Помнить тебя

      Прошла зима, наступила весна. Зимой Долоховы не выезжали из деревни, не желая возить в дальнюю дорогу пока ещё маленького сына. Но скучать им не приходилось. Они уже свели знакомство со многими соседями, и те частенько приезжали погостить в гостеприимный дом Долоховых. Тем более, что он полностью был уже обустроен и обновлён усилиями как Сони, так и её мужа. Соня с удовольствием принимала гостей и постоянно по вечерам развлекала их своей игрой на фортепиано, которая восхищала всех соседей. Особенно сильно Соня сдружилась с соседкой, которая была так же увлечена садоводством и разведением цветов и растений, как и сама Соня. Она обещала весной поделиться с Долоховыми семенами экзотических цветов, черенками роз и других растений, саженцами для обновления плодовых деревьев и кустов. Сам Долохов, когда к ним приезжали в гости, по вечерам играл с ними в карты. Но так как все соседи были людьми небогатыми и совершенно не азартными, то игра шла на небольшие суммы. Играли, как говорится, «по маленькой» [1], скорее для приятного времяпрепровождения, а не ради огромных выигрышей. Ставки в игре всегда были небольшие.       Когда пришла весна, Долохов начал деятельно готовиться к весенним полевым работам, обсуждая вместе со своим старостой, что необходимо для посева, следил за работой конского двора и мельницы, а также сыроварни, которая уже вовсю работала. В заново отстроенном коровнике стояло более двадцати купленных коров, которые давали недурные надои. Сделанный сыр отвозили в Эн-ск и отдавали для продажи в съестные лавки. Были проданы некоторые подросшие жеребята, которых отвезли на ближайшую конскую ярмарку. Всё это вместе с работой мельницы давало отличный доход.       Соня весной затеяла большую работу в саду. Помимо весенней уборки прошлогодней листвы, обрезки кустарников и посадки цветов на клумбы, она решила вновь возродить давно запущенный сад плодовых деревьев, а также устроить небольшой садик лекарственных растений по образцу того, который был в Лысых Горах. В саду плодовых деревьев старые яблони, груши, вишни и сливы потихоньку начали обрезать и омолаживать. Присланные из деревни мужем работники вскопали грядки под посадки лекарственных растений, и Соня вместе с садовником и его помощниками высаживали там мяту, шалфей, валериану, пустырник и прочие нужные для здоровья растения. Сажались новые кусты малины и смородины, была посажена садовая клубника. Сад потихоньку возрождался и расцветал под её заботливым присмотром. Это заметил и Долохов, который однажды за ужином похвалил Соню за труды и шутливо назвал «прекрасной садовницей».       Соня улыбнулась и сказала:       – Знаешь, о чём я мечтаю больше всего?       – О чём? – спросил муж.       – О теплице, – ответила Соня. – Я мечтаю у нас в саду завести такую же теплицу, которая была у Ивана Родионовича в Лысых Горах. Он даже зимой выращивал там огурцы, редис, лук и салат. Поэтому у нас всегда были свежие овощи к столу. Я мечтаю об этом давно.       Долохов рассмеялся и сказал:       – Будет тебе теплица, прекрасная садовница. Вот летом и построим. Я слышал в Энс-ке в прошлом году, что у одного помещика, живущего недалеко от нас, есть в хозяйстве теплицы. Надо будет съездить к нему, посмотреть, что да как там устроено, да купить всё, что нужно.       Они так и сделали. В конце весны поехали к соседу и получили подробные инструкции, как и из каких материалов лучше строить теплицу, где нанять мастеров. В начале лета работа по постройке теплицы закипела. Долохов занимался хозяйством, Соня – домом и садом, а также всё больше подрастающим сыном. Жизнь их семьи была спокойной и счастливой.       Про Наташу и про то, как складывается её жизнь, Соня старалась не думать. Мысли об этом всегда расстраивали её, и она отгоняла их. Муж был прав – они действительно ничего изменить не могли, и поэтому Соня старалась не расстраивать себя бесполезными переживаниями.       Но Наташа вновь неожиданно ворвалась в их размеренную жизнь.       Однажды в начале лета, как-то утром Соня вместе с садовником в саду осматривала строящуюся теплицу. Внезапно к ней подбежал посланный экономкой дворовый мальчишка и выпалил:       – Барыня, вас в дом зовут. Там к вам приехали.       – Кто? – спросила Соня.       – Та барыня, что у нас гостила прошлой осенью, – ответил мальчишка.       «Наташа?» – подумала Соня и быстро пошла к дому. Вошла, спросила у экономки, где гостья, и, получив ответ, что её проводили в гостиную, сама направилась туда.       Соня не ошиблась. Это действительно была Наташа. Но в каком виде! Она сидела в кресле, словно в прострации, и тупо смотрела в одну точку. На лице её было выражение полного отчаяния. Увидев Соню, она бросилась к ней и судорожно обняла.       – Соня! Мне нужна твоя помощь, – истерически заговорила она. – Анатоль выгнал меня, и мне совершенно некуда деваться. Я пробовала найти приют у Николая, поехала в Лысые Горы, но он… он тоже меня прогнал. Кричал, что я опозорила семью, что он никогда не простит меня за Пьера, обзывал такими словами, что выговорить нельзя. А потом приказал убираться – хоть к чёрту, хоть в могилу. Так он сказал. К Пьеру я тоже поехать не могу, он велел мне никогда не возвращаться. У меня осталась одна надежда – ты. Я знаю, твой муж не любит меня, но упроси его, пожалуйста. Позвольте мне пожить здесь хотя бы некоторое время. Я… я беременна. – Наташа распахнула свою широкую накидку, и Соня рассмотрела её вполне уже заметный живот. – Хотя бы ради этого ни в чём не повинного ребёнка позвольте мне остаться. Если и вы мне откажете, мне остаётся только одно – утопиться.       И она разрыдалась. Соня обхватила её за плечи, почти силой усадила на диван и села рядом.       – Наташа, успокойся и давай по порядку. За что Анатоль тебя выгнал?       Рыдая и закрывая полные слёз глаза платком, Наташа сбивчиво заговорила:       – Он понял, что я беременна, хотя я некоторое время скрывала это, и спросил – чей это ребёнок. Видишь ли, беременность наступила тогда, когда я ещё жила с Пьером. Я сотворила глупость, теперь только понимаю, как я сглупила – я ответила Анатолю, что не знаю. Он вышел из себя, кричал, что не желает держать в своём доме чужое отродье, так он выразился, и велел мне ехать к мужу. Хорошо, что хоть дал денег на дорогу и позволил взять свой экипаж и кучера.       Соня осторожно спросила:       – Ты действительно не знаешь, чей это ребёнок?       Наташа отрицательно покачала головой.       – Не знаю. Мы начали встречаться с Анатолем в декабре, и продолжалось это больше месяца. Но мне приходилось в это же время и с Пьером… понимаешь? Ведь он мой муж, и я не могла отказывать ему, хотя и пыталась несколько раз, отговариваясь нездоровьем. Скорее всего, именно поэтому он заподозрил меня и выследил потом. Ведь прежде я никогда ему не отказывала. И вот… теперь я даже не знаю, чьего ребёнка я ношу, – безнадёжно закончила она, вытирая слёзы.       Сказать, что Соня была в ужасе от такого появления Наташи и её рассказа – это ничего не сказать. Но она справилась с собой и слегка встряхнула рыдающую подругу за плечи.       – Наташа, успокойся. Я непременно поговорю с мужем, он сейчас уехал на покос, но к обеду должен вернуться. Я уверена, что он позволит тебе остаться. А сейчас перестань плакать и отдохни. Я попрошу слуг приготовить тебе твою прежнюю комнату. Посиди пока здесь, я быстро.       Она вышла из гостиной, позвала к себе экономку и приказала той быстро привести в порядок комнату для Наташи во флигеле, где она жила осенью. К счастью, это сделали за несколько минут. В комнате было чисто, она была полностью готова к приёму возможных гостей, как и другие гостевые комнаты, оставалось только постелить на постель свежее белье. Когда экономка доложила Соне, что всё готово, та отвела Наташу во флигель, помогла скинуть платье и обувь и уложила её в кровать.       – Отдохни пока. Скоро приедет Фёдор, и я с ним поговорю.       Притворив дверь, она прошла в библиотеку и уселась там с книжкой в руках, ожидая возвращения мужа. Но читать не могла, постоянно вскакивала и нервно ходила по комнате. В голове её бился только один вопрос: что же будет дальше с Наташей и позволит ли ей Долохов остаться? Соня прекрасно знала, что никаких тёплых чувств к Наташе её муж никогда не испытывал, а история с её изменой и уходом от мужа только добавила неприязни.       Где-то через час Соня услышала, что муж возвращается. Она выглянула в окно и увидела, как он соскакивает с коня и отдает поводья подбежавшему мальчику из конюшни. Соня тотчас же вышла встречать мужа со словами:       – Пойдём в библиотеку, нам надо поговорить.       В библиотеке она сразу перешла к делу:       – Неожиданно приехала Наташа.       И она рассказала Долохову всё, что узнала от кузины. Муж стоял, как громом поражённый. В ответ на просьбу Сони дать Наташе приют, он ответил:       – Софи, пребывание твоей кузины в нашем доме вызовет толки. Конечно, главный позор на ней и только на ней. Но тень этого скандала упадет и на нашу семью.       – Но что же делать? – с отчаянием спросила Соня. – Ей совершенно некуда идти. И она в таком безнадёжном состоянии, что я охотно верю – она покончит с собой, если мы выгоним её.       Долохов запустил руку себе в волосы, мысленно ругнул Наташу и, наконец, сказал:       – Делать нечего, пускай остаётся. Я действительно не могу выгнать её беременную на улицу. Да и ты вся изведешься. Пусть живёт пока в флигеле, но постарается как можно меньше попадаться мне на глаза.       Соня вскочила, бросилась мужу на шею и поцеловала его.       – Вот и хорошо. Я пойду сейчас и скажу ей, что она может остаться. А что касается того, чтобы не попадаться тебе на глаза… я думаю, она и сама этого не захочет. Она может вполне жить во флигеле, еду ей туда будут приносить, а если ей надо будет прогуляться, то там есть отдельный выход в сад.       – Отлично, – сказал муж, целуя её в ответ. Потом отодвинул её от себя и сказал серьёзно. – Но запомни, Софи, я делаю это только ради тебя. Если бы я её выгнал, ты бы сошла с ума от мыслей, где она и что с ней. Я этого не хочу, а хочу, чтобы ты всегда была довольна и спокойна. Только по этой причине я позволил ей остаться.       Соня тотчас же пошла к Наташе, та уже беспокойно дремала в своей кровати. Разбудив Наташу, Соня сообщила ей радостную весть. Наташа стремительно обняла её и стала бессмысленно повторять:       – Спасибо вам, спасибо. Я готова сейчас пойти к твоему мужу и поклониться ему в ноги за то, что он позволил мне остаться.       Но Соня посоветовала ей не делать этого и сказала, что особо встречам с Наташей её муж не будет рад. Наташа поняла и не стала настаивать. С тех пор она осталась в доме Долоховых.       Через неделю муж сказал Соне:       – Как ты посмотришь на то, что я на несколько дней съезжу к Анатолю? Хочу узнать, что, чёрт возьми, между ними всё-таки произошло. А вдруг он выгнал её сгоряча, а теперь, когда пыль улеглась, согласен, чтоб она вернулась.       Соня ответила:       – Я не возражаю. Действительно, тебе надо съездить и серьёзно с ним поговорить.       Долохов быстро собрался и скоро уже был в дороге. Доехал он до Анатоля за два дня. Проезжая по деревне и входя в дом Курагина, он заметил намётанным хозяйским взглядом, что имение друга хоть и было гораздо больше, чем имение самого Долохова, но выглядело запущенным. Многие дома в деревне были старые, ветхие и покосившиеся, а в усадьбе сад около дома зарос ещё больше, чем у самого Долохова, пока им не занялась Соня. Слуги в доме ходили в каких-то обносках, сам дом выглядел старым и неубранным, с фасада в некоторых местах слезла штукатурка, и следов ремонта не было видно. Долохов ещё по прежним приездам знал, что сам Анатоль хозяйством не занимается, а все дела скинул на наёмного управляющего, который, очевидно, был не слишком умелым или слишком ленивым. Или даже вороватым. Сам Анатоль только выезжал на верховые прогулки, изредка почитывал французские романы из своей библиотеки, пил вино по вечерам, а чаще просто в состоянии чёрной меланхолии сидел где-нибудь в гостиной перед камином и смотрел в одну точку.       В точно таком же состоянии его нашёл Долохов. Анатоль сидел в кресле у камина в расстегнутом жилете и несвежей полурасстегнутой рубашке. Сюртук был небрежно сброшен на пол, наполовину опустевшая бутылка вина стояла рядом с основанием кресла, время от времени Анатоль поднимал её и прикладывался к горлышку.       – А, это ты. Добро пожаловать, – слегка заплетающимся языком произнёс Курагин, увидев входящего друга. – С чем приехал?       Долохов пододвинул поближе другое кресло, сел напротив Анатоля и сказал:       – Натали сейчас живёт у нас. К мужу она не поехала, брат её выгнал, мы с женой оказались единственными, кто согласился её приютить.       – Знаю, – вяло ответил Анатоль, вновь берясь за бутылку. – Мой кучер с экипажем вернулся неделю назад и рассказал мне, что она поехала к тебе и там осталась.       Долохов выхватил бутылку из рук Анатоля и убрал её подальше.       – Потом будешь пить. А теперь расскажи мне, из-за чего ты её выгнал.       Анатоль отвернулся в сторону.       – Ты же знаешь, она беременна. И сама не знает от кого. Я не хочу, чтобы ребёнок её мужа родился и жил в моём доме.       – Это может быть и твой ребёнок, – возразил Долохов.       – Может, да, а может и нет, – угрюмо ответил Анатоль. – Не могу видеть её и знать, что внутри её может быть чужое семя. Меня от этого воротит.       – Чёрт возьми, но ты же знал, что она замужняя женщина, когда закрутил с ней роман, – теряя терпение, проговорил Долохов. – Можно было предвидеть подобную ситуацию.       – Я тогда об этом не думал. И сейчас не хочу думать. А что бы ты стал делать на моём месте? Скажи, – и Анатоль взглянул на Долохова, – ты бы простил своей жене, если бы она забеременела от другого мужчины?       Долохов сверкнул глазами.       – Мою жену никаким боком нельзя приплести к той ситуации, которую ты сам с Натали создал. Разумеется, я бы никогда не простил измены. Но в твоем случае тебе никто не изменял. Это ты сделал так, что Натали начала с тобой изменять своему мужу.       – Знаю, знаю, твоя жена – ангел, – с неприятной ухмылкой проговорил Анатоль. – Она наверняка досталась тебе девственницей, ведь так? Или тебя опередил её кузен? Мне Натали как-то рассказывала, что твоя Софи много лет была влюблена в брата Натали, Николая.       Долохов с опасным выражением лица встал, сгрёб Анатоля за ворот рубашки и тряханул его так, что у того зубы клацнули.       – Я как-то уже писал тебе, чтобы ты никогда не говорил о моей жене в таких выражениях своим поганым ртом. Вынужден тебе снова напомнить об этом. Разумеется, Софи досталась мне девственницей, как ты выразился. И она никогда не стала бы даже думать о том, чтобы изменять мне.       Анатоль поднял руки, словно сдаваясь, и примирительно сказал:       – Извини, я ничего плохого про твою жену и не думаю. Уверен, что она никогда бы не вляпалась в такую историю, как её кузина. Никогда после всего-то двух-трех встреч не согласилась на побег ни с кем. Но ты и меня пойми. Когда-то я мечтал, что Натали будет всегда моей и только моей. Что мне достанется и её невинность, и вся её жизнь. Но она успела выскочить замуж и родила троих детей этому увальню Пьеру. Ладно, это я как-то проглотил. Но мысль о том, что она ещё и беременна от мужа и родит от него в моём доме, а я как-то должен буду принять это отродье… я не могу. Всё, что угодно, только не это.       Долохов отпустил Анатоля и снова сел в кресло.       – И что же ты собираешься дальше делать? – спросил он.       – Не знаю, – угрюмо ответил Анатоль. – Слушай, пускай она пока поживёт у вас. И у вас родит ребёнка. А там посмотрим. Может быть, по внешности можно будет определить, кто его отец. Если я – проблем не будет, она может ко мне возвратиться. А если нет… я не знаю. Постараюсь за эти месяцы привыкнуть к мысли, что мне придётся принять ребёнка чужого мужчины. Может и получится. Так что пусть пока она живёт у вас. Я даже могу давать деньги на её содержание.       Анатоль с трудом встал и, тяжело припадая на ампутированную ногу с протезом, подошёл к секретеру. Достал откуда-то ключ, открыл секретер и вытащил шкатулку. Отперев и её другим ключом, он вытащил большую пачку денег, вернулся к Долохову и почти силой засунул эту пачку ему в ладонь.       – Вот, – сказал он, – бери. Если не хватит, я ещё могу дать.       Долохов молча встал, несколько секунд смотрел на деньги в своей руки, потом швырнул пачку под ноги Анатоля и сказал резко:       – Не нужны мне твои чёртовы деньги.       И в тот же час уехал из дома и имения Курагина.       Вернувшись домой, он коротко рассказал о своём визите Соне и подвел итог:       – Остаётся только ждать. Возможно, внешность ребёнка действительно подскажет, кто его отец. Только тогда можно будет идти дальше: решать, что делать с твоей кузиной и её ребёнком.       Соня только вздохнула.       Пока Долохов ездил к Анатолю, она успела вызвать Наташу на откровенность. Та в состоянии прежнего отчаяния продолжала прятаться в своей комнате. Соня с превеликим трудом заставляла её хотя бы выходить на прогулки в сад и сама гуляла вместе с ней. По нескольку раз приходила к ней в комнату и разговаривала о чём угодно, лишь бы отвлечь Наташу от чёрных мыслей. Наташа немного оттаивала и отходила, и однажды Соня решилась задать ей вопрос:       – Наташа, если ты хочешь, расскажи, как случилось, что вы с Анатолем стали любовниками. Я вижу, что эта история и всё, что за ней последовало, мучает тебя. Может, если ты выговоришься, тебе станет легче.       Они сидели в это время рядом на диване в комнате Наташи, и она, не глядя на Соню, проговорила:       – Ты права. Мне не с кем поделиться своей бедой, а я постоянно думаю об этом, и мысли сводят меня с ума. Мне действительно надо с кем-то поговорить, чтоб хоть кто-то пожалел меня и посочувствовал. Я расскажу тебе всё, но умоляю, попробуй понять и не осуждать меня. По крайней мере, не очень сильно.       – Я попытаюсь, – тихо сказала Соня.       Некоторое время Наташа молчала, а потом начала с горьким выражением на своем красивом лице:       – Если ты спросишь меня, что я чувствую к Анатолю, то я… я даже не могу сказать. Но я всегда безумно желала его, он для меня как наваждение, от которого я не могу избавиться. И, скорее всего, не избавлюсь никогда. После той нашей первой несчастной встречи мне какое-то время удавалось убеждать себя, что я его ненавижу и презираю за то, что он пытался обмануть меня, и что я забыла о нем. Но это был самообман, я теперь это хорошо понимаю. У меня никогда не было никаких подобных чувств ни к одному мужчине, кроме него. Помнишь, я говорила тебе, что он – мой властелин, а я его раба, что у меня нет своей воли, когда он рядом? Это действительно так: он может сделать со мной всё, что угодно, и у меня не будет сил ему воспротивиться ни в чем. Когда я встретила его здесь во второй раз в жизни, я поняла: я его не забыла. И он имеет прежнюю, абсолютно безграничную власть надо мной. Я перестаю думать, когда он рядом, теряю собственную волю. Разум как будто отключается.       Наташа замолчала снова, опустив голову и как будто собираясь с мыслями. Соня прервала её молчание:       – Но, Наташа, как началась ваша связь? Он встретил тебя в Петербурге? Где? Или он писал тебе?       Наташа подняла голову и сказала:       – Наша связь началась здесь.       Соня ахнула:       – Здесь, у нас? Как это могло случиться?       – Это случилось на следующий день после его приезда, – тихо продолжала Наташа. – Я понимаю, что это звучит ужасно, но так и есть. Когда я увидела его, я поняла, что долгие годы я себя обманывала, что на самом деле всегда помнила его и что за один его взгляд готова отдать всё. Совсем как шесть лет назад. Помнишь, в тот день заболел Ванечка? Ты занималась им, а я пошла гулять в сад под предлогом головной боли. На самом деле я чувствовала себя хорошо, но мне хотелось выбраться из дома, где я на каждом шагу ощущала его присутствие. Я шла по аллее и вдруг увидела его. Он тоже вышел за мной и пошёл рядом. Мне надо было убежать сразу, но я успокаивала себя тем, что прогулка скоро закончится, и я снова смогу спрятаться от него… хоть в своей комнате. Он заговорил о прошлом, сказал, что никогда не забывал меня, что до сих пор мечтает обо мне. Сказал, что годы без меня убедили его в том, что я была его единственной любовью и единственной женщиной, с которой он хотел бы прожить до конца дней своих. Я просила его прекратить, но он всё продолжал и продолжал. В это время мы подошли к какой-то заброшенной беседке и тут… тут он меня поцеловал. У меня недостало сил воспротивиться. Он целовал и целовал меня, пока я не потеряла всякое соображение. Потом он увлёк меня в беседку… и там всё случилось в первый раз.       Соня слушала исповедь Наташи с ужасом. Она представляла, о какой беседке идет речь. Действительно, в глухом углу сада стояла старая беседка. Соня мечтала её восстановить, но пока руки не доходили. Она наметила сделать это следующим летом. А пока беседка стояла заброшенной, никто в тот уголок сада не заходил, а если бы даже и забрел, то издали нельзя было рассмотреть, что делается внутри, из-за густо наросших вокруг беседки молодых деревец. Там вполне можно было устроиться влюблённой парочке, да хоть сидя на одной из боковых скамеек.       Наташа продолжала:       – Когда все кончилось, я убежала. Но я была потрясена. Впервые в жизни, ты пойми, Соня, впервые в жизни я ощутила неземное удовольствие от любви мужчины. Никогда прежде со мной такого не случалось. Я понимала, что поступила по отношению к мужу и детям глупо, подло… да назови какое угодно ругательное слово в мой адрес, и я его приму. Но с собой справиться не могла – мне хотелось вновь и вновь испытывать это чувство. Поэтому, когда ночью Анатоль пришёл под мои двери, начал тихонько стучать и просить меня впустить его, я не выдержала и открыла дверь. Ту ночь мы провели вместе, и никогда мне не забыть испытанного тогда наслаждения. Только утром на меня обрушился весь ужас того, что я сделала. Я поняла, что не могу взглянуть в глаза тебе, твоему мужу, да и Анатолю тоже, сказалась больной и перестала выходить из комнаты. К счастью, твой муж тогда попросил Анатоля уехать, думая, что я заболела от его присутствия. Потом, ты знаешь – Анатоль уехал, на следующий день приехал Пьер и увёз меня в деревню.       Наташа опять помолчала и продолжила только после некоторого времени.       – Вначале мне хотелось упасть в ноги Пьера, рассказать обо всем и просить прощения за мой грех перед ним. Но я себя остановила, а потом начала успокаивать, что это было лишь однажды, что больше я такого себе не позволю, и что всю оставшуюся жизнь буду отмаливать этот грех. Что я сделаю жизнь Пьера настолько счастливой, чтобы потом, через много лет, я смогла бы простить себя. Убеждала, что никогда больше не встречу Анатоля и не попаду под воздействие его чар на меня. Перед новым годом мы поехали в Петербург. И там, спустя всего лишь неделю после нашего приезда, я получила записку от Анатоля. Он писал, что и он здесь, в Петербурге, что поехал за мной, что не может забыть того, что случилось между нами в вашем имении, что мечтает о новой встрече, просит меня прийти к нему на свидание по адресу, который он приложил. Я опять проявила слабость и отправилась к нему. Мы начали постоянно встречаться. Я изобретала всякие глупые предлоги, чтобы вырваться из дома хоть на пару часов и встретиться с ним. Это было ужасно. Пьер продолжал оставаться мои мужем, и мне приходилось выполнять супружеские обязанности перед ним. Пару раз случалось так, что днём я была с Анатолем, а ночью мне приходилось быть с Пьером. Я пыталась хоть как-то избегать этого. Несколько раз отказала Пьеру под предлогом плохого самочувствия. Наверное, из-за этого у него и возникли первые подозрения – ведь раньше я практически никогда не отказывала ему. Кроме того, наверняка подозрения возникли и из-за моих постоянных отлучек – прежде я очень редко одна выходила из дома, всегда только в сопровождении Пьера или прогуляться с детьми. В один далеко не прекрасный для меня день он послал слугу проследить за мной, куда я хожу, потом выяснить, кто живёт в доме, куда я зашла, и всё открылось. Пьер тем же вечером бросил мне в лицо обвинения в измене, и я не смогла лгать. Да и толку было лгать, когда и так всё было очевидно. Я только могла броситься на колени перед мужем и умолять о прощении. Но он приказал мне немедленно убраться из его дома и отправиться к любовнику. Выбора у меня не было. Он не дал даже проститься с детьми. Я вернулась к Анатолю и рассказала всё. Он даже обрадовался, сказал, что всегда мечтал жить только со мной и ему всё равно, что пожениться мы не можем. Сказал, что завтра же мы поедем в его имение и будем там счастливы. На следующее утро мы так и сделали. Я поселилась у Анатоля, оставила мужа и детей и стала в глазах всего света падшей женщиной. Чувствовала себя всё это время ужасно. С одной стороны, я была счастлива, что теперь живу с единственным мужчиной, которого я любила больше всех, и могу предаваться любви с ним. С другой стороны, я понимала, что погубила себя.       – Но, Наташа, – перебила её Соня, – ты говоришь, что Анатоль для тебя единственный мужчина и что ты любила всегда только его. А как же Пьер? Помнишь, ты перед замужеством говорила, что любишь его и идешь за него замуж по любви. Да и вы всегда казались счастливой парой.       Наташа горько усмехнулась.       – Я тогда не понимала того, что понимаю теперь. Пьера я действительно любила, но не как мужчину, а как доброго, хорошего, надёжного человека. Мне нравилось то, что он дал мне в браке – детей, положение в обществе, даже богатство. Я не хотела жить в нищете, которая обрушилась на нас, когда мы разорились. Пьер избавил меня от этого, и я ему была безмерно благодарна. Но было в нашем браке кое-что, чего я не имела. Пьер не доставлял мне такого удовольствия в постели, какое потом с лёгкостью доставлял Анатоль. Наши ночи проходили так: Пьер занимался со мной любовью, очень быстро получал своё удовольствие и засыпал. Что касается меня, то я потом долго лежала, пытаясь успокоить взбаламученное, но не удовлетворённое до конца тело. Иногда даже пыталась помочь себе руками, когда уже Пьер вовсю спал, но это было не то. Слабое подобие того наслаждения, которое мне дал впоследствии Анатоль и только он. Ты не понимаешь, насколько это было мучительно для меня. Тебе повезло, я же вижу, что вы с мужем не просто любите друг друга, но и испытываете друг к другу страсть. Это чувствуется, когда даже вы просто смотрите друг на друга. И наверняка твой муж даёт тебе удовольствие в постели, ведь так?       Соня промолчала, но её молчание прозвучало как согласие со словами Наташи. Возразить было нечего, да и зачем. Фёдор действительно давал ей столько наслаждения в супружеской постели, что иногда Соне казалось, что она может умереть от блаженства любви с ним. Наташа истолковала молчание Сони правильно.       – Вот видишь, всё так, – продолжала она. – А у меня с Пьером этого не было. Ни одного раза. Он был единственным, кто удовлетворял свою страсть в нашем союзе. Я – нет. Несколько лет я пыталась убедить себя, что мне достаточно других сторон нашего супружества, которые точно были счастливыми – понимание, забота, дети, обеспеченная жизнь, положение в обществе. До поры до времени мне это удавалось. Но появился Анатоль – и всё разлетелось в прах. Я поняла, что без его любви жить не смогу. Моё тело взбунтовалось против меня, против всех принципов порядочного поведения женщины, которые мне внушались с детства. И я ничего не могла с этим поделать. Оказалась слишком слаба перед зовом плоти.       Наташа снова замолчала. Тогда Соня спросила её:       – Расскажи, почему и как Анатоль выгнал тебя.       – Да тут и рассказывать особо нечего, – ответила Наташа. – Я уже говорила тебе, что в те месяцы, что мы прожили вместе, была и счастлива, и несчастна одновременно. Счастлива – потому что, когда ночью мы занимались любовью, я впервые в жизни чувствовала себя полностью удовлетворённой. Но днём весь ужас моего положения обрушивался на меня, я тосковала по детям, по своей разбитой жизни, понимала, что больше никогда не войду в общество, что все там будут тыкать на меня пальцами, как на падшую женщину. Хуже всего стало тогда, когда я поняла, что беременна. И что, судя по срокам, беременность наступила ещё в Петербурге, где мне приходилось быть одновременно и с Анатолем, и с Пьером. И что поэтому я не знаю, кто отец моего ребёнка. Из-за этого я долго скрывала своё положение от Анатоля. Но как только живот начал подрастать, он понял, что я беременна, и прямо спросил, от кого. Я не смогла скрыть, что ответа на этот вопрос не знаю. Он ужасно взбесился, кричал, что не примет чужого отродья в своём доме, велел мне ехать к мужу, дал на дорогу денег и экипаж с кучером, но велел убраться из его дома немедленно. Дальнейшее ты знаешь. Я попробовала просить приюта у Николая, но и он меня выгнал. И знаешь, что было для меня самым ужасным? Мари, которая много лет притворялась моей подругой, просто стояла и смотрела на это, а потом вообще ушла. Ни одним словом не попыталась заступиться за меня. И если бы ты не упросила мужа, я не знаю, что стало бы со мной. Только ты пожалела и поддержала меня. Я теперь хорошо знаю цену и тебе, и Мари. Она с тобой и рядом не стояла. Она только притворяется христианкой, а на деле – обычная фарисейка. Это ты поступила по-христиански – пожалела и поддержала меня. А Мари так не сделала, хотя всегда лицемерно твердила мне, что надо поступать так же, как поступал Христос. Только Христос простил падшую Марию Магдалину. И ты поступила подобно ему. Ты не болтаешь постоянно о Христе, ты просто живешь и поступаешь по его заповедям. А Мари только разглагольствует, что надо подражать Христу, но когда доходит до дела… она оказывается среди тех фарисеев, кто приготовил камень, чтобы забить меня насмерть.       После откровенной исповеди Наташи Соня долго думала над ней. Пожалуй, впервые она поняла, насколько ей действительно повезло с Фёдором. Что он не просто её муж, но и страстно желанный ей любовник, который щедро дает ей любое удовольствие в их супружеской постели. Впрочем, и не только в постели. Его любовная изобретательность не имела предела и каждый раз поражала и заводила Соню. Она с улыбкой вспоминала, каким образом муж отметил возрождение их любовной жизни через полтора месяца после рождения Ванечки. Тогда Соня сказала, что чувствует себя готовой снова предаваться их любовным играм. Фёдор обрадовался, залихватски подмигнул ей и сказал, что по этому поводу устроит вечером в спальне небольшую оргию с ней. И как только смеющаяся Соня не пыталась выведать, что это за оргия и в чём она будет заключаться, не промолвил ни слова.       Вечером, после того, как Соня переоделась в гардеробной в ночную сорочку и вошла в их спальню, Фёдор сразу же завязал ей глаза. Потом взял за плечи и осторожно отвел куда-то. Соня почувствовала, что он снимает с неё сорочку, целуя и лаская каждый постепенно обнажавшийся кусочек её тела. Потом встал за её спиной и начал одной рукой ласкать ее грудь, а другой возбуждать сокровенное местечко между её ног. Когда Соня стала влажной, он, наконец, снял с неё платок, и она увидела, что он поставил её перед большим зеркалом, которого раньше в их спальне не было. Перед зеркалом стоял небольшой столик, и Фёдор мягко нагнул к нему жену и велел упереться в него руками. Потом медленно ввел в неё свой член сзади и начал двигаться внутри её. Соня, словно очарованная, смотрела на отражение в зеркале их фигур, слившихся в любовной страсти. Это зрелище возбуждало её ещё больше, и она очень быстро достигла оргазма. Муж также быстро последовал за ней. Когда он кончил и вышел из неё, ноги Сони подкосились от пережитого наслаждения, и она чуть не упала. Но Фёдор подхватил её на свои сильные руки и отнёс в кровать. Там он наклонился над ней, поцеловал её губы и спросил:       – Тебе понравилось смотреть на нас в зеркало, когда мы занимаемся любовью?       – Да, – еле выдохнула Соня. – Зрелище было такое… я чувствовала себя, как будто опьянела от удовольствия. Откуда у тебя это зеркало? Я его раньше не видела.       – Заказал в Эн-ске несколько недель назад, – с улыбкой ответил муж, продолжая ласкать её. – Хотел устроить тебе сюрприз в тот день, когда мы снова можем любить друг друга.       Соня улыбнулась в ответ:       – Сюрприз тебе удался. Это действительно было потрясающе.       С тех пор они часто использовали это зеркало и столик для своих любовных игр. Иногда Соня опиралась на столик перед зеркалом, и Фёдор входил в неё сзади, как в первый раз. А иногда обнажённая Соня садилась на столик, обвивала своими ногами бёдра мужа, и они предавались любви на этом столе, следя за отражением их фигур в зеркале.       Наташа родила своего ребёнка в конце лета. За пару недель до срока, который она назвала как возможный для родов, Долохов съездил в Эн-ск и привёз оттуда акушерку. Она прожила в имении Долоховых дней десять и приняла начавшиеся у Наташи роды. Роды прошли очень легко, как и всегда у Наташи, и по иронии судьбы она родила мальчика, которого всегда мечтала родить Пьеру. Внешность у младенца была неопределённая, как у всех недавно родившихся. Единственная надежда на то, что это всё же сын Анатоля, была связана с тем, что на головке мальчика был небольшой хохолок достаточно светлых волос. Анатоль был светло-русым, тогда как Пьер – темноволосым. Больше ничего не подсказывало отцовство. Но Наташа с первого же дня стала упрямо утверждать, что это сын Анатоля, и даже дала мальчику такое же имя, как у возможного отца. Соня пока не могла определиться со своим мнением и решила выждать время.       Рождение малыша хоть как-то отвлекло Наташу от чёрных мыслей. Она полностью ушла в своё новое материнство и, казалось, хотела в нём утопить свою тоску по другим своим детям и по Анатолю. Поэтому, когда Соня сообщила ей, что они с мужем и подросшим Ванечкой собираются провести эту зиму в Москве, а Наташа с ребёнком на это время останутся одни в имении на попечении слуг, она не высказала никаких возражений. Да и что она могла возразить. Поехать с Долоховыми она не могла, ей и носа нельзя было показать ни в московское, ни в петербуржское высшее общество. А сидеть рядом с ней всё время и сторожить её ни Соня, ни муж её были совершенно не обязаны. Поэтому Наташа сразу сказала, что мысль поехать в Москву – прекрасная, и она с лёгкостью проживет зиму одна в заботах о своём сыне.       1819 год.       В Москве Долоховы поселились в своём доме и начали жизнь, подобную той, которую они вели в Петербурге после своей свадьбы: они делали визиты, посещали балы, приёмы, театры, музыкальные вечера, где Соня могла блеснуть своим талантом пианистки. Долохов записался в члены Английского клуба, куда его охотно приняли как героя войны и где велась крупная карточная игра. Там он играл пару раз в неделю и всегда счастливо. Некоторые излишне любопытные кумушки или даже светские знакомые-мужчины Долохова пытались выведать у Сони и самого Долохова подробности жизни скандально известной графини Безуховой в их имении. Но и Соня, и Долохов сразу прекращали эти толки и отказывались говорить на эту тему. Особенно легко удавалось это Долохову, он смотрел на любопытного таким жёстким взглядом, что у того язык прилипал к гортани. Старая репутация Долохова говорила сама за себя.       Во время пребывания в Москве Долоховы по настоянию Сони сделали визит Марье Дмитриевне Ахросимовой, которую не видели с достопамятного бала в Петербурге, когда она при всех отчитала Фёдора. Крёстная Наташи постарела, уже никуда не выезжала из Москвы, но нрав её ничуть не переменился. С первых же слов визита она начала ругать последними словами Наташу, а потом вздумала бранить Соню.       – Что же ты, мать моя, на этот раз за своей дурой-кузиной не досмотрела? Я ведь слышала, что она со своим хахалем у вас в имении снова встретилась. Надо было гнать этого Курагина с порога, как он только заявился, глядишь, они бы на этот раз и не снюхались.       При этих словах у Долохова на лице появилось свойственное ему опасное выражение, когда его что-то злило или раздражало. Он хотел резко осадить старуху и защитить жену, но Соня опередила его. Она тоже рассердилась и решила наконец-то высказать всё, что она думает по поводу Наташи.       – Марья Дмитриевна, а кто виноват, что она такой выросла? Что она сначала делает, а потом думает? Я не оправдываю Наташу, но я понимаю, почему она такой стала. Ей с детства прощали любые проступки. Не то, что мне. Меня не только за какие-то мои шалости, но и за то ругали, чего я не делала. Например, Наташа нашалит, так её только для виду пожурят, и то с улыбочками. И она по этим улыбкам понимает, что на самом деле на неё не сердятся, а любуются её выходками. Зато мне после этого доставалось за двоих: почему, дескать, Соня, ты не усмотрела за своей кузиной. У неё ветер пока в голове, а ты старше, серьёзнее, обязана за ней присматривать. Вот я и научилась с раннего детства думать, куда мне ногу поставить, прежде чем шаг сделать. Да ещё и за Наташу отвечать научилась – ведь это я спасла её от первого побега с Курагиным. Но не могу же я её вечно спасать. У меня сейчас своя жизнь, своя семья, муж, сын. Я за них отвечаю теперь. Мне что, их бросить и повсюду бегать за Наташей? Если она с детства привыкла ни за что не отвечать, как она станет ответственной во взрослом возрасте? Ведь что она ребёнком не творила, какие выходки не позволяла себе, ей никакого укорота не было. Все вокруг, и вы в том числе, все только одно твердили: «Ах, казак мой! Ах, знаю, что зелье девка, но люблю! Ах, какое милое существо ваша меньшая! Порох!» Ну вот вам, получите. Этот «порох» вырос, но не перестал фейерверки устраивать. Только детские шалости стали со временем взрослыми. И это вам теперь не нравится. Вот только не надо снимать с себя вины всем, кто её с детства баловал и к безответственности приучал – и вам в том числе. Если бы Наташу в детстве хоть немного научили отвечать за свои проступки, она бы во взрослом состоянии лучше думала, стоит ли ей «взорваться». Может, и додумалась бы, что лучше ей вообще не «взрываться». Целее будешь – и ты, и окружающие. И от репутации не останутся одни горелые головешки, – и, немного успокоившись, Соня добавила тихо. – Я люблю Наташу и всегда её буду любить и поддерживать. Но я понимаю её недостатки и понимаю, откуда они взялись.       Ахросимова попыталась возразить, но Долохов опередил её. С прежним жёстким выражением на лице и очень резко он сказал:       – Хватит вам, Марья Дмитриевна, мою жену отчитывать. Соня во всем права. Она вашей крестнице в няньки не нанималась, чтоб за ней до самой её смерти бегать да следить за её поведением. Один раз она её от глупости спасла, но уж если кто решил свою жизнь по ветру пустить, то такого человека и упряжка из десяти лошадей не остановит, не то что одна Соня.       Старуха опешила при этой отповеди и, пожалуй, впервые в жизни не нашла, что ответить. Горестно вздохнув, она снова обратилась к Соне.       – Ты не слушай меня, дуру старую. Извини за мои глупые слова. И ты права, и муж твой. Ты действительно ей не нянька. Это я с досады на тебя накинулась. Не гадала и не думала, что моя крестница так в жизни опозорится. Вот и сорвалась на тебя. А если по делу – только она одна во всем виновата. Она, а не ты. – И, обратившись к Долохову, с некоторым даже одобрением произнесла. – А ты, я смотрю, не совсем буйным дураком оказался, как я раньше думала. Умел выбрать себе супружницу. Уж лучше жены, чем Сонюшка, в мире не найдешь.       – Я это знаю лучше всех, – ответил Долохов, забрав одну руку Сони в свои руки и нежно глядя на неё.       – А ты как, Сонюшка, – обратилась Марья Дмитриевна к Соне, – довольна ль муженьком?       – Очень довольна, – с улыбкой отвечала уже остывшая от раздражения Соня, ласковым жестом положив другую свою руку на руки мужа. – Счастливее меня нет никого на свете.       – Ну, дай вам Бог, дай вам Бог, – совсем смягчилась старуха. – Хоть на вас глядя, порадуюсь.       Расстались они вполне мирно. Грозная Марья Дмитриевна теперь вполне благосклонно смотрела и на Долохова, и на его семейную жизнь с Соней. Когда зима закончилась, Соня с мужем и сыном возвратились в имение, а через пару месяцев она поняла, что снова ждёт ребёнка.       На сей раз муж гораздо спокойнее отнёсся к этому известию. Он помнил, как сравнительно легко Соня родила их первого сына, и уже меньше опасался за неё. Поэтому радость его от известия о новой беременности Сони была неомрачённой ничем. Долохов теперь был уверен, что и на сей раз Соня справится. А Соня ещё больше была уверена в этом. Она спокойно вынашивала их ребёнка и ожидала, что во второй раз тоже всё будет в порядке.       Но беда поджидала их там, где они и не ждали.       Тот злосчастный день навсегда остался в памяти Сони. Был конец осени, и она была уже на восьмом месяце. Они с мужем решили, что и на этот раз они поедут в Москву, где хорошие врачи и акушерки помогут Соне в родах. Все уже было готово к отъезду, и на следующий день они должны были уезжать.       В тот день утром Соня встретила Наташу на лестнице. Кузина куда-то спускалась со второго этажа, хотя обычно не имела привычки заходить в главный дом, а постоянно жила во флигеле, так как помнила пожелание Долохова как можно меньше видеть её. Соня сама ходила к Наташе, если желала поговорить и отвлечь её от мрачных раздумий. Впрочем, изредка и, как правило, выбирая время, когда Долохова не было дома, Наташа заходила на их половину взять книги в библиотеке. Видимо, и на этот раз она была там, так как в руках у неё была книга. Соня тем временем возвращалась со своей прогулки по саду и поднималась наверх по лестнице.       Наташа последние несколько месяцев снова была в чёрном настроении, и характер её стал невыносимым. Она постоянно огрызалась на попытки Сони поговорить с ней по душам, как они умели говорить между собой в прежние времена. Причиной было отсутствие известий от Анатоля. Наташа надеялась, что когда ребёнок подрастет, тот приедет посмотреть на него. Тем более, что у неё теперь не оставалось сомнений – это ребёнок Анатоля. И Соня, и её муж, который тоже пару раз приходил посмотреть на мальчика, разделяли это мнение. Маленький Анатолий начинал разительно напоминать Анатоля-старшего. Помимо таких же светло-русых волос, форма носа и рта были похожи на породу Курагина, и ничего общего с Пьером вообще в его лице не было. Наташа хотела с торжеством представить их общего сына отцу, когда он приедет, но от Анатоля ни слуха, ни духа не было.       Встретив Наташу на лестнице, Соня, которая не видела её с прошлого вечера, вежливо поздоровалась с ней:       – Доброе утро, Наташа.       Но Наташа мрачнее чёрной тучи что-то пробормотала себе под нос, попыталась обойти Соню и спуститься вниз.       – Постой, – удержала её Соня, которая понимала причины ужасного настроения подруги. – Сколько может это продолжаться? Приди в себя, наконец, успокойся.       – Что ты знаешь о том, как я сейчас мучаюсь? – истерически заговорила Наташа. – Я не могу жить без Анатоля, понимаешь, не могу. Это ты у нас счастливая, выбрала себе в мужья самого подходящего для тебя мужчину, который и положение в обществе тебе дал, и умеет любить тебя. А я вот оказалась между двух огней.       Потрясённая словами Наташи, Соня потеряла терпение: подруга тоже начала её злить своими грубыми и нелепыми выходками в последнее время.       – Что ты такое говоришь? «Выбрала». Как будто женихи вокруг меня вились, как пчёлы вокруг меда. Напоминаю тебе, что я много лет верно ждала предложения от твоего брата, но когда он женился, вообще оставила все надежды выйти замуж. Фёдор был практически единственным претендентом на мою руку. А ты говоришь так, как будто у меня были сотни женихов, и я выбирала между ними. Такое скорее про тебя можно сказать. Это у тебя всегда не было отбоя от мужчин. И ты кружила голову любому из своих поклонников. Например, Денисову, хотя ничуть не была сама влюблена в него. Потом этот несчастный итальянец, твой учитель пения. Ты и с ним кокетничала, хотя совершенно не имела никаких серьезных намерений в отношении его. А Борис Друбецкой – ему ты тоже вскружила голову так, что он влюбился в тебя, но ты ведь даже не думала об его чувствах, тебе просто было приятно, что он потерял от тебя голову. Это ты, имея в женихах Болконского, была готова убежать с Курагиным. И ты стала любовницей одного мужчины, имея в мужьях другого.       – Да, ты у нас святая, а я грешница! – закричала Наташа. – Незачем тебе тогда разговаривать с такой дрянью, как я! – она попыталась снова обойти Соню, но та удержала её.       – Наташа, постой, успокойся и не сердись на меня. Я не должна была говорить такие слова, но ты просто вывела меня из себя.       Но Наташу уже было не удержать:       – Неправда! Вы оба презираете и ненавидите меня, и ты, и твой муж! Я это вижу! Пусти меня! – и она, пытаясь уйти от Сони, оттолкнула её.       Соня потеряла равновесие, покачнулась, попыталась удержаться за перила, но промахнулась и кубарем скатилась по лестнице вниз. В это время внизу проходила горничная, которая попыталась подхватить падающую Соню с криком «Матушка-барыня!», но не удержала её и вместе с ней свалилась на пол у основания лестницы. Горничная ударилась спиной, но особых повреждений не получила. Зато Соня сильно стукнулась головой об пол и потеряла сознание. Опомнившаяся Наташа с диким криком кинулась к ней и попыталась поднять, но тщетно – Соня лежала без движения. На крики Наташи и горничной, которая немного оправилась от падения, сбежались слуги. Они быстро перенесли барыню в её спальню. Послали за Долоховым, который был на конском дворе. Он прибежал через несколько минут и застал в спальне лежащую до сих пор без сознания Соню и рыдающую Наташу, которая стояла у двери и не осмеливалась зайти внутрь. Он уже знал от слуги, который бегал за ним, что это она толкнула Соню, и Соня упала из-за неё. Увидев Долохова, Наташа отчаянно прокричала:       – Фёдор Иванович, простите меня, умоляю! Это я виновата! Соня упала из-за меня! Но я не хотела, Богом клянусь! Просто вышла из себя, сама не помнила, что творила! Простите меня, простите, простите!       Сверкнув глазами на Наташу, Долохов топнул ногой и процедил сквозь стиснутые зубы:       – Убирайся к себе и не попадайся мне на глаза. Иначе я убью тебя.       Наташа сочла за благо подчиниться. С громкими рыданиями она на подгибающихся ногах пошла к себе, поддерживаемая одной из горничных.       Долохов белее мела кинулся к постели, на которой лежала Соня. Одна из горничных примачивала ей выступающий на виске большой синяк, другая то и дело подносила к лицу Сони флакон с нюхательными солями. Он упал на колени перед кроватью и, отняв у горничной мокрое полотенце, стал сам прикладывать его к синяку и протирать лицо Сони, приговаривая:       – Соня, милая моя, очнись! Прошу тебя, дорогая, открой глаза!       Вскоре веки Сони дрогнули, и она действительно начала приходить в себя. Но не говорила ничего и осматривалась вокруг, как будто никого не узнавая. Все подумали, что главная опасность позади и что теперь она потихоньку придёт в себя. Но внезапно Соня вся изогнулась со страшным криком и схватила себя за живот.       У неё начались преждевременные роды.       К ночи над домом повисло ожидание неминуемой беды. Соня мучилась уже много часов, но не было никаких признаков того, что ребёнок готов появиться на свет. Боли были настолько дикие, что она кричала почти не переставая. Ей пыталась помочь деревенская повитуха, которая принимала роды у крестьянских баб. Долохов приказал привести хотя бы её, потому что было ясно – из Эн-ска ни доктор, ни акушерка не успеют. Эта опрятная немолодая крестьянка делала всё, чтобы помочь барыне, но всё было бесполезно.       Долохов не выходил из спальни и всё больше впадал в отчаяние. Он слышал дикие крики жены и понимал, насколько ей больно. Ведь она ни разу не вскрикнула, рожая их первого ребёнка, только сдавленно стонала тогда. Зная терпеливость Сони, он понимал, что на сей раз боли совершенно невыносимые. Хуже всего было то, что она уже начала терять силы и переставала бороться за свою жизнь и жизнь ребёнка. Она была готова уйти за черту.       Долохов почувствовал этот страшный момент в предрассветный час, когда Соня надолго закрыла глаза и её крики начали переходить в стоны, но всё более тихие. В полном отчаянии он сел позади её на кровати, подхватил её под мышки, приподнял, прижал спиной к себе и начал тормошить со словами:       – Соня, милая моя, любовь моя единственная, держись! Не сдавайся! Борись ради себя, ради нашего ребёнка, ради меня! Давай, давай, сделай над собой усилие!       На Соню, казалось, это подействовало, она вновь открыла глаза и стала тужиться из последних сил, издавая пронзительные вопли. В этот момент повитуха, которая стояла в ногах Сони, обрадованно крикнула:       – Вижу, вижу, пошёл ребёночек, пошел! Старайтесь, барыня, старайтесь!       Прошло ещё несколько мучительных минут, когда Соня то тужилась с криками, то откидывалась назад и пыталась отдышаться. Муж продолжал подбадривать и уговаривать её, не отпуская ни на секунду. Наконец, ребёнок с помощью повитухи появился на свет, Соня обессиленно откинулась на Фёдора и закрыла глаза. Но она была в сознании, только совершенно без сил. Повитуха быстро сделала всё, что надо, и рассмотрела родившееся дитя.       – Девчоночка родилась, живая да хорошая.       Девочка действительно была жива, но определить это можно было только по слабым движениям её крохотного тельца. Она не издавала пронзительного вопля, с которым на свет появился первый сын Сони, только похныкивала. Повитуха быстро обтёрла её, запеленала и положила рядом с матерью. Девочка затихла совсем, только чуть-чуть сопела своим носиком. Соня тоже почти мгновенно впала в забытье-полусон и даже не чувствовала, как повитуха с помощью двух горничных меняли её сорочку на свежую и стелили чистое постельное белье вместо испачканного старого. Этого Долохов уже не видел, повитухе наконец-то удалось выставить его из комнаты, убедив, что с ребёнком и Соней всё будет в порядке, просто им надо отдохнуть. Он вышел, сотрясаемый сильной дрожью и отходя от пережитого ужаса. Что было, если бы Соне не удалось справиться – об этом он даже и думать не хотел. [1] Играть «по маленькой» – делать небольшую ставку в карточной игре.