За день до снесения красных ворот Хуашань, в них стучат.
Там стоит ребёнок, грязный и нищий, еле державшийся на ногах, с глазами, полного такого отчаяния, которого Ли Сонбэк никогда не встречал.
Этот ребёнок задыхается; он почти падает, шатаясь, когда Ли Сонбэк рефлекторно поддерживает его; ребёнок хватается за его одежды, словно от этого зависит его жизнь.
Розово-сливовые глаза горят с интенсивностью
безумия, которого не должно быть у мальчика его возраста; этот ребёнок спрашивает его:
где Хуашань?
Ли Сонбэк не может не ответить, сохраняя спокойствие, проявляя мягкость, которую вряд ли бы проявил кто-то ещё в его секте, когда дело касалось Хуашань.
— Хуашаня больше нет, — отвечает он, и это расстилает начало ужаса.
(Ли Сонбэк не может не думать: если бы он тогда ответил иначе, если бы был добрее, если бы более тактичным, могли ли они избежать этого?
Ответ, скорее всего, нет.
Конечно, нет.)
***
Когда они отправились на войну, когда его старшие и младшие умирали на его глазах (когда Тан Бо умер на его руках до всего этого) — он верил, что Хуашань останется.
Где-то там, так далеко от этой бойни, Хуашань продолжит
цвести. Что дети, которых они оставили, вырастут, поднимут секту, почтят их память, и будут нести величие Хуашань. Но он был наивен.
Их враги пришли
из-за него; они пришли, чтобы добить тех, кто остался; самых младших, которых не было кому защитить.
Это его вина, он оставил их, он должен был вернуться. Задавались вопросом ли их самые младшие ученики, почему никто из них не вернулся? Почему до них дошла та резня, от которой они обещали их оградить?
Почему они обманули их?
Их враги пришли
со спины; они пришли, чтобы
предать; воры-
воры-воры, каждый из них.
Его новоявленное ядро
разрывается от того, как он его напрягает; его руки в крови от того, сколько имён он вырезает на склонах
их гор; его тело устаёт и дрожит — ему плевать; это
ничто.
Эти горы приняли его, в этих землях он вырос, это место, которое он
подвёл.
Чхон Мён, Святой Меч Цветущей Сливы, один из трёх величайших фехтовальщиков столетия —
ничтожество, что не смог сохранить то, что ему дорого.
(Он не вписывает своё имя, среди тех, кого потерял в битве с Небесным Демоном; он не имеет права стоять рядом с ними; он не может опозорить их всех ещё больше.)
Его руки ободраны, а ци слишком истощена, чтобы почувствовать
отклонение, но он смеётся. В этом смехе нет ничего, чтобы кто-то мог назвать нормальным. Только он, руины его секты и имена мёртвых. Чхон Мён смеётся, смеётся и смеётся.
А потом плачет, беззвучно, неконтролируемо, сокрушённо.
Хотя и не имеет права; он не может жалеть себя; у него нет времени на это.
У него есть одно
дело, что может удержать его
здесь,
среди живых.
Ему почти чудится голос его сахёнга, просящего его одуматься, поэтому он бьётся головой о скалы,
снова и снова, пока кровь свободно не потечёт по его лицу, пока голоса не покинут его, пока не исчезнут, не став свидетелями того, что он собирается сделать; что он
обязан сделать,
потому что ничего другого не осталось.
Хуашань был уничтожен: их дома сравняли с землёй; их имя стёрли из историй; их память растоптали.
Он опоздал.
Снова.
Ещё раз.
Единственное, что он может сделать
правильно — это заставить
каждого заплатить за это.
Святой Меч Цветущей Сливы встаёт в начале красного рассвета,
лепестки сливовых деревьев гниют под его ногами.
***
Позже, намного-намного позже, когда придёт война из одного человека; когда кровь станет тем, что вы чаще всего встречаете на своём пути в лесах, городах и домах; когда запах сливовых деревьев будет тем, чего
боятся, а мужчину без настоящего имени, больше похожего на дракона, на мстительно духа, на чудовище, пришедшее за ними вместо Небесного Демона, будут узнавать по его смеху — ученики Хуашань вернутся на свои земли, не желая злить монстра, которого они не смогли успокоить.
Ещё позже, потомки Хуашань, одной из трёх оставшихся ныне сект, найдут скалы, исписанные именами, вырезанными в камне; с кровью, которую не смогли смыть никакие дожди; с запахом гнилых лепестков.
Они не будут сомневаться, что это сделал их самый опасный и безымянный предок, незнающий милосердия, чьё горе и жестокость были неугасимы; что уничтожил слишком много жизней, но также подарил им бессмертную защиту (потому что больше не рождался тот глупец, что посмел бы рискнуть повторения того кошмара); что встретил Небесного Демона, смеясь, как одно чудовище для другого.
Люди назвали его Канчхори Хуашаня.
Истории о Святом Мече Цветущей Сливы канули в небытие.
