pretty please (with a cherry on top)

пожалуй, если у стю со всей серьёзностью спросить, каков его мотив, растеряется он только напоказ. стю прекрасно осознаёт свои мотивы, потому что самый весомый среди них (мэйхеру понадобится чуть больше времени, чтобы осознать, что он не только самый весомый, но и, по сути, единственный) постоянно маячит у него перед глазами. стю зовёт его уильямом; сначала — чтобы побесить, потому что так билли не зовёт даже его отец. потом — когда понимает, что лумису это начинает нравиться. затем — когда это начинает нравиться самому стю. они просто дурачатся — ничего серьёзного. мэйхер вообще никогда серьёзным парнем не был, но рядом с биллом ему хочется быть ещё тупее и противнее, чем он есть на самом деле. лумис ведь сердится не по-настоящему. лумис приходит к нему домой, когда его родители уезжают в очередной раз далеко и надолго, беспокоясь лишь о том, чтобы мало-мальски наполнить холодильник для сына на уикенд, — и они проводят время вместе. они смотрят ужастики. билли в восторге от «холокоста каннибалов», «челюстей» и «пятницы, 13-е». ему нравится, когда выигрывают злодеи, ему нравится, когда страдают те, кто это заслужил. стю в восторге от «кэрри», «молчания ягнят» и «головы-ластика», но он не знает, почему. билли говорит, что у него всего лишь специфический вкус, и смеётся. восемнадцатилетний мэйхер, только-только, по собственному убеждению, поставивший крест на своём карьерном росте в сфере гомосексуальности, решил, что всё же пришло время передумать. у лумиса слишком яркие глаза, блестящие даже без падающего на них солнечного света, и слишком чудесная улыбка, за которой он прячет что-то более реальное, поражающее. в такого невозможно не. когда билл говорит, что у него есть кое-что на уме, а вместе с тем — и интересное предложение для мэйхера, у стюарта внутри что-то загорается. и это точно не лампочка, как в мультфильмах, когда герою приходит идея, это точно не вожделение — это самый настоящий, мать его, лесной пожар. неконтролируемый, дикий, слишком опасный, когда вас всего двое, а против вас — целый мир. стюарт чувствует себя лесным пожаром. стю чувствует себя и огнём, и лесом, и наблюдающим за заревом со стороны, тем, у кого завязаны руки, у кого заклеен рот и замотаны глаза, и кто не слишком сильно сопротивляется, потому что в действительности хотел бы большего. когда билл целует его в первый раз, он ужасно пьян; они оба пьяны, но стю отчаянно жмурит глаза, надеясь, что это позволит ему запомнить каждую секунду момента как можно лучше, отложить в голове на отдельную полочку с изящной надписью от руки: «всё о билли лумисе». у лумиса на губах горечь от пива, которое им ещё, вообще-то, пить рановато, его грубые руки цепляются за шею, за плечи, за край футболки, слегка подтягивая её вверх, забираясь ладонями под неё и касаясь разгорячённой кожи. стю хочется откинуться назад, спиной на прохладный пол, раствориться в нём, позволить чему-то случиться. на фоне истошно орёт венди торранс, пока её муж топором выбивает дверь в комнату, где она прячет их сына; у мэйхера бегут мурашки — то ли от вытаращенных глаз шелли дюваль, то ли от сумасшедшей гримасы джека николсона, то ли от жара рук билли, которые сейчас уже лезут туда, куда стю не допустил бы никого другого. ему просто хочется согреться, и будто бы стоит только попросить: «пожалуйста». билли из тех, кому хочется довериться. нельзя, но очень, очень хочется. билли сказал: «отпусти»; и стю — отпустил. билли сказал: «отключи голову, не думай»; и стю — отключил. билли сказал: «расслабься и доверься мне». и стю, как ричард викерс, доверившийся приливу, — доверился. всё просто: лишь одно его слово — и мэйхер, не раздумывая, сиганёт с первого попавшегося обрыва (в вудсборо их не то чтобы слишком много), который удерживает его стабильность на самом коротком и тонком волоске. впрочем, если лумису нужно будет, он влезет обратно — тоже не раздумывая. конечно, это ужасно больно: вот так каждый раз сбрасываться вниз, а потом — снова подниматься вверх. у мэйхера не настолько выносливое сердце. стю не хочет делать больно никому так, как больно ему делает лумис. он не хочет, чтобы страдала сидни, чтобы страдал рэнди, чтобы страдала тэйтум. когда он признаётся, что не любит её и что он, кажется, гей, он плачет навзрыд, пока она обнимает его дрожащими руками и тоже плачет, пачкая его солнечно-горчичную рубашку своими слезами. мэйхер говорит, что она лучшая девушка, о которой только можно мечтать. билли говорит, что это потому, что у неё классные большие сиськи, она любит мини-юбки и секс. мэйхеру она нравится, потому что она весёлая, добрая, беззаботная и всегда готова прийти на помощь, даже если речь о том, чтобы притвориться его девушкой хотя бы на год, до конца школы. — а у нас, ну, точно получится? — тэйтум падает на свою небрежно застеленную кровать, стюарт приземляется на соседнюю, поджимая губы и подпирая ладонями подбородок. — если постараемся, то всё точно выйдет. ты всё-таки ужасно мне нравишься, райли, — девушка хмыкает, закатывая глаза в привычной саркастичной манере, на что стю может только счастливо улыбнуться. — кажется, это win-win ситуация, да? тебя не будут трогать гомофобные придурки, а ко мне не будут приставать озабоченные идиоты. — да, это определённо win-win ситуация. пойдёшь со мной на выпускной, тэйтум? — стю двигается ближе, почти свисает с кровати головой вниз, пытаясь заставить свою девушку улыбнуться ещё немного ярче. — до него ещё целый год, балда. стю усмехается, теперь уже окончательно переваливаясь на узкую кровать райли, и липнет в её объятия. от неё чертовски вкусно пахнет духами и домом, стю льнёт к её шее носом, заставляя тэйтум легко хихикнуть. — боишься, что не доживём? — мягко поглаживая его волосы и перебирая украшения на его шее, тэйтум смотрит на мэйхера сверху вниз, всё ещё слегка обеспокоенно. стю чувствует себя именно так — словно о нём стоит побеспокоиться. — если постараемся, то точно выйдет. если бы он мог выбрать, он бы предпочёл любить девушек, кого-то вроде тэйтум райли, любить за то, что они носят мини-юбки и занимаются сексом. родители стю всегда говорили ему, что попасть в ад можно и за убийство, и за содомию. даже маленькому мэйхеру это казалось странным и смешным: что по итогу окажется страшнее — что он гей или что он планирует убить пару-тройку человек? чем он хуже в глазах господа: своими мыслями перед сном, когда он прокручивает в голове все те слова, которые лумис ему сказал с хитрой улыбочкой, имея в виду всегда что-то другое, то, что поймёт только он и мэйхер, или теми мыслями, в которых с неясно откуда взявшимся удовольствием он крайне живописно перерезает горло кому-то из своих друзей? когда стю жалуется, что ему сложно перекрывать собственные мысли, червями лезущие в гнилое яблоко в форме черепа его головы, билли отвечает, что это нормально — истошные крики и мольбы о помощи обязательно помогут их заглушить. билли вообще говорит много чего такого, что стюарта не то что пугает — но объяснить это чувство сложнее, чем кажется. билли называет его «хорошим мальчиком», послушным и верным. — это комплимент? — стю тяжело дышит, капля пота стекает по его виску, билли тут же ловит её губами, оставляя вместо неё подобие поцелуя. — нет. ты на самом деле очень послушный, — билли улыбается так, что уголки его губ поднимаются значительно выше обычного, что выглядит слегка зловеще с позиции мэйхера. он улыбается в ответ, но тут же несдержанно шипит, когда по его торсу, прямо под левым ребром, проходится недавно заточенное лезвие ножа, оставляя за собой едва заметный кровавый подтёк. он вцепляется ногтями в бедро лумиса, сидщего на нём сверху, чуть запрокидывает голову назад; у билла блестят глаза: он опускается ниже, почти ложится на стю, шершавым языком проходясь по ране — новой, одной из многочисленных. — щекотно. — ты ужасно вкусный. стю смеётся заливисто; его височные вены напряжённо пульсируют, и он уже не старается взять себя в руки. он — в чужих. его, конечно, прикалывают все эти нестандартные увлечения, граничащие с сексом и маниакальностью, ведь билл вряд ли остановится, даже если стю его сильно-сильно попросит), но разве даже биллу лумису, самому страшному человеку из всех, что стю знает, не хочется иногда подержаться за руки, поцеловаться на последнем сидении кинотеатра или признаться в чём-нибудь сокровенном? или для этого ему не нужен стю? для этого ему нужна сидни? тэйтум шутит, что они могут поменяться местами: стюарт будет встречаться с билли, а она — с сид. стю улыбается дёргано; чем всем так нравится сидни прескотт? она симпатичная и милая, классический типаж тихой, серой мышки, на которую парни вроде билла и девушки вроде тэйтум никогда не обращают внимания. может, дело в трагической предыстории? такие персонажи в фильмах особенно очень нравятся зрителям, им хочется сопереживать и хочется, чтобы они остались живы до самого конца. стю ей сопереживает. правда, очень сопереживает. билли её любит, ненавидит её — ещё сильнее. но неужели даже у неё есть шанс выжить, стать «последней девушкой»? стю кажется, что из этой истории она должна выйти если не в самом начале, то уж точно грандиознее всех. лумис уделяет ей много времени; все улыбки — ей, все тёплые слова — ей, все обещания (глупые, пустые, невозможные) — тоже ей. стю ревнует; конечно, ревнует. стю достаются объедки со стола. он как то самое домашнее животное, которое особенно разбалованные и безответственные детишки выпрашивают у своих безразличных предков, а потом, вдоволь наигравшись, бросают без ласки и банального ухода. стюарт не уверен, что лумису плевать на сто процентов, но лучше от этого не становится. стюарт не уверен, впрочем, что лумису нужен рядом хоть кто-то: будь то он или сидни прескотт. для стю этого, впрочем, достаточно. ему не нужна искренняя, чистая любовь, как у джека и розы («титаник» он смотрел с тэйтум, билли не согласился несмотря на мольбы мэйхера) или, скажем, головокружительная, как у бонни и клайда (хотя те тоже были преступниками и идиотами, как и они). ему вполне достаточно играть второстепенного персонажа, «комик релифа» истории, влюблённого невзаимно и отчаянно, того, кто не станет кем-то важным не только для главного героя, но и для всей истории. как бы сильно стю ни хотелось быть важным… ему вполне хватает тех объедков, что ему достаются от билли. может, стю на самом деле и не хотел бы жить в мире, где мама и папа давно забили на него хер, где билли не хочет быть с ним по-настоящему, где ему приходится играть роль озабоченного бабника и где ужастики лишь изредка являются частью реальной жизни. но кто его спрашивал? билли не хочет жить в мире, где он не может вставить нож кому-то промеж глаз или лопаток. хотелки у них, очевидно, немного разнятся, но стю, в целом, не против быть тем, у кого в спине окажется хоть сотня колотых ран, если билл снова посмотрит на него своими невинными глазками. для стю всё то, что они с биллом делают, похоже на глотание шпаг: опасно, но так завораживает. это — отравление ядом, резня бензопилой, удары кухонным ножом. норман бэйтс был сумасшедшим, это точно, а вот что с головой у билла — стюарт не уверен; впрочем, цитирует он его сомнительные идеи с завидной частотой, и это уже не совсем нормально. если так подумать, то это уже слишком. если их поймают, им придётся несладко. лумис считает, что такие мысли быстрее всего приведут стюарта к поражению и поимке; «нужно думать о хорошем, о том, что всё обязательно получится», — говорит он. «я обещаю», — говорит он, когда стю просит, умоляет не трогать тэйтум, свою милую и любимую тэйтум. мэйхер знает о том, что все обещания лумиса обращаются в пепел с приходом нового дня, и не верит ни единому его слову. всё равно билл в итоге скажет: «так нужно было». интересно, прокатит ли отмазаться от наверняка пожизненного тюремного заключения (если их всё же однажды поймают), если притвориться дурачком или собственным доппельгангером, как в том фильме с чертовски талантливой и такой же восемнадцатилетней дрю бэрримор? может, сказать, что дело в давлении со стороны сверстников? что билли обманом или угрозами заставил его участвовать в убийствах? ведь — будем честны — никому не будет интересно и приятно слушать о том, что он влюбился в друга и решил убить нескольких человек по его указке, чтобы заполучить хоть каплю внимания. хотя, пожалуй, мэйхеру не стоит прикрывать свой приступный умысел: какая разница, если его всё равно убьют или посадят, потому что он идиот, который не знал, чем бы заняться за год до начала колледжа. в этом есть что-то противоречивое и неоднозначное, но, послушайте (скажет он судье и присяжным, если те его всё же спросят): разве выслушав печальный рассказ вампира о своей тяжёлой жизни, о потерях, о желаниях, не любой ли человек захочет стать вампиром вместе с ним? наверное, проблема стю именно в том, что он разложил себя на атомы ради билли. он бы позволил лумису сделать с ним всё то, что делали со своими жертвами и вурхис, и его несчастная мамаша — он ведь заслужил это, несмотря на то, что был предан до конца. наверное, если бы у стю не было рядом такого человека, как билли, стю ни за что не вписался бы в такую историю. он бы просто смотрел ужастики, просто дразнил бы своих друзей, просто подавлял бы странные, почти жуткие мысли, спустя пару лет, очевидно, всё же сдавшись в руки профессиональных терапевтов. но, как бы там ни было, если есть преступление… то должно быть и наказание? может, это оно и есть? отстой, когда твой единственный мотив — это билли лумис. «пожалуйста, не делай никому больно» — у стю в голове каша, потому что билли, кажется, сумасшедший. у стю на ладонях кровь — и его, и не его. у стю появляется ощущение: возможно, он и сам не в порядке. у стю на фоне кто-то дико вопит о помощи, пока он замутнённым через маску и эмоциональное опьянение взглядом смотрит перед собой, тяжело дыша. «пожалуйста, не делай мне больно». пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.