Помнить тебя

      Прошло несколько недель. Лето подходило к концу, основной урожай с полей был собран. Теперь настало время собирать урожай с садов и огородов и делать заготовки на зиму. В доме Ростовых, где старались обходиться своей, а не покупной провизией, деятельно сушили, солили, варили варенье, укладывали на зимнее хранение всё, что могло пригодиться для еды в долгие зимние и весенние месяцы. Соня была занята присмотром за огородниками и садовыми работниками вместе с садовником Иваном Родионовичем, а в доме – за кухонными работницами и поварятами, которые занимались заготовками. Вместе с ними и с экономкой она определяла, в какой погреб или кладовую снести заготовленную провизию, как хранить и куда лучше поставить. Внимание настоящей хозяйки Марьи по-прежнему было занято ребёнком, чтением душеспасительных книг, беседами на эти темы и вышиванием. В результате и эти хлопоты легли на плечи Сони. Дел было много, поэтому днём она старалась не вспоминать о странном визите Долохова, но по ночам часто гадала – приедет ли он снова, как обещал, и когда приедет. Она признавалась себе, что ждёт его нового визита.       И он приехал в самом конце августа. Погода выдалась очень теплая и ничем не напоминала ещё о приближении осени, разве что на некоторых деревьях появились немногочисленные золотые пряди. Даже ночи были тёплыми, как в середине лета. Соня возвращалась из сада, где как раз собирали последние летние яблоки, и она вместе с экономкой решала – какие пойдут к столу, какие порезать и засушить, а из каких сварить варенье. На площадке рядом с домом она заметила уже знакомый ей экипаж – и сердце в её груди застучало чаще, испуганно и радостно одновременно. Войдя в дом, она поняла, что не ошиблась – из гостиной доносился голос Долохова и отвечавшего что-то ему Николая.       Звук голоса Долохова внёс непонятную сумятицу в душу Сони – одновременно и смятение, и радость. Но она поняла, что теперь уже не желает бегать и прятаться от Долохова, как пыталась это делать в его первый визит. Однако пройти прямо в гостиную не решилась – спустилась в свою комнатушку на первом этаже, чтоб привести себя в порядок. Предстать перед гостем замарашкой ей совершенно не хотелось. В комнате она умылась, поправила платье и причёску и пошла обратно. Когда она вошла в гостиную, мужчины замолчали. Соня вежливо приветствовала гостя, и он ответил ей таким же приветствием. На лице Николая уже не было такого напряжённого выражения, как в первый приезд Долохова, хотя и особым радушием оно не светилось.       – Софи, – обратился к ней Николай, – а Фёдор Иванович приехал с интересным предложением. Он приглашает сегодня вечером поехать всех нас в цыганский табор на что-то вроде представления.       – Да, Софья Александровна, соглашайтесь, – присоединился к разговору Долохов (видимо, при посторонних он решил называть её официально, поняла Соня). – Зрелище будет незабываемым, я обещаю. Я всегда любил цыганское пение и танцы, но давно не имел возможности насладиться ими. А тут я снова приехал в ваш городок на очередную конскую ярмарку. К сожалению, в прошлый раз мне не удалось купить то, что нужно, и вот я решил попытать счастья ещё раз. На ярмарке встретил цыган из табора, которые привели своих лошадей на продажу. И представьте – неожиданно рядом с ярмаркой я попал просто на настоящее представление. Оказывается, часть этого табора выступала в Москве, я даже видел и слышал там кое-кого до войны. Но они бежали оттуда из-за военных действий и примкнули к своим кочующим собратьям. И пока не могут вернуться – Москва ещё отстраивается после пожара, а дом, в котором они прежде жили, совершенно сгорел, и им негде поместиться. Поэтому они кочуют вместе с табором и дают представления на ярмарках и просто в небольших городах. Я уговорил их поехать вместе со мной и раскинуть шатры неподалёку от Лысых Гор. И теперь уговариваю Николая со всем вашим семейством вечером после ужина проехаться к табору и послушать их выступление. Это здесь недалеко, я покажу, как добраться.       Соня задумалась. Вообще-то считалось, что женщины не должны ездить к цыганам слушать их песни и смотреть на танцы. Это позволялось только мужчинам. Но в деревне нравы были гораздо свободнее, и строжайшие правила приличия, обязательные для высшего общества Москвы или Петербурга, здесь частенько нарушались. А мысль познакомиться с музыкой цыган была для неё очень соблазнительна.       – Я, право, не знаю, – нерешительно ответила девушка. – А кто ещё поедет? – обратилась она к Николаю.       – Собираемся мы с Мари и Наташа с Пьером, – ответил ей Николай (Пьер к тому времени уже приехал к своей жене и детям, которые продолжали гостить в Лысых Горах). – Мне кажется, Соня, что тебе не надо ехать, – прибавил он с недовольным видом. – Матушка после ужина останется одна, будет скучать, сердиться, а ты ей почитаешь и таким образом займёшь ее.       На лице Долохова промелькнуло злое выражение. Он придумал эту поездку к цыганам исключительно ради Сони. Хотел хоть немного развлечь её в её скучной жизни в Лысых Горах. А Николай ему мешает. Долохов уже хотел что-то сказать, но Соня решила, что на этот раз должна постоять за себя сама. Её тоже задела убеждённость Николая, что ей, Соне, не нужно никаких развлечений и никакого отдыха. Что она должна, как приговорённая, сидеть в четырех стенах и исполнять капризы старой графини. Она вздернула подбородок и сказала:       – Графиня вполне может провести вечер с Анной Тимофеевной (так звали компаньонку старой графини Белову). Разложат пасьянс, как обычно. А мне бы очень хотелось поехать. Я много слышала о пении цыган, но вот как-то послушать само это пение мне не приходилось. Фёдор Иванович, – обратилась она к Долохову, – я очень благодарна вам за приглашение и буду рада поехать.       Долохов поощрительно улыбнулся ей:       – Уверяю вас, Софья Александровна, вы не раскаетесь.       Девушка наклонила в знак согласия голову и слегка улыбнулась:       – Уверена, что не раскаюсь.       Николай недовольно поморщился, но решил, что возражать дальше было бы глупо. У него ещё было скованное выражение лица, когда в гостиную вошли Наташа с Пьером. Оба поприветствовали Долохова без особой радости, но вежливо. Наташа не любила Долохова ещё с тех времен, когда он ухаживал за юной Соней и делал ей предложение. А у Пьера и Долохова была дуэль из-за первой жены Пьера, красавицы Элен, которая была недолгое время любовницей Долохова.       После обеда прогуливающийся по саду Долохов увидел Соню, сидящую на скамейке в центральной аллее. Она с увлечением читала какую-то книгу. Долохов подошёл к ней и без всяких церемоний и спроса сел рядом. Соня слегка покосилась на него – обычно было принято, чтобы мужчина спрашивал у дамы, позволяет ли она присоединиться и присесть рядом, но Соня уже давно поняла, что этому нахалу Долохову законы вежливого общения не писаны. Поэтому она ничего не сказала, лишь продолжала читать, хотя скорее уже просто пробегала глазами строчки, не особо вникая в их смысл. Бесцеремонное присутствие Долохова отвлекало и раздражало ее.       – Что вы так увлечённо читаете? – спросил Долохов.       Девушка молча показала обложку книги. Отвечать ему ей совсем не хотелось.       – А! – протянул Долохов. – Знаменитая «Коринна» мадам де Сталь. Все наши чувствительные и сентиментальные дамы уже много лет сходят с ума по этой книге и льют слёзы по несчастной судьбе героини. Значит, и вас она покорила?       В ответ на насмешливый тон Долохова Соня подняла глаза от книги и в свою очередь усмехнулась довольно язвительно.       – Покорила, да только не тем, о чём вы вообразили. Впрочем, у вас вообще убогие представления о том, о чём могут мечтать женщины вообще, и я в частности, – сказала она, с вызовом глядя на Долохова. – Вам кажется, что кроме любовных страданий ни одну женщину ничего не волнует. Так вот, вы ошибаетесь. По крайней мере, насчет меня. На месте героини я бы не стала страдать по вечно мятущемуся герою, а погнала бы его как можно дальше от себя поганой метлой. В этой книге меня больше всего привлекла другая идея автора. А именно то, что мадам де Сталь показала возможность свободного и независимого существования женщины в этом мире в лице своей героини. Ведь Коринна живёт в Италии одна, без семьи, и никто не указывает ей, чем она должна заниматься и как жить. И она свободно отдается своему увлечению музыкой и поэзией.       – Я смотрю, это просто ваша idee fixe [1] – размышления о несвободном положении женщин в мире, – поддразнил её Долохов. – Вы хотели бы повторить судьбу Коринны?       – Хотела бы, да не имею возможности, – сказала Соня. – Коринна имела свои средства, чтобы уехать за моря, жить далеко от семьи и ни в чём не нуждаться. А у меня ни гроша. Я не то что в Италию, в соседний город не могу поехать, не имея своих денег.       – Так живут многие женщины и не особо горюют. А вам не кажется, что ваши мнения о положении женщин в мире… скажем так, несколько странные и эксцентричные? Да и сами вы превращаетесь в весьма странную и эксцентричную особу, вечно рассуждая на эти темы, – на сей раз Долохов дразнил Соню уже сознательно, как это иногда случалось в первую их встречу девять лет назад. Только тогда она смущалась и отмалчивалась, а теперь, когда он своим поддразниванием вызывал её на спор, она уже не молчала, а быстро принимала вызов. Более того – начинала сердиться, глаза её блестели, щёки заливал румянец, подбородок приподнимался. И без того очень красивая, она становилась абсолютно неотразимой и нестерпимо желанной в эти минуты. Вот и сейчас она рассердилась.       – Вы считаете меня странной и эксцентричной? – спросила девушка. – А если бы на моём месте сейчас сидел какой-нибудь молодой человек, который высказывал похожие идеи: что хочет ни от кого не зависеть и сам зарабатывать на жизнь? Его бы никто не осудил, наоборот, назвали бы его стремления похвальными. А если у него хорошие способности, к его услугам были бы лучшие преподаватели в лучших университетах, и его называли бы умным и талантливым. Потом, после окончания курса, он нашел бы себе работу и зарабатывал на жизнь. Но я, будучи женщиной и высказывая точно такие же идеи, считаюсь странной и эксцентричной. Ни в какой университет меня не примут и ни на какую работу, считающуюся мужской, без образования меня не возьмут.       В это время подошла экономка, которая обратилась к девушке:       – Софья Александровна, надо бы в город кого послать, у нас кой-какие специи кончились, а повар говорит, что без них готовить несподручно.       Соня кивнула:       – Сейчас распоряжусь, чтоб пару дворовых послали, и денег у Николая Ильича попрошу.       Не в первый раз уже Долохов замечал, что слуги обращаются в основном к Софи за распоряжениями, а не к настоящей хозяйке Марье. Он вдруг подумал, что, видимо, на самом деле роль хозяйки в доме выполняет именно Софи. После того, как экономка пошла по другим своим делам, девушка встала и трагикомически развела руками:       – Вот видите, мне только и остаётся, что заниматься «настоящим» женским делом – следить, чтобы вовремя и вкусно к столу борщи да кулебяки подавали. Знай, барышня, своё место и не мечтай о чём-то большем.       После этой тирады девушка сердито резким движением захлопнула книгу и ушла в дом. Последние слова она произнесла повышенным тоном. К счастью, они в это время сидели на скамейке на одной из отдаленных аллей сада, поэтому её громкого голоса никто из домашних не слышал. Самому же Долохову было всегда плевать на приличия, которые диктовали женщинам их сословия правило говорить только тихо и благопристойно и ни в коем случае не спорить с мужчинами.       Глядя вслед уходящей взволнованно-сердитой Соне, Долохов думал, что желаннее женщины никогда не встречал в этом мире. Ему всё чаще приходилось серьёзно контролировать себя, чтобы не схватить её в объятия, не зацеловать до потери сознания, а потом не завалить на землю или… куда угодно, и проделать с ней такие вещи, которые она в своем девичьем неведении и представить не могла. Конечно, ничего такого он сделать в реальности не собирался, потому как понимал, что Софи поднимет крик на всю усадьбу и округу. Кроме того, учитывая её нынешний характер, она вполне могла самостоятельно прочистить ему мозги, шандарахнув его по голове чем-нибудь потяжелее, если бы он попытался распустить руки.       Когда наступил вечер, начались сборы на представление к цыганам. Собравшаяся компания погрузилась в экипажи и поехала в сторону цыганского табора. Пьер с Наташей, а также Николай с Марьей сели в четырехместные дрожки с кучером, а Соня села вместе с Долоховым в его двухместную коляску, которой он правил сам.       Коляска не была особо просторной, и поэтому, хотя сама Соня изо всех сил старалась держать дистанцию, но на поворотах и ухабах их все-таки кидало друг к другу, и их тела соприкасались. Это и раздражало, и волновало Соню, тем более, что всякий раз, когда это случалось, а она старалась отодвинуться, на лице Долохова начинала играть насмешливая ухмылка. Что касалось этого нахала, то он и не старался держать дистанцию. Наоборот, у девушки создавалось впечатление, что он намеренно заставлял лошадей двигаться резко и порывисто, то бежать, то тормозить, где не надо, чтобы дать себе возможность хотя бы боком прижаться к телу Сони. У неё на языке вертелось язвительное замечание по поводу его манеры езды, но что толку высказывать его – этого наглеца не проймёшь ничем, только подзадоришь на насмешки. Поэтому она молчала и только смотрела на то, как его сильные и красивые руки управляли экипажем, а потом решила завести разговор, чтобы развеять напряжённое молчание, воцарившееся между ними.       – Скажите, Фёдор Иванович, вы помирились с Пьером?       – Ещё при Бородино, – ответил Долохов. – А потом мне пришлось освобождать его с моим отрядом, когда наших пленных французы гнали из Москвы. Пьер был в их числе и, конечно, был очень благодарен за спасение мне и моим людям. Если бы мы не подоспели, то они все наверняка погибли. Их гнали налегке и уже перестали кормить, а тех, кто начал слабеть и отставать, попросту пристреливали. Пара дней – и всем пленным, включая Пьера, пришёл бы конец.       – Да, я слышала от Пьера историю его освобождения из плена. Он тоже не раз подчёркивал, что ваш отряд спас ему и остальным пленным жизнь, – подтвердила Соня. – Хорошо, что вы помирились.       – Мне кажется, вам бы хотелось, чтобы все люди в этом мире жили мирно и дружно, – рассмеялся Долохов.       – А что в этом плохого? – спросила девушка.       – Да ничего плохого. Только это маловероятно. Люди – существа склочные, всегда найдут из-за чего затеять свары. И живут в вечной грызне.       – Не все люди склочные, – возразила Соня. – Вот я, например, не смогла бы жить в вечной грызне.       – О, да, вы ангел, – смиренно и одновременно насмешливо подтвердил Долохов. – Особенно, когда начинаете подпускать шпильки и язвить в адрес моей скромной особы.       – Ваша особа совершенно не скромная, – так же смиренно-насмешливо отвечала Соня. – Именно поэтому я и подпускаю вам шпильки. С другими я веду себя гораздо спокойнее. А что касается вас… так вы сами нарываетесь.       Долохов улыбнулся.       – Признаю свой грех, люблю-таки поддразнить вас.       – И зачем вам это? – спросила Соня.       – У вас очень красиво начинают сверкать глаза, когда вы сердитесь. Изумительное зрелище, – то ли в шутку, то ли всерьёз ответил Долохов. – Однако мне очень приятно было видеть сегодня в разговоре с вашим кузеном, как вы учитесь стоять за себя.       – Вы имеете в виду совет Николая, данный мне, чтобы я осталась дома со старой графиней и не поехала со всеми вместе слушать цыган? – догадалась девушка.       – Именно так, – подтвердил Долохов. – Вы хорошо сделали, что не последовали этому совету, а решили поступить по-своему. А вот Николаю это не понравилось. Он и сейчас, пока мы рассаживались в экипажи, смотрел на нас неодобрительно и дулся, как мышь на крупу.       Соня тоже заметила недовольное лицо Николая, но ответить ничего не успела. Долохов кивнул куда-то вперёд и сказал:       – Вот мы и приехали!       Табор расположился на ничейной земле в лощине между двумя маленькими рощицами. Кибитки и шатры были поставлены кру́гом, в таборе пылали костры, на которых, очевидно, недавно готовили незамысловатый ужин. Но он уже закончился, и подъехавших господ встретили перезвоном гитар и величальной песней.       Спустя час веселье было в полном разгаре. Ростовы и Безуховы с Долоховым привезли себе немного лёгкого вина и закусок в корзинках. Сами господа расселись на привезенных покрывалах, вино и закуски выставили перед собой на скатертях. Получилось что-то вроде импровизированного вечернего пикника. Мужчины пили сами и угощали цыган. Дамам тоже налили по паре бокалов.       Соня, которая редко пила вино, чувствовала, что оно ударило ей в голову. Она не ощущала себя пьяной, но вино ещё больше обострило все её чувства. Долохов был прав – пение и танцы цыган представляли из себя потрясающее зрелище и ласкали слух.       Это было ни на что не похоже из того, что ей доводилось слышать прежде. Огонь костров, запах дыма, тёплая летняя ночь с ярко пылающими уже по-осеннему ясными звездами и, главное – эта завораживающая музыка. Всё это вместе взятое будило в её душе что-то первобытное и неистовое. Ей хотелось и плакать, и смеяться одновременно. И даже петь, как эти люди. А почему бы и нет? подумала она. Вино сняло с неё все запреты, и когда одна немолодая цыганка с великолепным голосом запела удивительно красивый романс, Соня неожиданно даже для себя начала тихонько подпевать ей. Ей хотелось запомнить заворожившую её мелодию и потом попробовать сыграть ее. Никто особо не обратил внимание на негромкое пение Сони, лишь Николай покосился на неё неодобрительно.       Вскоре вечер закончился. Цыгане спели ещё несколько песен и с благодарностями проводили своих гостей. Судя по довольному виду главы табора, Долохов, который главным образом рассчитывался за представление, заплатил довольно щедро. Пьер тоже выложил кругленькую сумму. Что-то от себя прибавил и Николай.       Все расселись по экипажам и поехали домой. Соня опять оказалась в одном экипаже с Долоховым, но теперь изо всех сил вцепилась в боковой поручень, чтобы не соприкасаться с ним. Однако на сей раз он не делал попыток организовать их сближение, и экипаж двигался ровно.       – Вам понравилось представление? – спросил он Соню, когда они немного отъехали от табора.       – Очень. Цыганская музыка уникальна и своеобразна. Я ничего подобного прежде не слышала. Теперь я понимаю, почему у мужчин так популярно пение цыган и почему они ездят к ним, чтобы послушать их песни, – ответила Соня. – Жаль, что женщинам нашего круга по какой-то причине считается неприличным ездить к цыганам.       – Причина проста, – усмехнулся Долохов. – Цыгане ведь не только поют, но и танцуют. Особенно цыганки. И их танец отличается… скажем так, некоей раскованностью. Смотреть на это позволяется только мужчинам. Для дам нашего круга такое зрелище считается шокирующим и неприличным. Вы заметили, какие движения плечами делали плясуньи?       Соня поняла, о чём он говорит. Действительно, несколько молодых цыганок весьма провокационно во время танца в быстром темпе двигали плечами, отчего их груди, лишь слегка прикрытые тонкими рубашками, содрогались так, что Соне было неудобно смотреть на это. Женщин, и Соню в том числе, такое зрелище ошарашило, мягко говоря. Но она прекрасно понимала, какое воздействие производил это трюк на мужчин.       – Возможно, танцы цыганок и не совсем подходящее зрелище для женщин, но пение-то нам можно послушать, – сказала Соня. – Можно было бы для смешанных компаний, где присутствуют дамы, устраивать только вечера с пением, а не танцами.       На лице Долохова опять появилась нахальная усмешка, которая всегда предваряла какую-то сомнительную шуточку или высказывание от него. Девушка поняла это и мысленно приготовилась.       – Боюсь, дело не только в танцах, – сказал он. – У цыган, знаете ли, на таких вечерах иногда заключаются кой-какие договорённости между гостями и некоторыми особо резвыми плясуньями или певичками. Боюсь, что дамы из общества были бы шокированы, если бы эти договорённости заключались прямо перед ними.       Соня поняла, о чём идет речь. Она знала, что мужчины её круга иногда брали цыганок на содержание. Она даже вспомнила, как в 1811 году, незадолго до попытки похищения Наташи, она видела Долохова в театре. Тогда дядя Илья Андреевич обратил внимание Сони на её бывшего ухажёра. А потом из случайно услышанного разговора, не предназначенного для её ушей, который вели между собой вполголоса дядя и кузен его жены Шиншин, она узнала, что Долохов живёт вместе с какой-то цыганкой Матрешей. Так что у Долохова точно в подружках были цыганки. А может, и сейчас есть. Но говорить вслух при дамах о случаях скандального сожительства мужчин из высшего света с цыганками было не принято. Все делали вид, что этого нет. Какой же всё-таки Долохов наглый тип, всегда найдёт способ ввернуть в разговор что-то неприличное!       – На пару вечеров гости-мужчины могли бы и потерпеть со своими договоренностями, – сухо сказала Соня. – Впрочем, эта тема достаточно скандальна, и я не хочу обсуждать ее... Нет, немедленно замолчите!.. – воскликнула она, когда увидела, что Долохов готов сказать ещё что-то столь же сомнительное. – Если вы не прекратите такие разговоры, то я выпрыгну из экипажа!       – И пойдете домой пешком, в темноте? – рассмеялся Долохов.       – Если надо, то и пойду! – сердито сказала Соня. – Хотя нет, вы не стоите того, чтобы из-за вас ломать руки-ноги, а то и шею. Я придумаю кое-что получше.       – Что, например? – задал вопрос Долохов.       Девушка сделала вид, что думает, и, наконец, выпалила:       – Я поеду к Егоровне и попрошу её, чтобы она дала мне зелье для вас, а потом подсыплю его вам в чай или кофе.       – Это ещё что за Егоровна и что за зелье? – озадаченно спросил Долохов.       – Егоровна – это местная знахарка, известная на всю округу. Живёт в соседнем от Лысых Гор селе. Мне про неё рассказала экономка. Гроза местных деревенских мужиков из всех окрестных сёл и деревень. Они меняются в лице и трясутся, как только слышат её имя. Их жены ходят к ней, и, по слухам, она дает им какие-то травки, чтобы угомонить мужей, слишком распускающих руки. Или доставляющих какие-то иные неприятности своим жёнам, – с победоносной улыбкой рассказала Соня.       – Это что, она их травит, что ли? – поднял бровь Долохов.       – Не до смерти, так что за свою драгоценную жизнь можете не опасаться, – самым кротким и даже елейным голосом ответила Соня. – Просто её зелье лишает мужчин способности производить действия, которые приводят к появлению потомства.       После того, как Соня неожиданно даже для себя самой выпалила последнюю фразу, ей захотелось прикусить язык или стукнуть себе по губам. Похоже, она заразилась от Долохова способностью говорить сомнительные вещи. Но слово не воробей, вылетело уже, и его не поймаешь. В конце концов, почему бы и нет? Ей вдруг стало очень весело. Кажется, она поняла, почему Долохову так нравится говорить двусмысленности. Это действительно забавно. И чего раньше она молчала и говорила ему дерзкие слова только про себя? Оказывается, это такое удовольствие – подколоть ей и его тоже. Не ему же одному этим развлекаться.       Услышав слова Сони, Долохов расхохотался.       – Да уж, такая угроза заставит испугаться любого мужчину. Это похуже, чем отравление со смертельным исходом.       – «Яд – оружие женщин», – процитировала Соня. – Была такая поговорка в средневековой Европе. Я читала книгу на французском про историю отравлений и обратила внимание, как много женщин среди любителей прибегать к ядам: Локуста в Риме, Тофана в Италии, Екатерина Медичи и маркиза де Бренвилье во Франции [2]. Так что местная знахарка Егоровна не исключение. Подобных женщин много и в России, и в мире вообще. Не имея возможности защитить себя с помощью физической силы, женщины испокон веков прибегали к ядам, как к оружию. Внезапно Долохов крепче натянул вожжи.       – Осторожно, поворот! – Коляска Долохова действительно сделала резкий поворот, и Соню буквально бросило на него. Он быстро перехватил вожжи одной рукой, а второй обнял девушку за талию, словно не давая ей упасть. На мгновение она оказалась как бы в его объятиях. Его лицо было завораживающе близко, и ей показалось, что сейчас он её поцелует. Она почувствовала, что ей впервые в жизни приятно находиться рядом с ним, почти в его объятиях… или полуобъятиях… неважно… Близость его сильного тела в этот раз не испугала ее, как в прошлом, а взволновала. Но позволить себя поцеловать… нет, к этому она не готова… Соня испугалась вспышки собственного возбуждения от ощущения тела Долохова вплотную к себе и отшатнулась от него. Он не сделал попытки вновь привлечь её к себе, к тому же они уже подъезжали к дому, и их разговор прекратился.       Ночью Соня всё думала – была ли её неприличная раскованность в разговоре как-то связана с присутствием Долохова. Да, призналась она себе честно, была. Его присутствие словно раскрывало в ней какие-то тайные шлюзы, которые до сих пор были накрепко запечатаны. И хотя она продолжала побаиваться этих новых для неё чувств, но отказываться полностью от того, что происходило в её душе из-за его присутствия, она уже не хотела.       Ей вдруг вспомнилось весёлое настроение, которое её охватило при разговоре с Долоховым. Да и сейчас у неё было легко и радостно на душе. Это ж сколько лет ей не было так весело, вдруг подумала девушка. Давным-давно, несколько лет, это точно. Последние годы она прожила в полном унынии, с тяжёлым камнем на душе. Сначала беспокойство за Наташу, которая впала в тяжкое душевное расстройство после истории с неудавшимся побегом и разрывом помолвки с Болконским. Потом война, страх за Николая, чтобы он не погиб, смерть милого Пети и князя Андрея, уход Наташи из жизни Сони после замужества с Безуховым, смерть дяди, давление старой графини, чтобы заставить Соню отказаться от Николая, и, наконец, предательство самого Николая. За всё это время Соня не могла вспомнить ни дня, когда у неё было так легко на душе, как во времена юности или как сегодня, во время представления цыган, а потом во время разговора с Долоховым.       Снова вспоминая разговор с ним, Соня тихонько рассмеялась. У этого наглого типа Долохова слишком длинный и безалаберный язык. Не мешает и ему получать ответочки на свои подколки. А что такого? Соня уже знала, что неглупа и вполне находчива, не раз дерзила ему и другим в своих мыслях. Её даже иногда удивляло, насколько хорошо у неё это получается. Ну так вот, теперь она будет говорить всё вслух. Особенно Долохову. Не мешает сбить спесь с этого господина. Спустить его на пару ступенек пониже с пьедестала самоуверенности, куда он себя так гордо поместил. С этими мыслями Соня уснула с лукавой улыбкой на губах.       На следующий день, ближе к обеду, Долохов увидел, как Соня составляет букет для обеденного стола. Помимо прочих обязанностей по дому, она занималась ещё и этим. Обычно в дворянских семьях это было делом хозяйки дома, недаром всех барышень до замужества учили составлять букеты. Но теперь Долохов окончательно убедился, что графиня Марья хозяйством не занимается, а по сути, её обязанности выполняет Соня. Именно она распоряжалась слугами и давала им указания при помощи экономки.       Перед девушкой на столе были разложены самые разные растения, не только цветы, но и какие-то травы, листья и ветки деревьев или кустов. В вазу с водой, стоящую перед ней, она с задумчивым видом вставляла то одно, то другое растение в понятных только ей комбинациях. Ещё в первый свой визит в Лысые Горы Долохов заметил, что Соня умеет создавать самые необычные композиции, непонятные другим, когда они видели их на обеденном столе. Частенько старая графиня ворчала, что у Сони странный вкус. Другие молчали, но по их виду было заметно, что и им букеты девушки кажутся причудливыми и странными. Она могла ухоженные садовые цветы поставить вместе с простецкими луговыми и даже какой-то сорной травой. Могла поставить в одну вазу розы вместе еловыми ветками и шишками на них. А иногда некоторые цветы и гибкие травы так размещала в вазе, что создавалось впечатление своеобразного цветочно-травяного водопада, будто стекающего на стол. Могла разместить цветы и растения в двух вазах и поставить их так, что создавалось впечатление, что они как будто перешёптываются между собой.       Почти всех барышень учили составлять букеты, и Соня тоже не была исключением, но другие составляли обычные классические композиции. А вот букеты, составленные Соней, всегда поражали своей фантазийностью. Для Долохова они как будто выражали личность самой Сони, которую он считал самой уникальной девушкой на всем свете из тех, кто ему встречался. И ему очень нравились придуманные ею причудливые сочетания растений, хотя он и совершенно не понимал, как всё это приходит ей в голову.       Вот и сейчас она придумывала что-то весьма отличающееся от того, чему обычно учили барышень её круга, но в чём она видела свою гармонию. Долохов некоторое время наблюдал, как она сосредоточенно работает, то убирая одни растения или цветы, то подставляя другие, отходя назад, чтобы проверить впечатление, или снова приближаясь к столу, где стояла ваза. Он подошёл к ней сзади и сказал:       – Составленные вами букеты – это самое необычное, что я когда-либо видел. Как вам всё это приходит в голову?       Девушка слегка вздрогнула, будто выходя из транса, и мимолётно обернулась к нему. Посмотрела отстранённо, а потом снова вернулась к своему занятию и сконцентрировалась на нем.       – Несколько лет назад я читала книгу одного английского путешественника, который путешествовал по Востоку и на какое-то время оказался в Японии. Правда, не внутри страны – Япония не допускает иностранцев. Единственное исключение – город-порт Нагасаки. Вот он там пожил несколько месяцев, наивно ожидая разрешения совершить путешествие вглубь страны, но так и не дождался. Короче, пришлось ему уехать не солоно хлебавши. Но он жил эти несколько месяцев в каком-то доме, где хозяин и хозяйка были прославленными мастерами составления разных цветочных композиций на японский манер. Ему очень понравились эти композиции, а так как он был отличным художником, он зарисовал их и записал, из каких цветов, растений и других материалов всё это делалось. Когда вернулся в Англию, издал книгу со своими рисунками. Я как-то купила её в Петербурге в книжной лавке, где продаются сочинения на иностранных языках, и мне тоже понравились эти рисунки. Я сначала подражала рисункам из книги, а потом начала придумывать что-то своё, – объясняла Соня, не глядя на Долохова и продолжая колдовать над своим букетом.       – Скажите, а почему вы так любите возиться с цветами и растениями? – спросил Долохов.       – Трудно ответить сразу на ваш вопрос, – сказала девушка после долгого молчания. – Скорее всего, цветы и растения помогают мне разговаривать, выражать своё мнение, настроение, что ли. Не знаю, как сказать точнее. Для меня мои растения и букеты из них всегда что-то означают, какие-то чувства. Печаль, радость, задумчивость, грусть, восторг, размышление... Иногда хочется выплеснуть из себя всё, о чём я думаю, переживаю. Какие-то свои эмоции. Нельзя же постоянно говорить сама с собой.       – Я так понял, что ваше мнение, настроение и эмоции здесь никого не интересуют? – спросил Долохов.       – Вы угадали, – сказала Соня с непроницаемым выражением лица. Потом снова отошла подальше, посмотрела издали на букет, вернулась и вытянула одну ветку без листьев повыше. Всякий раз, когда она подходила к столу и склонялась над букетом, её простое затрапезное платье весьма соблазнительно обрисовывало сзади её фигуру. Сама она этого не осознавала, но Долохов при взгляде на склоняющуюся над столом девушку чувствовал, что его снова начинает окатывать жаром сексуального желания. Опять, как девять лет назад, при взгляде на Соню перед его мысленным взором начинали вставать самые непристойные картинки. Ему снова пришлось успокаивать себя, делая глубокие мерные вдохи и выдохи. К счастью, теперь у него это получалось легче и быстрее, чем девять лет назад. Быстро справившись с собой, он продолжил разговор.       – Я помню в мой первый приезд в Лысые Горы, как вы поставили на стол букет из лиловых и белых колокольчиков, смешанных с каким-то стрельчатым сорняком. Они были удивительно искусно расставлены. Неровно, но в этом была своя гармония. Они показались мне чем-то вроде фейерверка из цветочных звезд.       – А, да, я помню этот букет, – по-прежнему отрешенно сказала Соня, продолжая что-то поправлять.       – И какие у вас тогда были эмоции? Что вы хотели выразить? – спросил Долохов.       Соня мимолётно улыбнулась и снова сосредоточилась на своем занятии.       – Да я уж точно не могу припомнить. Ну, может быть, прекрасный летний день, солнце встает, птицы поют. Ликование всей природы в зените лета. Наверное, я заразилась, восхитилась этой красотой и захотела её передать. Надо ценить маленькие радости жизни. Иначе как же жить. Нельзя всю жизнь прожить с уныло опущенной головой.       В ходе этого монолога девушка снова отошла подальше, посмотрела, вернулась, поправила. Один цветок опустила пониже в вазу, другой вытянула, какую-то ветку пригнула. Да, небольшое смещение дало необходимую гармонию. Как она это делает и видит, Долохову было непонятно. Он бы так не смог. Но видел её талант к этому странному делу. И видел своеобразную красоту, которую она создавала, но которую большинство людей, окружающих её, не понимало.       – Ну вот, готово, – с довольной улыбкой, наконец, сказала Соня. – Пойду, отнесу на стол в столовой.       Взяла вазу и понесла её в столовую. Долохов сказал ей вслед:       – Думаю, что старая графиня опять скажет что-то колкое по поводу того, что вы рядом с цветами поставили голые ветки без листьев.       Девушка обернулась, взглянула на него и спокойно сказала:       – Ну и пусть.       Ей действительно с недавних пор стало безразлично мнение всех Ростовых. Слишком долго она пыталась заслужить их безусловную любовь, но поняла, что это бесполезно, и махнула рукой.       Днём после обеда, проходя по дому, Долохов с удивлением услышал звуки гитары и поющий женский голос. Он пел и повторял одно и то же: слова цыганского романса, который они слышали во время визита к цыганам. Он заглянул в комнату, откуда доносились игра и пение – это была та же самая комната, где Софи в первый его визит разучивала пьесу на клавикордах. Теперь же она играла на гитаре и пела цыганский романс, который услышала на вечере с цыганами. Когда она закончила, он вошёл в комнату и сказал:       – Я не знал прежде, что вы играете ещё и на гитаре. Вы где-то учились?       Соня ответила:       – Да. Однажды, лет пять назад, Наташа как-то на охоте услышала отличную игру на гитаре. Она загорелась идеей научиться играть на этом инструменте, родители послушались её и наняли учителя. Я тоже начала учиться за компанию с Наташей. К сожалению, она быстро охладела к этой учебе и толком ничему не выучилась. А я вот увлеклась и неплохо освоила игру на гитаре. Гитара чем-то зацепила меня, показалась каким-то магически привлекательным инструментом. Я не разлюбила фортепиано и клавикорды, но именно гитара задела какие-то особые струны в моей душе. Учитель говорил, что я оказалась способной ученицей и всё схватывала на лету. Мне действительно всегда легко давалась музыка. Вот и это романс… Я его услышала, и он мне очень понравился. Мелодию я ухватила сразу – у меня хороший музыкальный слух, и сумела подобрать на гитаре. А вот со словами не получилось. Вы, я думаю, заметили, что я постоянно повторяю только один куплет, который запомнила. На большее моей памяти не хватило, – с улыбкой рассказывала Соня.       – А у вас неплохой голос. Почему вы не поете? – спросил Долохов.       – Сама не знаю, – пожала плечами Соня. – Я как-то привыкла к мысли, что на публике надо выступать только в том случае, если у тебя такой же отличный голос, как у Наташи. То есть такой, с которым в опере можно петь. Но я слышала много женщин, которые для гостей поют голосами, похожими на мой. Или даже хуже, чем мой. Так что уж мне точно стесняться не приходится. Но я всё никак не решусь, пою только для себя, и то изредка. Возможно, пришло время это изменить.       Разговор их прервался шумом подъехавшего экипажа и голосами Николая и Марьи, которые вышли, чтобы поприветствовать ещё одного гостя, приехавшего в Лысые Горы. Это снова был Василий Денисов, который, находясь в отпуске, частенько заезжал к своему другу и бывшему сослуживцу Николаю Ростову. Соня и Долохов тоже вышли, чтобы поприветствовать нового гостя, а потом к ним присоединились Пьер и Наташа.       Вечером после ужина Соня в честь приезда Денисова играла на фортепиано. После того, как она сыграла несколько пьес, в гостиной начались общие разговоры. Сама Соня не приняла в них участия, а подошла к компаньонке старой графини Анне Тимофеевне Беловой, села рядом с ней, и они начали какую-то тихую беседу между собой. Никто на них не обращал внимания, и они казались увлечёнными лишь друг другом. Долохов, который тоже не участвовал в общем разговоре или отделывался короткими репликами, внимательно наблюдал за Соней. Он ещё в первый свой приезд заметил, что лишь она одна с охотой ведёт тихие беседы со старой компаньонкой, которая почти ничего не слышала. Другие члены семьи избегали вообще говорить с ней по причине её тугоухости, а старая графиня без стеснения орала ей прямо в лицо. Соня же говорила с Беловой постоянно и совершенно негромко, но обязательно повернувшись к ней всем лицом и медленно произнося слова.       Вскоре старая графиня утомилась сидеть вместе со всеми, начала зевать, объявила, что устала и хочет спать, и ушла, кликнув Белову с собой. Долохов подошёл к Соне, которая, оставшись без компании, стояла у окна и задумчиво смотрела в ночной сад.       – Скажите, Софи, как вам удаётся разговаривать с женщиной, которая почти ничего не слышит? Я заметил, что другие члены семьи стараются вообще не говорить с Беловой или кричат дикими голосами. А вы говорите тихо, но у меня ощущение, что она всё понимает и отвечает вам охотно.       Девушка улыбнулась.       – Понимаете, я давно заметила, что Анна Тимофеевна умеет различать слова по губам. Ей неприятно, когда люди кричат на неё вместо разговора. Но если с ней говорить медленно и при этом отчётливо выговаривать слова, то она понимает всё, независимо от того, насколько громкий голос.       Долохов внимательно посмотрел на неё:       – Вы удивительная женщина, Софи.       – Я самая обыкновенная женщина, – отмахнулась от комплимента Соня.       – Нет. Вы очень внимательны к людям. Другие на вашем месте игнорировали бы полуглухую старуху или старались бы кричать в разговоре с ней. Так, впрочем, делают все остальные в вашей семье. А вы заметили то, что не замечают другие, и нашли способ облегчить старой женщине общение с вами. Я заметил, что ей очень нравятся ваши негромкие разговоры. И Николенька ходит за вами, как будто вы для него самый близкий человек. Мне кажется, что только вы одна в этой семье по-настоящему заботитесь о его душевных нуждах.       Девушка пожала плечами.       – Николеньке очень не хватает матери. Когда-то Мари заменила ему мать, но теперь у неё родился собственный ребёнок, и она занята им. Разумеется, Николенька ощущает это как потерю, ну и старается найти хоть какую-то замену.       – Не надо принижать свою способность быть внимательной к другим людям, – серьёзно сказал Долохов. – Это драгоценная способность и не часто встречается у людей. Вам надо научиться принимать комплименты.       Соня несколько смущённо улыбнулась:       – Что ж, постараюсь научиться.       Вскоре вечер закончился, и все разошлись по своим комнатам, пожелав друг другу доброй ночи.       На сей раз беседа между ними прошла вполне мирно и без взаимных подколок. Соня вообще во время второго визита Долохова чувствовала, что каждая беседа с ним дается ей всё легче и легче. Она уже не пыталась прятаться от него, как это делала в первый раз, а с немалой долей удовольствия вступала в разговоры с ним. И с каждым разом чувствовала себя рядом с ним всё непринуждённее. За исключением тех моментов, когда он вдруг замолкал в разгар беседы и смотрел на Соню такими глазами, которые напоминали ей юность, когда она краснела под этими его взорами. Теперь она уже не краснела, но старалась прервать паузу и завести речь о чём угодно, лишь бы не молчать.       Через пару дней после приезда Денисова он и Долохов устроили шуточное соревнование по фехтованию. У покойного князя Болконского, отца Марьи, была неплохая коллекция оружия. Мужчины выбрали из этой коллекции шпаги и устроили поединок на площадке перед домом. Острые концы шпаг, как всегда при тренировочных поединках, были защищены пробковыми предохранителями. Зрителями поединка были Наташа, Пьер и Николай, которые шутливо подбадривали фехтовальщиков, а Николай ещё и давал оценки их фехтовальному искусству, а также вёл счет. Денисов брал горячностью, но его подводил маленький рост. Более рослый Долохов действовал хладнокровнее, и его выпады, благодаря росту, были длиннее. Сначала держалась ничья, но в конце Долохову удалось нанести несколько удачных ударов, и Денисов признал поражение. Соня тоже некоторое время наблюдала за поединком, но ушла в дом сразу после его окончания.       Когда Долохов после поединка, держа шпагу в руке, возвращался в отведённую ему комнату, из коридора он увидел, как в одной из комнат Соня подливает молоко в кошачью плошку. Пушистая домашняя киска с довольным видом тёрлась о ноги Сони. Долохов вспомнил, что эта кошка всегда с ласками и мурлыканьем буквально липла к Соне, при этом высокомерно игнорируя других обитателей дома. И девять лет назад, когда он впервые встретил Соню, он тоже заметил – кошачий род испытывает к ней какую-то мистическую привязанность. Кошки, которые независимо вели себя с другими людьми, ластились к Соне постоянно.       После того, как Соня налила молока, кошка оставила её ноги и с довольным видом начала лакать. Девушка слегка погладила её и произнесла с кошачьими интонациями, прекрасно имитируя мурлыканье:       – Мурр-мяуу!       Когда она распрямилась гибким кошачьим движением и увидела уставившегося на неё Долохова, который вошёл в комнату, то немного смутилась. Он подошёл к ней и сказал:       – Софи, а вы знаете, что вы всегда до жути напоминали мне кошку?       Девушка пожала плечами:       – Не вы один это замечаете. Многие говорили мне, что я похожа на этих милых пушистиков. Я всегда любила кошек, а они меня. Знаете, у меня есть теория, возможно, наивная. Что каждый человек имеет как-бы своего близнеца в животном мире. Кто-то похож на льва, кто-то на свинью. Есть похожие на лошадей, на наседок, на медведей, на лис. А мои близнецы – кошки. Поэтому мне нравятся они, а я – им. Наверное, кошки чувствуют, что мы одной крови. А вам нравятся кошки? – спросила она.       – Мне больше нравятся собаки, они как-то полезнее для человека, да и дружелюбнее к нему, – ответил Долохов.       – Кошки тоже очень полезны, – возразила Соня. – Без кошек мыши или крысы уничтожали бы половину урожая зерна. Что не съели, то попортили. Так что кошка совсем не бесполезное животное. А то, что она не слишком дружелюбна к людям – это вполне можно понять. Люди не всегда достойно обращаются с животными. Но собаки имеют больше способов защитить себя. Даже собака средних размеров может так цапнуть, что никому мало не покажется, а крупная вообще может загрызть своего обидчика. А вот кошки все маленькие и могут только царапаться и убегать. Они гораздо беззащитнее собак. Не было случаев, чтобы кошка убила человека, тогда как собаки вполне могут это сделать. Поэтому я не удивляюсь тому, что кошки осторожничают в отношениях с людьми и держат дистанцию. Это очень умно с их стороны. Потому что среди людей слишком много таких, кому доверять совершенно не стоит, а стоит опасаться.       Последнюю фразу она произнесла нарочито замедленно и при этом так значительно и пристально посмотрела в глаза Долохову, что он почувствовал: своими словами про недоверчивость кошек к людям она обрисовала её собственное отношение к нему. Это его задело.       – Софи, я вижу, у вас отрастают изрядные кошачьи коготки, которыми вы вполне умело царапаетесь, – сказал он.       – Вот как? – ответила она и с преувеличенным вниманием осмотрела ногти на одной своей руке. – Тогда я постараюсь получше их прятать. По крайней мере, до того, как придёт время пустить их в ход, – с лукавой полуулыбкой закончила она.       Долохов наклонился к ней и произнёс со значением:       – Какой же вы стали восхитительной маленькой язвой!       Соня слегка отклонилась и парировала с прежней улыбкой:       – А вы как были большим несносным нахалом, так и остались!       Долохов снова попытался ближе наклониться к ней и при этом издал нечто вроде собачьего рычания:       – Р-ррр.       Но Соня не растерялась, уперлась пальчиком в его грудь и ответила искусным подражанием шипению рассерженной кошки:       – Пш-ш-ш.       Долохов вновь попытался сократить дистанцию, но девушка отступила назад, а потом попыталась обойти его. Но тут он просто откровенно преградил ей дорогу, упёршись свободной от шпаги рукой в стенку перед ней и не давая пройти к двери.       – А женщины могли бы фехтовать? – спросил её Долохов.       – Что? – не поняла Соня.       – Ну, вы так активно защищаете женщин, заявляя, что им все по плечу. Что вы думаете по поводу того, чтобы женщинам соревноваться с мужчинами в фехтовании? – объяснил Долохов.       Соня подумала и ответила:       – Думаю, если женщин учить фехтованию с детства, как это делают с мужчинами, мы бы тоже научились этому искусству. Я читала про женщин викингов, которые сражались наравне с мужчинами. Да и в легендах об амазонках что-то есть. Скорее всего, воинственные женщины действительно были. Может быть, и не в таких больших количествах, как об этом писали Гомер и Геродот, но все же были. Ипполита и Пентесилея [3] вполне могли существовать. Что касается искусства владения шпагой… Мне приходилось наблюдать фехтовальные поединки, когда Николая учили этому искусству. Или случайные, вот как тот, что вы затеяли с Денисовым. Я пришла к выводу, что в фехтовании главное – умение обхитрить противника, нанести ему такой неожиданный удар, которого ему не отразить. Кажется, в фехтовании это называется «пробить защиту противника». А женщинам, знаете ли, хитрости не занимать. Так что мой ответ на ваш вопрос – да. Женщины могли бы фехтовать, если их этому учить.       Долохов улыбнулся, по-прежнему преграждая своей рукой девушке выход из комнаты.       – Вы правильно оценили главный принцип фехтования, но только если смотреть на поединки со стороны. А тот, кто участвует в поединке, знает, что значительную роль играет не только хитрость, но и физическая сила. Удар можно нанести с такой мощью, что руку противника словно парализует, или же шпагу просто выбьют из его рук. И здесь у мужчин всегда будет преимущество над женщинами. Так что не зарывайтесь, Софи, – и тут он снова ближе наклонился к девушке, почти соприкоснувшись с её лицом, – в любом поединке я всегда буду сильнее вас.       Соня отклонилась с дразнящей улыбкой на губах и сказала:       – Я остаюсь при своем мнении. Ум может победить грубую силу. Стоит мне научиться фехтовать – и вам никогда не пробить мою защиту.       После этих слов она гибко и ловко подскользнула под его руку и пошла к двери.       Тогда Долохов крикнул ей вслед:       – Софи, а кто я по вашей теории? Какой зверь?       Соня, стоя в проёме двери, оглянулась и несколько секунд внимательно и пристально вглядывалась в него. Казалось, она что-то решает для себя, видит что-то своё. В этот момент она почувствовала, что в ней внезапно включилась какая-то потусторонняя, иррациональная и чисто женская интуиция. После недолгого молчания девушка ответила:       – Вы пока что дикий лесной волк-одиночка.       – Что значит «пока что»? – удивлённо спросил Долохов.       – Это значит, что вам уже надоело в полном одиночестве бродить по буеракам и оврагам в своей лесной глуши, – медленно объясняла Соня, продолжая вглядываться в него и словно видя в нём что-то такое, что он скрывал и что было недоступно глазам других людей. – И вы все чаще выходите из своей чащобы на опушку леса, смотрите с тоской издали на тёплые огоньки в жилищах людей и очень желаете, чтобы вас кто-то приручил и одомашнил. Знаете, как когда-то люди приручили волков и превратили их в собак.       Долохов хмыкнул.       – Это как-то не слишком привлекательно звучит – из дикого волка превратиться в ручную собачонку.       Соня пожала плечами, продолжая так же пристально вглядываться в него.       – Разве собаки – это только болонки? Посмотрите на сторожевых, охотничьих и бойцовых псов, – Соня сделала ударение на слове «бойцовых». – Вы думаете, что они слабее или ничтожнее волков? Ничуть не бывало. Такие существа могут быть столь же опасны, как и дикие волки. Могут кусать, калечить, рвать на части и убивать за плохое обращение. Но если с ними обращаться с любовью и лаской, то вернее и преданнее никого не встретишь. Они будут защищать даже ценой своей жизни.       И, оставив последнее слово за собой, девушка выплыла в коридор из комнаты с независимым видом кошки, которая уходит от надоевших ей людей по своим кошачьим делам. Долохов с удивлением смотрел ей вслед. Озадачила она его. Пожалуй, действительно точно ухватила его нынешнее состояние. Он в самом деле был не против, чтобы его приручила и одомашнила такая женщина, как Софи. И уж точно за её любовь и ласку он готов быть и верным, и преданным, и защищать её от всего мира, не жалея себя. Постепенно усмешка возвращалась на лицо Долохова. Пикирование с Софи, как никогда, забавляло и будоражило его. Ощутив неудобство, он покачал головой. Чёрт, опять словесное столкновение с ней вызвало у него сексуальное возбуждение. Хорошо, что она вовремя ушла и ничего не заметила.       И он с усмешкой пошёл в оружейный зал, чтобы вернуть на место свою шпагу. Нет, ни одна женщина в мире никогда не доводила его до подобного состояния с такой лёгкостью, как это удавалось делать Софи. И при этом – не прилагая особых усилий, чтобы добиться такого результата. Другие женщины могли совершенно откровенно предлагать своё тело, и всегда именно он снисходительно решал – ответить на призыв или нет. Всегда мог себя контролировать. А вот с ней его железный самоконтроль разлетался в один миг ко всем чертям.       Впрочем, эта беседа внушила ему немалые надежды. Софи в некоторые моменты их беседы откровенно дразнила его, чего раньше за ней не замечалось. Говорила с завлекающими женскими нотками, певуче растягивая слова и понизив голос, в котором неожиданно появилась эдакая очаровательная хрипотца. Глаза смотрели лукаво, а от такой же лукавой улыбки на её щечках заиграли ослепительные ямочки, которые очаровали его ещё девять лет назад. Да ведь она практически флиртовала с ним, и самым отчаянным образом. И как лихо у неё получалось, как будто всю жизнь этим занималась. Могла бы дать урок любой опытной кокетке. Эту сторону её натуры Долохов увидел впервые. При первой их встрече девять лет назад Долохова не оставляло ощущение, что он стоит перед наглухо закрытой дверью. Но вот теперь… теперь дверь, кажется, начала приотворяться, и это его наполняло его душу надеждой.       Соня тоже удивлялась сама себе, когда шла в свою комнату после провокационного разговора с Долоховым. На этот раз, пожалуй, она его дразнила и провоцировала не меньше, чем он её. Девушка недоумевала – и откуда в ней взялась такая способность? Ведь никогда прежде ничего подобного она себе не позволяла. Ни с кем, даже с Николаем. И тут она вспомнила – её отец и мать, нет, не приёмные, а родные, точно также поддразнивали друг друга. Соне было девять лет, когда она их лишилась, но она отлично помнила их взаимные весёлые любовные пикировки. Её родные родители очень любили друг друга, и Соню любили. И матушка Сони всегда пела романсы и песни, когда играла на клавесине. У неё был почти такой же голос, как и сейчас у Сони. Гости, которые приходили к ним в дом, всегда любили слушать пение матушки и хвалили его.       В те счастливые дни Соня росла бойкой и языкастой девчонкой, да ещё с немалыми способностями к словесному жонглированию, унаследованному от родителей. И была абсолютно уверена в безусловной любви родителей к себе. Тогда она знала, что родители никогда не потребуют с неё никакой платы и жертвы за то, что они её кормят, поят, одевают и обувают. И только попав после их смерти к Ростовым, она изменилась. Научилась помалкивать, чтобы не вызвать гнева старой графини за слишком бойкий язычок. Научилась быть сверхответственной и осторожной, присматривая за Наташей и отвечая за её проступки. Научилась считать, что должна быть благодарной за любую кроху со стола Ростовых и жертвовать ради них всем. Почему-то решила, что петь ей нельзя, чтобы ни в чём не конкурировать с Наташей. Как-то графиня бросила язвительное замечание, что у Сони не настолько хороший голос, как у родной дочери. И с тех пор Соня перестала петь, разве что изредка и только для себя. Вот так с течением времени вместо прежней счастливой, весёлой, раскованной девчонки на свет появилась застенчивая и тихая Соня. Пустоцвет, который якобы не умеет глубоко чувствовать.       Но теперь девушка чувствовала, что эта внешняя искусственная оболочка начинает давать первые трещины и, возможно, скоро вообще спадет с неё, как шелуха. И тогда миру явится настоящая Соня. Может быть, ей больше не стоит прятать от мира и других людей своё истинное лицо и натуру? [1] idee fixe (фр.) – идея фикс, навязчивая идея. [2] Локуста – известная отравительница I века н.э. в Древнем Риме. Госпожа Тофана или Теофания ди Адамо – знаменитая итальянская отравительница конца XVII–начала XVIII века в Италии. Екатерина Медичи – французская королева, которая часто в политических интригах прибегала к ядам. Маркиза де Бренвилье – известная французская отравительница XVII века. [3] Ипполита и Пентесилея – легендарные предводительницы амазонок, о которых писали древнегреческий поэт Гомер и древнегреческий историк Геродот.