Помнить тебя

      Долохов получил письмо Сони через несколько дней. Он уже закончил со всеми делами по ремонту дома, которые наметил на осень. Дом его был ещё в очень хорошем состоянии: он был построен дядей Долохова за пару лет до смерти и представлял из себя капитальное каменное сооружение с двумя флигелями по бокам, которые были построены из дерева и оштукатурены. Все, что надо было отремонтировать – это починить в некоторых местах прохудившиеся крыши, заново оштукатурить флигеля да переложить некоторые старые печи. И это было сделано. Урожай был продан выгодно, и деньги выручены за него хорошие. Потихоньку налаживались дела и на конском дворе: достраивалась крепкая, отлично обустроенная конюшня, а купленные летом породистые кобылы уже ходили жеребые от отличного жеребца-производителя, приобретенного тогда же. К лету Долохов рассчитывал иметь несколько жеребят, которых позднее можно будет выгодно продать. Так что дела его шли неплохо.       Но это никак не избавляло его от тоскливого настроения, которое охватило его с особой силой, когда хлопоты по ремонту дома были окончательно завершены. Он просто физически чувствовал, как пустота и одиночество буквально воют из каждого угла его дома. И причина ему была понятна: он безумно тосковал по Соне. В прежние годы, когда у него не было ни малейшей надежды встретить её вновь и попытаться как-то снова завязать с ней отношения, он неистовым усилием воли отгонял всякие мысли о ней. Ему даже удавалось много лет убеждать себя, что он окончательно забыл о том неудавшемся романе и сватовстве, о прекрасной грациозной девушке-кошечке, которая так легко поработила его, не прикладывая к тому ни малейших усилий. Но теперь, после новой встречи с ней, чувства, которые, как ему казалось, были полностью подавлены, вспыхнули с новой силой.       Возможно, его тоска не была такой сильной, если бы были живы его мать и сестра. С ними он не чувствовал себя одиноким в этом мире. Всегда был дом, место, где его ждали искренне обожающие его люди, которые давали чувство семьи. Долохов мог приехать к ним в любой момент и там развеять ощущение оторванности от других людей. Теперь такой возможности не было. Никто не ждал его даже в родном доме. И он понимал, что уже не хочет прожить в подобной пустоте всю свою жизнь. А вернуться к прежней разгульной жизни его совершенно не тянуло. Постоянные гулянки, пьянки и опасные выходки казались естественными в двадцать-двадцать пять лет, но в тридцать пять выглядели глупо. Да и отношения с товарищами по этому весёлому, но пустому времяпрепровождению всегда были абсолютно поверхностные. От чувства одиночества они его не спасут, это он понимал. Ему же хотелось иметь рядом родную душу.       А в качестве такой родной души, с которой он хотел быть до конца своих дней, он видел только Соню. Другие женщины в этом смысле его совсем не интересовали. Дело было не в удовлетворении его мужских потребностей. С этим у него никогда не было никаких проблем. Как только он прибыл после отставки в своё имение, перед глазами его начала нарочито вертеться одна из горничных – смазливая разбитная бабёнка Авдотья, молодая вдова. Она недвусмысленно намекала барину, что не прочь услужить ему и в его спальне. Долохов принял приглашение, и она стала его постоянной любовницей за подарки и деньги, которые он ей давал. Но это были чисто физические отношения, и ни о какой душевной близости здесь речи не было. А Долохов после общения с Соней в Лысых Горах впервые в жизни оценил всю прелесть душевной близости с желанной женщиной. Ему нравилось разговаривать с Соней, нравился её ум, её сильный характер, её необычные для барышни идеи, которые она высказывала в их спорах, её чисто женская проницательность, интуиция и теплота, её умение выслушать и сопереживать. Она после смерти его матери и сестры оказалась единственным человеком в мире, перед которым он смог впервые за долгие годы открыть душу. Анатоль, хоть и был другом, был настолько поглощен своим собственным горем, что выслушивать откровения Долохова не стал бы. Да и Долохов сам не желал откровенничать с ним.       Авдотья удовлетворяла только его физические потребности, разговаривать с ней было не о чем – она была простой необразованной крестьянкой. Кроме того, Долохов прекрасно понимал – с её стороны тоже никаких чувств к барину не было, она старается лишь за деньги и подарки. Но после встреч с Соней даже приглашения Авдотьи к себе в спальню стали очень редкими. Ведь он хотел совсем другую женщину и внезапно для себя начал ощущать чувство какой-то глупой и нелепой виноватости, как будто он изменял той, которая была единственно желанной ему. Однажды он даже выдал себя, когда после забавы с Авдотьей услышал от неё слова: «Чой-то вы, барин, меня другим именем кликали!» Оказалось, что он действительно шептал имя Сони, расточая ласки Авдотье и представляя именно Соню на месте этой бабёнки. Поэтому всё чаще и чаще он помогал себе избавиться от напряжения руками, рисуя мысленный образ Сони и обходясь без услуг своей постоянной наложницы.       Долохов был твёрдо намерен зимой придумать ещё один предлог для посещения Лысых Гор, чтобы там уже окончательно решить вопрос с Соней. Как раз к концу зимы назначенные ею полгода пройдут. Если она в этот раз ответит на его чувства – счастливей его не будет человека на земле. Если же нет… ему даже не хотелось думать об этом. Он вовсю напрягал свой изворотливый ум, чтобы найти новый повод встретиться с Соней, когда вдруг получил от неё письмо с извещением, что они всей семьей едут в Петербург. Облегчение охватило его: он тоже может поехать в столичный город и видеться с ней. Долохов быстро написал и отправил ответное письмо, где сообщал, что тоже едет в Петербург и там они обязательно встретятся.       1816 год       Для Сони наступил долгожданный день приезда в столицу. Она жадно и радостно оглядывала из окошка зимнего возка знакомые ей стройные и прямые улицы Петербурга, запорошенные снегом. Как давно она не была в этом городе и как, оказывается, соскучилась. Не успела она как следует налюбоваться открывавшимися её взору картинами, как несколько возков, в которых семейство Ростовых прибыло в столицу, уже въезжали в широко отворённые ворота дома Безуховых на одной из центральных улиц.       Ростовы приехали впятером: Николай с женой и их маленьким сыном, а также старая графиня с Соней. В самый последний момент компаньонка графини Белова наотрез отказалась поехать, отговорившись нездоровьем (Соня подозревала, что тут дело не столько в нездоровье, сколько в том, что ей захотелось хоть немного отдохнуть от капризов старой графини). Поэтому они поехали впятером, прихватив ещё несколько слуг и кормилицу маленького Андрея – сына Николая и Марьи.       Николаю и Марье в доме Безуховых выделили две больших смежных комнаты, в одной из которых поместились сами граф с графиней, а другую отдали их сыну с кормилицей. Неподалёку от них выделили просторную комнату для старой графини, а более маленькую рядом – для Сони.       В первые же дни возникли вопросы с туалетами Сони. Старая графиня непременно хотела делать визиты своим прежним подругам и принимать их в доме Безуховых, хотела посетить несколько представлений в театре и опере. Для всего этого требовалась компаньонка, роль которой отлично бы выполнила Соня. Но в тех платьях, которые она привезла с собой, это было совершенно невозможно. Посовещавшись, семейства Ростовых и Безуховых решили заказать для неё несколько платьев и зимнюю накидку-ротонду у известной петербуржской модистки, услугами которой пользовалась Наташа. Николай Ростов настаивал на том, что для визитов и поездок в театр вполне достаточно двух-трёх платьев, пары новых туфель, новых зимних башмаков и зимней ротонды на самом дешёвеньком заячьем меху. Соня понимала, что он старается как можно меньше потратиться на нее. Его жена была согласна с ним и считала, что ничего более Соне не нужно.       Тем бы дело и кончилось, если бы не вмешался всегда доброжелательный к Соне и добросердечный Пьер. Он очень хорошо относился к Соне ещё с тех времен, когда она предотвратила побег Наташи с Курагиным. Пьер понимал, что только вмешательство кузины спасло его нынешнюю жену от вечного позора и положения изгоя. Пьер решительно сказал, что двух-трёх платьев для визитов недостаточно. Кроме того, он обязательно устроит бал в своём доме в честь приезда Ростовых, да и другие их будут приглашать на балы. Поэтому не стоит прятать Соню, как прокажённую, и отпускать со двора только для того, чтобы сопроводить старую графиню. Она вполне может по прежней памяти посетить несколько балов и потанцевать там, а для этого ей потребуются бальные платья. На возражения Николая, что это слишком дорого, Пьер решительно заявил, что оплату этих платьев он берёт на себя. При этом он так мило уговаривал саму Соню, представляя дело так, как будто это она доставит ему одолжение и огромное удовольствие, если согласится на то, чтобы он оплатил её наряды, что она не нашлась чего возразить и с признательностью поблагодарила его.       На следующий день все дамы семейства Ростовых и Безуховых посетили француженку-модистку. Заказали нужные платья для старой графини, для графини Марьи и Наташи. Для них это была великолепная возможность обновить гардероб, и без того нескудный и нестарый. Наташа, которая обычно в деревне после замужества одевалась затрапезно и особо не следила за собой, всё же понимала необходимость держать себя в форме, когда они с мужем проживали в Петербурге. Поэтому она преодолела одолевшую её в браке скупость и заказала и себе несколько платьев. Ещё неделю, пока мастерицы шили платья, Наташа и Марья в сопровождении Сони посещали разные модные лавки, где прикупили себе новой обуви, белья, перчаток, лент, вееров, головных уборов, шалей, чулок и всего того, что было необходимо для туалета дамы. Соне досталось меньше всего, но она была так рада каждой обновке, что не обращала внимания. Бальные платья ей, конечно же, в деревне не пригодятся, когда они туда вернутся. Но обычные платья для визитов, обувь, новая зимняя накидка и всё остальное будут очень хорошим подспорьем для её скудного деревенского гардероба.       Прошло несколько дней, первые обновки должны были поступить уже сегодня. Соня ожидала их, потому что на этот вечер был назначен первый визит старой графини в семейство Бориса и Жюли Друбецких, где она должна была повидаться с матерью Бориса, княгиней Анной Михайловной. Соня сидела в библиотеке Безуховых и жадно читала новый французский роман из числа новинок, которые раньше не попадались ей в руки. У Безуховых был приёмный день, приходили визитеры один за другим, но девушка не хотела попадаться ни к кому на глаза и поэтому спряталась в библиотеке. Краем уха она услышала ещё звонок колокольчика: кто-то пришёл с очередным визитом, но не обратила особого внимания. Однако через полчаса в библиотеку зашёл посланный графом Безуховым лакей и сообщил, что её, Соню, ждут в гостиной. Недоумевая, кому и зачем она понадобилась, она с сожалением поставила книгу обратно на книжную полку и пошла в гостиную. Когда дверь открылась, она буквально онемела от неожиданности и нахлынувшего на неё радостного чувства: в гостиной вместе с графом и Наташей находился он – Долохов! Он встал при её появлении и вежливо поздоровался.       Соне как-то удалось удержать на лице любезно-безразличное выражение, хотя на самом деле хотелось широко улыбаться от радости и восторга, и она поздоровалась с ним так же вежливо. Когда они оба уселись, разговор, начатый ещё до её появления, возобновился.       – Софи, вот Фёдор Иванович пришёл к нам с визитом и, узнав, что вы проживаете в настоящее время в нашем доме, попросил разрешения повидаться с вами, – сказал Безухов.       – Я рада повидаться с вами, Фёдор Иванович, – внешне спокойно, но с бешено колотящимся от нечаянной радости сердцем сказала девушка. – Какими судьбами вы в Петербурге?       Долохов ответил, что у него в Петербурге дела, хочет кое-что прикупить для своего имения и, кроме того, повидаться со старыми товарищами по службе в Семёновском полку. Дальше полился общий разговор между хозяевами и гостем, в котором, впрочем, Соня участия не принимала, лишь изредка подавая короткие безличные реплики. В конце визита Пьер сообщил, что завтра они всем семейством поедут в оперу, где он абонировал ложу на всю зиму, и любезно пригласил Долохова приходить в эту ложу, если он сам посетит театр.       – Благодарю и буду непременно, – ответил Долохов. – А теперь мне пора, разрешите откланяться.       Так же церемонно, как велась беседа, все распрощались. Соня пошла в свою комнату. На её душе была радость: она понимала, что теперь им будет гораздо легче встречаться с Долоховым. А она-то настроилась не видеть его до весны. Что будет, как будут дальше развиваться их отношения? Она пока не знала ответа на этот вопрос, но её сердце радостно-вопросительно стучало. Впрочем, времени на особые размышления у неё не было. Через час прибыли заказанные у модистки туалеты, и Соне надо было примерить одно из тех платьев, в котором она вечером должна нанести визит к Друбецким вместе со старой графиней.       Визит прошел обыденно-скучно. Старая графиня и княгиня Анна Михайловна Друбецкая разговорились, поминая прошлое. Соня молча сидела в сторонке. В самом начале визита поприветствовать их зашли Борис, сын Анны Михайловны, и его жена Жюли. Они практически не обратили внимание на Соню и ограничились коротким приветствием, хотя оба были хорошо знакомы с ней. При этом они гораздо любезнее поздоровались со старой графиней и вскоре вышли, предоставив пожилым дамам самим занимать себя разговором. Соня заметила, что Борис с тех пор, когда она знала его, стал ещё красивее и солиднее на вид. Он разбогател благодаря браку с Жюли и сейчас делал успешную карьеру. А Жюли была по-прежнему не слишком красива, зато одета была дорого, модно, с отменным вкусом и увешана драгоценностями, несмотря на то, что был обычный вечер, который она проводила дома.       На следующий день вечером оба семейства Ростовых и Безуховых поехали в театр на оперу. Соня пребывала в состоянии восторженного ожидания с самого утра: она всегда обожала музыку, но послушать её в исполнении первоклассного оркестра и лучших певцов для неё всегда было особым наслаждением. Она одела одно из новых платьев, тщательно сама уложила волосы в простую, но очаровательную причёску, слегка подвив щипцами несколько прядей, которые своевольно выпустила на виски. Посмотрев в зеркало, она призналась себе, что давно не видела себя такой красивой и оживлённой. Кроме предвкушения великолепного зрелища, её душу грела мысль о том, что в их ложу в опере может прийти Долохов. И радость ожидания этой новой встречи добавляла какой-то особый блеск в её и без того сияющие огромные глаза.       Ожидания её не обманули. После первых тактов оркестра дверь в ложу отворилась, и вошёл он. Обменявшись приветствиями с Ростовыми и Безуховыми, он сел сзади рядом с Соней. Стоящие в первом ряду четыре стула были заняты Пьером, Наташей, старой графиней и Николаем (Марья отказалась ехать в оперу по причине лёгкого нездоровья их с Николаем сына). Долохов и Соня сидели во втором ряду. Долохов поздравил себя мысленно с удачным расположением: он хотел общаться только с Соней, а это было весьма удобно, сидя рядом с ней сзади – никто из сидевших впереди не обращал на них ни малейшего внимания, все были заняты своими разговорами и представлением, которое разворачивалось на сцене.       Впрочем, он не смог заставить себя заговорить, пока шло первое действие. Ему нравилось наблюдать за Соней, которая искренне наслаждалась оперой, и отвлекать её праздной болтовней от явно увлёкшего её зрелища он не хотел. Ведь в её жизни в последние годы было так мало радости и удовольствий – пусть получит всё это сполна хоть сейчас. Он видел, что музыка и пение словно опьяняли Соню. Щёки её горели от возбуждения, глаза сверкали от восторга, словно тёмные звезды, и вся она как будто светилась внутренним светом. Долохов почти не следил за тем, что происходило на сцене, он постоянно взглядывал на сияющую девушку и говорил себе, что более прекрасного зрелища не видел никогда. Новое платье, хотя и достаточно простое, но модное и стильное, из прекрасной дорогой материи с изящной отделкой, придавало ей особый шарм и очарование. Ему нравилось видеть её одетой красиво, а не в те обноски, что ей приходилось таскать в деревне. Если её потрясающую красоту обрамить достойной оправой, она затмит всех признанных красавиц.       Когда наступил перерыв, Соня, прикрыв глаза, глубоко вздохнула с мечтательной полуулыбкой, как будто отходя от приятного наваждения, и наконец-то обернулась к Долохову. Он глядел на неё тем же самым откровенным взглядом, которым он всегда смотрел на неё ещё с первого их знакомства десять лет назад. Но теперь она уже не пугалась этого взгляда. Теперь он волновал и заводил её.       – Фёдор Иванович, я не знала, что встречу вас в Петербурге, – нарушила она неловкое молчание.       – Я, как только получил от вас письмо, сразу же написал, что тоже поеду в Петербург, – ответил он несколько удивлённо.       – Значит, ваше письмо не успело дойти до меня, – огорчённо сказала Соня. – Видимо, мы уже уехали.       – Скорее всего, так, – подтвердил Долохов. – Но вы рады видеть меня здесь?       Соня пристально посмотрела в его глаза и искренне сказала:       – Очень рада.       Несколько мгновений они молчали, не отрывая друг от друга взглядов. Потом Долохов спросил:       – Вам понравилось представление?       – О да, оно великолепно, – восторженно сказала девушка и потом несколько минут передавала свои впечатления от игры оркестра и пения оперных певцов, от декораций и костюмов. Она хорошо разбиралась в музыке, чувствовала все её нюансы, и Долохов поневоле увлёкся, слушая её восхищённый рассказ и изредка задавая уточняющие вопросы.       Внезапно дверь в ложу Безуховых отворилась, и вошёл какой-то мужчина в гусарской форме. Долохов с удивлением узнал в нём старого знакомца – это был товарищ по прежним петербуржским и московским кутежам, которые в своё время устраивали Долохов и Курагин. Звали его Макарин. Он питал беспредельную любовь и почтение к Курагину и Долохову и был готов идти за ними даже в огонь. Не виделись они несколько лет после того, как Макарин помогал Курагину и Долохову в устройстве похищения Наташи Ростовой. Долохов наскоро представил его всем присутствующим в ложе, и потом они разговорились. Оказалось, что Макарин, который был отставным гусаром в те дни, когда готовился побег Наташи Ростовой, с начала войны 1812 года вновь поступил на военную службу. Во время войны он дослужился до звания ротмистра и теперь служил в одном из гусарских полков. Это был вполне добродушный, хотя и не отличавшийся сильным характером человек весьма непримечательной наружности: низкий рост, уже наметившееся брюшко и лысина. Заметив в театре Долохова, он решил возобновить давнее знакомство. Долохов был не против, сам рассказал старому приятелю о своей нынешней жизни и был бы вполне доволен встречей со старым знакомцем, если бы не одно обстоятельство. Макарин с первого же приветствия начал глядеть на Соню с таким восторгом, вставляя в разговор с ней довольно неуклюжие комплименты, что Долохову это очень не понравилось. Ему стало ясно, что Макарин, который впервые увидел Соню, влюбился в неё с первого взгляда. Впрочем, он всегда отличался влюбчивостью, вот только успехом у женского пола не пользовался, благодаря своей невзрачной наружности. Соня вежливо улыбалась на его комплименты, но никаких ответных чувств не проявляла. Постепенно Долохов успокоился: Макарин явно не годился ему в соперники. Он и умом особым не отличался, так что шансов завоевать сердце Софи у него не было никаких.       В общем разговоре прошел весь антракт, а второе действие Соня слушала с таким же воодушевлением и восторгом, как и первое. Когда опера закончилась, и все направились к выходу, Долохов подал Соне руку, помогая ей встать. Она вложила в его руку свою изящную ладонь, и он не удержался – нежно пожал её. Соня подняла на него глаза, но руку не отняла. Она не ответила на пожатие, но он чувствовал – неприятным оно для неё не было.       Потом Долохов вместе с Макариным пошли ужинать в клуб, где заказали себе отдельный кабинет. Макарин продолжал выспрашивать Долохова о Софи, восхищался её красотой и, наконец, объявил, что хочет поухаживать за ней. Ему, дескать, давно пора жениться, а более красивой девушки он не видел. И ему всё равно, что никакого приданого за ней нет.       Долохов покачал головой и с улыбкой сказал:       – Тогда считай, что мы с тобой соперники. Я тоже ухаживаю за Софи, и с теми же самыми целями.       При этих словах Макарин омрачился. Он понимал, что при своей невзрачной внешности шансов против красавца Долохова не имел никаких. После ужина старые приятели расстались, и каждый поехал к себе.       Что касается Софи, то с ней Долохов виделся ещё пару раз у Безуховых, когда делал им визиты, несколько раз они встретились в театре и в опере. Но всё это были встречи на людях, где приходилось делать вид, что они просто знакомые и их не связывают новые личные отношения. Поговорить настолько откровенно, насколько они разговаривали в Лысых Горах, где правила приличия соблюдались не так строго, не было никакой возможности. Поэтому Долохов с нетерпением ждал бала, который через три недели после приезда Ростовых давали Безуховы в своём доме. Он тоже был приглашён и был уверен, что ему удастся потанцевать с Софи.       На это же надеялась и она. Она помнила, как они танцевали, когда ей было всего шестнадцать лет, и он ухаживал за ней. Долохов тогда приходил на все балы московского танцмейстера Иогеля. Тот устраивал так называемые «детские» балы, на которых танцевали знатные подростки Москвы, которых ещё не допускали на балы для взрослых. У Иогеля Долохов приглашал на танцы чаще всего её, Соню. А танцевал он всегда очень хорошо. Но Соня тогда так пугалась его, что в достаточной степени насладиться танцами с ним не могла. Она смущалась и терялась под его горящими взглядами, и мечтала лишь об одном – чтоб скорее музыка перестала звучать и танец кончился.       Теперь ей хотелось совсем обратного.       В день бала она одела одно из трёх бальных платьев, которые сшили специально для неё и которые оплатил Пьер. Оно было из нежно-бледно-розового атласа и отделано тонким гипюровым кружевом по краю коротких рукавов и довольно скромного декольте, из-за которого Соня даже поругалась с модисткой-француженкой. Та хотела сделать ей по-модному глубокий вырез, но девушка терпеть не могла модной обнажёнки и потребовала поднять линию декольте довольно высоко. С недовольным лицом мадам подчинилась, тихонько ворча про себя, что такие красивые плечи и грудь, как у Сони, надо показывать, а не прятать. Такая же гипюровая лента, но потолще, охватывала по-модному высокую талию платья. На сей раз Соня не рискнула делать причёску самостоятельно, а попросила у Наташи, чтобы та одолжила ей на полчаса свою горничную, которая умела укладывать волосы. С её помощью девушка соорудила высокую причёску из своих густых вьющихся волос и украсила её розовой полураспустившейся розой из зимнего сада дома Безуховых. Такая же роза была прикреплена к ленте корсажа. Зеркало, в которое она смотрелась после того, как закончила свои приготовления к балу, показало ей очаровательную молодую женщину в полном блеске и расцвете красоты, со слегка раскосыми кошачьими глазами и кошачьей пластикой. Платье смотрелось прекрасно. Хотя наверняка в зале будет много и более роскошно одетых женщин, но и туалет Сони на этом фоне не будет выглядеть чем-то бедным и неуместным на балу. Единственное, пожалуй, чего ей не хватало – это драгоценностей. Но тут уж ничего нельзя было поделать.       Все драгоценности, которые могла надеть Соня, заключались только в простеньких золотых серёжках с небольшими аметистами и такой же простенькой золотой цепочке, тоже с небольшим аметистом на подвеске. Это было единственное, что перешло к ней от покойной матери. Впрочем, раньше у неё были и другие драгоценности – недорогие, но вполне приличные. Кое-что осталось от матери, кое-что ей дарили на дни ангела её воспитатели Ростовы, когда Соня подросла и начала превращаться в барышню. Но подарки были немногочисленны – именно в это время Ростовы начали разоряться и вскоре перестали совсем тратиться на подарки для Сони. А потом она даже эти немногочисленные драгоценности продала после окончательного разорения и смерти старого графа. Девушку захватили воспоминания.       Тогда они жили втроём со старой графиней и Николаем в убогой по прежним меркам квартирке в Москве на Сивцевом Вражке. Николай был вынужден работать, но бóльшую часть его жалованья съедали выплаты по долгам отца. Соня продала свои драгоценности, когда один наиболее настойчивый заимодавец пригрозил представить векселя старого графа ко взысканию, а денег совсем не было, чтоб заплатить ему. И Николаю грозила долговая яма. Это был позор, после которого он вообще был бы изгнан из светского общества Москвы. Соня тогда тайком, в сопровождении их единственной горничной съездила к одному известному московскому ювелиру, продала свои безделушки за полцены, но часть суммы ей удалось наскрести. Заимодавцу заплатили этими деньгами, и он согласился подождать оставшейся суммы и не доводить дело до суда. Тогда Соня отдала всё, что имела в этом мире, не смогла расстаться лишь с дешёвенькими серёжками и такой же дешёвенькой цепочкой, потому что это была последняя память о её родной матери. Но если бы пришёл совсем край, она и с ними бы рассталась. К счастью, это не потребовалось. Николай с многочисленными благодарностями принял деньги, которые принесла Соня от ювелира, уверял, что никогда не забудет этой жертвы и обязательно возместит Соне все потери, как только появится возможность. Возможность и появилась – через пару недель он обручился с богатой некрасивой княжной Марьей Болконской, а ещё через месяц они обвенчались. И Соня оказалась на положении приживалки в Лысых Горах, где должна была донашивать свои старые платья, сшитые уже много лет назад. О том, чтобы купить Соне новые драгоценности вместо тех, которые она продала, чтобы спасти Николая от долговой ямы, Николай даже и не вспомнил. Да и зачем какие-то драгоценности бедной родственнице, участь которой определилась до конца её дней: жить из милости в семье кузена и его жены, заботиться о его хозяйстве и старой матери и никогда никуда не выезжать из Лысых Гор.       Оглядывая себя в зеркало и вспоминая всё, девушка уже не испытывала той горечи, которая охватывала её прежде при мыслях об этой истории. Теперь ей скорее было противно и смешно думать о скупости и неблагодарности Николая. Прежняя любовь к нему окончательно отходила на задний план и постепенно покидала душу Сони. В настоящее время она начинала думать о возможном будущем совсем с другим мужчиной, хотя и не была полностью уверена в том, что это будущее с ним наступит.       Соня выполняла намеченное для себя ещё в Лысых Горах намерение постараться присмотреться к Долохову нынешнему и понять, что же он всё-таки за человек. Действительно ли он изменился за прошедшие горы. Девять лет назад он был буяном и гулякой без всяких сомнений, вокруг имени которого витали самые тёмные слухи. Семейная жизнь с таким человеком представлялась Соне совершенно невозможной. Но в настоящее время она уже не слышала про него ничего скандального. Ни про какие кутежи или дикие выходки с его стороны слухов больше не было. Единственное, что она слышала про него во время этого визита в Петербург – что он ездит в мужские клубы и там играет в карты. Но каких-то разговоров про особо возмутительные крупные выигрыши или проигрыши, вроде того, что был между Долоховым и Николаем девять лет назад, речи не было. А понемногу в карты играли почти все мужчины. Даже Пьер и Николай могли позволить себе сыграть партию-другую на каких-нибудь вечерах или на балах, где хозяева специально оборудовали комнаты для любителей поиграть в карты. Так что о возможности будущего с Долоховым девушка думала всё чаще и чаще, но старалась не торопить себя, каким бы привлекательным сейчас Долохов ей не казался. В конце концов, она в Лысых Горах просила Долохова дать ей время, и он согласился.       Соня вошла в зал, когда там уже играла музыка и первые пары начали танцы. Она встала рядом с четой Безуховых, которые принимали и приветствовали гостей. Особо на приглашение она не рассчитывала. Много уже лет прошло с тех пор, как она постоянно танцевала на подобных балах. Теперь её мало кто помнил, а как перспективная невеста она вообще не рассматривалась – такова была участь всех бесприданниц. По прошлому своему опыту на балах Соня знала, что статус бесприданницы отталкивает кавалеров, и поэтому они редко приглашают подобных девушек танцевать, не желая тратить время на них. Соня наблюдала за парами, танцующими полонез – традиционный первый танец на балах, как вдруг услышала знакомый голос. Она обернулась на него, и сердце её замерло: Долохов вошёл в бальный зал и сейчас вежливо приветствовал хозяев – Наташу с Пьером. Потом повернулся к Соне, так же вежливо приветствовал её и пригласил на следующий танец. Девушка приняла приглашение и почувствовала радостное оживление – следующим танцем был вальс, который она особенно любила. А уж танцевать любимый танец с Долоховым – это сейчас составляло предмет её мечтаний. Она с нетерпением ждала, когда, наконец, закончится длинный полонез и оркестр заиграет вальс. Как только первые звуки вальса прозвучали, Долохов, который в это время вёл беседу с Пьером и ещё одним общим знакомым, сразу прервал разговор и подошёл к Соне. Они вошли в общий круг и мерно закружились под звуки оркестра.       Первый круг они сделали в молчании, приспосабливаясь к движениям друг друга. Но вскоре каждый поймал необходимый такт и согласованность движений, и второй круг они просто ощущали как общий полёт, заворожённо глядя на друг на друга и не отрывая глаз. Долохов первым нарушил молчание:       – Я помню, как всегда вы волшебно выглядели, танцуя этот танец. Словно летали по залу. И сейчас вы выглядите ещё более волшебно и танцуете этот танец удивительно легко.       – Вы тоже прекрасно танцуете, – улыбнулась Соня. – Я помню, вы были одним из лучших танцоров на балах, которые давал Иогель.       – Вам ведь нравится вальс? – снова спросил Долохов.       – Это мой самый любимый танец. Мне кажется, что ничего более романтичного люди ещё не выдумали.       Потом они надолго замолчали – вальс такой танец, что не требует постоянного разговора. Лишь изредка вставляли реплики, касающиеся воспоминаний о танцевальных вечерах Иогеля – кто ещё там любил танцевать вальс, а кто другие танцы, кто был лучшим танцором. Но больше всего во время этого танца говорили их глаза – они не отрывались друг от друга, и чувство общего полёта, слияния тел и душ всё больше и больше захватывало обоих.       В этом волшебном ощущении они сами не заметили, как пролетело время, назначенное для вальса. Оркестр замолчал, и они остановились. Обоих охватило чувство сожаления, им хотелось, чтобы их общий танец-полёт продолжался бесконечно.       – Софи, – сказал Долохов, отводя её на место. – По дурацким бальным правилам я могу пригласить вас только ещё на один танец. Хотя, видит Бог, мне хочется танцевать только с вами. Но ничего не поделаешь. По крайней мере, подарите мне последний котильон перед ужином, чтобы мы могли сесть с вами за ужин вместе.       Соня согласилась. Она знала, что по правилам балов за ужином дама должна сидеть с тем кавалером, с которым танцевала последний перед ужином танец. Ей и самой хотелось все танцы танцевать только с Долоховым, но она понимала, что это было бы вопиющим нарушением приличий и было невозможно. Но второй танец и сидеть вместе за ужином – это означало продление тех мгновений, когда они могли говорить только друг с другом. Поэтому девушка согласилась отдать последний котильон Долохову с радостью и без колебаний.       Она снова встала рядом с Ростовыми и стала с нетерпением ждать котильона, одновременно рассматривая Долохова, когда он остановился в небольшой группе мужчин, очевидно, знакомых ему, и разговорился с ними. Ей казалось, что более красивого мужчины на этом балу не было. Он был одет совсем просто, но элегантно – превосходно сшитый тёмный фрак, словно влитой, облегал его стройную фигуру. Узел на галстуке не был особо вычурным, как любили завязывать свои галстуки особо модные франты. Его строгая мужская красота волновала Соню и рождала во всем её существе новые желания. Ей хотелось снова кружиться с ним в вальсе до бесконечности, снова почувствовать его сильные властные руки на своём теле… но об этом не стоило даже мечтать. Она сделала над собой усилие и отвела глаза в сторону, чтобы никто не заметил, что она слишком уж откровенно пялится на него. Её немного отвлекла разговором Наташа, которая в этот раз не танцевала, чтобы исполнять обязанности хозяйки бала. Кроме того, к их группе подошла старшая сестра Наташи Вера со своим мужем Бергом, которые присутствовали на балу. Они тоже поддержали общий разговор. Впрочем, никто из них особой теплоты к Соне не высказал. Вера всегда не любила её и считала нищей приживалкой, а Берг в этом случае разделял взгляды своей жены.       Соня была уверена, что больше танцевать ни с кем не будет, но вскоре на один из танцев её пригласил молодой человек, знакомый Пьера. Пьер представил его девушке, и молодой человек пригласил её на экосез. Соня подумала, что, очевидно, добросердечный Пьер, который любил протежировать девушкам на балах, уговорил своего знакомого пригласить Соню, чтобы она не простояла у стенки почти все время, пока продолжался бал. Потом ещё один танец она протанцевала со старым знакомым семьи Ростовых, который помнил её ещё по довоенным временам. Тогда он был увлечён Соней и постоянно приглашал её на танцы на балах, но она не замечала никого, кроме Николая. В результате со временем робкие попытки этого кавалера поухаживать за Соней сошли на нет – так холодно и отстранённо с ним она держалась. Теперь он, видимо, решил потанцевать снова с девушкой, которая когда-то ему очень нравилась. Хотя и без всяких намерений возобновить ухаживания – он уже год как был женат, о чем сообщил Соне во время танца. Она искренне и вежливо поздравила его и пожелала счастья.       Танцуя с этим кавалером, Соня заметила, что он смотрит на неё с какой-то тоской. Очевидно, чувства к ней в нём ещё не перегорели. И это несмотря на то, что она в своё время совершенно сознательно долгие годы отгораживалась от него и других своих поклонников, мечтая только о Николае и только его видя своим будущим мужем. Это ж сколько потенциальных женихов она от себя отвадила таким поведением, думала девушка. Впервые ей в голову пришла мысль о том, что она всей своей манерой держаться просто отталкивала от себя увлечённых ею мужчин, которые вполне могли сделать ей предложение. Она всегда вела себя с любыми кавалерами, кроме Николая, как снежная принцесса. Думая о прошлом, она вспомнила ещё нескольких своих поклонников в Москве и Петербурге, которые, судя по всему, были серьёзно влюблены в неё. И она теперь понимала, что кое-кто из них даже готов был сделать ей предложение, невзирая на то, что она была бесприданницей. Если бы она хоть раз поощрила их улыбкой или вниманием, они тотчас бы это сделали. Но делать предложение той, которая даже не смотрела на них или смотрела совершенно холодными глазами, никто не рискнул, потому что все её поведение с ними говорило о том, что вслед за их предложением от неё последует категорический отказ. Пережить такое унижение им не хотелось, и в результате у Сони совсем не было женихов. Только Долохов решил пойти до конца, но и ему она отказала. Николай заслонил для неё всех остальных мужчин, стал единственным светом в окошке на долгие-долгие годы. А стоил ли он такой жертвы от неё?       Теперь Соня понимала, что никаких жертв с её стороны он не стоил. Ещё один танец на балу она протанцевала с Бергом, а потом её пригласил Николай. Танцуя с Николаем кадриль, девушка думала, что когда-то умирала от восторга, если он приглашал её танцевать. Но сейчас, кроме вежливой скуки, он не вызывал у неё никаких эмоций. Сам танец ей нравился гораздо больше, чем кавалер. Что касается Долохова, то он больше не танцевал ни с кем, только разговаривал со знакомыми и высматривал Соню, когда она выходила танцевать. Очевидно, он больше не желал приглашать никакую даму на этом балу, кроме неё.       На этом балу у Сони нашёлся и ещё один кавалер – тот самый Макарин, с которым она познакомилась в театре. Он тоже пригласил её на танец, хотя танцор из него был неважный. Фигуры он знал плоховато и только и делал, что осыпал девушку неуклюжими комплиментами. Он был даже ниже её ростом, поэтому, танцуя с ним, Соня представляла, насколько комично они выглядят, особенно когда её неловкий кавалер путал очередную фигуру. Впрочем, девушка довольно добродушно отнеслась к этой путанице, даже успокаивала и подбадривала Макарина, когда он рассыпался в извинениях при своей оплошности. Тем не менее, она была счастлива, когда танец наконец-то закончился. И неуклюжий кавалер, и его неуклюжие комплименты одинаково досаждали и забавляли её.       Наконец пришло время последнего котильона, и Соня с Долоховым снова вышли в круг. Во время котильона их разговор продолжался, хотя и не касался личных тем. В основном они выполняли фигуры танца, менялись партнёрами, а когда оставались вместе, наблюдали за другими танцорами. Вскоре последний танец закончился, и гостей пригласили к ужину. Девушка под руку с Долоховым прошла с остальными гостями в столовую и села рядом с ним. За ужином снова возобновился разговор о вальсе, как любимом танце Сони.       – Подумать только, каких-то двадцать лет назад этот танец считался неприличным и был запрещён, – засмеялся Долохов. – И даже после отмены запрета многие мужья запрещали своим женам танцевать этот танец с другими мужчинами, а женихи распространяли этот запрет на своих невест.       Соня улыбнулась в ответ:       – Слышала о таком. И даже читала у Гёте.       – Вы читали «Страдания молодого Вертера»? – спросил Долохов.       – Да, прекрасная книга прекрасного автора, – отвечала Соня.       Долохов процитировал на память:       – «Никогда ещё не двигался я так свободно. Я не чувствовал собственного тела. Подумай, Вильгельм, держать в своих объятиях прелестнейшую девушку, точно вихрь, носиться с ней, ничего не видя вокруг».       По его откровенному взгляду было заметно, что, цитируя Гёте, он думал совсем не о героине знаменитого романа. Девушку взволновал этот взгляд, и она отхлебнула вина из бокала, чтобы немного прийти в себя, но потом решила поддержать разговор.       – Именно так. А у вас хорошая память. Я помню этот пассаж из книги, но вряд ли смогла бы его процитировать дословно.       Долохов усмехнулся:       – Память у меня действительно отменная. А эту книгу я люблю перечитывать. Первый раз она попалась мне в руки вскоре после нашей первой встречи и последующего за ней расставания на долгие годы. Задела меня своей темой о безответной любви. Хотя финал мне не понравился.       – Вы имеете в виду самоубийство героя? – спросила Соня.       – Да, – подтвердил Долохов. – Самоубийство – всегда глупость и слабость. Хотя, – прибавил он приглушённым голосом, – были у меня моменты такого отчаяния, что я понимал Вертера. Впрочем, я быстро справился с собой.       Соне стало жутко при мысли, что Долохов мог покончить с собой из-за её отказа. Нет… это ерунда. Долохов – сильный человек и ни за что бы не убил себя, ни из-за какой несчастной любви. Ей захотелось перевести разговор с этой неприятной для неё темы на что-то другое.       – А вы читали пьесу этого же автора «Фауст»? – спросила Соня.       – Я краем уха слышал, что на родине господина Гёте это сейчас самая читаемая новинка, но, насколько я знаю, на русский язык она не переведена, – отвечал Долохов. – А вы читали это произведение?       Девушка кивнула:       – Да, читала. Только не в русском переводе – его действительно нет, и это очень жаль. И не в подлиннике. Я знаю немецкий, но не настолько хорошо, чтобы оценить язык и стиль автора. Мне попался в руки французский перевод, и я была в полном восторге. Это замечательное произведение, глубокое и весьма трогающее душу.       – О чем оно? – спросил Долохов.       – Если коротко, то о старом человеке, который с помощью дьявольской силы вернул себе молодость, но в душе молодым так и не стал. Его душа осталась старческой и жестокой. И в результате он загубил прекрасную, но наивную и простую девушку, которая имела несчастье влюбиться в него.       После этого некоторое время Соня более подробно рассказывала о сюжете «Фауста». Долохов выглядел искренне заинтересованным:       – Надо бы почитать французский перевод. Этот язык я знаю очень хорошо. Даже французы принимали меня за чистокровного их соотечественника, когда я мотался по французским тылам и изображал из себя офицера наполеоновского войска.       – Да, я слышала, как вы лихо обводили их вокруг пальца, – улыбнулась Соня. – А что касается перевода с французского… заезжайте к нам как-нибудь на днях. Я нашла этот перевод в библиотеке графа Безухова в числе книжных новинок, которые он приобрел недавно, и уже прочитала его. Думаю, граф не откажет на несколько дней одолжить эту книгу вам, чтобы вы могли с ней ознакомиться. Гёте – великий писатель. Я хотела бы подтянуть немецкий язык хотя бы для того, чтобы читать его произведения в подлинниках. Вот моя матушка хорошо знала немецкий, даже начала меня учить этому языку. Но, к сожалению, слишком рано умерла, и я не освоила этот язык в совершенстве. Ещё она отлично играла на клавикордах и фортепиано. Я унаследовала от неё способности и любовь к музыке. Мне рассказывали, что даже будучи совсем маленькой, я переставала капризничать и плакать, когда матушка начинала играть. Услышав её игру, я сразу успокаивалась и начинала прислушиваться.       – А что стало с вашими родителями? Почему они умерли и как вы оказались у Ростовых? – спросил Долохов.       Лицо девушки затуманилось.       – Их унесла практически одновременно болезнь, которой заразилась вся наша семья. Сначала я и младшая сестра, потом заразились от нас наши родители, которые ухаживали за нами. И выжила из всей семьи только одна я.       – А что это была за болезнь? – задал вопрос Долохов.       – Врач называл её «рубеола». По-другому – корь. Какая-то особо заразная и опасная форма, которая погубила много людей в округе в том году, – ответила Соня.       – Я как-то слышал, что ваш батюшка был военным, это правда? – спросил Долохов.       Девушка кивнула.       – Да, был военным, как и вы в своё время. У него не было ни имения, ни другого имущества, он жил только службой. Матушка тоже была бесприданницей, как и я. Она была из бедной, хотя и родовитой семьи. Но мы жили хорошо, мои родители очень любили друг друга. И у нас с сестрой было счастливое детство.       – А я не знал, что у вас была сестра, – сказал Долохов.       – Была сестра, младше меня на три года, – вздохнула Соня. – Я даже больше горевала о ней, когда выздоровела, чем о родителях. Её смерть мне казалось такой несправедливой. Всё-таки родители хоть сколько-нибудь пожили на этом свете. А ей было всего шесть лет, тогда как мне девять, когда она умерла. Я думаю, что именно из-за этого я так привязалась потом к Наташе, оказавшись у Ростовых. Она была почти ровесницей с моей сестрой и заменила в чём-то мне её.       – А как звали вашу сестру? – спросил Долохов.       Девушка улыбнулась.       – Представьте себе, тоже Наташа.       Долохов покачал головой:       – Кажется, я начинаю понимать, почему вы так привязаны к своей кузине.       Соня с грустью сказала:       – Моя привязанность к ней не изменилась. Я очень-очень сильно любила её в детстве и юности, и сейчас люблю не меньше. И она меня просто обожала. Однажды, представьте, раскалила линейку над огнем и прижгла себе руку чуть ниже плеча. Чтоб доказать свою любовь ко мне, как она сказала. Сейчас как вспоминаю наши игры, беседы, музыкальные упражнения, милые девчоночьи секреты, которыми мы делились… Иногда кажется, что всё бы отдала за те времена, чтобы снова петь и болтать с ней по вечерам. Вот только сама Наташа отдалилась от меня. Сейчас в ближайших подругах у неё Марья. Наташа считает её чем-то вроде образца духовности. Они даже вместе Евангелие читают и цитируют беспрерывно. Жаль, что Наташа не видит, что проповеди её новой подруги несут в себе изрядный душок лицемерия.       – Вы считаете жену вашего кузена лицемеркой в её вере? – задал вопрос Долохов.       – Ну, не во всём, но все-таки, считаю, что определенная доля лицемерия есть, – ответила Соня. – Она постоянно твердит о том, что истинный христианин должен во всем подражать жизни Христа. Если ты так считаешь, то что тебе мешает жить, как Христос? Раздай всё имущество бедным, возьми посох в руки и ходи со своими странниками по святым местам нашей матушки России, благо она большая. Живи милостыней и подаяниями, как жил Христос. Но она этого не делает и не сделает никогда. Живёт в богатстве и не собирается его раздавать и уходить из дома. Как-то она рассказала, что с юности мечтала стать странницей, вроде тех, кто постоянно к ней сейчас ходят. Даже одежду подходящую приобрела и держит на дне в каком-то сундуке. Сарафан, лапти, кафтан и чёрный платок. Ну и что ей мешает выполнить своё намерение? Предположим, сейчас она не хочет бросить мужа и сына. Но до замужества и после смерти отца у неё достаточно было времени, чтобы свои мечты воплотить в жизнь – целых два года. Только она и тогда даже попытки такой не сделала, продолжала жить жизнью богатой и обеспеченной женщины, поджидала себе жениха. Может, это и нехорошее чувство, но меня раздражает, когда слова расходятся с делами. Я даже однажды ткнула её носом в несовпадение того, о чем она проповедует, и того, что она делает в реальности.       И Соня рассказала Долохову о своей выходке с чтением притчи из Евангелия о богатом юноше, который спросил Иисуса, как ему достичь рая. Долохов от души рассмеялся при этом рассказе.       – Хотел бы я посмотреть на лицо графини Марьи, когда вы это сделали, – сказал он. – Наверняка было таким, как будто она целый лимон проглотила без сахара.       – Именно таким и было, – подтвердила девушка. – Вы считаете, что я поступила неправильно?       – Наоборот, – ответил Долохов. – Вы молодец, что сумели поставить её на место. Меня очень радует, что вы наконец-то учитесь противостоять Ростовым. Слишком уж вы были преданы им. А они далеко не всегда заслуживали вашей преданности. И насчет графини Марьи я с вами совершенно согласен. Я приглядывался к ней и тоже нахожу, что в её слишком уж истовой вере есть доля показушности и даже лицемерия.       Вскоре ужин закончился, и гости начали разъезжаться, Соня с Долоховым тоже попрощались. Он уехал домой к старому товарищу-холостяку, бывшему его сослуживцу по Семёновскому полку, у которого остановился на время пребывания в Петербурге. Она пошла в свою комнату в доме Безуховых. Обоим было не по себе, расставаться им совершенно не хотелось.       В своей комнате, раздеваясь и расчёсывая волосы, девушка подумала, что давным-давно, много-много лет подряд не была так счастлива, как в этот вечер. Проведя несколько часов с Долоховым, она удивлялась, насколько непринуждённо чувствовала себя, как легко давался ей любой разговор с ним. Десять лет назад это была для неё самая настоящая му́ка. Она так боялась увидеть в его лице пламя страсти к ней, которое он и не пытался скрыть, что смущалась, краснела, опускала глаза, мямлила что-то невразумительное в ответ на его реплики. А когда разговор прекращался, убегала от него со вздохом облегчения. Сейчас ей было легко разговаривать с ним на любые темы, а если в его глазах она видела прежнее разгорающееся пламя, то это пламя уже ничуть не пугало ее.       Следующая встреча Сони с Долоховым произошла на музыкальном вечере, который устраивала Жюли Друбецкая. Обычно раз в неделю она собирала у себя знакомых, любящих музыку, приглашала известных оперных певцов или певиц, иногда известных музыкантов типа пианистов или скрипачей, и они давали небольшой концерт. После этого, как правило, они удалялись, хотя не все и не всегда. Оставшиеся гости могли потом что-то спеть или сыграть, так сказать, блеснуть своими талантами… или даже их отсутствием.       Соня была рада побывать на таком музыкальном вечере – её страсть к музыке всегда была воистину неистощима, и она поехала вместе с Безуховыми и старой графиней. Николай и Марья остались дома. Николай давно скучал музыкальными упражнениями, которые обожал в дни юности, а Марья вообще старалась меньше выезжать. Уж слишком большие толки вызывала её некрасивость, которая только подчёркивалась бальными и нарядными платьями. Как в целом неглупая женщина, она понимала это. Старая графиня хоть и приехала на вечер, но почти сразу же удалилась со своей подругой Анной Михайловной, матерью Бориса Друбецкого, в соседнюю комнату, где они занялись любимым делом: Анна Михайловна передавала старой подруге известные ей светские сплетни и истории из жизни общих знакомых, а потом они неустанно перемывали кости своим ближним.       В этот вечер перед гостями Жюли Друбецкой выступила известная певица-итальянка, которая в это время была на гастролях в Петербурге. Она спела несколько арий и удалилась, осыпаемая многочисленными похвалами. Соня сидела среди гостей неподалёку от Долохова, который тоже получил приглашение на этот вечер. Оба внимательно слушали певицу, но взгляд Долохова гораздо чаще обращался на девушку. Она неприкрыто наслаждалась пением – действительно, у приезжей певицы был дивный голос. Потом, когда примадонна уехала, получив свою долю восторгов, к роялю стали выходить одна за другой девицы и замужние дамы, желающие проявить свои музыкальные способности. Увы, среди них по-настоящему талантливых певиц и музыкантш на этот раз не нашлось. Долохов даже усмехнулся про себя, увидев, как оживление и восторг покинули лицо Сони: слушать вполне посредственные выступления у неё особой охоты не было.       Когда отпела (а, скорее вымучила из себя напряжённые звуки) последняя из трёх дам, решивших выступить на этом вечере, хозяйка Жюли обратилась к гостям с предложением ещё кому-то показать свои музыкальные способности. Желающих больше не нашлось, и все уже думали, что вечер на этом и закончится, как вдруг раздался голос Пьера:       – Дорогая Жюли, позвольте выступить мадемуазель Софье Ростовой. Она великолепно играет на фортепиано, и слушать её – одно удовольствие.       – Конечно, конечно, – снисходительно произнесла Жюли. – Дорогая Софи, прошу вас, сыграйте нам что-нибудь.       Застигнутая врасплох девушка растерянно смотрела то на хозяйку, то на Пьера. Она совершенно не собиралась демонстрировать свои таланты на этом вечере и потому была в нерешительности.       – Я, право, не знаю, – начала она, но Пьер перебил ее.       – Софи, я слышал несколько раз по вечерам в нашем доме, как вы разучивали совершенно божественную музыку. Ваше исполнение было выше всяких похвал. Позвольте всем присутствующим насладиться этим дивным творением и вашим искусством.       Отказываться дальше было неприлично. Девушка послушно склонила голову и подошла к роялю. Сев за инструмент и сделав несколько пробных аккордов, она обратилась к присутствующим:       – Я сыграю вам первую часть сонаты номер 14 для фортепиано, сочинённую господином Бетховеном, известным немецким композитором. Эта часть называется Аdagio. Именно её я разучивала и считаю, что это наипрекраснейшая музыка в мире. Прошу не судить строго.       По рядам прошел шум оживления. Аdagio сонаты номер 14 Бетховена было уже хорошо известно любителям музыки, и многим приходилось слышать исполнение этой части сонаты. То, что это наипрекраснейшая музыка в мире – понимали все ценители и теперь приготовились слушать, молясь про себя, чтобы талант исполнительницы оказался на высоте и не испортил им впечатление.       И Соня не подвела.       Из-под её тонких музыкальных пальчиков полилась дивная мелодия. Долохов замер. Он уже знал, что Соня – талантливая пианистка. В те разы, когда ему доводилось слушать её игру в Лысых Горах, фортепиано буквально пело под её руками. А сейчас… он не знал, что вызывает в нём больший восторг: сказочная музыка, которая лилась словно с небес, или вид прекрасной девушки, которая сама казалась ангелом, спустившимся на землю, чтобы одарить людей этой божественной музыкой. И мелодия, и исполнительница сливались как будто в общей гармонии, составляя одно целое [1].       Остальные слушатели тоже были в восторге от выступления Сони. Кода она закончила играть и убрала руки с клавиатуры, на несколько мгновений воцарилось очарованное молчание. Потом, как будто проснувшись, все присутствующие разразились аплодисментами и выкриками: «Браво!» Предшественниц Сони, за исключением действительно талантливой певицы-итальянки, награждали разве что вежливыми хлопками, но восторг, произведённый игрой Сони, был всеобщим.       Соня, продолжая сидеть за роялем, мило улыбалась и, слегка наклоняя голову, искренне повторяла «Благодарю, благодарю вас» до тех пор, пока аплодисменты не стихли.       Хозяин дома Борис Друбецкой подошёл к роялю и с искренним одобрением произнёс:       – Браво, браво и браво, Софья Александровна. Вы всегда были талантливой исполнительницей, но нынешнее ваше выступление выше всяких похвал. Я вспоминаю дни моей юности, проведённые в вашем доме – какие дивные концерты вы тогда устраивали вечерами. Вы играли, а Наталья Ильинична пела, – при этих словах он обратился к Наташе, которая сидела рядом с мужем и тоже искренне хлопала выступлению Сони. – Наталья Ильинична, может, вспомним прошлое? – на сей раз он обращался только к Наташе. – Софья Александровна сыграет нам что-нибудь, а вы споёте, как в прошлые времена?       Но Наташа, бросившая пение сразу после замужества, отрицательно покачала головой.       – Благодарю за приглашение, но что-то сегодня я не в голосе.       Борис не стал настаивать. В этот момент к нему подошла его жена Жюли, которая тоже была в восторге от игры Сони. После нескольких посредственностей наконец-то отыскалась истинно талантливая исполнительница, которая могла стать украшением её музыкальных вечеров. Жюли обратилась к девушке:       – Ну, если Натали сегодня не в голосе, то, возможно, вы ещё что-нибудь сыграете, Софи?       Соня не стала отказывать категорично – это было бы невежливо. Она только промолвила:       – Я с удовольствием, но боюсь надоесть вашим гостям.       Но гости дружно высказали искреннее пожелание ещё раз услышать талантливое исполнение, и Соня решила продолжить.       – Если таково ваше пожелание и пожелание ваших гостей, дорогая Жюли, то я исполню ещё одну вещицу. Но так как это романс, то я не только сыграю, но и спою его. У меня не настолько хороший голос, как у Натали, но, думаю, вы будете снисходительны.       После этого девушка попросила у Жюли гитару, которую заметила в музыкальном салоне, и спела цыганский романс, который разучила ещё летом после посещения цыган. Голос её действительно отличался от голоса Наташи или итальянской примадонны, которая пела в начале вечера. Но и Долохов, и остальные присутствующие с первого же куплета поняли, что от этого её пение ничуть не проигрывало.       Голоса Наташи и певицы-итальянки были сильные, красивые и мощные, какими хорошо было петь со сцены в опере для большого зала. Голос Сони был гораздо более камерным, но чистым и звучным, с хорошим диапазоном. Она не форсировала и не вымучивала звуки и очень легко переходила с низких нот на высокие. Её голос был вполне хорош для исполнения чисто салонных романсов, которые обычно пели дамы и барышни для гостей или на подобных вечерах. Так что гости не были разочарованы, и пение Сони всем понравилось. Девушка сама была довольна – наконец-то она решилась на то, о чём мечтала много лет: спела для публики, а не только для себя. Ей казалось, что она постепенно начинает освобождаться от запретов, которые сама когда-то наложила на себя, и это постепенное обретение чувства внутренней свободы ей очень нравилось.       После выступления Соня вернулась на своё место, осыпаемая похвалами и комплиментами. Она принимала их без самолюбования, которое Долохов когда-то наблюдал в её кузине, и, главное, сама никогда не напрашивалась на комплименты. Но удовольствие, которое она сама получала от своих выступлений и похвал на них, было очевидным, и поэтому её лицо при выступлениях всегда светилось радостью и очаровательной улыбкой. [1] Соня играла Adagio cонаты для фортепиано № 14 до-диез минор Бетховена, которая впоследствии стала всем известной под названием Лунной. Но это знаменитое название появилось только в 1832 году.