пена дней

Пока я свой лучший друг на это время Как пламя, одних сожгу, других согрею Такая ночь, но ты с кем-то, кто сильнее, чем я

«Это проходит» — говорит Джиун, навещая его в пятницу. Снова оставляет кучу сладостей, вещи и стопку каких-то книг, которые Мэттью заказал еще на прошлой неделе. Недовольно хмурится, вертя в своих огромных ладонях одну из них. Небольшой томик-собрание работ Виана, потрепанный временем и частыми использованиями. — Боже, ты всегда читал такие пафосные вещи или это так модно сейчас? — смеется он, пробегаясь взглядом по строчкам, — «Люди не меняются. Меняются только вещи». Жуть какая и тебе это нравится? — Дай сюда, — недовольно бормочет Мэттью, отбирая свое сокровище. Вообще-то, это его любимая книга. Настолько, что постепенно, на страницах вырисовывались пометки, даже целые размышления осторожно выписывались на полях. Джиун качает головой. Сегодня он выглядел по-особенному. Темная бархатная рубашка, узкие брюки, тонна лака на уложенных волосах. Очевидно, что он снова намылился в какой-нибудь бар. У Джиуна кипела бурная жизнь за пределами этой больничной палаты. А вот у Мэттью нет. — Они про тебя спрашивают, Ухён-и, — осторожно и до хруста костей ласково начинает Джиун, — Мне нужно знать что отвечать. Несколько месяцев назад, это было бы невыносимо больно. Сейчас же, чужие слова едва ли щекочут горло. Даже странно как-то, насколько быстро человек может привыкнуть к подобному состоянию. — Отвечай что хочешь, — отмахиваться Мэттью, отстраненно вглядываясь в огни города за окном. Ему больше нет дела. Джиун на подобное ребятничество только закатит глаза. Взъерошит макушку младшего, потом нежно пригладит выбившиеся прядки. Долго и как-то совсем грустно будет всматриваться в профиль. Но Мэттью знает, что на дне карих глаз есть еще кое-то. Понимание. И, наверное, он оказывает медвежью услугу, делая вид, что не замечает этого. Уже уходя, Джиун попросит выполнять все поручения врача и не засиживаться допоздна. Пообещает, что придет в воскресенье, если, конечно, выживет после попойки. Все как обычно. Мэттью снова остается один. «Это пройдет» — звучит в трубке сонный голос сестры. Из-за огромной разницы во времени, им редко удается вот так поговорить. Прямо как в детстве, когда они секретничали втайне от взрослых. Йебин рассказывает о работе, небольших успехах и назойливых поклонниках. Говорит, что жутко скучает по своему младшему надоедливому братцу и его улыбке. Расспрашивает как дела. Мэттью только неловко мычит, выдавая дежурное «все в порядке». А после тут же прикусывает язык, думает, надо было сказать «все хорошо», чтобы меньше волновались. А когда повиснет тишина, съежится от бегающих неприятных мурашек. — Мама очень волнуется, — почти шепчет Йебин, — Она не говорит, но я и так вижу. Может ты все-таки передумаешь и вернешься домой? Вопрос о возвращении встал еще два года назад. Когда Мэттью чуть ли не в слезах звонил родным, с просьбами забрать его обратно. Тогда он почти завалил сессию, выматывался и физически, и морально, не знал что делать дальше. И ради любимого сына, госпожа Сок готова была чуть ли не первым рейсом вылетать, лишь бы оказаться рядом и помочь. Тогда Мэттью нужна была поддержка. — Поговорим позже? — переводит тему он, оглядываясь на часы, — Скоро утренний обход по палатам, мне надо подготовиться. Йебин тяжело выдыхает. Она эту жалкую ложь распознает почти на генетическом уровне. Но ничего не говорит. Если Мэттью так легче, то хорошо. Перед тем, как положить трубку, она десять раз скажет как сильно его любит. И что обязательно надерет ему зад в баскетболе, когда он приедет в гости. Жаль только то, что это эфемерное «когда» так и остается неизвестным. «Это пройдет» — говорит лечащий врач, осматривая Мэттью. Никаких осложнений, восстановление проходит достаточно быстро. Но препараты все же меняет, на более сильные. Из них, Мэттью принимает только обезболивающее. Остальное смывается в унитаз в палате. Ее он украшал с особой чуткостью. Медсестры говорят, что голые и серые стены давят на юный мозг. Поэтому, не без помощи Джиуна и парня-художника по имени Рики, что лежал в соседней, скоро на них появились рисунки и плакаты. Пара семейных фотографий, сплетенный кем-то из знакомых ловец снов, который скорее всего принадлежал тому же Джиуну, просто он никак не признавался. Пушистый коврик, мягкие игрушки и целая кипа книг на тумбочке, в которой Мэттью прятал помятую пачку нелегально протащенных сигарет. Их, он раскуривал на крыше, на пару с Рики. «Это пройдет» — рассуждает он же, во время очередной вылазки. Мэттью смотрит поверх его белой макушки, на которой уже начали отрастать темные корни. Думает, что неплохо было бы тоже сменить цвет волос. Все вокруг твердили, что изменения к лучшему, путь к выздоровлению. Даже если самые маленькие. Может быть, они и правы. Рики выпускает тонкую струйку дыма. Длинные пальцы снова перепачканные в краске. Мэттью застал его прямо в процессе создания новой картины. Завис на пороге, не решаясь двинуться. Только наблюдал, за блеском в чужих глазах. Плещущаяся страсть к любимому делу. Он уже видел ее раньше, так, что она тянущим чувством ныла внутри. Заметив присутствие ночного гостя, Рики молча отложил кисти и поплелся на крышу. Они мало разговаривали. Больше просто находились рядом, в немой поддержке, обмениваясь понимающими взглядами. Но иногда были моменты, когда вывернуться наружу хотелось. Выложить сердце на стол, сказать вот, смотри что у меня внутри. Оно гниет и отравляет, а я ничего не могу с этим сделать. Рики был хорошим слушателем. — Тебе не лучше, — резюмирует он, переваривая слова-жевачку, — Но ты и не стараешься. — А я что-то изменю? Рики задумчиво крутит меж пальцев тлеющую сигарету. А потом поднимает изучающий взгляд. Такой ледяным острием снежинок по коже проходится, вспарывает, но не до конца. Так, чтобы кровило, постоянно напоминая о себе. — Его ты не вернешь, — отзывается он, делая затяжку, — А вот себя можешь. Мэттью кивает. А сам словно мимо ушей пропускает. Он не может себя спасти. Потому что Мэттью не тонет, он в этом море боли плавает. По собственному желанию. Ныряет, не боясь захлебнуться, позволяет наполнять легкие до самого верха. Ему все время говорят одну и ту же фразу — «это пройдет». Как будто, чем чаще ее будут повторять, тем реальнее она будет становиться. Даже на выписке из больницы, когда все вещи будут укомплектованы в спортивную сумку, а Джиун, приехавший забрать его домой, будет радостно маячить перед глазами, он снова услышит эту фразу. Правда уже не по отношению к себе. От знакомой медсестры, что часто заходила к нему, чтобы принести лекарства и проверить состояние. Та, утешающе сжимает руку какой-то женщины, гладя по волосам. Наверное, это мать того мальчика, что скончался вчера ночью. Тихое шептание «со временем это пройдет» на ухо. Но Мэттью понимает, что это наглая ложь. Это не пройдет. За распахнутым настежь окном прогремит первый гром. Капли начнут бить по козырьку крыши, а ощущение, что по собственному сердцу. — Решил проветрить перед твоим приездом, — зачем-то оправдывается Джиун, занося сумки в полупустую квартиру. Она выглядит так, словно он в ней не появлялся последние пару месяцев. Грязная кружка из-под кофе, такой давности, что остатки высохли и въелись в керамику. Забытые на кофейном столике апрельские счета, хотя за окном уже догорал август. Все застыло. Даже полароидные снимки на стенах со дня рождения Мэттью, где они вдвоем корчат рожицы. На них смотреть особенно странно. Потому что он не помнит, когда в последний раз был таким. И был ли вообще. Когда все наконец-то будет распаковано, а несчастная кружка под строгим контролем вымыта, повиснет тяжелая тишина. Для Мэттью, которому придется заново учиться жизнь. Это неприятно, не понимать чем себя занять, куда себя деть и что делать. Поэтому он часто зависает, всматриваясь в одну точку. Но Джиун не торопит. Осторожно подталкивает к разговорам, спрашивает, что тот хочет на ужин, чем хочет заняться завтра. — Покрасить волосы, — внезапно вспоминает Мэттью, возвращаясь из собственных глубоких чертог. Старший пару секунд смотрит с каким-то недопониманием во взгляде. Как будто пытается осознать, не послышалось ли ему. А когда понимает, что нет, запутывается еще больше. Но как ни странно, соглашается. А потом возиться половину ночи над чужой макушкой, стараясь не оставить Мэттью лысым. А потом, с самым важным и довольным видом, разглядывает результат своих трудов. Блондином Мэттью еще никогда не был. Доктор говорил, что первый месяц будет сложно. Заново функционировать в системе и обществе, что привыкли существовать без тебя. Для начала вернуться в привычный домашний пузырь, потом в университет, на подработку. Постепенно расширять собственные границы комфорта. Только вот, у Мэттью, они еще ко второму месяцу жизни в больнице стерлись. Ему больно? Да. Перманентно. Ему все равно? Тоже да. Абсолютно. Бесконечная игра в кошки мышки с самим собой, кто быстрее: здравый смысл или импульс. Но победитель предопределен заранее, потому что как бы Джиун не пытался контролировать принятие лекарств, Мэттью все равно удавалось выкинуть парочку таблеток. — Вам нужно будет много наверстать, — предупреждает декан. Пожилой мужчина, с залежами складок на лбу, но всемирным пониманием в глазах и их уголках-лучиках. — Но мы рады, что вы нашли силы вернуться, Ухён. Мэттью слабо улыбается. Ему не нравится слышать чужую похвалу. Он не нашел силы вернуться, нет, будь его воля, он бы никогда снова не переступал порог университета. Он просто потерялся. Встал где-то посередине дороги, не понимая куда двигаться. Все вокруг давно разбежались. Остался только он один. По крайней мере потому, что в свою голову он впускает только себя. Теперь. Даже находясь среди своих старых друзей, он все равно один. Поэтому он идет по протоптанному пути, тому, который хоть как-то помнит. Отсиживается на парах, возвращается домой. Тратит пару часов на сверление стены пустым взглядом, пока его собственный мозг съедает себя же. А после с работы возвращается Джиун, спасая ситуацию. Потому что наедине с собой особенно страшно. Но он потихоньку привыкает. Просыпаться рано по утрам, делать вид, что с тобой все в порядке. Однажды, Мэттью даже кажется, что у него снова может получиться. Хотя бы попробовать. Но жизнь, как известно, подобна морю. Движется приливами, штормит, иногда приносит волнами что-то хорошее. Только вот у волн есть свойство возвращаться обратно, оставляя в лучшем случае лишь влажный след на песке. — Ты не принимаешь лекарства, — скорее утверждает Рики, растекаясь на кресле. Мэттью думал, что они больше никогда не встретятся, после выписки. Но, видимо, у него уже вошло в привычку тащить за собой прошлое. Парень как-то сам написал ему, спустя пару месяцев, после выписки. Мэттью несколько раз спрашивал, откуда тот достал его номер, но китаец только отмахивался. Всегда весь такой из себя до жути проницательный и загадочный, строит из себя мудрого старца. Вот и сейчас, он ловко вытаскивает из пачки сигарету, внимательно смотря на Мэттью. Но тот только отрицательно качает головой, на что получает короткую усмешку. — Не принимаю, — тихо, словно боясь, что их кто-то может подслушать. Сначала Мэттью охватила знакомая паника. Что если все вокруг уже догадались? Джиун? Сестра? Его родители? Он не хотел доставлять никому проблем больше, чем уже доставил. До сих пор помнит, какой переполох случился, после того, как он попал в больницу. Точнее, сам он этого не знал, разве что со слов Джиуна, которому пришлось все бросить и мчаться на другой конец города, чтобы сутками дежурить у палаты, не пуская никого кроме врачей. Родители тогда, кажется, подняли на уши всю Канаду, пытаясь выбить срочную визу. А потом он пришел в сознание. Но только легче от того не стало. Рики недовольно фыркает. Переводит взгляд куда-то далеко, за горизонт, где догорал маленький красный солнечный шарик. Думает о чем-то своем. Иногда, Мэттью хотелось бы уметь читать чужие мысли, чтобы влезать в головы таких людей, как Рики. Хотя, ему и своих предостаточно. От них он тщетно пытается бежать. Но не выходит. Потому что куда бы Мэттью не пошел, он всегда и везде берет самого себя. — Я не буду спрашивать почему, — прерывает повисшее молчание Рики, — Хотя, уверен, ты этого ждал и уже заготовил ответ. Не хочешь — не надо, твое дело и нотации читать я тоже не собираюсь. Ты взрослый мальчик и тебе, думаю, вполне хватает опеки от Джиун-хёна. — Очень великодушно с твоей стороны, — закатывает глаза Мэттью, следя за тем, как длинные пальцы прикрывают сигарету от ветра, чтобы поджечь. — Ты все еще его видишь? Рики замирает. Потом медленно делает затяжку, выпускает облачко дыма. И кажется, что он просто проигнорировал вопрос, сделал вид что не услышал или просто решил не отвечать. Но Мэттью прекрасно улавливает то, что плещется в чужих глазах. Потому что в своих покоится тоже самое. — Каждый день, — отзывается Рики, не поворачивая головы, — Оланзапин, амисульприд, знаешь, я уже практически аптечный ветеран. Но, когда я соглашался на терапию, я знал, что мне не помогут ни доктора, ни их волшебные пилюли. Парень поднимается с кресла, щелчком отправляя бычок за ограду небольшого и узкого балкона. А потом тяжело выдыхает, прежде чем посмотреть в глаза Мэттью. — Если бы я хотел, чтобы он исчез, если бы у меня хотя бы была мысль о выздоровлении… — начинает он, а привычно отстраненный и холодный голос, немного надламывается. Как хрупкая корка льда. — И ты меня прекрасно понимаешь, поэтому и спросил. Ты его тоже никогда не отпустишь, поэтому не лечишься. Боишься, что если начнешь, то тебе станет лучше. И ты все забудешь. Слова въедаются отравленным ядом под кожу. Впитываются, как в губку, а Мэттью их послушно проглатывает. Потому что — правда. — Мы разные, — продолжает Рики, немного морщась от прохладного ветерка — Я выбрал это осознанно и сдался сам, тебе пришили посттравматическое расстройство и отправили домой, хотя мы понимаем, что это не так. Я принимал лекарства, продолжая видеть его глаза, улыбку, руки, слышать его имя. Ты же, не хочешь даже начинать, потому что знаешь, что можешь себя вытащить. И уже перед тем, как развернуться, выскользнуть за дверь и раствориться в толпе незнакомых людей, он бросит тихое: — Это проходит и ты учишься жить с болью так же, как и с любовью. И та, и другая, в конце концов проходят. Вот уж в этом, ты точно можешь мне верить. Мэттью понимает. Он узнал обо всем спустя неделю их спонтанного знакомства. Кажется, подсмотрел какие препараты парень принимает, на какие процедуры ходит. Случайно заметил, как потрепанный альбом заполнен рисунками одного и того же парня, похожего на огромного щенка. Сложил два плюс два в голове. А потом Рики и сам рассказал. Но как бы не были правы остальные, легче ему, от этого не становиться. Сколько должно пройти времени, чтобы он все забыл? Сколько людей должно еще раз повторить о том, что он зарывает сам себя, чтобы наконец-то дошло? На этот вопрос у него ответа нет. Поэтому он снова молча проглотит желание сбежать с этой вечеринки, на которую его вытащили практически силой. Найдет в веселящейся толпе Джиуна. Тот буквально за секунду войдет в свое, уже почти естественное состояние беспокойства за младшего. — Таблетки, — кивает Мэттью, — Я знаю, они у тебя с собой. Утреннюю я смыл в унитаз. — Я в курсе, Ухён-и, — к удивлению, спокойно и даже как-то ласково, отвечает Джиун, роясь по карманам кожаной куртки. А потом нащупав, достает оранжевую пластиковую баночку, вкладывая в ладони. «Это пройдет» — отголосками прошлого, слышится у него в голове. Тот голос, который он предпочел бы забыть. И Мэттью шлёт все куда подальше, проглатывая круглую, гладкую пилюлю. Вот и всё. Они познакомились в самое сложное для Мэттью время. Тогда, когда он остался совершенно один, в незнакомой стране, без какой-либо поддержки. Когда он так отчаянно нуждался в ком-то рядом. То, что он ему подарил, было проклятьем и счастьем одновременно. Долгие разговоры по телефону перед сном, совместные занятия в танцевальной студии, общие выходные, друзья, да даже одежда в какой-то момент, стала кочевать из одного шкафа в другой. Мэттью не заметил. Пропустил абсолютно каждый тревожный от своего тела звоночек. Наверное, поэтому он так глубоко увяз в этих чувствах? Наверное, поэтому он позволил сломать себя, практически в пыль, чтобы без возможности восстановить обратно. А может потому что он впервые влюбился? Понял это он слишком поздно. Когда в груди уже распустилось нечто приятное, лозами сдавливающее легкие каждый раз, когда он случайно касался чужой руки. Мэттью был по уши, целиком и полностью. Готов преданной собачкой бежать по первому зову. Они никогда об этом не говорили. Возможно, это было немного странно, ведь друзья почти всегда обсуждают девчонок, но только не они. «— Эй Ханбин-хён, — набрался смелости Мэттью, отвлекаясь от домашки по физике, — А тебе кто-нибудь нравится?» «— Что за неожиданные вопросы, Мэччу? Ты отвлекаешься» «— Мне просто интересно, — пожимает плечами Мэтттью, чувствуя как щеки наливаются жаром от невинно брошенного прозвища, — Ты ведь такой крутой, хён, за тобой много кто бегает, но ты всем всегда вежливо отказываешь. Вот я и подумал, что может быть тебе, кто-то уже нравится?» «-Возможно, нравится» И потом Мэттью совершил еще одну ошибку. Наблюдая за мечтательным взглядом старшего, он позволил себе подумать, что этим «кем-то» может быть он сам. Эта дурацкая мысль-глупышка разъедала мозг, не давала спать по ночам. Ведь как еще объяснить чужую чрезмерную опеку и доброту? Ему хотелось в это верить. Настолько, что заслонка перекрывшая обзор на все остальное, стала такой толщины, что он упустил из виду самое главное и очевидное. То, что его давно оставили за бортом. Будь он смелее, может что-то бы и было по-другому. По крайней мере, может ему было бы не так больно? Но он так ничего и не сделал. А теперь уже поздно. Мэттью видел их вместе. Счастливые, полностью увлеченные друг другом так, словно никого в мире больше не существует и ничего не имеет значения. Там, рядом с ним, для него больше нет никакого места. — У меня есть пара часов, прежде чем я отрублюсь, — предупреждает Мэттью, бегая взглядом по острой линии челюсти. — Хочешь, поедем домой? — скорее утверждает Джиун. И Мэттью сказал бы, что он и сам может о себе позаботиться, он в порядке. Но это будет неправдой. И об этом всем известно. На спину опускается теплая рука, но от этого почему-то становится только холоднее. До едких мурашек по коже. Джиун молча подталкивает вперед, заставляя двигаться в нужном ему направлении. А Мэттью только слепо следует, словно ему по жизни предначертано быть ведомым. Старший помогает обуться, зашнуровать кроссовки, предусмотрительно накидывая свою куртку на чужие плечи. Распахнет двери перед носом, скрывая усталое тело от назойливых голосов. И никогда не попросит за это благодарности. Мэттью вывернуться хочется от усталости. То, что постоянно грызет его изнутри, колит, режет, он до сих пор не привык к этому. Подобное выматывает, словно пылесосом выкачивает все цветные эмоции, оставляя после себя только серое и безжизненное. А еще он замечает. Чужой обеспокоенный взгляд, пока они едут в машине, слегка подрагивающие кончики пальцев, пока Джиун снова помогает, уже разуться, в квартире. — Ты снова не останешься, хён? — полусонно бормочет Мэттью, чувствуя как под натиском барбитуратов тяжелеют собственные веки. У них уже был разговор однажды. Тогда, он поймал старшего за руку, крепко сплетая пальцы. Сам не знал почему. Попытка перекрыть одну боль другой, не больше. А может, просто желание дать что-то взамен. Мэттью не знает. Только помнит, как ему отказали. Мягко отцепили от себя, ероша макушку. «— Но ты ведь хочешь, хён» «— Хочу, — слишком печально согласился Джиун, — Но не так» В тот раз он тоже сказал, что «это пройдет». Вот только Мэттью не верит. Они оба варятся в одинаковом котле. Один приправленный неразделенным чувством и презрением, а второй транквилизаторами и нежеланием отпускать. И кто из них еще ненормальней? Наедине Мэттью чувствует, как медленно внутренняя пустота съедает его самого. Скручивает, ломит кости. Он может четко описать происходящее вокруг: вот на улице начался дождь, капли залетают в распахнутое настежь окно, ветерок гуляет под свободной футболкой. Но то, что происходит с ним, Мэттью не понимает. Ему просто больно. И спустя столько времени, уже не особо важно от чего конкретно. Он понимает, что "это" не проходит. Не забывается, не исчезает. Злобным маленьким гномом под кожей, всковыривает ранку снова и снова, не давая ей зажить до конца. А потом радуется тому, как сильно кровоточит. Напоминает о себе по ночам, когда диким волком разорваться хочется. Нашептывает на ухо гадости. Мэттью понимает, что это не проходит, когда перед тем, как провалиться в свой морфиновый сон, видит перед глазами Ханбина. "Это не пройдет".