Впервые за двенадцать лет

*** Миса проснулась рано утром. Солнце попадало в комнату через небольшое окошко, и единственный луч целил ей в глаза. Она перевернулась на другой бок и с головой укрылась одеялом. В приятной полутьме и тепле было хорошо, вставать не хотелось, да и день этот не сулил ничего хорошего, чтобы спешить его начать. Миса закрыла глаза и попробовала вернуться к растаявшему сну – той сладкой, даже приторной сказке о будущем. Ей это почти удалось, если бы не назойливый лучик, скакнувший по одеялу. Она лежала под одеялом, сквозь ткань разглядывая комнату. В свете утреннего солнца и за тонкой темной пеленой она изменилась, казалась совсем другой – большой и светлой, праздничной, уютной. Такой, какую Миса всегда хотела. Она прикрыла глаза и представила себя в огромной зале. Миса кружилась, запрокинув голову и разглядывая лепнины на потолке – кремово-белые цветы и фрукты в узорчатых вазах. Всполохи света в стороне освещали все новые детали прекрасного украшения, и каждой вспышки Миса ждала с замиранием сердца. Её танец прервал громкий грохот. Она подскочила от испуга во сне, села на кровати, и в зеркале напротив отразилась искривлённая мордочка. Солнце уже не заглядывало в окно, не рассыпало солнечных зайчиков по комнате – день был в самом разгаре. Миса отвернулась, слезла с кровати – к чему смотреть на такую несчастную плаксу! Бревенчатый пол её лачужки оказался ледяным, лапы словно обожгло, и Миса тут же вскочила в огромные тапки. Раньше они были теплыми и пушистыми, но теперь в дырочках ходил ветер, а тонкая, севшая от времени ткань совсем не грела. На глаза навернулись слёзы. Календарь на стене пестрел праздниками – красные цифры, как шуты в ярких нарядах, скакали между мрачными рыцарями. Но даже среди них осталась одна, особая дата. Её жирно обвели выцветшим красным фломастером, вокруг цифры выросла ограда из рыжеватого кирпича. И правильно! Эта цифра, как и сама Миса, в один особый день года оставалась запертой и одинокой. Миса коснулась пальцами порыжелого контура, и в голове отчетливо всплыл тот день, когда она его нарисовала. Двенадцать лет назад в кругу счастливой семьи, с горой подарков на коленях. Тогда ей подарили очень красивое платье. Пергамент упаковки хрустел под пальцами, когда она развязала розовую ленту с золотой полосой – лента эта до сих пор лежала в комоде, напоминая о давно ушедшем счастье. Миса снимала упаковку медленно и аккуратно, казалось, одним неловким движением можно испортить момент, сделать его из самого лучшего самым ужасным. Но так она думала уже теперь, раньше грустные мысли не знали дороги в маленькую головку. Простая юбка с сеткой под ней – для объема, - вышитый блестящими камушками ворот, крупный цветок на поясе, собранный из разноцветной мешковины. В этом платье Миса становилась королевой полей и цветов: мордочка светлела, на щеках появлялись маленькие, но милые ямочки - и она пускалась в игру. С этим платьем, к сожалению, и закончилось счастье. Однажды она зацепилась подолом за сук, и грубая ткань разорвалась. Миса подшила её дома, сама, но её жизнь уже не стала прежней, именно тогда все изменилось. Ужасный пожар уничтожил деревушку, где жила Миса, в этом пожаре погибла её мать. Бедный отец не вынес горя и несколько дней спустя не проснулся. Может, конечно, его, слабого и больного, подкосили холод и голод, но мечтательная Миса всегда верила, что он не справился со смертью самого близкого существа на свете, не мог простить себе её гибели. Миса осталась совсем одна, и некому было её защитить, согреть и накормить – все, кто раньше каждый вечер звал её на прогулки в лес, учил плести венки и гадать на кофейной гуще, кто звал себя её другом, отвернулись. Она осталась совсем одна. Миса носила это платье, пока оно не стало распадаться прямо на ней, и больше не обращала внимания на постоянные беды. И только цветок на широком поясе остался цел. Наверное, не просто так, но она не хотела искать смысла. Миса расчесалась и натянула обычное платье. Черное, до самых лодыжек и с длинными рукавами. Достала из верхнего ящика комода шкатулку - старую, потертую, ещё от бабушки. Щелкнул замочек. Все самое ценное и дорогое Миса хранила тут, в Сокровищнице, как она привыкла её называть. Колечко, красиво сверкавшее на солнце пластиковым бриллиантом, бутылочно-зелёное стекло, найденное на берегу реки и отточенное водой. А с ними – розовую ленту и пояс с цветком из мешковины. Она вынула пояс из шкатулки и повязала его на талии, стоя перед зеркалом. На растолстевшем, плотном теле он выглядел чужим, словно Миса как какая-то ворона надела его за красоту, не заботясь об остальном. Но решила не снимать – пускай, все равно никому нет до неё дела, тем более, сегодня! Розовой лентой она подвязала волосы. Грязные и жирные пряди свисали неаккуратным хвостом, но Миса была довольна. Этот день может хоть немного принадлежать ей. Сегодня она не выйдет на улицу. Маленькие дети опять станут смеяться, а ей это не к чему – она родилась не для их развлечений. Она приготовит себе обед, красиво накроет стол и отпразднует одна. Так будет лучше всего. В дверь постучали. Нет, она не откроет – если её кто-то увидит, он спросит, что сегодня за день, раз Миса, скромная и незаметная, так нарядилась. Но она не сможет ответить без слез. Настойчивый стук продолжался. Миса затаилась в комнате, около зеркала и комода. Шкатулку она инстинктивно прижала к груди, а крохотный ключик от неё спрятала за пустую рамку. Но скоро стук прекратился – его сменил шелест бумаги. Потом тишина. Миса убрала шкатулку на место и вышла в прихожую. На ковре белел конверт, не запечатанный, без марок и подписи. Она достала письмо и прочитала две неровных строки. «Я жду тебя на опушке леса около восьми, как только стемнеет. Сегодня особый день, ты должна прийти. Хомса». Особый? Он не мог знать, значит, зовет по пустякам. Наверняка опять хочет испытывать плот или аппарат по сбору шишек. А она и вправду пойдет, чтобы не было расспросов – слишком уж Миса боялась их, боялась рассказывать правду. Лучше пусть считают её сумасшедшей, больной, но не знают неприглядной правды. Миса глянула на часы – стрелки медленно отстукивали секунды дня, время капля за каплей испарялось. Но ждать оставалось не так уж и долго, она не заметила, как проспала полдня, как продумала и прособиралась ещё пару часов. Она сварила себе кофе, крепкий и вяжущий на вкус, горький, совсем не приятный. Запах зёрен будил голод, а еды, как назло, не осталось. Даже сахара, чтобы подсластить отвратительную жидкость. Мечты о праздничном обеде были просто мечтами, такими же пустыми, как её кухонные полки. Миса нашла небольшую чашечку молока и поставила его на плиту – подогреется, передернется жирной и сытной пенкой. На некоторое время ей хватит, а потом она будет слишком занята, чтобы думать о чем-то другом – что-что, а отвлекать от грустных мыслей Хомса всегда умел. Миса привыкла утешать себя так, едва добывая хоть крошку или маковую росинку, ведь проводила с ним немало времени. Но каждое утро, сварив себе кофе, она заглядывала в шкафчики, во всех щелях искала съестного. Она сняла пенку с молока и сунула ложку в рот. Если закрыть глаза и забыть, что это всего лишь пенка, можно было представить что угодно: шоколадный пирог с орехами или приторно сладкий сливочный крем на поджаристом, маслянистом тосте. Кофе Миса разбавила согретым молоком, но от этого он не стал вкуснее. Морщась, Миса в пару глотков опустошила чашку. Она стянула розовую ленту и сунула её в карман платья – раз уж Хомса зачем-то пригласил её, этот маскарад уже не нужен. Снимет она его раньше или позже – все равно. Нечего тянуть. От кофе на языке остался привкус, который хотелось чем-то заесть. Каждое утро Миса боролась с этим желанием, теперь уже оно стало привычкой, тем, без чего утро никогда не продолжалось как обычно. Вода в раковине оказалась ледяной, и когда Миса покрутила краны, не стала и каплю теплее. В сердцах Миса ударила по крану, точно хотела вытрясти из него кипяток, и тут же зажала лапу коленями – таким сильным был удар. На глаза навернулись слезы. Почему хоть иногда все не могло не валиться из лап? Хоть один день в году?! Это же совершенно несправедливо! Но чашку помыть надо, иначе разводы от кофе останутся и присохнут, в холодной воде потом и не отмоешь. Миса, стиснув зубы, сунула чашку под тонкую струю и принялась тщательно натирать фарфоровые бочка. От лап всему телу стало холодно и, кое-как отмыв кофе, Миса сунула чашку в шкаф и ушла в комнату. Здесь всегда было значительно теплее – может, утреннее солнце успевало нагреть половицы, может, что-то ещё. Здесь Мисе всегда удавалось согреться после мытья посуды или бодряще-ледяного душа. Она совсем не заметила, как села на кровать и задумалась: устало прикрыла глаза и утонула в собственных мыслях обо всем подряд и ни о чем в тоже время. Она сидела, качаясь из стороны в сторону, словно ведьма, лишенная ума колдунья. Сколько времени так прошло? Она бы не сказала – оно плыло, тянулось, как мед, слишком медленно, но на самом деле убегало слишком быстро и далеко, без возврата. Когда Миса открыла глаза, очнулась от полусна, солнце за окном уже утонуло в золотых тучах, а темнота шла медленной и задумчивой поступью Морры все ближе и ближе. Скоро стемнеет, а Мисе ещё идти к лесу – это она вспомнила отчетливо и сразу, как только раскрыла глаза. Она выскочила за дверь и поспешила к опушке, отгоняя, словно назойливых мошек, грустные мысли. Не думать о хлюпающей под лапами грязи, о некрасивой мордочке и толстом теле, об обидах и смехе над её неуклюжестью. Только не сегодня. Ещё издалека ей показалось, что на опушке творится что-то не то. Над лесом поднимались шары, светящиеся красным, по деревьям скакали искры-огоньки – их словно охватило пламя, но оно не бушевало, не пожирало деревья, а как котёнок играло: скакало по тонким сухим веткам, кувыркалось на траве и подскакивало к облакам. Сердце Мисы сжалось от страха, и она замерла, оцепенела, уставившись на опушку. Огоньки походили на безобидных светлячков, но Мисе все казалось, что они сейчас вспыхнут и сожгут лес, с секунды на секунду. Всплывали перед глазами ужасные картины: пригорок с выжженной травой, редкий огонь под угольками и черный пепел мертвых деревьев. Но она не могла отвести взгляда, таким красивым и волшебным был танец пламени. По щеке скатилась слезинка, но Миса быстро утерла её лапкой. Пора идти, пусть даже вблизи исчезнет все волшебство. Она сделала пару шагов. Точно огнеглотатель играл с горящими факелами: подкидывал их высоко в бархатную темноту неба, облизывал жаркое пламя. Миса шла к опушке как завороженная, не сводя взгляда с дерзких огоньков. Но тут перед лицом пролетел филин. Миса испуганно вскинула руки, закрылась ими от страшной птицы, постаралась стать, как всегда, незаметной. Серые перья мазнули по пальцам и, гулко ухая, птица полетела к горам. Когда Миса открыла глаза, огни перестали казаться ей настоящим пламенем. Подойдя ближе, она разглядела оранжевые фонарики и длинные цепочки гирлянд по деревьям. Только она ступила на опушку, из-за ели вынырнул Хомса. Его шерсть невероятно блестела в свете луны, а в глазах задорно светилось счастье. - С днем рождения! Миса вздрогнула от неожиданности. Он слегка поклонился, протягивая ей красноватую коробочку с бантом на крышке. Она осторожно приняла подарок, коснулась лапы Хомсы и замерла, поглаживая упаковку. - Ну же, открывай! Миса колебалась не дольше секунды – стянула ленту и, помедлив, подняла крышку. Провела по ткани с оттенком серебра и достала подарок. Платье. Серебристое, словно сотканное из лунного света и тонких чистых волн. Миса залюбовалась им, а в сердце расцвела надежда – однажды, быть может, совсем скоро, все станет хорошо. Это был самый лучший день за последние двенадцать лет.