая прохладный лубрикант между пальцами прежде, чем раздвинуть чужие колени одной рукой и войти. Дань Хэн дергается от неожиданности, плечи выгибаются назад почти до хруста, когда Блэйд успокаивающе поглаживает колено, покрывая его грудь поцелуями. Руки едва-едва двигаются, касания губ мягкие, почти призрачные, он, на самом деле, ведет себя совершенно иначе на этом этапе. Он кусается, но это не больно, скорее, дразняще, шея Дань Хэна абсолютно открыта, пока он продолжает откидываться на спинку кровати. Блэйд знает его тело лучше, чем свое. Знает, как доставить боль. Не менее хорошо знает, как доставить удовольствие. Его руки поднимаются к голове, он поглаживает две точки на макушке. Там, где в другое время находятся рога. Эти места особенно чувствительны. Дань Хэн неосознанно прикрывает глаза и льнет навстречу прикосновениям, Блэйд пользуется тем, что он расслабляется, осыпает его лицо поцелуями, входя в него вторым пальцем, добавляя немного больше смазки. — Продолжай, — Дань Хэн шепчет, тянется за поцелуем, накрывая чужие губы своими, когда Блэйд разводит свои пальцы, растягивая его, второй рукой продолжая гладить по голове. Его возбуждение становится больше с каждой секундой, с каждым толчком, с каждым поцелуем. Глаза непроизвольно закатываются, когда он чувствует, как Блэйд входит третьим пальцем, пару мгновений спустя касаясь простаты. Его стон заглушен поцелуем, волна мурашек проходит по телу, подушка мешает выгнуться в пояснице. В животе стягивается тугой узел удовольствия. — Это было хорошо, да? — Блэйд отстраняется от поцелуя, вопросительно выгибает бровь, когда повторяет свое предыдущее действие, и Дань Хэн кивает, мыча что-то нечленораздельное, не в силах потакать его желаниям на этот раз. Он не хочет говорить, он просто хочет, чтобы тот, наконец, сделал что-нибудь, — Ты хочешь большего, не так ли? Секунда молчания и снова он останавливается. Может быть, на этот раз к черту гордость окончательно. — Да, да, Блэйд, я хочу. Просто трахни меня уже. — Попробуй еще раз, — его взгляд почти обжигает. Дань Хэн наслаждается этим, одновременно с тем желая разорвать его на части, разможить череп о спинку кровати, вцепиться когтями в его кадык и вырвать к чертям. В конце концов, то, что он чувствовал к Блэйду никогда нельзя было описать, как нечто однозначное. Но то, как этот взгляд скользит по его телу, останавливается на лице, оглядывая все синяки и следы от укусов, с блаженным удовлетворением, запоминая каждый шрам, каждую родинку, пожирая взглядом его шедевр, на самом деле приятно. — Пожалуйста, Блэйд, — пальцы в нем толкаются еще раз прежде, чем выйти, рот Дань Хэна приоткрывается в немом вскрике, он цепляется пальцами за подушку, следующим движением его ноги приподнимают, руки сжимают талию, когда Блэйд медленно входит в него. Это ощущается хорошо. Он, наконец, чувствует себя приятно заполненным. Требуется минута передышки прежде, чем он подается вперед, толкаясь бедрами. — Оказывается, ты умеешь просить, когда тебе нужно, — в словах намеренная попытка поддеть, ничем не скрытая язвительность, разъедающий разум яд и явное ликование от достигнутой цели. Дань Хэн лишь хмыкает. Слишком поздно для конфликта. Он тянет Блэйда за волосы ближе к себе, затягивая в поцелуй, прикусывая его губу, пока размеренные и медленные толчки становятся все более глубокими, он движется резче, входя и выходя, заставляя Дань Хэна всхлипнуть, вцепившись в плечи, отрываясь от чужих губ, — Тебе нравится, милый? — Я думаю, мне понравилось бы не отвечать на вопросы прямо сейчас, — он весь вспотел, волосы липнут ко лбу, в комнате невыносимо жарко. Не лучшее время для разговоров. Он прикладывает усилия, чтобы дотянуться, кусая Блэйда в шею, пытаясь заглушить в ее изгибе очередной стон, заставляя его хрипло смеяться, — Просто заткнись уже. — У меня для тебя немного другая идея, — Блэйд кладет свою ладонь на его член, сжимая пальцы в кольцо, передвигая их вверх и вниз, взгляд Дань Хэна на пару секунд становится стеклянным. Он душится в ощущениях, задыхаясь, захлебываясь воздухом, вжимаясь ближе в чужую шею, пытаясь выровнять дыхание, пока пара слез уходят дальше уголков глаз, стекая по его лицу, он не чувствует боли, но он хочет кричать. Он издает что-то похожее на полукрик-полустон, он хныкает, когда пальцы сжимаются у головки, мешая ему кончить, Дань Хэн думает, что если он не умер раньше, то обязательно умрет сейчас, — Заставь меня замолчать. О, он определенно точно не может. И Блэйд лучше, чем кто-либо еще знает это, издеваясь, подливая масло в огонь, наслаждаясь своей властью над ним, скрывая от самого себя то, какие вещи Дань Хэн мог бы вытворить с ним, если бы в полной мере осознавал свое влияние. Достаточно было бы просьбы и он пошел бы за ним в огонь, он сгорел бы тысячу раз, вдыхал бы угарный газ полной грудью, жертвуя легкими, жертвуя всем, собой, если бы это было тем, чего хотел Дань Хэн. Они оба так больны. Они умрут друг в друге, утонут, никогда не смогут увидеть краев бездны, в которую добровольно нырнули, они сгорят, а их кожа будет пузыриться и вновь заживать, принося невыносимую боль, тысячи кинжалов вонзятся в их сердца, тысяча этажей пронесутся под ногами, пока головы, наконец, не встретятся с заземляющим асфальтом, разбиваясь в гребанную пыль из блядских костей, будто у них нет никакого шанса закончить счастливо. У них действительно нет. — Как тебе нравится больше, скажи мне, Дань Хэн? Так? — его толчки замедляются, рука аккуратно поглаживает две точки на голове, поцелуи обманчиво нежны. Дань Хэн кивает, кивает, кивает, он почти сходит с ума, он даже не слышит вопросов, в его голове невероятно пусто. Просто дыра. Снеси ее кто-нибудь, ничего не изменилось бы. Она продолжала бы кивать, бездумно дергаясь где-то в стороне, — Или вот так? — и движения вновь быстрее, резче, еще немного и он захлебнётся собственными слюнями, в попытках дотянуться до губ Блэйда, прижаться к ним поцелуем, глуша вскрик. Дань Хэн снова кивает, на грани с беспамятством, жмурит глаза, — Мм? Как же? Он хочет ответить, правда хочет, но ничего связного не выходит. Он лепечет угрозы о смерти, смешанные с просьбами, с отчаянными мольбами, с обещаниями уничтожить его, разорвать на части, но они все есть обрывками, жалкими клочками, тут нет совершенно ничего целого, оно тонет в том, как он сильно рассыпается на части сейчас, как он умирает в руках Блэйда, позволяя ему уничтожать себя, разрушаясь от удовольствия, от счастья, любви. Дань Хэну хорошо, слишком хорошо, чтобы в голове оставалось хоть что-то, кроме этого. И Блэйд видит это, он наслаждается этим ни чуть не меньше, но на этот раз решает, что дожидаться ответа будет невероятной жестокостью. Им не нужно много времени, он и сам на грани, движения становятся чуть быстрее, пальцы на головке разжимаются, проходит пара мгновений прежде, чем Дань Хэн кончает, цепляясь зубами за плечо Блэйда, когда тот выходит, последним толчком меж бедер доводя себя до оргазма следом. Им требуется пара минут передышки, когда белая пелена спадает с глаз, а дыхание, наконец, выравнивается. Дань Хэн чувствует себя выжатым, уставшим, но это хорошо, это приятно, он чувствует себя удовлетворенным, он доволен тем, что может, наконец, отдохнуть. Блэйд сжимает его в своих объятиях, почти не шевелясь, и он не возражает, повисая у него на руках. Ему нужны эти пара минут. Им нужны. Пара минут нежности, пара минут тишины, пресекая разговоры на корню, падая друг в друга целиком, позволяя уязвимости поглотить их, позволяя довериться. Блэйд отрывается, чтобы достать салфетки, вытирая остатки спермы с кожи. Он не уверен, что им хватит сил на душ сейчас. Закончив, взгляд снова падает на Дань Хэна. Фиолетовые цепочки засосов по всему его телу, припухшие следы от укусов, покрасневшие от поцелуев губы. Оно исчезнет явно не скоро. Дань Хэн кажется Блэйду невероятно красивым сейчас. Всегда, но сейчас особенно. Он хочет прижать его к себе и никогда не отпускать. Слегка эгоистично. Возможно, самую малость. Ему плевать. — Ты знаешь... — подает голос Дань Хэн. Он немного выпутывается из объятий, но не отползает далеко, все еще полулежа на груди Блэйда. Ему, на самом деле, все еще немного жарко, — Мне снились сны. И дыхание обоих замедляется. Сны. Личная, сокровенная вещь. Слишком интимная, чтобы делиться ею с кем-то еще. По крайней мере, так они считали раньше. И каждый новый день начинался с вереницы рассказов, с нестерпимых воспоминаний о том, как проходила прошлая ночь. О том, какие чудовища посетили их сегодня. И как бы не были сильны они в жизни, во снах все становилось тщетным. Во снах они всегда выходили проигравшими. Но утром они могли забыть об этом, разделить на двоих свою боль, принять ее и отодвинуть в сторону. Прожить момент, эмоцию, переварить сон, не держа его в себе, не вздрагивая от страха, на следующую ночь также спокойно ложась спать, даже зная, с чем придется столкнуться, потому что в голове всегда будет мысль о том, к кому ты вернешься утром. К безопасности. Когда-то это была она. Но они провели множество лет, накапливая сны и кошмары, потихоньку учась скрывать свой страх, учась не думать, учась ложиться и просыпаться, не сбегая. Но это всегда замкнутый круг. Ты можешь убежать, ты можешь закрыть свою голову и говорить, что стал сильным. Дело в том, что страх никуда не исчезнет. И когда ночным кошмаром становится тот, кто раньше был единственным спасением, был маленьким приютом спокойствия среди бьющихся волн и разрухи, ты все-таки начинаешь падать. Разрушаться. И белые волосы теперь черные, и руки теперь покрыты бинтами, и мысли теперь утопают в одном и том же желании умереть. Каждый день. И каждая секунда давит осознанием того, что ты обрек его на это, что ты был слишком слаб, чтобы отпустить, потому что не смог бы пережить это. В конце концов, ты снова начинаешь бояться, но на этот раз уже не знаешь кого. — Каждый день без тебя я будто падал и падал, а потом приходил ты и снова ловил меня. Снова и снова. Это всегда был ты, — Дань Хэн шепчет на грани с шипением, на грани слез, будто кто-то щипцами вытаскивает из него каждое слово, будто он, на самом деле, не хочет ничего говорить. Но он знает, что это его желание, а не кого-то еще. Он знает, что может не делать этого, но продолжает. На самом деле он не любит боль. Но он не чувствовал ничего, кроме нее годами и научился с нею мириться. Блэйд молчит. У него нет слов, кроме ругательств, кроме ненависти, но он обнаруживает, что даже это отказывается выходить из его рта. Возможно, на самом деле это больше не то, что он чувствует. В конце концов, это всегда был он. Он пришел бы тысячу раз, чтобы поймать его, ни на секунду не засомневавшись. — Ты знаешь, в другое время, в другом месте... — Дань Хэну больно. Слова прорываются сквозь кровь, сквозь слезы, ком в горле давит слишком сильно, его почти тошнит, — Это были бы мы. Мы были бы вместе. Мы были бы счастливы, — он стискивает зубы, впиваясь в одеяло невероятной хваткой, он хочет отвернуться, он хочет уйти, сбежать, как давным давно привык делать, слезы текут по его щекам и это обжигающе. От его сердца почти ничего не осталось. Сквозная, блять, дыра в его груди. И ему холодно. Он так устал. Слезы прожгли все. Блэйд осторожно держит его подбородок, мягко прикасается к щекам губами, сцеловывая слезы. В нем нет ни капли рациональности. Он должен игнорировать. Он не должен чувствовать это щемящее чувство в груди, желание защитить, спрятать от всего мира и, в первую очередь, от самого себя. Он движется ниже — к подбородку, и выше — к уголкам глаз. Это почти больно. Дань Хэн хочет рассыпаться на куски в его руках. Он это и делает. Осталось ли от него хоть что-то? Если да, то Блэйд сжимает это крепко. Он держит его. Он никогда не отпустит. — Не надо, Дань Хэн... Пожалуйста, — голос сипит. Слезы сдерживать невыносимо, он больше не пытается, — Нас не существует больше. Ты знаешь это. Не надо. Он смотрит на него с печалью в глазах, медленно качая головой. Он плачет, даже если знает, что все его слезы уже давным-давно пролиты. Так поздно что-то исправлять. Нельзя склеить их, когда от них осталась лишь пыль. Просто труха. Половина рассеялась, когда они пытались собрать что-то воедино. Остатков было катастрофически недостаточно. Блэйд уже не хочет пытаться. Это не принесет ничего, кроме боли, и как бы он ни был с ней знаком, такая боль уничтожит его, не моргнув и глазом. В конце концов, это всегда они. Это всегда тот человек, но не то время. Избитый троп с убитыми надеждами. Они могли быть вместе когда-то. Они никогда не будут. — Мы можем просто притвориться, что мы...? — ему не нужно договаривать. Они оба знают. Но он пытается и давится в слезах, закашливаясь, его щеки красные, не от смущения, вовсе нет, скорее, от напряжения, от боли. Блэйд прижимает его к себе, осыпая лицо поцелуями. Только сейчас. Это почти прощание, — что ничего не было тогда... Что мы... — он знает, что не хочет жить. Он знает, что предпочел бы гнить в земле сейчас. Но он говорит это, вырывает из своей груди, надеясь не запачкать постель кровью, — мы в порядке, и у нас все в порядке, и мы вместе, и мы... Мы любим друг друга, — его сердце бьется с невероятной скоростью. Он хочет вырвать его из груди и все прекратить, — И... И... Я не могу. Слова встают поперек горла. Последнее предложение он произносит на выдохе, но чувствует, что задыхается сейчас, будто весь воздух забрали, и даже Блэйд не способен ему помочь. Это бесконечный круговорот несчастных концов, будто раз за разом они никогда не смогут найти утешения. Не друг в друге. Но также ни в ком другом. Они действительно обречены. Это было понятно с самого начала, но разве их кто-то спрашивал, хотят ли они быть вместе? Это было чувство. Это была тяга. И умереть тысячу раз было бы гораздо легче, чем даже попытаться сопротивляться. Но они все равно пытались. И это никогда не было успешным. Блэйд согласно мычит, сжимая его в крепких объятиях, думая о том, что исполнит его главное желание за этот вечер. Ему не нужно ни секунды размышлений. Он просто сделает это. Так, как было раньше. Будто они не сломаны, будто они в порядке, будто есть какие-то они. — Я не думаю, что до тебя был кто-то, кто так искусно умел разбить меня, раскрыть мои чувства и эмоции, разорвать душу и вытащить мое сердце из груди. Метафорически, конечно, но я почти уверен, что ты бы сделал это по-настоящему, если бы мог. Ты — единственный, кто заставляет меня чувствовать столько. Может быть однажды мы... Мы выплатим свой долг вместе, — и произнести это легче теперь, когда руки Блэйда так надежно держат его, и он хорошо знает, что пока тот не отпустит, он будет в порядке, даже сотрясаясь в рыданиях, даже задыхаясь от слез или чувств — он и сам не может до конца понять, возможно, от совокупности всего этого. — Спи, Дань Хэн. Позволь нам притвориться. Я л... — Блэйд осекается, спотыкаясь. Он не знает, как продолжить. Это будет так неправильно, — Спи. Я люблю тебя. Даже притворяясь, он не может быть настолько смелым. Даже притворяясь, он не может сказать этого. Это больно. Дань Хэн слышит это. Он понимает. Он и сам не смог бы сказать это. — Ты знаешь, я скучаю по твоим рогам. Со стороны Дань Хэна слышен тихий смешок, он слабо щипает Блэйда. — Ты знаешь, я скучаю по твоим волосам. — О, тебе лучше заткнуться, — он не злится сейчас. В любой другой ситуации он был бы раздражен, — В конце концов, это твоя вина. — Я знаю. И я извиняюсь. Но я не жалею, — Дань Хэн поджимает губы. Он знает, что сказал правду. Он никогда не жалел. Блэйд, пускай и ненавидящий его, всегда был лучше, чем мертвый Блэйд. Его выбор был очевиден. И все же иногда это было слишком тяжелым, что бы просто смириться и принять. — Хорошо. Я не прощаю тебя. Они оба знали, что он прав. Извинений не было достаточно. На самом деле, ничего не было достаточно. Это было тем, что они вынуждены были нести до скончания времен. Вечная жизнь обрекла их на это. И извинения никогда не помогли бы сделать это легче, потому что они никогда не были бы приняты. У них было достаточно времени, чтобы смириться. И все же, почему-то они не воспользовались им с пользой. Больше они не говорят. Они дышат в унисон, сжимают друг друга в объятиях, обнаженные телом и душой. И расстаются незнакомцами на следующее утро, вечными врагами, объединенные лишь в желании убить друг друга. Это то, к чему они привыкли. Но это никогда не было правильным. В следующую их встречу мало вещей меняются. Меч снова в его груди, но он не чувствует, как умирает. Он не чувствует ничего. Немного боли, но это, скорее, легкое покалывание. Такое, какое возникает в кончиках пальцев от желания или предвкушения. Боль привычна, он держит ее в своих руках, водит на поводке, он ее понимает, знает, он так давно с ней знаком, что это почти смешно. Его ею не победить. Это и в половину не так разрушительно, как то, что Блэйд делал с ним той ночью. Той ночью он рассыпался на части, он умирал в его руках, он позволял ему делать это с ним, он наслаждался, любил, а сегодня лишь стискивает зубы в легком раздражении. — Однажды мы закончим это, — глаза опускаются в пол. Он не думает, что они могут смотреть друг на друга. Тогда миру придет конец. Они не смогут оторваться. Им придет конец. — Не значит ли это, что мы должны выплатить свой долг, Дань Хэн? — Блэйд произносит это почти жалостливо. Потому что он хочет этого, хочет так сильно, так отчаянно, но он знает, каков будет ответ. Знает, потому что этот сценарий воспроизводился в их жизни миллионы раз. Он всегда один и тот же. Он никогда не меняется. — Когда-нибудь мы сделаем это, — печальная усмешка на его губах. Еще пара секунд и рога, по которым он так скучал, будут на его голове. Он, конечно, предпочел бы умереть раньше. Но даже истекая кровью, он не может это сделать. Это всегда их конец. Раз за разом кто-то из них истекает кровью. Раз за разом кто-то из них молит всех известных ему богов о смерти, даже если совершенно не верит в их существование, даже если знает, что долгожданная свобода не придет. Это замкнутый круг. Они не могут вырваться, они знают, что не смогут, они миллиарды раз пытались. Они не могут быть по отдельности и не могут вместе. Они не могут простить и вернуться к истокам. Они не могут. В этом их беда. Для них это конец. Каждый день — это конец. И он должен быть мгновением, но он длится, не заканчиваясь. Они не могут переступить это, единственный выход — смириться, научиться наслаждаться. Они пытаются.