***
— Молчи! Молчи и обнимай! — я смеюсь, Рив прижимает меня, впечатывая в себя, оставляя терпкий запах табака, виски и морской соли на моей одежде, каждый день проходящий без него — мимо. Неважно. Неправильно. Он усмехается, поглаживает по волосам и думает о чем-то своем. О том, что не озвучит. Время сглаживает движеньица, но заостряет лица. Острый подбородок до боли впитывается в мою макушку. А я слушаю размеренное дыхание и понимаю, что конец где-то близок. Ходит, присматривается, подыскивает лучший момент для атаки. Думает, что мы глупцы, не чувствующие его наступления. Вопреки. Запах кофе, горячей выпечки, если от сладости можно впасть в кому, то это место подходит идеально, аромат последних дней счастья и закусанных до крови губ, от мыслей, беспорядочно посещающих твою голову. С ним мне не приходится быть Джеки Чаном и Санта Клаусом. Не нужно структурировать мрак и хаос. Все, чему мне стоит научиться — мастерству поддержания пауз. Вовремя замолчать, не высказывать недовольств, тише смеяться от шуток, понятного только узкому кругу друзей. Стать тише, незаметнее, растворимее, как сахар в этом бумажном стакане. Я хочу стать нулевой отметкой, перестать быть дерзким птенчиком, рвущимся на амбразуру. Перестать у простых вызывать ненависть, а у сложных — зависть. И всякий раз, он заваливается ко мне, шепчет на ухо о том, что я броская, передовая, деловая. А потом я рыдаю. Содрогаясь и подвывая. И любовь его не смогла бы меня спасти от чего-либо — да и не спасла же. И он, и я это понимаем. Здесь нет финала, красивого конца. Есть он — спасающий меня, выдергивающий, обнажающий каждый сантиметр выебанного жизнью сознания, не просящий ничего взамен. И я — сломанная, сломленная, требующая всего, сразу, и можно без масла. Бракованный полководец. Не знающая, какая сторона во мне лицевая, а какая изнаночная. Выпивка, стихи, время, текущее сквозь пальцы. Рив, возвращающий меня к жизни. Я, неспособная жить. Сижу, вжимаясь, впечатываясь, ощущая, что потеряно слишком много, не хватает важнейшей детали, ключевого пазла в этой истории. И он - единственное настоящее, но даже к нему, я не чувствую того, что должна. Или мне кажется, что должна. С трудом могу отвечать на вопросы, реагировать на происходящее, словно даже здесь, сегодня, меня не существует. Апрель не оставляет шанса на счастье. -Я просто должен и могу любить тебя, - раздается еле слышно, но уверенно, он знает, - Мы едины и по тому лишь, ты ненавидишь меня, что я чувствую твою боль, - усмехается, сквозь стиснутые зубы, сквозь ненависть и непонимание. Любовь начинается там, где ничего не ищут взамен. Он признал поражение, а я медленно нащупывала револьвер в мыслях, понимая, что в нужный момент, не задумываясь, спущу курок. Гадко от этой мысли, осознания, принятия. Не спрашивая, открывает крышку бумажного стаканчика, подливая немного виски, давая этому ароматному кофе второй шанс. Смотрит понимающе, осуждающе, смешивая ненависть с любовью. Ривен - это что-то настоящее, земное, ощущаемое. Это как ждать автобуса и надеяться, что он никогда не приедет, потому что ехать сил нет. И я не знаю, не понимаю, не осознаю. Что я чувствую, что делаю, почему не ухожу. Вечером, он снова ворвется в мой дом, заставит поехать в бар, пить, читать, шутить, смеяться. Вихрем снося все сомнения и отрицания. Каждый мой день без него - неправильно и удушающе. Люблю ли я его? Нет. Нащупываю сигареты в кармане его джинсовки, достаю одну, выхожу на улицу. Выкуриваю. Думаю. Знаю, что сегодня скажу ему правду. Апрель был моим любимым месяцем до сегодняшнего дня. Чувствую, что смотрит на меня из окна, очерчивает каждую линию моих резких движений. Поднимаюсь по скрипящей лестнице, ухмыляюсь, столкнувшись с ним взглядом, возвращаюсь на место. Ничего не говорю.***
Из всей толпы стоящей на берегу, я пытаюсь найти его. Ривен - единственный, перед кем я виновата. Единственное незаконченное дело в этом ебаном мире. Я не могу сдохнуть, не озвучив, не извинившись, не простившись с ним. Я должна. Должна сказать элементарное, вычурное "спасибо" . За то, что просто был. Было что-то хорошее. Много несказанных слов, много ненужных звуков. Безумие окутывает небольшую площадь. Слишком громко на один квадратный метр. Слишком эмоционально на один квадратный сантиметр. Недостаточно для того, чтобы захотеть остаться. И попытаться выжить.***
-Можно ли скучать по тому, чего никогда не было? - она задает вопрос в воздух, не надеясь услышать ответ. Не от нее. -Можно, - высушенное, опустошенное, изнеможденное слово доносится в ответ. Фара оборачивается, уставшая, вымотанная, почти безразличная. Постаревшая на пару десятков лет, за последние дни. Дверь закрывается с таким треском, что кажется выбьет из головы все мысли. - Я же не просила у звезд, чтобы они не падали с небес, я просила тебя - не приходить, - почти безразлично, но комната медленно наполнялась свинцом, не оставляя место для кислорода. У Розалинды не было сил даже на усмешку. С каких пор Даулинг отдавала приказы? А просьбы на нее больше не действовали. Это их комната. В их ненавистном доме. До рвоты, до непроходимого комка в горле, до желания сжечь это место до тла. -Там, где терять нечего, счастья тебе не достанется, - каждая понимает это по-своему, обе несчастны. Обе знают, что терять нечего. Только - кого. Они - все, что осталось. - Я до сих пор люблю тебя, других новостей нет, - шепотом, слишком тихо для разговора, слишком громко для этой комнаты, для них, для самой Хейл, редко признававшей это. -Не хочу знать ничего про тебя, - резко, оглушающе, неправдиво. Даже спустя столько лет не научилась лгать. -Не хочу знать никого до тебя, никого после тебя, - до оголенной кожи, до каждого нерва. Хейл удивляется собственной откровенности. Женщина будет навязчивым откровением, без лишних вопросов, но с нарушением личных границ. Даулинг же развеет все грозы, но запретит начинать жизнь с новых страниц. Фара стояла, заполонившись вокруг свинцом. А она -держала в ладонях ее лицо, повторяя пальцами контур скул. Невовремя, непозволительно близко, до сумасшествия неправильно. Сейчас. Всего пара дней после, казались им вечностью, раскидывающих всех по разным берегам, мосты сожжены, будущего нет. Осталось только туманное прошлое и они. Обе не простившие друг другу шестнадцать лет порознь.***
Впереди ничего не было. Вообще ни-че-го. Только тело. Падающее безжизненно, словно мешок с овощами. Только знакомый голос. Едва слышный всхлип. И темнота. Для половины стоящих на берегу жизнь остановилась ровно в эту секунду. Ни одного ответа. Слишком много вопросов. Слишком мало сил для поддержания жизни в собственных телах. До сумасшествия, до нервного тика, до неслушающихся конечностей, ей хочется вытащить этот сранный нож и перерезать себе горло. Чтобы не чувствовать, не ощущать, не понимать, что это её вина. Не уберегла, не спасла, не проследила. Хейл смотрит, анализирует, мысленно протыкает себя лезвием, причиняя боль, которую не чувствует. Она больше вообще не чувствует.