не терять равновесие
мне сложно, мне больно, мне страшно, мне весело
Все оказалось не так просто, как выглядело. За проблемами с доверием скрывалось еще больше подводных камней, которые не получилось бы разглядеть, не подобравшись ближе. Это удалось Диме только после нескольких месяцев совместной жизни. Иногда удивительно, как много и как хорошо люди могут скрывать от окружающих всю ту неразбериху, происходящую у них в головах. Нет, конечно, очень наивно было с его стороны полагать, что майор, прослуживший в полиции лет десять минимум, окажется самым адекватным человеком из всех возможных, но его напарник выглядел нормальным, вел себя нормально, как полагается, разбивая лица всем неугодным и выламывая двери вместо того, чтобы пользоваться ручками. А потом они приняли решение начать жить вместе. Поначалу ничего Диму не напрягало: ну да, дома у Грома черт ногу сломит, штукатурка валится с потолка, двери в туалет нет, в холодильнике мышь повесилась. Ну да, у него вместо круп и чая в шкафах на кухне полупустые бутылки от дешевого алкоголя. Ну да, вместо кровати — диван, который он даже не раскладывал. Но это все можно было исправить, и Дима исправил — настоял на хотя бы минимальном ремонте, сам поставил дверь, раз в три дня ходил на рынок за продуктами, выкинул несколько — не все — бутылок, первый предложил разложить все-таки диван, даже цветок где-то нашел и поселил его на подоконнике у большого окна (и он там замерз). Дима учел все, кроме того, что вылечить симптомы не значит вылечить болезнь. Он мог привести в порядок квартиру, готовить нормальную еду и, будем честны, ненавязчиво присматривать за Игорем, но он не мог положить ту пулю обратно в магазин, не мог убедить Игоря в том, что он не был виноват в случившемся. Он даже не знал, в чем Игорь на самом деле не был виноват, потому что на вопрос о фотографиях, которые Дима нашел при уборке, ему никто ничего не ответил, а сами фотографии больше никто никогда не видел. Диме сначала даже казалось, что он живет в квартире с двумя людьми: майором Игорем Громом, который до утра сидел над каждым делом, оставляя на документах случайные кофейные капли, бормотал себе что-то под нос, а потом на пару часов возвращался в постель и утыкался носом в Димину шею; другой человек не имел лица и даже не имел очертаний, но он сидел не над делами, он громко думал на всю квартиру, добавляя в кофе коньяк, не питался ничем, кроме собственной злости и агрессии, избивал висевшую грушу, не ложился спать, а стоял над диваном и с презрительной улыбкой не сводил взгляда с Игоря, который прятал его за собой и делал вид, что его тут нет. За эти несколько месяцев все поменялось не в лучшую сторону. После раскрытия дела и ареста Чумного Доктора Игорь не выдохнул с облегчением, не разделял радость Димы и беззаботность Юли. Он словно считал, что поступил неправильно, хотя сам неоднократно говорил, что ему нравится думать, что ублюдок получил по заслугам. В темно-синих глазах пряталось что-то кроме чувства справедливости. Он винил себя — это Дима понял. За что, пока открыть не удалось, но Гром все чаще возвращался с задержаний и погонь с травмами и иногда даже зажимал кровоточащие раны, а потом молча сидел на кухне напротив очередной бутылки. Он пил, но никогда не напивался так, что не мог работать. Дима видел, что это четко выверенная система, в которую был включен и кофеин, и спирт, и бессонница, и драки; эта система приобретала все более широкие и пугающие масштабы, но Дима мог только быть рядом и позволять в себя прятаться, потому что его опять не пускали в это темное таинство. Это было молчаливым договором между двумя сторонами: Дима должен был понимать, что не ко всему он имеет доступ, а Игорь взамен на это пытался держать себя в руках и не уходил в отрыв, стабильно появлялся дома и никуда не исчезал, даже начал носить с собой табельное (Диме что-то подсказывало, что он даже им не пользовался). Небольшие перемены в этом плачевном Димином положении наметились, когда одним зимним утром он проснулся от того, что руке внезапно стало холодно. Он похлопал по месту рядом — там было пусто и едва тепло. — Игорь? — он подполз к тумбочке, которая использовалась как подставка для телевизора, чтобы посмотреть, сколько было времени. До того, как надо было выходить в участок, оставалось около пятнадцати минут, а им на одни сборы надо было минут тридцать. — О, нет. Ты чего меня не разбудил? В темноте Игоря нигде не было видно. Дима решил поторопиться, чтобы потом не получить по шее от Прокопенко за опоздание. Он судорожно пытался вспомнить, гладил ли вчера форму, а потом увидел ее на стуле и с облегчением вздохнул. Позавтракать времени не было, но есть очень хотелось, поэтому он поспешил на кухню, чтобы поживиться хоть чем-то. И чуть не врезался в сидящего на полу Игоря. — Ты чего там делаешь? — а в ответ все так же молчание. — Эй, ты чего? Что-то явно было не так. Дима осторожно обошел разбросанные по полу бумажки и присел рядом. Без очков и в темноте было очень сложно понять, что Игорь там нашел и на что он так растерянно смотрит. Диме пришлось нагнуться ближе, чтобы рассмотреть фотографию, прозрачную каплю на ней и сам альбом. Да, он ее уже точно видел. А Игоря таким он точно не видел. — Поговорим? — предложение было скорее риторическим, потому что Дима привык к немногословности Игоря как на работе, так и дома. Но на него в ответ посмотрели таким взглядом, что Дима моментально забыл и про работу, и про Прокопенко. — Поехали в Диснейленд, — голос Игоря звучал очень слабо и слезы в нем звенели настолько очевидно, что Дима даже растерялся. Он не знал, что ответить на такое спонтанное предложение, поэтому молча положил голову Игоря себе на грудь и вытер бесконтрольно текущие слезы большим пальцем. Ему пока ничего не было понятно, но сейчас, имея возможность посмотреть сначала на одного Грома, а потом, как он для себя понял, на другого, он начал делать выводы. Еще многое предстояло узнать, но не в такой момент, когда Игорь не мог найти сил даже на свое обыденное притворство. — Обязательно, — наконец прошептал Дима, зарываясь пальцами руки в жесткие темные волосы и целуя дрожащего любимого человека в макушку. Было облегчением понимать, что он начал дышать спокойнее и немного ослабил хватку напряженных рук, которыми вцепился в Димину (то есть, в свою, но уже Димину) футболку. — Давай дома останемся сегодня. — Да, — хрипло ответил ему Игорь и кое-как встал и, пошатываясь, прошел пару шагов, после чего упал на диван лицом в подушку и, кажется, снова заплакал. Дима вернулся к телефону и набрал Прокопенко. Он-то должен понять. И он точно что-то знает. Ему ответили через пару гудков. Дима быстро спрятался в ванной и закрыл за собой дверь. — Дима? — после того, как они с Громом съехались, Федор Иванович выработал к таким звонкам привычку и даже записал Димин номер. — Федор Иванович, нас не будет сегодня. Извините, что я поздно предупреждаю, но у нас тут проблемы. Нам надо сегодня побыть дома. — Все живы? — Физически — да, — Дима вздохнул, глядя на себя в зеркало, — морально — вряд ли. — Мне приехать? — Я буду держать вас в курсе. — Пожалуйста. До связи. Полковника эти новости явно очень сильно напрягли, это Дима не мог не заметить и решил обязательно выспросить у Прокопенко все, что он знает, но потом. Сейчас он был нужен здесь. — Дим, — глухо позвали его откуда-то из-под подушек и одеял, — Дим, не уходи. — Я предупредил Прокопенко, — Дима залез в Громовское убежище и снова прижал растерянного Игоря к себе, успокаивая, перебирая волосы и позволяя ему плакать столько, сколько ему нужно было. Сильно пахло спиртным, но в этот раз Дима не мог даже сказать ничего против, потому что и сам выпил бы. Они пролежали так вплоть до самого обеда. Игорь уснул, но и во сне не отпускал Диму от себя, иногда просыпался, шептал его имя и опять проваливался в сон, убедившись, что Дима никуда не делся, а все так же держит его над той пропастью, в которую он вот-вот провалится. В час дня позвонил Прокопенко. — Как он? — Отвратительно, — честно ответил Дима, чувствуя, что и ему тоже очень хочется плакать от того, что самый сильный духом человек тоже беззащитен перед своим прошлым. — Знатно его это дело раздавило, — протянул Федор Иванович, теребя в руке ручку, которую почти сломал. — А мне казалось, он справился. — С чем? — Со смертью Кости. Он тебе не рассказывал? А. Игорь Константинович теперь приобрело другой смысл. — Я сам у него спрошу. — Не сейчас. — Да. Негромкий разговор вернул Грома из кошмаров в уютную кровать к глухому стуку сердца Димы. Спать ему больше не хотелось, и он просто придвинулся еще ближе, стремясь покинуть свое тело и оказаться в безопасности, там, где даже его воспоминания не могли его достать. Дима заметил копошение и отложил телефон в сторону. — Димочка. Как же мне хуево, ты бы знал. И Дима опять знал. Это было невозможно не почувствовать. Запирать все в себе в надежде, что никто не догадается о твоих переживаниях, травмах, проблемах и слабостях — необдуманное, нездоровое решение. Это мера наказания, но Дима не представлял, за какое такое преступление суд в голове Игоря вынес ему такой приговор. А Игорь тем временем неожиданно для Димы заговорил очень спокойно, будто ничего и не случилось: — Мне тогда двенадцать было. У меня был друг, помнишь, мы к нему ходили, ты тогда еще тех бойцов рисовал. Так вот. Я выиграл олимпиаду городскую, и мне билеты в Диснейленд подарили. Я пиздец как обрадовался, сам понимаешь, девяностые… Отец в милиции служил. С Прокопенко напарниками были, кстати. Ну, я прихожу с олимпиады, про которую он забыл, кстати, — Игорь прервался, набираясь сил и смаргивая слезы с уже покрасневших глаз, — говорю, мол, бать, поехали, надо только дорогу оплатить. А он мне отвечает, что нам стиралку купить надо сначала. А потом я ему в шахматы проиграл, и мы никуда не поехали. А, так, о друге. У него уже тогда было полно идей, как бабла поднять. Он предложил мне стащить у бати пулю, — голос у него надломился, она будто тонул и задыхался, поэтому опять вцепился в Диму со всей силы, оставляя синяки на его плечах, — и я стащил. А ему потом этой пули не хватило в перестрелке. Его у меня на глазах его же напарник грохнул. Ну, не Прокопенко, другой. Дим, блять… Я не могу так больше. Если бы не я, он бы со мной был. Дима еще никогда не чувствовал себя таким пустым. С человеком, которого он так сильно любил, происходило такое и он ни разу не заметил? Да он же его видит двадцать четыре часа в сутки. — Ты был ребенком. Он не держит на тебя зла, Игореш. — Не держит, — выдавливает из себя Игорь, снова почти задыхаясь и опять почти теряя связь с реальностью. — А я держу. Я должен был умереть там. Или в башне Разумовского. Почему я жив, а он нет? — Я не знаю, — тихо признался Дима, чувствуя, что он полнейший идиот. — Думаю, он так захотел. На это утверждение Игорь не ответил ничего. Он выдохся, поэтому молча лежал, не засыпая, но и не бодрствуя, погруженный в транс собственными повторяющимися мыслями и осторожными прикосновениями Димы. А Дима думал, что ему теперь делать.