Кинжал лучше носить при себе

И снова не вышло. Всё графство знает, какой старший сын графа урод, а хозяин владений будто не замечает. Не хочет замечать. Словно никакого Кейла для него не существует, словно он умер рядом с Джули, а буйствует никто иной, как его злой дух, решивший позлить отца после смерти. И Кейл хочет умереть. Нет, не так. Исчезнуть. Раствориться в этом мире, словно его никогда не существовало. Чтобы по нему никто не горевал. Отец не будет, будут Виолан и Лили с Басеном. Сердце кровью обливается. Какой он изверг, раз решил заставить их горевать. А будут ли они? Кейл не знает. Он не знает, любит ли его кто-нибудь, по-настоящему ценит ли, потому что никто не говорит. Лишь пускают шепотки, а Кейл растворяется в белом шуме, не понимая, жив ли он до сих пор, и что значит это «жить», раз все люди так тянутся к жизни. Почему получают удовольствие от столь длительной пытки. И он одновременно рад и сожалеет за тех детишек, что умерли в раннем возрасте, так и не познав всю боль жизни. Радость Кейл не испытывал уже много лет. Но его явно веселят добродушные улыбки Лили, даже несмотря на то, что она его боится до заиканий и дрожи в голосе, и голос Басена, что протяжным басом напоминает отца. А ещё любовь Виолан к искусству. Она кажется такой правильной и чистой, аристократической, что невольно хочется ровняться. Узнавать больше о каменном королевстве, о великолепных скульптурах, украшающих улицы, о великих мастерах, что днями и ночами трудятся не покладая рук, чтобы каждое их имя мелодично лилось с бледных губ графини, когда она, забываясь, рассказывала много. Кейл не знает, мог ли он вообще быть рядом, когда она об этом рассказывала, но его не прогоняли, а Лили весело что-то добавляла об искусстве меча, а затем закрывала рот, словно рассказала военную тайну, не меньше, хотя обычно это были такие факты, о которых знал даже Кейл. Виолан добродушно кивала головой, делая очередной узор на полотне, и продолжала. Парень молчал. На этом маленьком собрании, состоящем из трёх человек, он не знал, лишний он или свой, самый родной. Не знал и лишних надежд не питал. Поэтому по окончанию благодарил за чай и уходил, а потом долго-долго сидел в своей комнате, заперся изнутри и гляда в окно, где жизнь текла своим чередом. И он не был в ней важной фигурой. Даже пешкой нет. Скорее он был заменой потерянной фигуры в виде обыкновенной пуговицы, которую после первой же потери любой пешки в игре, убирали. Она портила вид столь интелектуальной игры. И кто заметит, если эта пуговица внезапно пропадёт? Найдут другую, возможно отличавшуюся по цвету и форме, но с тем же назначением. Но что-то останавливало Кейла на слишком долго погрузиться в ванной под воду, подняться на самый высокий этаж, а после сделать шаг вперёд, на воздух, или масленным ножом прорезать тонкую кожу. Возможно… Совесть? Она не позволяла ему сделать больно Лили, Басену и Виолан, даже если он не знал, будет ли им больно на самом деле, даже если опять любит только он, был совсем небольшой шанс, что их горячие слезы разобьются о каменную плиту с выкроенным: «Кейл Хенитьюз», но их быстро высушит палящее солнце. В день его смерти люди будут веселы, как никогда, голубое небо будет зиять до заката, а солнце убивать яркими лучами. Потому что тех, кто портит жизнь другим, не любят. И опять бредя по тёмному переулку с открытой бутылкой в руках и быстро порозовевшими щеками, он надеется, что какой-нибудь идиот пырнет его ножом, желательно болезненно, чтобы он помучался хотя бы перед смертью, отплатив за все грехи. Но на все его грехи не хватит даже сорока лет в аду. Интересно, в аду также плохо, как на земле? Кейл краем глаза, оперевшись на холодную стену боком, замечает, как из подворотни выскакивает мужчина и пробегает мимо, толкнув Кейла плечом. Из-за горечи во рту он не сразу почувствовал боль, пронзающую изнутри. Хах, всë-таки пырнули. Кейл полной спиной облокачивается на стену и сползает по ней, держа бутылку за горлышко. Последний глоток. И он умрёт, ведь так? Кейл не знает, что будет после того, как он навсегда закроет глаза. Не знает, хочет ли он, чтобы по нему плакали, хочет ли он вообще чего-нибудь? Зачем он жил? Зачем родился с золотой ложкой во рту, если умирает в подворотне? — Кха! — в туманном состоянии слышит Кейл, а после и грохот мёртвого тела о каменную плитку совсем недалеко. Его хотели убить специально. Эта мысль смешит. Всë-таки кому-то он не безразличен. Кто-то его ненавидит, а Кейл даже не запомнил да и вообще не увидел его лица. А есть ли в этом смысл? Он умрёт. А после этого… Никто не знает, что происходит после смерти. Он чувствует, как рядом присаживается человек и почти уверен, кто это. Бесшумные шаги Кейл узнает из тысячи. Он приоткрывает глаза, желая увидеть натянутую улыбку, но вместо этого видит серьëзного Рона, достающего из внутреннего кармана формы дворецкого пару зелий. Рон замечает, что на него смотрят, но никак не меняется в лице. — Почему вы не позвали на помощь? — спрашивает мужчина, поднося бутылек ко рту Хенитьюза. Тот нехотя выпивает, чувствуя, как рана затягивается. Не полностью, конечно, лишь так, чтобы Кейл не умер. Двигаться ужасно больно, но, придерживая не до конца заживший порез одной рукой и приподнимаясь при помощи другой, садится поудобнее, затылком дотрагиваясь до холодной стены и устремляя взор на ночное небо, ни на одну звезду не изменившееся за несколько минут. — А смысл? — Рон на это качает головой, вытаскивая из всë того же внутреннего кармана средства первой помощи. Кейл не шевелится, даже чувствуя боль на свежем порезе уже от медикаментов. Рвано дышит, пока сердце бешено стучит. Он прикрывает глаза всего на мгновение, но проваливается в сон. Кажется, Кейл догадывался и до этого случая. Его дворецкий, всеми уважаемый Рон далеко не невинный, как может показаться, если он настроен к вам безразлично. Но Кейл чувствовал людей на интуитивном уровне, зная, этот человек опасен. Зная, но продолжая игнорировать этот факт, потому что если от него отвернется ещё и Рон, то эта жизнь прожита напрасно, а продолжать еë смысла нет. Рон и есть его совесть, не дававшая оборвать ниточку, что сбросит его с обрыва. Рон не улыбался и тогда, когда Кейл очнулся уже в своей комнате с перевязанным животом. Было тихо. И лишь бесшумные шаги нарушали застоявшуюся тишину. Шаги, что были похожи на смерть, но для Кейла несли жизнь. Рон тихо ставит чай, Кейл улавливает по запаху, вишнёвый. Как он любит. Вишнёвый чай не кислый, совсем чуть-чуть улавливается кислинка, что придаёт чаю незабываемый вкус. Хотя бы для Кейла. — Спасибо. — отпивает чай Хенитьюз, не глядя на Рона. Им это не нужно. Кейлу не нужно объясняться перед Роном, чтобы тот его понял. Рону не нужно много говорить, чтобы Кейл понял заботу о себе. — Прошу вас теперь носить вот это с собой всегда. — Рон протягивает футляр, на что Кейл хмыкает и, не открывая его, оставляет под подушкой. Спасибо растворяется в приятной тишине комнаты. И этот кинжал будет напоминать о человеке, что не будет горевать по нему, он будет делать всë, чтобы горевать не пришлось.