Не он один так думает.
Скарамучча замечал чужой повышенный интерес к его хозяину и ранее, только вот… это никогда не раздражало так сильно, как сейчас. После всех глубоких поцелуев, на которые они срывались, не в силах устоять перед друг другом после пробития хрупкой стены буквально пару дней назад; после всех сорвавшихся с их губ чувств - никто не имел права смотреть на Кадзуху вот так. Интерес в сторону себя он парировал сразу же, отпугивая фирменной убийственной ухмылкой, но с Кадзухой всё обстояло намного, чёрт возьми, сложнее. Хотелось схватить его в охапку и спрятать от всего мира, поддаваясь своему внутреннему ненасытному эгоисту. Не будь здесь сейчас этой девушки - он мог бы целовать эти вкусные губы, словно одержимый; запускать пальцы в любимые белокурые локоны, тая от тёплых прикосновений, забывая обо всём на свете. Мог бы отдаться чувствам и желаниям, не отвлекаясь ни на что лишнее… — Приоткроем завесу, ведь твоё сердце смогло отыскать меня, — взгляд Кадзухи, будто бы совсем ненароком, сместился в сторону хмурого Скарамуччи. Игривые искорки тут же пробрались за все ледяные слои его сердца, как и лёгкая полуулыбка, вынуждая замереть на мгновение. Какой... многозначительный, даже интимный зрительный контакт в рамках хрупкого мгновения. Секунда, и взгляд мага сместился в сторону гостьи. Спокойный и собранный тон лишь добил: — У меня есть парочка мыслей на этот счёт.Хитрый лис. И дурак. Особенно дурак.
— Проклятия, если опираться на весь мой опыт, в большинстве своём являются средством мести, либо же… не совсем честными помощниками в достижении корыстных целей. Людская суть неизменна, — Кадзуха продолжил, подпирая подбородок рукой. — Деньги, влияние и власть; даже казалось бы то, что просто невозможно купить: узы, — недолгая пауза. — Скажи мне: есть ли у тебя недоброжелатели, враги? Может, что-то ценное, что «некто» хотел бы прибрать к себе? — тихий вздох сорвался с губ, а взгляд слегка отвёлся в сторону. — Рядовые вопросы, которые я просто обязан задать, временно игнорируя нашёптывания твоего сердца.И снова этот белокурый загадочник понимал, очевидно, значительно больше.
— Что вы… имеете в виду? — девушка удивленно спросила, явно опираясь на последнюю фразу, но Кадзуха не торопился отвечать на вопрос гостьи сразу, чего даже не скрывал. Сдавшись и мысленно пройдясь по заданным вопросам вновь, гостья заговорила, привлекая внимание мага, отвлёкшегося на чай, вновь: — Я… Сбежала из семьи, обрывая все связи с прошлым. В настоящем из близких у меня почти никого нет, как и завистников, хоть и утверждать стопроцентно не могу, — опустив голову, гостья прикрыла глаза, переходя ко второму вопросу: — Да, хоть я и принадлежу дворянскому роду, дело совершенно не… Засомневавшись, девушка проглотила остаток фразы, слегка закусывая губу. — Дело не в деньгах и завистниках, я понимаю. Но пройтись по таким вариантам даже поверхностно всё же стоило, извиняюсь за излишнюю дотошность, — Кадзуха дополнил сам, заставляя гостью вздрогнуть. — Я спрошу прямо: эти цветы что-то значат для тебя, верно? Нечто очень личное, трепетное, — слова мага вынудили гостью поднять голову вновь. Алые глаза тут же поймали робкий, несколько неуверенный взгляд девушки в свои цепкие лапы, — и наводят на определённые мысли и догадки, которые пугают тебя сильнее, чем что-либо свете. Я слышу. И хочу помочь. И правда, Скарамучче в очередной раз подумалось: людские сердца, наверное, так разговорчивы. Способны поведать Кадзухе то, что никогда бы не получилось выразить словами; опаснейший для закрытых людей дар.Таких, как он, например.
Кивнув, девушка только-только намеревалась заговорить, как громкий и хриплый кашель грубо заткнул её. Лепестки цветов вновь сорвались с губ, пачкаясь ярко-красным оттенком уже почти что стёртой губной помады. Выделяющийся красный на девственно белом. Нахмурившись, Кадзуха опустил взгляд ниже, как бы заботливо убеждаясь, что отданный им платок все ещё находился в её руках. Тихий вздох; тёплые алые солнышки смотрели на гостью сочувствующе, с нотками видимой грусти. Скарамучча так хорошо замечал эти перемены и отличительные оттенки, наблюдая со стороны. — М-Мой любимый когда-то дарил их мне, — некогда нежный и звонкий голос, напоминающий маленький-маленький колокольчик, похрипывал, лишаясь былой красоты. — Добавлял в каждый собранный для меня букет одинокий цветок белой лилии, повторяя, как они красивы, как прекрасны, и как подходят именно мне, — девушка грустно улыбнулась, принимаясь сминать платочек дрожащими пальцами, не в силах заглянуть Кадзухе в глаза. Горечь окрасила голос, отяжеляя его. — Настоящий романтик. Когда-то… моя причина жить. Бедный цветочник, подаривший веру в любовь и свободу наивной дуре, которая всегда была… на цепи, как бы себя не обманывала. Я… Тихо шмыгнув и замолчав, снова не договорив, девушка развернула ткань платка, утыкаясь и прячась в него лицом. Тихий всхлип словно бы поставил в её монологе точку. — Теперь же отобравший у тебя возможность дышать, — Кадзуха произнёс мягко, но вместе с тем так прямолинейно. Как умел только он. — И как бы ты не убегала, как бы не пряталась: своё сердце не обманешь. Оно скулит, перебивая любые возгласы разума, так желающего запутать и ослепить его. А твой возлюбленный, — ещё один несколько тяжёлый вздох, — жаждал оставить именно свой след. Хотел, чтобы ты узнала его и, судя по всему, вспоминала каждый раз благодаря тем самым белым лилиям. — Я понимаю. Я всегда знала. Только глупая бы не поняла такого очевидного, но… — Но это больно принять. Невыносимо больно. Я тоже понимаю. Не в силах более держаться, гостья кивнула и тихо-тихо заплакала, всеми силами стараясь сдерживать кашель из-за очевидно разодранного под влиянием проклятия горла. Прискорбно, но Скарамучча прекрасно видел, как старательно она давила в себе желание разрыдаться, моментами резковато задерживая дыхание, стоило громкому всхлипу только сорваться. — И иногда стремление спрятаться, сбежать, — приподняв руку, Кадзуха сдул с макушки девушки лепесток аккуратным движением пальцев, — совершенно нормально, даже правильно. Особенно если ты несёшь это бремя в одиночку. Слабость красит, делает человечнее; не осуждаема мной. И с ней ты сейчас не одна. Оторвавшись от платка и взглянув на мягко улыбающегося Кадзуху заплаканными глазами, девушка застыла, вновь поджимая губы от давящих чувств. — Я… Я… — Шшш, — Кадзуха аккуратно перебил, приподнимая руку, — для начала немного успокойся, хорошо? Позволь эмоциям и чувствам выйти: ты слишком долго держала их в себе. И она… действительно разрыдалась, будто бы впервые получив разрешение на открытое проявление чувств. Лепестки лилий порхали по комнате, следуя воле прохладного сквозняка; скреблись об пол под девичьи всхлипы, постепенно превращаясь в грязную в своей истинной сути пыль. Наблюдающий Скарамучча нахмурился вновь, ловя себя на интересных, несколько неловких мыслях: её слёзы не раздражали. Они не казались наигранными и желающими привлечь внимание; не давили на совесть и жалость, не делали её бесяче бесхребетной и слабой. Они были искренними, по-красивому человечными и пробивающими на сочувствие даже его. Человек, который словно бы никогда в жизни не плакал, впервые поддаваясь всем этим чувствам; когда-то превративший своё тело в клетку. И вот, наконец, они нашли выход, разламывая прутья.Сочувствовал, даже если по-глупому ревновал, напоминая жадного до коленок хозяина котёнка.
— Я помогу тебе, — Кадзуха тихо произнёс, зная, что его точно услышат. — Всё будет хорошо.Как же сильно… Скарамучче хотелось вырвать из груди уже своё собственное дурацкое сердце.
ㅤ──────── ✦ ────────
В гостиной воцарилась долгожданная тишина, стоило двери закрыться и заглушить вежливое прощание и успевшие пробиться в комнату звуки городской суеты. Тихий выдох Кадзухи; вновь воцарившийся в доме уют, стоило им остаться наедине, и… неоднозначные мысли Скарамуччи.А как бы… поступил он на месте этого безымянного цветочника?
Смог бы простить? Смог бы понять? Как далеко могла бы зайти уже его боль и ревнос—
— Ревность - такое моментами разрушающее чувство, правда? — любимый голос выдернул Скарамуччу из мыслей, привлекая к себе внимание. Усевшись на диван совсем рядом, Кадзуха повернул голову в его сторону, заглядывая прямо в глаза с таким читаемым… любопытством? Когда он вообще успел подойти? Это же как глубоко Скарамучча задумался, чтобы взять и не заметить. — Если ты намекаешь на меня, мистер «сама проницательность», — фамильяр ворчливо начал, сбиваясь и хмурясь, стоило хозяину усмехнуться, — я щёлкну тебя по носу. Боже, моментами я ненавижу эту твою черту. — М, — лёгкая улыбка окрасила губы Кадзухи, — действительно? Действительно лишь отчасти: одновременно с тем Скарамучча так сильно её любил. Все эти чувства были так же дуальны, как и сам его хозяин-засранец. — Без чая я такие тяжёлые темы обсуждать не буду. Любовь к чаю была обоюдной. Понимающе хмыкнув, Кадзуха встал с дивана, по-джентельменски протягивая руку ещё сидящему Скарамучче. Уставившись на неё несколько непонимающе, фамильяр приподнял бровь, поражаясь: либо Кадзуха просто идиот… либо - не просто - идиот, цепляющийся за любую удобную возможность подержаться за ручки. И если второе, чёрт, в этом они были так по-дурацки похожи. Два идиота. Уложив свою ладонь в руку Кадзухи без лишних раздумий, Скарамучча поднялся сам, окончательно обесценивая жест хозяина, намеревавшегося помочь ему встать. Тихий, такой любимый смех не заставил себя долго ждать: красивый и особенный. Почувствовав, как к щекам прилило тепло, Скарамучча слегка поджал губы, резко отводя взгляд в сторону. Глубоко вдохнув, он потопал на кухню, прекрасно зная, что Кадзуха последует за ним. Открыв окно на кухне с раздражающим скрипом, Скарамучча глубоко вдохнул, почувствовав, как сладковатый аромат полевых цветов и сирени из сада тут же пробился в дом вместе с тёплым ветерком. Отдав предпочтение фруктовому чаю подстать погоде, он, встав на цыпочки, приоткрыл шкафчик, прекрасно слыша чужие тихие, почти кошачьи шаги: — Разрушающее, и правда, — Скарамучча наконец подал голос, отвечая на ранее заданный вопрос, параллельно принимаясь возиться с чаем и кружками. Не оборачиваясь, он уточнил: — Тебе какой? — Мятный, — Кадзуха тут же ответил; улыбка прекрасно слышалась в голосе. — Мм, но вместе с тем ревность - такое человечное чувство, не правда ли? Эгоистичное, собственническое… Ноготки Кадзухи аккуратно прошлись по талии Скарамуччи, вынуждая последнего застыть с чайной ложкой в руках. Приятно. Каждое, даже самое, казалось бы, робкое прикосновение хозяина оставляло после себя череду дразнящих мурашек. — Я тоже его испытываю, как бы моментами себе не лгал, — Кадзу произнёс ещё тише, укладывая голову на плечо Скарамуччи. Так близко к уже заливающемуся краской ушку; сладкая пытка, от которой фамильяру хотелось заурчать. — Чувства, любовь так уязвляет, играя на самых потаённых желаниях…Любовь. Они ведь так и не затронули, не обсудили это чувство словами. Прямо.
— Нет, — тяжело выдохнув, Скарамучча прервал, прикрывая глаза, — не сравнивай свои чувства с тем эгоистичным придурком. Придурком, который не смог принять обстоятельства и встать на сторону любимой, утопая в своей же обиде. Обрёк на проклятие ту, у которой просто не было выбора: семья диктовала свои условия, и иногда от её влияния просто невозможно сбежать. Навязанный брак, разбитое сердце цветочника, воспринявшего удар, как измену, не зная всех подробностей и обстоятельств, но… Скарамучча так глубоко задумался о природе ревности, совершенно забывая о таком ключевом и важном: он бы точно не смог обречь Кадзуху на страдания, что бы он ни сделал, как бы не провинился. Это шло вразрез с ним самим; со всеми его чувствами. А он, между прочим, был тем ещё эгоистом.А та девушка…
— Я не сравниваю, — приподняв голову, Кадзуха выдохнул рядом с покрасневшим ушком Скарамуччи, тут же сбивая его с мыслей; белокурые локоны пощекотали кожу плеч даже через тонкую ткань рубашки, — лишь затрагиваю схожесть наших чувств. И их природу.Та девушка была не виновата…
— Не отвлекайся, — тихий шёпот погрузил разум Скарамуччи в тишину, моментально скидывая с полочек мыслей всё лишнее. — Ты ведь так хотел попить чаю, — нежный поцелуй в шею, словно ещё одна пуля прямо в сердце, как и слова, ласкающие чувствительную кожу. — Мм, даже сбежал от меня ради него, нормально не поговорив… — Я отвечаю на твои дурацкие вопросы прямо сейчас, — приятное тепло прошлось по телу, уплотняясь и завязываясь в милейший бантик в районе живота; но голос Скарамуччи, на удивление, оставался спокойным и собранным. Тихий смешок, и руки Кадзухи улеглись на талию Скарамуччи более прямолинейно, так и вынуждая слегка вздрогнуть. Приблизившись к уху, он перешёл на бархатный, такой интересный в окрасах шёпот: — Почему ты ревнуешь, Скара? — прохладный ветерок, словно бы сменяя собой тёплые и мягкие губы, поглаживал кожу шеи, проходясь по ней невидимыми глазу подушечками пальцев. Магия Кадзухи, Скарамучча прекрасно понимал и чувствовал. — Я хочу понять, хочу услышать, что ты скажешь; как мне ответишь. Ну же, котёнок: я хочу знать то, что ты так старательно утаиваешь. Пройдясь по кадыку и плавно заскользив ниже, шаловливая воздушная кисть раздвинула ворот рубашки в стороны, оголяя острую линию ключиц. Каждое движение, каждое прикосновение сводило с ума, выворачивая нутро Скарамуччи наизнанку; погружало с головой в негу, в которой хотелось утонуть по собственной воле. Такая приятная и заигрывающая с теплом его тела прохлада. — Что прячешь в своих пушистых маленьких лапках… — Ммм, — Скарамучча тихонечко промурлыкал, не сдержавшись, стоило уже реальным и тёплым пальчикам пробраться под подол рубашки и бесцеремонно пройтись по коже; ноготки Кадзухи так нежно царапали, словно бы играя с его особой чувствительностью. Лис, поймавший котёнка уже окончательно. Некогда дразнящая его магия пропала, сменяясь настоящими руками хозяина. — Да, Кадзуха, — он сдался, — да я ревную. Как же Скарамучча был голоден до прикосновений и внимания; его будто бы пронизывало электрическим током, но не тем, который он способен хоть малость контролировать. Каждое прошёптанное Кадзухой слово, каждый слог, каждая буковка сводили с ума, превращая его в комочек чистейшего желания. Тихая усмешка заставила слегка вздрогнуть и навостриться всем телом, а губы - чуть поджаться. — Умница, — Кадзуха прошептал, не сдерживая довольной улыбки. Прикрыв глаза, он продолжил: — Я без ума от твоей открытости и честности, — ладонь улеглась на низ живота Скарамуччи, более не двигаясь; невинный на вид, но такой интимный и личный в своей сути жест. И сам Скарамучча прекрасно понимал, что хозяин не постесняется запустить её ниже, если того сильно захочет, и он сам не будет против. — Нет ничего прекраснее, когда книга, которую ты так мечтаешь прочесть, приоткрывается тебе сама, правда? И почему же ты ревнуешь, Скара, — поцелуй в мочку ушка вместе с мягким, но всё же просящим: — Расскажи мне.Да потому что…
— Я не хочу делиться тобой с другими, — Скарамучча прямолинейно выпалил, вынуждая Кадзуху даже замереть на секундочку. — Не хочу, чтобы кто-то смотрел на тебя так же, как та девушка. Ты такой… — он сбился, поджимая губы сильнее и опуская голову, пальцами обхватывая столешницу крепче, — красивый, удивительный и цепляющий, Архонты, задуши меня… Я сейчас, — голос стал заметно тише, отдавая таким милым смущением, — провалюсь сквозь землю. И помолчи секундочку, пожалуйста, — ладони Скарамуччи улеглись на руки Кадзухи, аккуратно обхватывая их. — Твой голос, особенно слова сейчас точно добьют меня.Удивительный во всех смыслах голос, способный очаровать, кажется, почти кого угодно.
Кадзуха, не удержавшись, по-тёплому засмеялся, обхватывая ладошки смущённого Скарамуччи своими. Уткнувшись носом в тёмно-синие локоны, он учтиво замолчал, но улыбка никак не стиралась с губ. Скарамучча, прикрыв глаза и изрядно нахмурившись, приводил свои чувства в порядок, правда… это напоминало скорее запихивание огромной кучки вещей в маленький чемоданчик. Невозможно. Тишина воцарилась на кухне: лишь щебетание птиц и заигрывание ветра с листвой деревьев в саду изредка разбавляли её. Прошло, наверное, даже больше минуты и Кадзуха, заметив это, всё-таки заговорил: — Как же мне знакомы твои чувства, — оставив мягкий поцелуй на макушке и отпустив чужие ладони, Кадзуха уложил одну руку на талию Скарамуччи. — Эгоистичные, но такие громкие, — он приподнял кисть в странном жесте, и Скарамучча тут же почувствовал прикосновение невидимых воздушных пальцев к шее, — когда ты так сильно хочешь, чтобы человек принадлежал тебе и только. И я хочу, — ладонь улеглась на шею в аккуратном, даже осторожном, но вместе с тем собственническом ключе; большой палец приподнялся, укладываясь на подбородок, — чтобы ты был моим и только. Думал лишь обо мне, показывал себя настоящим, таким нежным и чутким мне и только.Нет, такими темпами от точно не соберётся.
Опустив взгляд ниже, Скарамучча заметил, что магия повторяла движения свободной руки Кадзухи, как и когда-то ранее. Чёрт, никаких слов не хватит, чтобы описать, как сильно он сходил с ума от такого особого обращения. Собственничество в чистом виде, граничащее с аккуратностью и учтивостью. Даже трепетностью. Уложенная на подобии ошейника кисть, не давящая так, чтобы причинить дискомфорт; проявление контроля, которому Скарамучча готов был поддаться. — Это эгоистично в высшей мере, — Кадзуха продолжил, поглаживая шею фамильяра так смущающе невозмутимо. — И я самый настоящий эгоист, нет никакого смысла отрицать. Но вместе с тем… Отпустив шею, пальцы заскользили выше, касаясь слегка приоткрытых губ. Они чувствовались не просто как скопление воздуха, нет: твёрдые, словно бы самые настоящие, осязаемые. Единственное, что отличало их от ладоней самого Кадзухи - невидимость и прохлада; отсутствие того самого характерного человеческого тепла. Как же сильно хотелось приоткрыть рот, стоило им очертить линию нижней губы. Провести языком по подушечкам, ощутить эту прохладу; взять в рот поглубже, окончательно падая к чужим ногам в ответ. Показать то, что прятать уже почти что невозможно: желание. Тяжёлый выдох вырвался из груди, выражая все чувства лучше, чем десятки слов и просьб. — Это проявление моих чувств к тебе, — хитрые искорки мелькнули в глазах. — И как прекрасно, что это взаимно, правда? — магия рассеялась, и уже настоящие пальцы Кадзухи прошлись по губам Скарамуччи, оставляя на хрупком барьере самоконтроля ещё одну глубокую трещину. — Ты такой послушный сегодня, — указательный палец будто бы ненавязчиво надавил на губы, вынуждая Скарамуччу сглотнуть, — такой ручной, мило. Даже если я не слышу твоих мыслей и сердца - я вижу и чувствую это, как бы ты не прятался. Ну же, котёнок, — опустившись к ушку Скарамуччи вновь, он прошептал, не сдерживая игривой улыбки: — Поддайся и ты своим чувствам. Тебе ведь так хочется.Это невозможно. Спрятаться от Кадзухи действительно невозможно.
Если бы самоконтроль Скарамуччи имел физическое воплощение - он бы так громко захрустел, покрываясь паутинкой из трещин и сколов, после разбиваясь в мельчайшую крошку. Хрупкое и тонкое стекло, не способное выдержать даже малейшего давления со стороны Кадзухи. Взяв указательный палец хозяина в рот, Скарамучча довольно замурлыкал, игриво проходясь языком по подушечке. Не сдержавшись, он аккуратно прикусил её, прекрасно слыша, как дыхание Кадзухи сбилось. Архонты, как же давно он мечтал перейти эту черту; не устояв, Скарамучча принялся посасывать и вылизывать чужой пальчик, словно самое желанное лакомство. — Просто очаровательно, — Кадзуха как бы похвалил, не сдерживая тяжёлого, такого говорящего выдоха, принимаясь поддавать пальчиками в ответ. Неспешно и очень плавно, скользяще; вперёд-назад. — Не мог позволить тебе вылизывать мою магию вместо них, ведь мои настоящие пальцы в разы приятнее, правда? — завидев кивок, он добавил так томно. — Умница. Его пальцы сжали язычок Скарамуччи, от чего он, неловко, действительно чувствовал себя маленьким ручным котёнком. Поступательные движения возобновились вновь.Хотя, почему «чувствовал». Он им был. Всегда был.
— Как же давно я хотел прикоснуться к тебе вот так, — ладонь улеглась на внутреннюю сторону бёдер, принимаясь оглаживать, слегка царапать ноготками. Не сдержавшись и сжав кожу через брюки, Кадзуха довольно, даже по-лисьи улыбнулся, ускоряясь в движениях пальчиками. Они поблескивали под лучами пробивающегося солнышка, стоило ему почти что вынуть их, чтобы после так пошло вогнать внутрь вновь. — Смотреть на тебя со стороны все эти месяца было просто невыносимо. Такой желанный, невероятно красивый, и ведь моментами я почти терял голову… Окончательно переступив черту, Кадзуха, поднявшись выше, уложил ладонь на промежность Скарамуччи, вынуждая его чуть сбиться с вылизывания пальчиков, а после - тяжело выдохнуть. Снова смущающий в своей прямолинейности жест, ведь хозяин добрался до одного из самых уязвимых местечек, минуя любую неловкость. Он не поглаживал, не сжимал, не дразнил: ладонь лежала неподвижно, что сводило с ума лишь сильнее, так и искушая понапрашиваться на ласку, даже на малейшие поглаживания. Кадзуха этим жестом словно бы говорил: только я могу прикоснуться к тебе вот так. Только я могу уложить руку так бескомпромиссно, зная, что тебе это понравится.Сколько же голода, наверное, эти относительно сдержанные движения в себе скрывали.
— Всё моё существо так и тянуло к тебе. Каждый день, каждую минуту. И шаловливый ветерок, окончательно добивая, прильнул к коже, легко пробираясь под рубашку. Каждое прикосновение напоминало поглаживания мягкого и прохладного шёлка: щекочущего, вгоняющего в сладкую и приятную дрожь, по-особенному играя с его чувствительностью. Даже магия Кадзухи не хотела отпускать его, желая прикоснуться хотя бы капельку; согреться о жар распаленной от возбуждения кожи. Приятно. Как же чертовски приятно. Кадзуха превращал его мысли в кашу; дурманил, словно самый любимый и действенный наркотик. Чувства и чистейшая, ничем не разбавленная похоть шли рука об руку, утягивая к обрыву всё ближе и ближе. — Я так хотел, чтобы ты был моим. Стоило ветерку заскользить по линии груди, задевая затвердевшие и заметно выпирающие через ткань соски - Скарамучча вздрогнул, издавая тихий, едва слышимый скулёж, несильно прикусывая чужие пальцы. Довольная усмешка не заставила себя долго ждать, как и ещё один нежный поцелуй в макушку. Нежность и плюшевость, контрастирующая со всеми словами и оттенками голоса; контрастирующая с прямолинейными и откровеннейшими действиями. Даже обронённой в этот же момент усмешкой, чёрт возьми. Архонты, в этом был весь Кадзуха: хождение по лезвию между похотливость и плюшевостью, грубостью и нежностью - часть сути. Его неповторимый почерк. Вынув пальцы из рта Скарамуччи, Кадзуха приподнял средний и указательный, принимаясь рассматриваясь влажную кожу с неким упоением. Прерванный от вылизывания Скарамучча тяжело задышал, впиваясь изрядно затуманенным взглядом в перепачканные пальцы хозяина. Разведя пальцы в стороны на манер ножниц, Кадзуха уложил голову на его плечо вновь, рассматривая растянувшуюся между ними ниточку из слюны с лёгкой улыбкой. Скарамучча любовался вместе с ним, проклиная вторую шаловливую лапку, которая, судя по всему, смещаться не торопилась.Ох, чёрт. Кадзуха ведь точно так прекрасно чувствовал то, как сильно он возбужден.
— Какая прекрасная работа, — сложив пальцы вместе, Кадзуха поднёс их уже к своему лицу. — Даже несмотря на то, что котёнок показал мне свои зубки, — мгновение, и он слизал с них всю влагу, после совершенно невозмутимо продолжая: — Тебя это только красит. Всегда красило, разве я не говорил?Ох… Говорил. Столько раз и столько всего говорил.
Чёрт… Чёрт-чёрт-чёрт. Нет, он больше не может, это невозможно.
— Кадзу, — Скарамучча тихо произнёс, принимаясь потираться о ладонь Кадзухи, впиваясь пальцами в его же запястье. Малейшая стимуляция, от которой так хотелось сорваться на тихий скулёж. И то, как его пальцы подрагивали на фоне спокойно лежащей руки хозяина, который без капли неловкости трогал его вот так - ужасно показательно. С ним явно игрались. — Пожалуйста, не вынуждай просить прямо. Все эти прелюбопытные вопросы - лишь милое прикрытие. Кадзуха всё прекрасно понимал, видел и чувствовал, Скарамучча даже не сомневался. Все его чувства были как на ладошке, а для такого проницательного и внимательного «человека», способного углядеть большее даже через мельчайшую трещину - тем более. — Как мило, — Кадзуха принялся двигать ладонью навстречу движению бёдер Скарамуччи, вынуждая последнего закусить губу. — То есть тебе легче начать тереться вот так жалко, но не попросить о большем прямо, м? — получив в ответ лишь тяжелейший, слышимо недовольный выдох, стоило руке приостановиться, он лукаво добавил, вновь возобновляя движения. Ухмылка окрасила губы: — Прелестно. — Да, — Скарамучча ответил, опустив изрядно затуманенный взгляд, очарованно наблюдая за тем, как рука ласкала и гладила его промежность, нисколечки не сбиваясь с хоть и медленного, но всё же темпа. Наблюдал за тем, как сам же поддавал бёдрами, трясь так голодно, так жалко, Архонты, Кадзуха попал прямо точку. — Да, легче, ммм… — И всё же ты можешь в честность и прямолинейность, — опустив освободившуюся после игр со ртом Скарамуччи руку, Кадзуха, остановив поглаживания, обхватил пальцами его подбородок, аккуратным движением вынуждая повернуть голову и посмотреть на себя. Тёмный в самом красивейшем понимании алый впился в затуманенную синеву, мгновенно приковывая всё внимание к себе; мягкий голос, совершенно не подходящий этому оттенку, добавил, вновь укладывая пальчик на чуть распухшие после вылизывания губы: — Мне нужно больше, Скарамучча.Как по-хорошему строго. О, чёрт. Скарамучча сбился с дыхания вновь.
Он впервые видел Кадзуху таким: глаза, которые всегда очаровывали своей потусторонностью, особым теплом, улыбаясь каждому гостю, прямо сейчас поглощали, буквально поедали, вытворяя с ним что-то явно пошлое где-то там, на самом дне; зеркаля мысли и желания, прячущиеся глубоко-глубоко внутри. Мягкий, несомненно, но вместе с тем такой… изголодавшийся; завораживающий выражением своих похотливых чувств. Всё то, что Скарамучча видел ранее, стоило Кадзухе свести разговор к неловкому флирту; стоило ему немного оголиться чувствами, сорваться на прикосновения… всё это меркло на фоне того, что он видел прямо сейчас. Так чертовски близко. Без возможности и даже малейшего желания сбежать. — Скажи же мне то, что я так хочу услышать, — Кадзуха произнёс почти на грани шёпота, не отводя взгляда от глаз Скарамуччи. Мягкая просьба, совершенно не вяжущаяся со всем происходящим. Дымка неспешно застилала алый, и фамильяр, словно мотылёк, так и тянулся к нему, рискуя окончательно сгореть дотла. — Ты ведь такой послушный, такой покладистый за всеми этими слоями льда. Искренний и нежный, — ноготки огладили подбородок, с лёгкостью провоцируя новую волну мурашек. — Я знаю.Чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт. Как же хочется. Как же все эти чувства кружили голову; как же сильно его «я» молило о большем.
— Я… Скарамучча тут же запнулся. Как же тяжело сказать «всё это» прямо. Слова застревали в горле, зудя и царапая; как же неловко. Признаться любимому человеку в том, как сильно ты его хочешь, как нуждаешься в нём, когда вас разделяла такая глубокая пропасть. Признаться еще и впервые. А ведь беспринципная прямолинейность всегда была его достоинством и проклятием одновременно. Архонты, да что с ним не так; хотелось выдать себе хорошую оплеуху. Ему хотелось большего. Нет, неправильно: ему это нужно. Кадзуха так сильно нужен, так желанен, так необходим, так почему же тогда… эти дурацкие буквы не складывались в слова. Лёгкая улыбка окрасила губы Кадзухи, как назло лишь добивая. Алые глаза слегка блеснули: искорки любопытства и интереса смешались с таким смущающим и терпеливым ожиданием. Пальцы продолжали очерчивать линию подбородка, не позволяя Скарамучче сбежать, даже маломальски отвернуть голову. На каком же коротком ментальном поводке его держали, и ему это нравилось.Лис, наслаждающийся тем, что котёнок наконец угодил в его лапы.
— Ты? — Прикоснись ко мне, — прикрыв глаза, Скарамучча ответил, нагло сбегая от чужого взгляда. От смущения кончики волос слегка заискрились, от чего Кадзуха, не сдержавшись, усмехнулся. — Я нуждаюсь в тебе, пожалуйста. Я так много… Думал о тебе во всех возможных смыслах. Так хотел большего, чёрт, да я каждый день пялился на тебя, как последний придурок, мечтая, чтобы ты хотя бы просто коснулся меня, — он поджал губы; плотину из чувств окончательно прорвало. — Хотя бы немного, понимаешь? Погладил по голове или щекам, коснулся пальцев, обнял, поцеловал, уложил руку так же нагло, как и сейчас; как последний засранец, коим ты и являешься… Я, чёрт возьми, так сильно нуждаюсь именно в тебе, Кадзуха. Только в тебе. Заминка и глубокий выдох. Тихий смешок, а после пьяняще-томное прямо на ушко: — Как же очаровательно, умница. Какой хороший котёнок, какой искренний малыш, — прикусив мочку, Кадзуха почти промурлыкал. Пусть Скарамучча и «спрятался» - хозяин каждый раз находил кротчайший путь к его умирающему сердцу, минуя любые преграды. Улыбка так и слышалась в голосе: — Как же долго я этого ждал, Скара. Всех этих слов и откровений, твоих истинных чувств, тебя. Притянув Скарамуччу за подбородок к себе капельку ближе, Кадзуха впился в его губы; улыбка снова совсем не хотела стираться. Никакой робкости или неловкости: он сразу же углубил поцелуй, обвивая талию фамильяра уже сместившимися руками, прижимая к себе как можно ближе. Голодный, полный чувств, страсти поцелуй: Кадзуха почти что кушал его, каким-то образом умудряясь не сводить всё к животной похоти или излишней вульгарности. Запутал в своей паутине, но лишь ради того, чтобы полюбоваться и насладиться, и Скарамучча был бы последним дураком, если бы не ответил, не поддался, всецело позволяя себя опутать. Глубоко; так пьяняще, хотелось бессознательно раствориться.Вкусный…
Ты такой вкусный. Хочу тебя. Как же сильно я хочу тебя; ты сводишь меня с ума, кружишь голову, пьянишь и очаровываешь… Вкусный, такой невыразимо вкусный.
Любимый голос заговорил в голове, дополняя собой весь этот туман из любви и похоти. Красивый, такой чистый, и лишь от одного его звучания Скарамучче хотелось замурлыкать; словно бы его погладили там, где никто другой никогда бы не смог.Нет, вовсе не словно.
— Я тоже, — оторвавшись от губ, Скарамучча выдал с лёгкой одышкой, — тоже хочу тебя, чёрт, — как же прекрасно он чувствовал характерную твёрдость, упирающуюся в его ягодицы так плотно, позволяя прекрасно прочувствовать это пошлое тепло. Не сдержавшись, он вжался в неё, вынуждая Кадзуху довольно выдохнуть, почти что проурчать. Разморенно, но вместе с тем ворчливо Скарамучча произнёс, стараясь унять ноющее желание потереться: — Обязательно было… доводить меня настолько? — Ты услышал? Ох… Господи, я думаю слишком громко, мм, — слегка сбившись, Кадзуха поддал бёдрами, вынуждая выдохнуть уже Скарамуччу. Как же хорошо он чувствовал то, как сильно хозяин хочет его; это так сладко сводило с ума. Рука Кадзухи улеглась на упругое и такое аппетитное бедро, сдавливая его в жадном порыве, — и плохо контролирую себя, мне жаль. Я нарушил… — Нет, — Скарамучча тут же перебил. — Забудь о нашей договорённости, говори со мной вот так, если захочется, — он закусил губу, стоило второй руке Кадзухи пройтись по пряжке ремня. Хозяин хоть и извинялся, но похотливому порыву не сопротивлялся, всецело соответствуя своей дуальности, распуская руки так бескомпромиссно. — Я хочу тебя слышать, мне это чертовски нравится. — И как я могу тебе отказать? — не желая отпускать бедро Скарамуччи, Кадзуха щёлкнул пальцами свободной руки, и ремень послушно выскользнул из шлёвки сам. Пальчики продолжили очерчивать и мять кожу, словно бы не в силах оторваться. — Особенно когда ты так прямолинейно и мило просишь. Знаешь, это игра на моих самых потаённых слабостях, — стоило мешающей преграде «исчезнуть», Кадзуха тут же запустил свободную руку в брюки Скарамуччи, продолжая так спокойно, даже улыбчиво. Белокурый лис, самый настоящий засранец: — На неспособности отказать тебе. Ммм, Скара, — он довольно заурчал, стоило шаловливым пальчиками пройтись по ткани нижнего белья, — ты такой мокрый. Как же сильно ты натёк, очаровательно: голодный шаловливый котёнок, — Кадзуха коснулся мокрого пятнышка, принимаясь потирать его указательным пальцем, стимулируя изрядно измученного негой и желанием Скарамуччу; поглаживая головку через тонкую и влажную ткань. — Хочешь, я накормлю тебя? Скарамучча снова застыл, пытаясь по-хорошему переварить слова Кадзухи. Накормить? Как же пошло и прямолинейно, но да, да-да-да, ему это так сильно нужно. Сказать, что он упал к ногам любимого - совершенно ничего не сказать. Он примет любое предложение, любую просьбу и приказ; голова была так приятно пуста. — Пожалуйста. — Какой послушный мальчик, — убрав руки и сделав шаг назад, Кадзуха слегка наклонил голову вбок, окидывая обернувшегося Скарамуччу заинтересованным взглядом. — Который, я уверен, прекрасно знает, что делать дальше, не правда ли? Впрочем, как и я. Ну же, иди ко мне, — он похлопал по своему же бедру, как бы подзывая поближе. Послушно подойдя к Кадзухе, Скарамучча тут же уселся на коленки, вынуждая алые глаза довольно блеснуть, а уголки губ приподняться в такой довольной улыбке. — Да, просто прекрасно знает, какая прелесть, — рука Кадзухи улеглась на макушку Скарамуччи, принимаясь поглаживать: аккуратно и трепетно, словно самое дорогое сокровище. Озорной ветерок пощекотал ключицы, и фамильяр, не сдержавшись, вжался щекой в чужое бедро. — А я ведь попросил просто подойти, разве нет?Ой.
Промолчав и смущённо нахмурившись, Скарамучча таял от внезапной ласки, вжимаясь в ладонь Кадзухи. Его гладили. Хозяин его гладил. Хорошо, безумно тепло и приятно; сердце билось так учащённо от любви и счастья. Никакое возбуждение и голод не могли перебить этих чувств. Каким же он, всё-таки, был ручным.С Кадзухой и только. Кого-либо другого он бы никогда к себе не подпустил столь близко.
— Твоя жадность и послушание, конечно, умиляют, но ты сбежал от моих рук, — Кадзуха продолжил, принимаясь перебирать тёмно-синие локоны, позволяя им соскальзывать с пальцев. Шелковистые, такие мягкие; его взгляд тут же потеплел, заметно заплюшился. — А я так хотел ещё немного насладиться тобой, твои бёдра такие… — У тебя ещё, очевидно, будет возможность, — Скарамучча перебил, хмурясь от смущения сильнее. Такое сильное желание в свою сторону льстило, грело, и, очевидно, чертовски изводило. — Безусловно, — мягко усмехнувшись, Кадзуха приостановил поглаживания. И только-только Скарамучча собирался приподнять голову, чтобы понять, что его так внезапно сбило - его тело окатила сладкая дрожь. — Будет.О боже.
Прохладные пальчики намеренно дразняще заскользили по тазовым костям, легко пробираясь под ткань предусмотрительно расстёгнутых Кадзухой брюк. Скарамучча даже не нужно поднимать голову, чтобы убедиться, он и так понимал всё просто прекрасно: свободная рука Кадзухи трогала его, пусть и не напрямую, но… — Помнишь мои слова? Моя магия, ветер и воздух невыразимо сильно любят тебя, — любимый голос ласкал слух своим сладким тоном. — Вся моя суть так и тянется к тебе, находя сотни способов прикоснуться: выразить все свои чувства, всю нужду и потребность, — невидимая, прекрасно осязаемая ладонь скользила ниже, укладываясь на бедро так показательно, следуя словам и озвученным желаниям хозяина. Разница температур убивала, но по-хорошему, напоминая игру со льдом. — Показать, как сильно ты желанен, как невыразимо любим. Не став задерживаться, ладонь сместилась, и ткань брюк прекрасно очерчивала и облегала её форму; каждый пальчик, каждую костяшку. Стоило ей только приблизиться, почти коснуться безумно влажной головки, Скарамучча застыл, на секундочку переставая дышать: тугой узелок внизу живота будто бы подрагивал в предвкушении. — Потому я всегда могу приласкать тебя, — и ладонь, в подтверждении слов, улеглась на член Скарамуччи, принимаясь неспешно поглаживать его, даря долгожданную ласку; большой палец улёгся на головку, обжигая своей прохладой. — Мм, как бы мне хотелось запачкать именно свои пальцы прямо сейчас, какое упущение, — остаточная собранность Скарамуччи таяла с каждым новым движением. Довольные постанывания так красиво говорили за него, но Кадзуха всё равно уточнил: — Тебе приятно? Опустив голову, Скарамучча, не сдержавшись, сглотнул. Как же это… пошло. И чертовски вкусно. Бугорок от ладони, скользящий вверх-вниз под тканью брюк. Влага, размазавшаяся по невидимой кисти, пачкавшая его ещё сильнее, усугубляя весь этот беспорядок; тихий и довольный скулёж, который он просто не мог сдержать вместе с таким довольным: — Да, — тяжёлый выдох, — это так… странно, но чертовски приятно. — Но мои настоящие руки всё равно были бы лучше, верно?Дурак.
— Верно, но я… рад даже этому, — Скарамучча произнёс относительно сдержанно даже несмотря на то, что изнутри просто трещал по швам. Хозяин так мило пытался разговорить его; стоило ему признаться, как ветерок тут же прильнул к щекам, гладя так ласково и нежно. Кадзуха был, очевидно, невероятно доволен искренностью. — Не останавливайся. — Как я могу? — Кадзуха, не сдержавшись, по-тёплому усмехнулся вновь. — Мы только начали, Скара, и так просто я тебя не отпущу. Не сейчас. Влажные пальчики, следуя словам, расслабились, а после заскользили ниже, прямо к… — Ммм, — почти что промурлыкав, Скарамучча вжался в бедро хозяина сильнее, слегка изгибаясь в спине, стоило влажным и прохладным пальчикам пройтись вдоль дырочки, принимаясь потирать и поглаживать её. Разморенность, дымка похоти, чувство явного голода до ласки и внимания превращали его в самого послушного мальчика на свете, от чего, вероятно, будущий «он» будет умирать так сильно, не в силах перебороть смущение. Но отрицать глупо: оба получали невероятнейшее удовольствие от происходящего, сгорая дотла в чувствах друг к другу, чтобы после воскреснуть снова. — Кадзу. — Да, мой хороший, вот так, — похвала и умиление слышались в голосе Кадзухи, скрашивая его томно-сладкий тон. — Как же я люблю, как моё имя звучит из твоих губ, особенно в этом милейшем сокращении. Как красиво ты выговариваешь каждую буковку, особенно на выдохах, — пальчики не приостанавливались ни на секунду, не давая даже малейшей поблажки. Скарамучча слушал каждое слово с упоением, слегка поддавая бёдрами навстречу пальчиками, потираясь о них в ответ. Ещё немного, и он вот-вот дойдёт до ручки. Чувства и возбуждение в одном флаконе - страшная смесь. Даже голос такого, казалось бы, спокойного и собранного Кадзухи переполнялся слышимым голодом, моментами срываясь на тяжёлые выдохи, и как же хорошо, что Скарамучча не видел его лица, в особенности глаз прямо сейчас, иначе бы всё точно пошло по… — Ну же, произнеси его ещё раз.Приказ. Мягкий, но приказ.
Мысли тут же погрузились в тишину.
— Кадзу, — Скарамучча тут же произнёс. — Кадзу, Кадзуха, боже, я…«Я так сильно люблю тебя».
Треск и так до безобразия хрупкого льда, означающий только одно: нетерпение и желание хоть как-нибудь насытиться, утолить голод хоть капельку, окончательно вышедшие из-под контроля. Всё нутро так и вторило, как некую мантру: «хочу». Стоило магическим пальчикам Кадзухи приостановиться на мгновение, а после только-только возобновить поглаживания вновь, проходясь подушечками по дырочке - Скарамучча, прижав свободную ладонь ко рту, немного насадился на них, поддав бёдрами в нужном направлении. Не самый удобный угол, но это было совершенно неважно. Не проронив и слова, не выдав и комментария, Кадзуха застопорился, приостанавливая всякие движения. Сложенные вместе пальцы застыли в воздухе, а его чуткий слух ловил каждый выдох, каждое поскуливание и мычание с любимых губ. Если бы только Скарамучча увидел, как пошлая дымка окончательно поглотила алые солнышки, придавая его взгляду особый, способный пробить на мгновенную дрожь оттенок; если бы увидел, как лёгкая, но такая лисья ухмылка расплылась на любимых губах……Понял бы, что метафоричный лёд треснул и разбился не только в его голове.
— Да, Скара, мы действительно окончательно потеряны, — блаженно прикрыв глаза, он улыбнулся, плавным движением приподнимая пальцы в воздухе вверх, слегка меняя их угол и положение. — Бесповоротно и, кажется, уже навсегда. Скарамучча закусил губу и тихонечко застонал, прекрасно чувствуя, как пальцы хозяина проникли внутрь, так сладко заполняя его. Словно награда, которую он так сильно ждал. Непривычно, туго, но вместе с тем так хорошо; то, что ему было просто необходимо всё это время. Одетый, но вместе с тем достаточно оголённый, чтобы Кадзуха прикоснулся к нему, играясь так, как ему хочется; достаточно оголённый, чтобы он прикоснулся к нему там, где никто более не мог, выдерживая всё в крайней степени пошлости. Скарамучче нравилось быть таким открытым, нравилось, что хозяин мог прикоснуться к нему вот так где и когда угодно: что своим голосом, минуя любые преграды; что руками, которые так легко ласкали его сквозь слои одежды. Приятно. Приятно во всех смыслах. Не сдержавшись, Скарамучча задвигал бёдрами вперёд-назад, потираясь о пол, пробивая Кадзуху на ещё одну довольную и такую голодную ухмылку. Малейшее чувство заполненности уже сводило с ума, но ему нужно больше. — Ох, вау, как вкусно. Какая прелестная крайность, — Кадзуха, наконец, заговорил, тяжело выдыхая от представленной взору картины, внимательно следя за тем, как бёдра Скарамуччи подрагивали, приподнимаясь и опускаясь, когда он насаживался на его пальцы сам с особым вожделением; тяжело выстанывая, стоило ему насадиться на них до основания, слегка застывая и будто бы распробывая это чувство заполненности. Чуть сместившись, он вжимался в твёрдый член Кадзухи через ткань щечкой, сдерживая желания насаживаться в уже каком-то голодно-примитивном порыве. — Какой жадный котёнок, позволь тебе немного помочь. Скарамучча вздрогнул, чувствуя, как эта прохлада принялась входить в его дырочку глубже, уже самостоятельно имея его в томно-размеренном темпе, сводя с ума. Закусив губу, он прикрыл глаза, сгорая от приятной, чуть парализующей всё его тело неги; пальцы входили неспешно, но так глубоко, с лёгкостью вырывая из груди сладкие стоны и тихое: «ещё» вперемешку с любимым именем. — Кс-кс-кс, — Кадзуха игриво подозвал, резко останавливаясь. Скарамучча, тяжело дыша, поднял на него взгляд, моментально сбиваясь с и так неровного дыхания: радужки хозяина чуть сияли, прожигая и гипнотизируя, но чувства, таящаяся в них, пробирали ещё больше; окрас желания, пошлости и нужды, который он никогда ранее не видел, подчёркивая это для себя вновь. Его пожирали глазами, а лёгкая ухмылка, украшающая губы, лишь добивала, так и говоря: «мы только начали». Скарамучча таял от одного лишь взгляда, чувствуя себя безумно уязвимым, открытым, жаждущим, цепляясь за последние крохи самообладания, но… в глаза бросились пальцы. Приподнятые средний и указательные пальцы, сложенные вместе. — Ну же, Скарамучча, — Кадзуха, заметив чужое внимание, резко двинул пальцами в воздухе вверх, с довольным прищуром вслушиваясь в удивлённый и громкий мелодичный стон, сорвавшийся с губ фамильяра. Лёгкая усмешка и тихий, пробирающий своими медовыми нотками голос: — Не заставляй своего хозяина ждать, — он развёл пальцы в стороны прямо у Скарамуччи на глазах, и последний прекрасно чувствовал, как пальцы внутри зеркалили каждое его движение в унисон; но спустя пару секунд чувство заполненности внезапно исчезло. — Ведь я тоже ужасно жаден и ты даже не представляешь, как сильно голоден.До тебя.
Тихий обжигающий шёпот послышался в голове, сводя с ума окончательно. Будто Кадзуза прошёлся ноготками по его нутру, душе, что была недоступна, совершенно не падка на, пусть и сильные, но физические чувства, это невыносимое возбуждение. Но Кадзуха знал, за какую ниточку потянуть, чтобы он полностью обнажился, подчинился и возжелал его каждой частичкой своего существа. И Скарамучча понимал, чего от него ждут, он хотел дать ему именно это, принимаясь расстегивать пуговичку чужих брюк.Как же он хотел этого сам, изводясь от желания взять его в рот поскорее.
Достав член Кадзухи из-под всей этой мешающей ткани, Скарамучча тяжело выдохнул, сглатывая. Голоден, как же он голоден. Язык прошёлся по влажной головке, с особым вниманием слизывая весь собравшийся предэякулят; тихое и довольное мурлыканье сорвалось с губ, стоило ему наконец добраться до желанной вкусности. Не сдержавшись и не желая растягивать столь желанную трапезу, он взял в рот головку, принимаясь тщательно её вылизывать и заглатывать, насаживаясь ртом поглубже. Такой твёрдый и горячий, Кадзуха… Кадзуха-Кадзуха-Кадзуха. — Ммм, хороший мальчик, — Кадзуха запустил ранее колдующую руку в тёмно-синие локоны, тяжело выдыхая, с большим удовольствием рассматривая, как Скарамучча брал его всё глубже и глубже, уже прикрыв глаза. Картина, которой он мог бы наслаждаться вечность; довольная в ответ на такую показательную жадность улыбка окрасила губы. — Ты тоже так голоден? Как очаровательно. Хах, да, умница, — тёплый ротик и старательный язычок Скарамуччи сводили с ума в ответ, превращая его голос в нечто тягучее, пронизывающее своей пошлостью. Ещё одна ухмылка, и он принялся неспешно поддавать бёдрами навстречу, наслаждаясь моментально полившимися из Скарамуччи стонами; дрожащие пальцы впились в ткань брюк. — Вот так. Возьми его поглубже, я ведь знаю, как тебе хочется.Знаю, как ты голоден до меня, как хочешь большего. И я дам тебе абсолютно всё. Чувствую каждое твоё желание.
— О боже, Кадзуха… Дрожь снова пробежалась по телу: этот голос, это чувство близости было сильнее и ярче любого шёпота на ушко. Липкое и тёплое, превращающее его разум в кашу, щекоча самые чувствительные струнки души. Томные тона любимого человека, разливающиеся внутри, обволакивая каждую клеточку…Твою потребность во мне, которую я готов утолить. Ну же, посмотри на меня.
В дополнении к своим «словам» Кадзуха остановился, резко вынимая член из любимого ротика. Скарамучча сразу же вжался в него щекой, хмурясь и пытаясь слегка отдышаться; он был сильно недоволен тем, что его вот так грубо прервали. Подняв затуманенный, покрытый пеленой похоти и желания взгляд на хозяина, он моментально почувствовал пробившуюся от установленного вновь зрительного контакта дрожь, причём какого: тяжёлого, сквозящего страстью и нотками нетерпения; оба пожирали друг друга взглядами, высказывая столько чувств, столько эмоций, что на их описание никогда не хватило бы слов. Скарамучче, в противопоставление Кадзхухе, совсем не хотелось выходить на этот пресловутый язык слов; но каждая реплика, каждый тяжёлый выдох хозяина там метко бил его удовольствием и негой, разливающейся внизу живота, завязываясь в тугой узел. В случае Кадзухи Скарамучча искренне не хотел, чтобы он замолкал: это выворачивало его наизнанку в самом наипрекраснейшем смысле. Слегка наклонившись, Кадзуха вытер дорожку слюны с подбородка фамильяра подушечкой большого пальца. Не останавливаясь в поглаживаниях, он тяжело выдохнул, чувствуя, как Скарамучча потёрся о его член, выражая лёгкое нетерпение, хмурясь сильнее. Ветерок пощекотал его разгорячённую кожу, вновь так игриво проникая под рубашку и проходясь по чувствительным бусинкам сосков; даже если Кадзуха отвлёкся, даже если сбился от соблазна, его стихия - никогда. Все чувства, все эмоции и желания, которые маг не мог выразить, искали своё выражение в ветре. — Какой прекрасный признак твоей старательности, — Кадзуха тихонечко проурчал, с большим удовольствием слизывая жидкость с пальцев, добивая наблюдающего за ним Скарамуччу сильнее. — Как я могу не наградить тебя, м? — его пальцы вновь приподнялись вверх и Скарамучча моментально застыл, предвкушая и следя за тем, как медленно Кадзуха «вводил» их в воздухе, с умиротворённой улыбкой поглядывая на внимательно наблюдающими за ними фамильяром. Скарамучча закусил губу, прекрасно чувствуя, как в него проникают вновь, причём так же мучительно медленно, как и в реальном движении хозяина. Тихий смешок и лёгкая улыбка. — Я даже не чувствуя могу представить, как сильно ты сейчас сжимаешься. Могу представить, какой ты тугой; как тяжело принимаешь их, только и желая, чтобы я хорошенько отымел тебя прямо сейчас. Твоя жадность отпечатывается на твоих глазах, Скарамучча, и как же вкусно вкушать каждый её окрас. — Какой же ты… Кадзуха резко дёрнул пальцами вверх, выбивая из Скарамуччи громкий и довольный стон со всё такой же лёгкой улыбкой, как назло ударяя в его самое чувствительное местечко, обнаруживая его почти моментально. — Ммм, как красиво, — он довольно прикрыл глаза, принимаясь двигать пальцами быстрее, уже глубокими, но плавными движениями задевая чувствительный комочек нервов внутри из раза в раз, наслаждаясь каждым издаваемыми Скарамуччей звуком: каждым громким стоном, каждым поскуливанием и мольбой. Буквально выбивая их, не замедляясь ни на секундочку. Тихое хлюпанье разлилось по комнате, возводя всю эту пошлость в абсолют. — К-Кадзу… — Как же красиво ты стонешь моё имя, не устану повторять. Люблю. Скарамучча чувствовал, как его переполняет изнутри, как он ходит по лезвию ножа, вот-вот готовясь упасть в пучину уже бессознательного удовольствия. В объятия Кадзухи, понимающего и чувствующего его, как музыкальный инструмент, которым владел столь виртуозно. Пальцы на ногах крепко-крепко сжались, а бёдра дрожали, слегка поддаваясь чужим движениям, ещё немного, ещё чуть-чуть и он… Вновь резко замедлившись, Кадзуха наклонил голову набок, показательно вынимая пальцы почти что полностью; хитрая полуулыбка вернулась. Туманная, почти что треснутая, словно хрупкая корочка льда, синева смотрела на него снова так нахмуренно, вот-вот готовясь сорваться на ругательства, пробивая Кадзуху на уже нежный смешок. — А теперь давай вернёмся к нашей прошлой «игре», мой хороший, — запустив руку в волосы, он посмотрел на Скарамуччу. — Возьми его поглубже, будь хорошим мальчиком, и я с удовольствием приласкаю тебя. Я вижу, как тебе нравятся мои пальцы, ох, пусть даже их подобие, но разве мы оба не хотели бы большего? Наконец получив разрешение, Скарамучча, даже не мешкаясь, заглотил член хозяина вновь. Тяжело выдохнув, Кадзуха довольно прикрыл глаза, наслаждаясь вновь возобновившимся пошлым причмокиванием, которое так приятно ласкало слух. — Да, — Кадзуха довольно промурлыкал, укладывая руку на плавно двигающуюся вперёд-назад макушку. — Умница, — не сдержавшись, он закусил губу, стоило Скарамучче взять поглубже. — У тебя так прекрасно получается, да, — он повторил вновь, сбиваясь с дыхания, — вот так. И, как Кадзуха и обещал, пальчики вновь проникли внутрь, даря чувство желанной заполненности, но… Скарамучче мало. Мало пальцев. Ему нужно больше. И он прекрасно понимал и чувствовал: Кадзухе тоже. Противоречиво, но вместе с нетерпением ему хотелось доставить хозяину как можно больше удовольствия, отодвигая собственные чувства и желания: каждый его тяжёлый выдох отзывался внизу живота, каждая похвала выворачивала наизнанку, превращая тело самого Скарамуччи во что-то сладостно желеобразное. Это было хоть и самой сладкой, но всё же пыткой. — Тебе вкусно, м? Я так давно хотел накормить тебя вот так.Вкусно. Чертовски вкусно.
И он, следуя своим мыслям, вылизывал член Кадзухи, словно самую настоящую вкусность. Тщательно, старательно, работая языком с тихим причмокиванием. И только-только он хотел заглотить его как можно глубже, желательно до основания, Кадзуха остановил его. — Шшш, — наклонившись пониже, Кадзуха, притянув к себе Скарамуччу за подбородок поближе, слизал с его губ остатки собственной же смазки вперемешку со слюной, слегка облизываясь. Томный алый впился в тающую синеву, находясь от неё всего в парочке сантиметров. Скарамучча чувствовал, как белокурые прядки щекочут кожу, как бы льня к ней. Мягкие, пахнувшие свежестью и словно бы отдающие лёгкой прохладой. — Ты прекрасно постарался.И эта... явная любовь Кадзухи к «слизыванию» его точно когда-нибудь убьёт.
— Но я… — У тебя ещё, очевидно, будет возможность, Скара, — Кадзуха передразнил, припоминая Скарамучче его недавнюю фразу. — Да и разве тебе самому не хочется сделать шажок дальше? Иди ко мне, хвостик, у тебя могут заболеть колени от долгого сидения на полу.Дальше?
Конечно хочётся, ну что за глупые вопросы.
Принимаясь подниматься, Скарамучча заметил, как хозяин учтиво протянул ему руку. Схватившись за неё, он почувствовал, как воздух уверенным толчком помог ему подняться, аккуратно давя на спину и предоставляя некую опору. Ох, чувство дежавю. Ну каков джентльмен.Кадзуха, вытянув руки, поманил Скарамуччу к себе, невинно улыбаясь. Ну какая плюшка, так он и поверил.
Но в чужие ручки послушно пошёл, прекрасно понимая и зная, что это самая настоящая ловушка.
Довольно усмехнувшись и усадив Скарамуччу на обеденный стол, Кадзуха устроился между его слегка разведённых ног, впиваясь в тёмно-синие глаза сверху-вниз, моментально приковывая к себе всё его внимание. Вся плюшевость и невинность тут же улетучились: взгляд так и отображал очевидное нетерпение, нужду, но спокойствие и собранность в каждом движении до этого по-хорошему поражали: самоконтроль хозяина поражал. Мгновение, и Кадзуха принялся расстегивать его и так сидящую небрежно (после чьих-то игр, очевидно) рубашку: неспешно, последовательно, словно самое желанное лакомство, которое требовало аккуратного и трепетного обращения. Никакой магии, которой он мог бы облегчить задачу; лишь принципиальное желание раздеть Скарамуччу своими собственными руками. Пуговичка за пуговичкой, и взгляд Кадзухи переполнялся обжигающим удовлетворением. Брюки и всё, что могло хоть капельку помешать процессу он тоже снял: терпеливо и осторожно, что правда не могло не удивлять. — Ты такой красивый, такой невероятный, утончённый. Приковывающий и искушающий, моя сильнейшая слабость и уязвимость, — сдвинув ткань рубашки с плеча в сторону за воротник, Кадзуха уткнулся в обнажённую кожу, тяжело выдыхая. — Ты хоть представляешь…Скарамучча закусил губу и прикрыл глаза, слушая каждое слово так внимательно.
— Как долго я об этом мечтал? — опустившись к ключице, он поцеловал её, не сдерживая ещё одного, очевидно голодного выдоха. — Как много думал о большем, видя тебя каждый раз, не имея права даже коснуться. Судьба, нет, наша связь так интересна, как бы я от неё не прятался. Все дороги всегда вели к одному: ты создан, чтобы быть моим, — Кадзуха прошептал прямо в кожу, заулыбавшись, стоило Скарамучче сбиться с дыхания и задрожать, — обходя все правила и установки. И я сделаю тебя своим даже больше, чем когда-либо.«Сделаю своим. Ты создан, чтобы быть моим», — разум Скарамуччи зациклил.
— Раздвинь для меня ножки пошире, — приподнявшись, Кадзуха тихо произнёс в любимое ушко, укладывая руку на уже оголённую талию, слегка сдавливая кожу пальцами. Архонты, эти блещущие довольством губы - Скарамучче не нужно было видеть, чтобы понять - хотелось вылизать, поцеловать; вкусить эту хитрость, хорошенько распробовать её вкус. — Пожалуйста. Кто вообще говорит «пожалуйста» после всех этих похотливых слов и фразочек? Что за лисья плюшевость и учтивость? О боже, ну почему Скарамучча находил это безумно милым. Раздвинув ноги пошире, всецело следуя просьбе, он приоткрыл глаза, прекрасно понимая и радуясь, к чему всё идёт. — Да, такой прелестный в сторону своего хозяина жест, — он огладил ногу по внутренней части бедра, вжимаясь твёрдым членом в член Скарамуччи, вынуждая последнего тихонечко выскулить. — Правильный. Надавив ладонью на его живот, как бы молча прося улечься на спину, Кадзуха довольно улыбнулся, стоило Скарамучче послушаться вновь. Взгляд голодных алых солнышек заскользил по каждому изгибу, каждой детали, стараясь зацепиться за всё, за что мог. Распахнутая в стороны белоснежная рубашка ничего более не могла спрятать от его лукаво взора. — Думаю, наша игра с пальчиками принесла свои плоды, только вот, — Кадзуха немного нахмурился, вынуждая тяжело дышащего и покрасневшего от предвкушения Скарамуччу приподнять бровь. Нечитаемо ему улыбнувшись, Кадзуха поспешил ответить: — Твоей смазки будет недостаточно, хоть и натёк ты, ммм, — опустив взгляд, он довольно прищурился, — невероятно сильно. Какая же прекрасная проверка моего терпения, но у меня его предостаточно, — Кадзуха прикрыл глаза, закусывая губу. — Но всё же лучше не знать, как громко вопят мои мысли прямо сейчас. — Вопят? — Я хочу отыметь тебя как можно скорее, — не открывая глаз, Кадзуха заговорил так прямолинейно. — До сбивчивых стонов, переходящих в твой прелестный, безумно милый и жалкий скулёж, когда у тебя совсем нет на них сил. Приручить, выбить из головы всё лишнее, оставляя себя и только; завладеть каждой частичкой, каждым уголком твоего разума. Насладиться тем, как ты старательно принимаешь меня, становясь всецело ручным, — приоткрыв глаза, он впился в следящие глаза Скарамуччи, моментально хватая в свои цепкие лапы. — Но я так сильно люблю тебя. Моему эгоизму никогда не перебить этого чистейшего чувства, какой бы величины голод я не испытывал.Звонкий щелчок пальцами.
Стеклянный бутылёк плавно запарил воздухе, материализуясь... из ниоткуда?
— Что это? — Скарамучча прищурился, переводя взгляд на Кадзуху. — Откуда? Только не говори мне, что... — Это смазка, Скарамучча, — он тут же ответил, взяв её в руки. Открыв её, он умиротворённо налил прозрачную, выглядящую густой жидкость на пальцы, растирая её между подушечек. — И самое забавное то, — он перевёл взгляд на Скарамуччу, улыбаясь самыми уголками губ, — что я не могу создать то, чего нет в ближайшей доступности, — влажные и прохладные пальчики принялись поглаживать дырочку Скарамуччи, голос томно понизился. — Понимаешь, что я имею в виду?О боже. Понимает. Это значит, что она была дома.
Средний и указательный пальцы Кадзухи принялись иметь его в медленном, но уверенном темпе, скользя внутрь до самой последней фаланги. И Скарамучча чувствовал, каким мокрым становился; причём не только из-за обилия используемой Кадзухой смазки. Из-за перевозбуждения и измождённости он тёк сам, прекрасно чувствуя, как предэякулят капал прямо на кожу подрагивающего живота. — Господи, я никогда к этому не привыкну, — Скарамучча смущённо прикрыл лицо рукой, изрядно хмурясь. Влажные пальчики хозяина выскользнули из него одним плавным движением с таким тихим, но пошлым хлюпаньем, оставляя после себя неприятное чувство опустошённости. Смазка медленно потекла с дырочки вниз, собираясь вместе, начиная капать на пол. — Сомневаюсь, — Кадзуха усмехнулся, прижимаясь членом к влажному входу. Раздвинув ножки Скарамуччи пошире уже самостоятельно, укладывая руки на бёдра, он совсем слегка вошёл внутрь одним аккуратным и точным движением. Сбившись с некогда ровного дыхания, он произнёс, сдерживая так рвущееся из горло довольное урчание: — Какой же ты тугой, как вкусно. Будь умницей, малыш, — он нежно прошептал, входя капельку глубже, после останавливаясь, заботливо давая привыкнуть. Его взгляд не отрывался от Скарамуччи, ловя каждую эмоцию, каждую заминку и перемену, — прими его полностью.Чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт.
Скарамучча, поднеся ладонь к лицу, прикусил указательный палец, чувствуя, как всё его тело, разум, сама суть трескались по швам. В самом прекрасном смысле. Член Кадзухи постепенно заполнял его, вынуждая выгнуться в спине; так приятно и сладко растягивал, даря долгожданное чувство заполненности. Довольный стон сорвался с губ, стоило Кадзухе отпустить бедро и уложить ладонь на его поясницу, как бы поддерживая; ноготки дразняще прошлись по коже, пробивая на бóльшую дрожь. — Да, умница, — он похвалил, продолжая входить всё глубже и глубже, наслаждаясь каждым выдохом, каждой заминкой в дыхании Скарамуччи. — Вот так, мой хороший. И стоило Кадзухе договорить, а после опустить взгляд ниже и зацепиться за всю эту вкуснейшую картину… Картину, в которой Скарамучча так старательно принимал его член сантиметр за сантиметром, пытаясь унять дрожь в ногах, которые он, несмотря ни на что, продолжал держать послушно раздвинутыми - его глаза слегка блеснули, словно бы опаляясь сдерживаемым им всё это время пламенем. Любование, умиление, страсть, похоть, хитрость и довольство - лишь малая часть того, что они прятали в себе, опутывая котёнка крепкой сетью.Голодная улыбка расплылась на губах.
Словно бы сорвавшись, он вошёл в Скарамуччу до упора одним точным толчком с характерным шлепком кожи о кожу, прикрывая глаза так довольно и сладостно, застывая именно в таком положении. Некогда выгибающийся в спине Скарамучча обессиленно плюхнулся на спину, срываясь на беспорядочные стоны, стараясь хоть капельку отдышаться: из его лёгких будто бы выбили весь кислород.Боже. Хозяин заполнил его до упора, вошёл полностью. Вкусно… Вкусно-вкусно-вкусно.
— Чёрт, — Кадзуха произнёс тихо, но так хрипло, безумно томно. — Как же в тебе хорошо, ммм, я совсем теряю голову… Уложив некогда поддерживающую поясницу ладонь на низ живота Скарамуччи, он тихонечко заурчал, не сдерживая довольной улыбки. С губ сорвалось такое лукаво-сладкое: — Хороший мальчик. Наконец я, — Кадзуха сделал первый плавный толчок, не убирая ладони. Стоило Скарамучче застонать, он вновь заулыбался, не открывая глаз, — добрался до тебя. Поймал тебя за пушистый хвост, — он входил глубоко, неспешно, будто бы распробывая каждое ощущение, начиная свою трапезу. Ладонь поглаживала низ живота так же медленно, следуя установленному темпу. Томно и вкусно, изводяще, так и вынуждая обоих сходить с ума. Глубокие толчки, разбавленные тихим хлюпаньем смазки, выбивали из Скарамуччи всё новые и новые стоны: сладкие, мелодичные; разбавленные любимым именем, которое он так старался выговорить правильно, обращая его по звучанию в нечто сладостно-тягучее. Кадзуха превращал его в облачко чистейшего удовольствия, растягивая и заполняя до упора каждым новым движением бёдер: медленный темп словно бы позволял хорошенько прочувствовать его член; каждый скользящий сантиметр, каждую венку, то, какой он твёрдый и горячий. Приоткрыв глаза и тяжело выдохнув, Кадзуха принялся наслаждаться зрелищем, следя за каждым своим движением, каждым толчком, заметно ускоряясь. Наблюдал за тем, как красиво, как вкусно Скарамучча принимал его член до упора, наконец открываясь всецело. Стоило ему застонать громче обычного, задрожать, даже просто сбиться и выстонать нежное и милое «Кадзу» - Кадзуха расплывался в довольной, но такой лукавой улыбке, всецело наслаждаясь процессом. В голове Скарамуччи чудом всплыла фраза хозяина: «хочешь, я накормлю тебя?» и… чёрт. Его кормили. Кормили досыта, заполняя вот так; имея глубоко-глубоко, показывая на практике, насколько же он, всё-таки, ручной; показывая, кому именно он принадлежит каждой клеточкой души и тела. — Эгоистично, безумно эгоистично, — Кадзуха, убрав руку с живота, приподнял её в воздухе, сжимая нечто невидимое ладонью. Скарамучча тут же почувствовал, как прохладная кисть улеглась на его шею, — но я хочу сделать тебя зависимым, — рука не сдавливала, но поглаживала распалённую кожу, но сам Скарамучча… смотрел в глаза возвышающегося над ним Кадзухи, который оглаживал воздух пальцами, проецируя каждое движение на воздушную кисть. Смотрел с упоением. — От меня и только. Чтобы ты думал лишь обо мне, не впуская в своё сердце никого другого. Красивый, Скарамучча тут же подумал, внимательно вслушиваясь в каждое слово, глазами бегая по любимому лицу. Белокурые локоны слегка растрепались, выбиваясь из некогда аккуратного хвостика, обрамляя его, придавая капельку плюшевости; глаза смотрели не по-грубому пронзительно или по-животному пошло, нет... Хоть они и всматривались неотрывно, мягко обжигая этим невероятнейшим окрасом алого - в них виднелась любовь, читаемая похоть и… что-то ещё, что он не мог трактовать до конца, тая от наслаждения. Может, тревога? Или переживания, страх? Глубокий толчок тут же выбил его из колеи, вынуждая закатить глаза от удовольствия. Мысли тут же выскользнули из головы вместе с неожиданно громким стоном. — Желал лишь моих прикосновений, моих поцелуев, — выйдя почти до конца, а после войдя до упора одним грубым толчком, он приподнял кисть чуть выше, скользя воздушными пальцами по приоткрытым губам, слегка надавливая на них: аккуратно, даже осторожно, противореча своим же движениям. — Меня.Но он же…
— Я… Уже, — Скарамучча приподнял свою руку, хватаясь за колдующую руку Кадзухи, сбивая и рассеивая всю его магию, — так зависим, так люблю… разве ты… не видишь?Кадзуха тут же застыл. Глаза слегка расширились, а губы - заметно, так говоряще поджались.
— Хах, — усмешка, и чёлка упала на его глаза, пряча то единственное, что Скарамучча мог хоть немного прочесть - отражение его чувств и эмоций, таящихся в родном и любимом алом. Осталась лишь улыбка, которую Кадзуха вновь превратил в нечто нечитаемое, вуалируя что-то определённо важное, нужное. — Чёрт.Он аккуратно переплёл пальцы на их ладонях в крепкий-крепкий замочек.
— Скара… Ты хоть понимаешь, в чём признался прямо сейчас? Впервые так прямолинейно, а я ведь прекрасно знал, — отведя ногу, что вжалась в его бок в сторону, Кадзуха, усмехнувшись, возобновил толчки, сразу же переходя на быстрый темп, входя как можно ритмичнее и глубже, вынуждая бедного Скарамуччу «оглупеть» снова. — Что слова тебе даются тяжелее, но ты… ммм, — он вошёл до самого упора с громким шлепком, задерживаясь в таком положении вновь; хитро не давая привыкнуть к одному темпу, чтобы выбить с любимых губ как можно больше стонов. Ненасытно, жадно, голодно. — Превзошёл все мои ожидания… Отпустив руку Скарамуччи, помогая ей аккуратно уложиться на стол, Кадзуха обхватил его талию обеими ладонями, принимаясь буквально натягивать на свой член. — Очаровательный. Такое ворчливое чудо, — он принял поддавать бёдрами сам, с довольством и наслаждением любуясь тем, как красиво, по-кошачьи Скарамучча выгибался в спине, впиваясь пальцами с края стола. — Которого я имею, ммм, ты только подумай, в месте его почти что постоянного обитания, — пошлые шлепки заполнили кухню вперемешку с довольными стонами и тяжёлым дыханием самого Кадзухи, голос которого так красиво похрипывал. Ухмылка окрасила его губы. — И ты будешь вспоминать об этом каждый раз, каждый божий день, желая и нуждаясь. Думая обо мне. И раз ты зависим, раз любишь - прекрасно запомнишь каждое ощущение, каждый толчок и движение, и будешь просить меня отыметь тебя снова. Где и когда угодно, как мой и только мой, — уже настоящая рука улеглась на шею на манер ошейника, — хороший мальчик.А ведь всё началось… С вопроса о ревности.
Я люблю тебя.
В голове послышалось на удивление ласково.
ㅤ──────── ✦ ────────
— Прости, я перестарался и поддался эмоциям, — Кадзуха устало плюхнулся в кресло, только-только выбравшись из ванной комнаты. Неловкая улыбка мелькнула на губах, а взгляд… бегал по лицу Скарамуччи; виновато бегал. Он казался таким милым, таким пушистым, нежным и сладким, словно сахарная вата, и Скарамучча прекрасно понимал: он не притворяется. — Хочешь чаю? Или…Ах, да. Чай. Чай, который он так и не заварил в итоге.
Скарамучча вздохнул, отрывая взгляд от книги, которую он, если признаться честно, бегло и без особого интереса почитывал, стараясь скоротать ожидание этой самой… плюши. — Ужин сегодня готовишь ты, — он, перебив, сухо бросил, показательно перелистывая книжную страничку. Которую уже даже не читал.