Набросок

      — Ты уверен, что хочешь пойти?       Ваня поднимает голову и встречается со встревоженным взглядом сестры.       — Почему бы и нет? — Спрашивает он, улыбнувшись и подперев щёку ладонью. — Не каждый день предлагают побыть натурщиком.       Мила беспокойно сжимает кулаки, наклоняет голову чуть вбок: и дураку бы стало понятно, что она пытается подобрать аргументы в свою пользу.       — У меня дурное предчувствие. — Говорит Мила, нахмурившись. — Про него так много разных слухов по универу ходит…       — Точно! — Вклинивается Серёжа, проглотив остатки сэндвича. — Знаешь, как у нас его называют? Кощей!       Ваня качает головой, усмехаясь, чувствуя как его продолжают сверлить две пары глаз. В голове в это время медленно всплывает воспоминание сегодняшнего утра. Как посреди лекции по истории искусства в кабинет вдруг коротко постучались и преподавательница поспешила открыть дверь, на которой виднелись подтёки краски. В кабинет вошёл мужчина — молодой и очень высокий. Он поздоровался с преподавательницей, а затем медленно обвёл взглядом присутствующих, словно кого-то искал. Задержал свой взгляд на Ване и подошёл к нему. Оставил на столе визитку с адресом мастерской и тихо сказал что-то вроде «это для работы на выставку». Ваня даже не успел до конца уловить смысл сказанного, как мужчина уже удалился. По аудитории прокатилась волна перешёптываний и преподавательница постучала по столу карандашом, привлекая к себе внимание.       Ваня тянется рукой к карману джинс и дотрагивается кончиком пальца до уголка визитки. Возможно, он бы и последовал чужим советам и предостережениям, но любопытство брало верх. Потому что никогда прежде он не видел такого взгляда. Говорят, глаза художника всегда можно отличить даже в толпе, но Ваня, проучившись два года в художественном университете, впервые встретил человека со взглядом, который был больше похож на лезвие, разрезающее пространство. И цвет глаз был необычный — словно толща льда. Быть может, он носил цветные линзы? Что он вообще за человек? И разве был способ лучше, чем совместная работа, чтобы узнать кого-то?       Мила и Серёжа ещё несколько минут перекидывались фразами, рассказывая друг другу всевозможные слухи о чудаковатом художнике, что выпустился из их университета в прошлом году и теперь подбирал себе моделей среди студентов.       — Говорят, он избил одну из натурщиц, — почти шёпотом говорит Мила, прикрывая рот ладонью.       — Неудивительно, если это была девушка… Я слышал, что он по парням.       — Так, ну всё, вы как сороки, — прерывает их Ваня, поднимаясь со своего места. — Если верить всему что болтают, то ты, Мила, поступила по блату, а ты, Серый, вообще сидел в детской колонии!       — Да я просто в школе подрался! — Серёжа откидывается на спинку кресла и недовольно складывает руки на груди.       — А я о чём, — соглашается Ваня, — вот познакомлюсь с ним, тогда всё и узнаю.       Лёгким движением закинув на плечо рюкзак и улыбнувшись на прощание, он торопливо шагает в сторону выхода из кофейни.       Оказавшись на улице, Ваня суёт руку в карман и нервно сжимает визитку, а потом достаёт и вертит в руке смятый картон с заломом посередине.       На чёрном фоне белыми буквами значится адрес.       Загородный пр., 11.       И чуть ниже номер квартиры с просьбой обязательно звонить в домофон.       Ваня напрягается всем телом. Сводит лопатки и резким движением суёт кусок картона в задний карман джинс и, поправив спадающий с плеча рюкзак, направляется ко входу в метро.       Весь путь в несколько станций оранжевой ветки он пялится на проложенный маршрут в гугл-картах и слушает на повторе одну и ту же песню.       Улица встречает хмурым небом, хотя ещё полчаса назад среди туч проклёвывались лучи солнца, принося хоть какую-то радость. Впрочем, начало весны редко бывало здесь не дождливым. Ваня, вздохнув, накидывает на голову капюшон ветровки и быстро идёт вдоль улицы.       Центр города ему никогда не нравился, но всё же Ваня старательно продолжал воображать, какой же может быть художественная студия в таком шумном и людном месте. Все, в которых он был до этого — почти одинаковые. Огромные, светлые, с высокими потолками и вывешенными полотнами во всю стену. С искусственным освещением, от которого быстро устают глаза и начинает печь под веками.       Но это мало вязалось с художником со строгим взглядом, что вошёл сегодняшним утром в аудиторию.       Для полноты образа ему не хватало лишь длинного чёрного плаща, край которого волочился бы по полу, короны с острыми зубцами, да какого-нибудь горбатого несуразного слуги, семенящего следом. Тогда бы и правда — будто из сказки вылез. Из какой-нибудь легенды. Из истории, что случилась взаправду, но так давно, что успела обрасти таинственными домыслами.       Ваня резко тормозит, когда голос в наушниках объявляет точку прибытия, и запрокидывает голову, глядя на одинокую башню, возвышающуюся над крышами остальных домов.       Он лезет в карман джинс и вытягивает оттуда визитку, ещё раз сверяясь с адресом. Никакой ошибки нет, поэтому он набирает на домофоне номер квартиры и после звукового сигнала тянет на себя тяжёлую металлическую дверь.       В неосвещённой парадной становится не по себе и в голове всплывает каждое слово, сказанное Милой и Серёжей о том, что художник этот хоть и весьма талантливый, но очень уж подозрительный. Мышцы лица дёргаются и на губах появляется кривоватая улыбка. Ваня на секунду останавливается, вцепившись пальцами в периллы.       — Вот же… — Бормочет он, ударяя самого себя по бедру кулаком, чтобы избавиться от сковывающего мышцы напряжения, и делает следующий шаг вверх по лестнице.       Всё внутри настойчиво кричит: «Развернись и беги! Не ждёт тебя здесь ничего хорошего!»       Но вместо того, чтобы подчиниться велению внутреннего голоса, Ваня коротко и резко выдыхает и, оказавшись возле нужной двери, кладёт на ручку вспотевшую от тревожности ладонь. Резко дёргает на себя. Щёлкает замок и дверь распахивается с тихим скрипом.       В груди всё замирает и Ваня стоит так ещё секунды две или три, пытаясь отыскать где-то в глотке собственный голос. Зажмурившись, он собирается с силами, чтобы объявить о своём приходе, но чужой голос — низкий и спокойный — опережает, произнося:       — Не думал, что ты всё-таки придёшь.       Ваня отшатывается назад и распахивает глаза. Сердце продолжает бешено колотиться где-то меж рёбер, но секундный испуг кажется сущим пустяком, когда он встречается со взглядом голубых глаз.       — Я… — начинает было он, но не успевает придумать слов для оправдания своей реакции, как хозяин студии разворачивается и жестом зовёт за собой.       И не остаётся ничего другого, кроме как идти следом. Через узкий коридор, пол которого уложен необработанными досками, а затем по спиральной чугунной лестнице на второй этаж.       Здесь нет ничего, что напоминало бы художественную студию, в которых Ваня был когда-либо прежде. Обшарпанные стены местами были выкрашены свежей краской; несколько холстов приставлены к боку старого фортепиано и ещё один положен на стол; с каждой стороны широкие окна с мокрым стеклом — пока он поднимался сюда, всё же начался дождь.       Ваня замирает, глядя на город: ряды машин ездят туда и обратно, проплывают разноцветные зонты и меняется сигнал светофора.       — Как зовут тебя?       Сердце, подпрыгнув, вдруг падает куда-то в желудок. Ваня вздрагивает и снова взглядывает на мужчину, что стоит перед ним. Отвечает сжатым горлом:       — Иван… То есть, Ваня. А вас как?       — Разве тебе не сказали? Кажется студенты дали мне очень даже подходящее имя.       — Кощей? — Усмехается Ваня, но не увидев никакого веселья в лице собеседника, поджимает губы. — Как-то это грубо.       А Кощей продолжает охотиться за ним взглядом. Очерчивает силуэт, словно кистью, и наклоняет голову вбок. Длинные, тёмные волосы падают ему на лицо и он, отвернувшись и сделав несколько шагов, подбирает лежащую на столешнице фибулу. Собирает пряди, небрежно закалывает волосы. Поправив ворот свободной рубашки, Кощей кидает взгляд через плечо и говорит:       — Раздевайся. .       В этот момент у Вани в голове словно хлопушка взрывается. Он хватается за лямку рюкзака обеими руками и стоит так, смотря куда-то в пространство. В ушах долго, протяжно звенит, а в мозг осколками врезаются голоса Милы и Серёжи.       Кощей дёргает бровью, делает шаг назад и опирается руками о столешницу, на которой разложены всякие мелочи. Взгляд не отводит ни на мгновение.       — Прям всё что ли снимать? — спрашивает Ваня, глупо надеясь, что он что-то недопонял.       — Ну… — Кощей обводит взглядом студию, затем легко отталкивается от столешницы и подходит к небольшому шкафу. Немного покопавшись в его внутренностях, достаёт оттуда сложенную бархатную ткань. — Можешь надеть это. Но куртку уж точно придётся снять.       С этими словами Кощей подходит почти вплотную, протягивает ткань, глядя сверху-вниз.       Ваня осторожно берёт бордовый бархат, открывает рот, чтобы хоть что-нибудь сказать, но ничего не приходит на ум. Он пялится на аккуратно сложенную ткань, потом поднимает взгляд и обращает внимание на то, что Кощей указывает рукой в сторону небольшого закутка. Видимо, там можно переодеться. Ваня срывается с места, торопливо скидывая по пути рюкзак с плеча и оставляя его валяться возле стены, на ходу расстёгивает молнию куртки. Аккуратно сложив куртку и футболку, он встряхивает ткань, которая оказывается халатом с запахом. Узкий ремешок падает на пол. Недолго думая Ваня набрасывает халат на плечи и тянется к пуговице на джинсах, но застывает в нерешительности.       — Прям всё-всё снимать? — Переспрашивает он нарочно громко и голос едва различимым эхом отзывается от стен.       Перед глазами тут же появляется Кощей. Высокий и худой, с бледной кожей и Ваня впервые думает, что в тени он вполне оправдывает своё прозвище.       Кощей тянет руку к волосам, подхватывает прядь пальцами.       — Такой красивый оттенок и не окрашены, — задумчиво произносит он, медленно опуская взгляд немного ниже, на ключицы, а затем резко разворачивается и произносит. — Джинсы снимай и выходи.       Ваня коротко выдыхает и любимые карго отправляются в стопку к куртке и футболке. Он недолго пялится на носки, шевелит большими пальцами, а затем стягивает их и небрежно засовывает в кеды.       Под ступнями ощущаются мелкие камешки, когда-то давно капнувшая и засохшая краска, но Ваня не обращает на это никакого внимания. Он украдкой взглядывает на Кощея, который в это время что-то чертит на листе бумаги, и садится на край дивана, стоящего вплотную к стене. Ещё раз осматривается вокруг, удивляясь, как необычно контрастирует образ художника с его рабочим помещением.       — Нет, так не пойдет, — Говорит Кощей и, передвинув мольберт, подходит ближе.       Аккуратно ухватив пальцами ворот халата, он стаскивает его с ваниного плеча. Ваня замирает. Каждая мышца в теле деревенеет, и он устремляет невидящий взгляд куда-то к себе под ноги.       — Мне не хочется наугад рисовать твою фигуру.       И едва ощутимое прикосновение вдруг исчезает.       Вместо того, чтобы подумать о том, как это странно и, наверное, не очень нормально, в голове Вани появляется совершенно другая мысль.       «У него руки ледяные, как у мертвеца».       Немного помедлив, Ваня скидывает с плеч ткань и между лопаток пробегается прохладный поток воздуха, заставляя поёжиться. Он отодвигается назад, ближе к спинке дивана и наконец поднимает взгляд на Кощея, вновь застывая.       Становится неловко от собственной мысли, но сейчас ему казалось, что перед ним стоит воплощение одиночества — с опущенной головой и задумчивым взглядом. Хотелось спросить, о чём же он думает? Хотелось узнать, что за чувство его сейчас посетило? Было ли оно хоть немного похоже на ту щемящую боль, которую Ваня испытал взглянув на него мгновение назад?       — Мне не нужно ничего делать? Просто сидеть? — Спрашивает он, избавившись от оцепенения.       — Сегодня я сделаю только несколько набросков, — Отвечает Кощей, на короткое мгновение одарив его внимательным взглядом. — Так что можешь менять позу раз в десять минут.       Тишина странным образом давит. Ощущается почти физически. Кожей и даже глубже, будто достаёт до самых костей.       Ваня сидит и смотрит в окно, старается даже дышать незаметно, и мысли становятся громче — их, пусть совсем немного, но всё же перебивает звук росчерков карандаша. Он успевает подумать о странных слухах, связанных с этой студией и о том, насколько это место подходит для того, чтобы тут жил кто-то творческий и, возможно, немного нелюдимый.       Кощей просил что-то совсем обычное: сцепить руки в замок, обхватив колено или опереться на одну руку, склонив голову вбок. Взгляд его оставался холодным и проницательным, но когда он замечал, что Ваня наблюдает за ним в ответ, то немного отклонялся в сторону, скрываясь за мольбертом.       …Сумерки наступают слишком быстро.       — На сегодня всё. — Вдруг объявляет Кощей, вытаскивая спицу из фибулы и распуская волосы. — Можешь приходить когда тебе удобно, но не позднее пяти вечера.       Ваня тут же натягивает на плечи халат, наспех запахивает его и поднимается с дивана. Когда проходит мимо Кощея, вытирающего ребро ладони какой-то тряпкой, ненадолго задерживается, бросая на него многозначительный взгляд.       Ваня торопливо переодевается в привычную одежду, удобную и приятную к телу, и подбирает с пола рюкзак. Прислоняется ладонью к стене и молча наблюдает за тем, как Кощей, вооружившись перочинным ножом, затачивает грифель карандаша.       Прежде чем уйти, не сдерживает порыв и произносит:       — На мой взгляд все те слухи — обычная чушь.       И резко разворачивается всем телом в сторону выхода, успея всего лишь на долю мгновения уловить изумлённый взгляд на чужом лице.       Пусть он и обещал рассказать всё Миле и Серёже, но когда на следующий день они спросили произошедшем, Ваня лишь отмахнулся и шутливо сказал, что никаких призраков или прислуг-скелетов в художественной студии, к их великому разочарованию, не было. Не было вообще ничего необычного. Даже, убедил их Ваня, на самом деле было довольно скучно. Обычный художник. Обычная студия. Обычная работа натурщиком.       И они верят ему. Вздыхают с облегчением. Мила тут же открывает ноутбук, ворча что-то о презентации, а Серёжа садится с ней рядом, готовый выслушивать жалобы и приносить еду во время перерывов.       Ваня же, быстро допив кофе, машет им на прощание, и накинув на плечо рюкзак, покидает полюбившуюся за пару лет обучения кофейню по соседству с университетом.       Так продолжается несколько недель.       За это время Ваня успевает узнать, что у Кощея бывают приступы мигрени и ему нужно время, чтобы прийти в себя — тогда он принимает таблетку и садится на стул, подпирая лоб ладонью. Что иногда Кощей включает на фон Шопена, но совсем не умеет играть на музыкальных инструментах, а то фортепиано, одиноко стоящее возле стены, осталось от прежних арендаторов. Он успевает узнать, что Кощею нравятся свободные рубашки, серёжки и кольца из золота, чёрный кофе и делать наброски города, когда за окном дождливая погода.       Он узнаёт о Кощее множество мелочей, но так и не узнает его настоящего имени.       И теперь Ване кажется абсолютно нормальным и обычным сидеть напротив Кощея на широком подоконнике с чашкой кофе в руках. Их колени почти соприкасаются и Кощей иногда бросает на город задумчивые взгляды, полные необъяснимой печали.       — У тебя глаза оленёнка, тебе когда-нибудь говорили? — Вдруг спрашивает он и заправляет прядь волос за ухо.       Ваня выпрямляется. Крепко сжимает чашку в ладонях и, пошкрябав ободок ногтем, вдруг поднимает глаза, когда Кощей добавляет:       — Но мне не хочется быть охотником, который смотрит в эти глаза через мушку ружья.       — Ты не охотник. — Возражает Ваня. — И мне нечего бояться. И я не боюсь.       Дело было совсем не в метафорах и двойных смыслах. Просто хотелось сказать: «Я верю, что ты неплохой человек».       Впрочем, неважно, как именно это прозвучало в итоге. Важно, что Кощей понял, судя по тому, как дёрнулись уголки его губ, на короткий миг украсив лицо улыбкой.       — Переодевайся, — На выдохе произносит Кощей, поднимаясь с подоконника и ставя с тихим стуком чашку на стол.       И это тоже стало для Вани привычным. Он даже забирал бархатный халат домой, чтобы постирать, и теперь тот пах цветочным кондиционером. Кроме этого теперь в студии были личные ванины тапочки, чтобы не ходить босиком. Кружка под кофе. Запасная зарядка для телефона.       Сложив футболку и джинсы на спинку стула, Ваня накидывает на себя халат, ерошит волосы пальцами и подходит к дивану. Обернувшись через плечо, он пробегается взглядом по Кощею, который закатывает рукава своей рубашки, и сглатывает сухим горлом. Волнение сковывает лёгкие, мешая дышать. Он так и продолжает стоять, а затем медленно развязывает пояс, спуская с плеч халат, обнажая спину.       Он ощущает на себе пристальный взгляд, от которого бросает в жар и тихо гудит в голове. Вслушивается в тихие, осторожные шаги. Вздрагивает, когда чувствует осторожное прикосновение к выпирающему позвонку на шее.       Кощей ведёт пальцами вдоль позвоночника, задевает ткань и поддевает ослабленный ремень.       — Всё ещё не боишься? — Почти шепчет он и дёргает пояс на себя, заставляя ткань обнажить ещё больше кожи, а затем бережно прикасается к пояснице.       — По-моему ты меня боишься намного больше. — Говорит Ваня и резко разворачивается, заглядывая в чужое сосредоточенное лицо.       Смущение расползается по телу горячими пятнами. Ваня хмурится и тянется вперёд, обхватывая Кощея за шею руками.       Поцелуй оказывается с привкусом кофе, а ладони, осторожно обнявшие его за бока, действительно такие ледяные, что тело невольно прошибает насквозь.       Ваня отстраняется. Смотрит в лицо, на котором играют лучи закатного солнца и тихо просит:       — А теперь скажи мне, как тебя зовут.