***
Он сидел, запрокинув голову. Гермиона даже спустя десять лет помнит, как падал свет на его короткие волосы, какой белоснежной казалась натянутая кожа шеи. Даже помнит цвет его пиджака — болотно-зелёный. Только, сколько бы не крутила по кадрово в голове этот момент, никак не могла понять, что было во взгляде, когда он увидел её. Тогда рассматривать незнакомца не было никакого желания. У Гермионы по расписанию биология (кровеносные сосуды млекопитающих, страница сто двадцать три), а затем встреча с друзьями в кафетерии на первом этаже. Биологию вела старушка, похожая на стрекозу, и приходила она всегда вовремя. Не опоздала даже, когда сломала руку. И поэтому сейчас, когда прошло уже две минуты лекции, а её всё не было, Гермиона начала волноваться. Она развернулась к Полумне. — Может, что-то случилось? — Уверена, это пришельцы, за которыми профессор наблюдает по выходным, — подавляя зевок, ответила подруга. — Я заметила ещё на прошлом занятии, что у неё на одежде есть остаточный след… Он вошёл в аудиторию, без лишних усилий, одним своим присутствием заставляя всех заткнуться. — Профессор, к моему огромному сожалению, больше не придёт. На прошлой неделе она уволилась, и уважаемый ректор этого прекрасного университета пригласил на эту должность меня. — Крошечная пауза, позволяющая студентам принять информацию. Небрежное движение рукой. — Зовите меня Волдеморт, ах да, профессор Волдеморт. По аудитории, подпрыгивая у каждой парты, пронеслось удивлённое мычание, которое профессор не заметил, или сделал вид, что не заметил. Но сделал это так, как и всё в своей жизни: филигранно и небрежно, будто ему ничего не составляет труда. Гермиона уставилась на тёмно-зелёную доску, хотя более всего хотела повернуться и шёпотом обсудить нового преподавателя с Полумной. Но он стоял, беззвучно постукивая пальцами по столу, и смотрел на неё сверху-вниз круглыми почти чёрными глазами, — такие рисуют обычно паукам, и Гермиона просто боялась отвернуться. — Полагаю, моё присутствие вызвало у вас некий дискомфорт и трепет, — протянул он, узловатыми пальцами поглаживая тонкую указку, — но хочу вас убедить: я здесь лишь с самыми благими намерениями. Как заканчивается эта цитата, Гермиона помнила и позволила себе лёгкую усмешку. Глупо бояться преподавателя, даже с такой репутацией. Если его пригласили на эту должность, значит, сейчас в нём никто не сомневается, и все волнения напрасны. Да и… Гермиона признавала, что ей до нетерпеливой дрожи хотелось получить хотя бы каплю от его необъятных знаний. Несколько лет назад, когда она прочитала о нём в газете (первая полоса, чёрно-белая фотография, на которой он в строгом костюме, стоял, оскалившись), то часами не могла успокоиться. Волдеморт был абсолютным гением, как Эйнштейн или Коперник. Только в медицине, и в биологии, и в химии, и в… Боже, перечень его регалий занимал целую колонку. Самородок, найденный в приюте благодаря известному меценату и учёному — профессору Дамблдору. В статье указывалось настоящее имя Волдеморта, но оно так не подходило ему, что казалось дурацкой кличкой, и Гермионе было всё равно, пусть его зовут хоть Апостол Павел, хоть Ромео; ведь роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет. После той статьи Грейнджер испытала что-то, близкое к почти сексуальному возбуждению. Она узрела свой идеал, даже не мужчины, а совершенного существа, сосуда, наполненного знаниями, но он был так далёк от неё, что оставалось только маяться и облизываться. Беда Гермионы Грейнджер в том, что она слишком рано осознала свою исключительность. Она была до гениального умна. И это не было приятным подарком от родителей, завёрнутым в тонкую спираль ДНК, не помпезным комплиментом от учителей в школе. Гермиона, обожавшая учиться и узнавать новое, делала себя сама. И от этого чужое признание казалось ещё слаще. После занятия, сидя в кафетерии с малиновым мороженом, Гермиона испытывала свою волю. С одной стороны, ей хотелось бесперебойно говорить про нового профессора, а с другой… взгляд то и дело возвращался к её лучшему другу, Гарри. Тот сидел рядом, увлечённо читал спортивный журнал, изредка тёр усталые глаза. — Гарри, — негромко позвала Гермиона, — мне надо кое-что тебе сказать. И в следующий миг она уже бежала за ним по коридору корпуса. Они были лучшими друзьями: она, Гарри и Рон, хоть Рон порой ухаживал за ней, но для Гермионы граница была ясна. И, конечно, она знала, что Гарри среагирует плохо, знала и не смогла удержаться. Да и как долго можно скрывать преподавателя? Пусть Гарри учится на юриста, он рано или поздно бы узнал, что Волдеморт здесь работает. — Гарри! — задыхаясь, Гермиона чуть не споткнулась о ступеньку, но сразу же догнала друга. — Стой же ты. — Нет, я должен его увидеть. — Вначале давай поговорим. Длинные коридоры проносились перед глазами, хлопали двери, мелькали арочные французские окна. Гермиона никогда прежде не замечала, что корпус такой необъятно большой. — И что будет, когда ты его увидишь?! Чуть не столкнулась с уборщиком, торопливо извинилась и побежала дальше. — Гарри! — Я… — он вдруг замер, и Гермиона, не успев остановиться, чуть не впечаталась ему в спину. — Я не знаю. Честно говоря, у меня даже нет идей. Вздох. Гермиона аккуратно взяла его за руку и отвела ближе к окну. Они сели на подоконник. — Я подумала, раз он здесь, значит, его грех искуплён. — Ты знаешь, что он сделал? — шёпот Гарри заставил её вздрогнуть. — Знаешь, да? Много лет назад Волдеморт занимался опасными экспериментами. Для всех он был уважаемым учёным, врачом, что давал громкие заявления о продлении человеческой жизни. Но полиция уже давно за ним следила, и после долгих лет были найдены доказательства его опасной деятельности. — Да, — тихо отозвалась Гермиона, — его опыты признали неэтичными. — Неэтичными? — смешок. — Гермиона, да он современная версия Менгеля. — Я бы не была так категорична… некоторые его идеи весьма полезны, просто требовалось время и… — поймав на себе удивлённый взгляд друга, она тут же добавила: — Но он несомненно был чудовищем. — А теперь он будет работать здесь! — Но это чудовище провело тринадцать лет в тюрьме, и мне кажется, Гарри, заслужило второй шанс. — Когда полиция его задерживала, он взорвал лабораторию, и мои папа с мамой, — судорожный вздох, — погибли. Не уверен, что согласен дать ему второй шанс. Больше они особо не обсуждали нового преподавателя. До тех пор, пока Гарри в идеальном чёрном смокинге не пришёл на свадьбу к новоиспечённым мистеру и миссис Реддл.***
Торжество было скромным. Каменная церковь на холме, внизу — англиканское кладбище. Небольшой зал из коричнево-красного дерева, ряд неудобных скамеек и белые цветы с голубыми лентами. Просто и со вкусом. Ничего лишнего, ничего, что могло бы нервировать молодую невесту и немолодого жениха. На Гермионе было платье цвета выгодной сделки, — идеально белое, расшитое бисером, но в её глазах оттенок не играл никакой роли. Мисс Грейнджер выходила замуж за единственного человека, что мог стать ей подходящей партией в игре под названием «жизнь». Том был умён, богат, и лишён всякой наивности: он точно не верил в пресловутый поиск второй половинки и тоже видел их союз как исключительно грамотную сделку. Кроме того, он был намного старше её и не разыгрывал из себя зрелого идиота. Действительно, лучшая партия. Бом-бом-бом Звенели церковные колокола Бом! Гермиона так часто повторяла эту мантру про идеальную партию, что сама поверила. Она мерила платья в свадебном салоне. Джинни Уизли пила шампанское и хохотала над тем, что подруга похожа на безе. Между «стройным силуэтом с декольте» и «пышным фасоном с розами на подоле» Джинни сказала: — Дорогая, я так рада, что ты решилась и выходишь замуж! И слава богу, что не за Рона. — Она чуть понизила голос, будто боялась, что брат выскочит из примерочной. — Я его, конечно, очень люблю, но он тебе явно не пара. Гермиона кивнула, приглаживая атласные складки подола. Может, и так. Может, для неё вообще не существует пары. Она — лохматая заучка, которая впервые поцеловалась в восемнадцать, ни разу ни с кем не встречалась, да и не хотела. И ей просто хотелось не тратить время на сантименты. Если общество так устроено, что без пары ты выглядишь как инвалид, то почему бы не найти себе наиболее выгодного партнёра? Того, для кого она не будет выскочкой или заучкой, а просто интеллектуалкой с амбициями. Гермиона, смотря на себя в зеркало во время примерки фаты, вдруг правда поверила во всё это. Брак как сделка, которая устраивала её саму. Ничего криминального или позорного. Розовые губы вздрагивали в улыбке. Никто не должен знать, что она пленница в этой истории. Даже сама Гермиона.***
Когда это началось? Вернее, как много времени прошло от первой встречи до первого секса? Волдеморт строил свою жизнь заново с упрямством, присущем только истинному трудоголику. Отсидев срок, он начал всё сначала и желал, чтобы вторая попытка была совершенной. Оказалось, что, даже когда человек в тюрьме, его не малые банковские счета могли пухнуть, словно дрожжевое тесто, и, выйдя на свободу, Том стал ужасно богат. Он купил дом, встретился с бывшими коллегами, выпустил книгу-мемуары и устроился на работу в университете, что когда-то заканчивал и даже считал домом. Вторая жизнь была ему по вкусу. Но для других Волдеморт всё так же был «монстром с неэтичными экспериментами», и надо было исправить это досадное недоразумение. Ему нужны были его проекты. Его свобода, позволяющая гению творить. Он был как Виктор Франкенштейн, у которого отобрали лабораторию, зáмок и инструменты. Глупые люди, не готовые осознать весь размах его идей, боялись. Они считали его новатором, но провели корявую черту между свежим и удушливым. Волдеморт задыхался в их этике. Он положил душу на алтарь науки, разделив её между своими трудами, а ответом была лишь критика. Ах, секретные опыты над пациентами — это жестоко и преступно. Да идите к чёрту. Он сам этих пациентов достал с того света, выходил, заботился, как нянька, они были обязаны ему по гроб жизни и даже дальше. И вообще, разве не честь для всех этих нарциссических пустышек — стать кирпичом в одном из его гениальных проектов? В тридцать пять лет Волдеморт создал препарат на основе смертельной комбинации, и получил вакцину от, как считалось раньше, неизлечимой болезни. Но его загнули. Затоптали критики. Эти белые воротнички и шерстяные пиджачки, что никогда не покидали свои офисные здания, заявили, что проект опасен и слишком рискован. Закрыть. Отменить. Осудить. Три года Том сходил с ума от ненависти. Был бы колдуном, то от его злости бы менялась погода в Англии. Он создал команду из других учёных умов, столь же дерзких и амбициозных, как и сам, а главное верных. Они даже то ли от глупости, то ли от желания быть особенными набили одинаковые татуировки — змею и череп. Это была почти подростковая дурость, которая подошла бы рокерам или влюблённым. Хотя они все и были влюблены. В идею его уверенной победы над невежеством. Умные, самонадеянные и злые на весь мир они прятались по тайным лабораториям, получали миллионы из закрытых фондов и творили настолько неэтичные вещи, что сами себя считали вольными каменщиками конца двадцатого века. Том в лучших традициях даже издавал статьи под псевдонимом, и вскоре даже в своих мыслях перестал быть просто «Томом». Да что это за имя? Он знал кота Тома и Тома Эддисона: один был неудачником, а другой мечтал создать аппарат для связи с духами, но умер, что тоже можно посчитать неудачей. Том Реддл не планировал всю жизнь гоняться за ловкой мышкой, да и смерть тоже в его планы не входила. Он хотел её одолеть так, словно она была задачкой из учебника, а не непоколебимой частью мироздания. И это всё было запретно. Далеко. Невозможно. Его лишили всего, опозорили, вытрясли остатки души. Критика изо всех углов, клевета от завистливых коллег, грязные сплетни, что ему приносили на завтрак вместе со свежей газетой. Гонения вначале в родной Англии, затем в Албании, куда он позорно бежал в поисках поддержки, и в конце в Аргентине (господи, какая ирония!), где его задержал Интерпол. Тринадцать лет тюрьмы. А он не сдался. Всё ещё горел бравым огнём идеи о борьбе со смертью, с её миазмами, что уже распускались рядом с его стареющим телом. Надо было продолжать работу, черпать силы из самой жизни. И Волдеморт решил не тратить время напрасно: раз он получил второй шанс, то возьмёт абсолютно всё. …Как насчёт молодой жены? Гермиона узнала всё это из газетных статей, сплетен Полумны (её отец тоже издавал газету, но куда более «жёлтую», чем вообще было возможно). К слову, именно из этой прессы Гермиона узнала, что в своих мемуарах Волдеморт вскользь упоминал о романе с аристократкой Беллатрикс, и тогда, смотря на фото пылкой черноволосой женщины, Гермиона впервые подумала о профессоре как о мужчине. Она не знала, сколько ему лет, и были ли у него дети. Прежде всего он казался объективно привлекательным (а от фотографией его, молодого брюнета с хитрым прищуром Гермиона даже ощутила лёгкое возбуждения), уверенным в себе и неженатым. И, вспоминая то фото, где он ещё двадцатилетний красавец стоял возле одной из башен университета, Грейнджер испытывала интерес. Может, если присмотреться, то в этом худом бледном мужчине можно увидеть того очаровательного юношу? Или гонения, злость и годы тюрьмы навсегда стёрли все краски? На его лекциях Гермиона сидела в первом ряду и, подперев ладонью подбородок, слушала чуть хриплый голос, взглядом изучала немного вытянутое лицо. Он казался ей каменным, и не в том лирическом смысле, когда герой кажется прекрасным как мрамор, потому что Волдеморт был в лучшем случае мелом; а в том, когда в человеке нет ничего живого, страстного, дышащего. Гладкая кожа, обтягивающая череп, редкие акульи зубы, маленькие круглые глаза, в которые постоянно краснели лопнувшие сосуды, манера неприятно растягивать слова, словно бы по-змеиному шипя. Волдеморт был ей неприятен до того, что Гермиона вздрагивала, когда он обращался к ней. Между первой лекцией и первым сексом прошло три месяца.***
Он пригласил её на пьесу Шекспира. Ей девятнадцать, какой к чёрту Шекспир? Парни напрасно звали в бар и на вечеринку у бассейна, а тут Шекспир. Гермиона согласилась скорее от шока, чем от желания. Джинни говорила, что роман с преподом — это отстой, тем более для Гермионы, которая и так всё всегда сдавала лучше всех. Они сидели на балконе во время новоселья у Гарри, который получил по наследству от дяди старинный особняк. Джинни в тайне от брата и самого Гарри курила, а Гермиона грызла арахис из банки и рассказывала о грядущем свидании. — Я не собираюсь иметь отношения с преподавателем, — карие глаза негодующе вспыхнули, — он старый, некрасивый и… — Брось, — Джинни выпустила колечко дыма в распахнутое окно, — мы видели его фоточки, он был чертовски хорош. — Был. — Во время секса просто выключи свет, — дёрнула плечом Уизли, — судя по фигуре, без одежды он до сих пор очень ничего. Но я повторюсь: тебе не стоит в это влезать. — Она помахала перед лицом ладонью, отгоняя табачный дым. — Сегодня идёшь на свидание с преподом, а завтра он не ставит тебе оценку без минета. Гермиона пошла на свидание не из-за таких эротических перспектив, а потому что ей было попросту любопытно. Чем могла она, молоденькая студентка, пусть и самая лучшая за последнее время, но всё ещё не супер красотка, заинтересовать мужчину? Он же не собрался обсуждать с ней науку. Грейнджер была уверена, что у его дверей толпы жаждущих прикоснуться к таинственным знаниям, и эти люди куда взрослее, привлекательнее и авторитетнее, чем она. Ей было девятнадцать, а не девять, и Гермиона понимала, что мужчина не приглашает женщину на свидание, просто потому что она умная. Умная и красивая — да, умная и смешная — конечно, умная и ещё раз умная — нет, спасибо. Спустя десять лет брака Гермиона точно знает одно: она жестоко ошиблась, сравнивая его с другими людьми. Волдеморт был настолько недосягаемо гениален, что всякое сравнение было оскорбительно. Том сказал, что она была не единственный, с кем он был на свидании. («Какое позорное унылое занятие! — вещал он, размахивая руками, — я был готов вонзить вилку в любую из этих экзальтированных дур».) Гермиона так и не узнала, входила ли она в это число, но скорее всего нет. Они ведь поженились. Как человек, который кажется уродливым, мог быть привлекательным? Или дело не во внешности? То, что Гермиона видела, казалось ей омерзительным, но то, что она знала, привлекало. В отличии от всех остальных, с кем она общалась, Волдеморт был как глоток крепкого вина: интриговал букетом ароматов, терпко касался языка и оставался внутри, опьяняя. В театр Гермиона пришла в блестящем чёрном платье с открытой спиной, а профессор ни разу её не коснулся. Это было по-человечески приятно (какой джентльмен!) и по-женски раздражающе. Не то чтобы она строила планы и уж точно не видела себя роковой красоткой, просто очень грустно, когда тебя отвергают в лучшем наряде. Пьеса была скучной. Скучнее только лекции по анатомии. Гермиона зевнула и едва не уронила голову ему на плечо. Вздрогнула, подняла взгляд. Его тёмные глаза была обращены к ней. — Видно, вам, мисс Грейнджер, более по вкусу сладкий сон, чем старая английская комедия. — Ваша реплика сыграла бы лучше, если это был бы «Сон в летнюю ночь», — улыбка озарила её лицо. Он немного помолчал. — Вы находчивы, мне нравится. — Разве вы не заметили это вовремя наших лекций, профессор? Придвинулся чуть ближе и склонил голову, опаляя щеку Гермионы дыханием. — В аудитории вы, бесспорно, умная и находчивая студентка, но сейчас передо мной женщина. — Худая ладонь опустилась на подлокотник между ними. — Скажите, мисс Грейнджер, вам нравится спектакль? — Я не поклонник комедий Шекспира. — Значит, вы не станете злиться, если мы сейчас уйдём? Пауза. Она опустила ресницы, хаотично раздумывая над этим предложением. Волдеморт пах дорогим парфюмом, говорил вкрадчиво и уверенно, не позволял себе лишнего и был вне сомнений самым интересным мужчиной в этом театре. В этой стране. — Нет, не стану, профессор. Давайте уйдём от сюда. Они ехали тогда в его машине, — Гермиона никак не могла запомнить марку, но цвет был чёрный, а салон из мягкой приятной на ощупь кожи. Волдеморт («Зовите меня Том, если вам угодно»), расслабленно закинув ногу на ногу, смотрел вперёд, и мерцающие огоньки города отражались в его глазах. — Я читала ваше исследование об эвтаназии, — тихо начала Гермиона, — вы предложили препарат, который из-за недорогой себестоимости можно распространять через аптеки. Иными словами, это будет доступная смерть для каждого в домашних условиях. — Я всего лишь даю людям возможность избежать унижения. — Странно, что человек, который посвятил себя поиску средств продления жизни, предлагает разработать смерть в ампуле и сделать её обычной как доставку еды. — Смерть необходима, Гермиона, — он вздохнул, — и для одних она панацея от всех бед, а для других, — поправил матовую чёрную запонку на рукаве, — досадная оплошность мироздания. К слову, — тонкие губы исказились в улыбке, — благодарю за вашу идею: возможно, мои препараты стоит добавить в продукты доставки на дом. Гермиона непонимающе вскинула бровь, гадая, шутит он или нет. Но Том, если не считать улыбки, похожей на оскал, оставался серьёзен. — Мне бы польстило ваше внимание к моим трудам, но, зная вас, мне надо соревноваться с ещё как минимум дюжиной учёных. — Что вы имеете в виду, профессор? — Сегодня вам интересны мои исследования, завтра — профессора Дамблдора, послезавтра — кого-то ещё. Не так ли? Вы распыляетесь, хватаете то там, то тут, растёте вширь, но никогда не копаете глубже дозволенного. Она ощутила, как щёки стали пунцовыми. — Вы совершенно не правы. Я вовсе не поверхностна! В салоне раздался странный звук, словно просыпались алюминиевые шарики, и Гермиона в ужасе поняла, что это был смех мужчины. — Как же современные дамы обидчивы, — выдохнул он, как ей показалось, вполне довольно, — в прошлом я мог часами обсуждать дикую манеру Беллатрикс кричать и бить посуду при любой ссоре, и она не смела даже возмутиться, а вы… вы… — приблизился к ней и коснулся пальцами кучерявого локона. — Другая. — Поразительно, как Беллатрикс выдержала такое отношение к себе, — гневно выпалила Гермиона, пытаясь отсесть подальше, но упёрлась спиной в дверь машины. — Я слышала, она из благородного рода, как её семья позволила всё это? — Родители могли выдать её замуж за несчастного идиота, что видел в Белле только красавицу, но даже не пытался разглядеть потенциал. Некоторые люди склонны считать, что брак должен быть комфортен и основываться на любви, но разве сравнится любовь с жаром человеческих амбиций? — Вы так выбираете партнёра? — спросила Гермиона и ойкнула. Уж слишком глупо прозвучал вопрос. Так на сайтах знакомств навязчиво спрашивают причину регистрации. — Я имела в виду… — Я не выбираю партнёра, мисс Грейнджер, — сухо произнёс он, указательным пальцем очерчивая линию её скулы. — Я собираю свою идеальную картину, в котором не будет ничего противного мне. И глупым женщинам стоит заказать мои препараты для эвтаназии, потому что таким людям нет места ни подле меня, ни где-либо ещё. Они были так близко друг от друга, что Гермиона видела своё испуганное отражение в чёрном зеркале его глаз. Длинные пальцы опустились на шею, чуть поглаживая кожу. Грейнджер до этого момента только дважды позволяла парню приблизиться к себе, но это были моменты эйфории и эмоций, а партнёры — её ровесники, которых она без труда контролировала. Теперь же к ней прикасался мужчина, чей возраст был неопределяем, а опыта хватило бы на сотню жизней. Но Гермиона была не из трусливых. — А какое место уготовано мне? — Подо мной. — Что? Вблизи Том пах древесиной, тягучей амброй и диким мёдом. Язык сперва коснулся чуть приоткрытых губ Гермионы, и она почувствовала, что не может отказать, и даже пытаться не станет. Вздохнула, поддаваясь вперёд, нежно оплела руками его шею. Он целовал упоительно медленно и не позволяя перехватить инициативу. Почти с агрессивно цеплялся за её запястья, обхватывал ладонью лицо, удерживал голову Гермионы. И ей казалось, что Том был везде, даже в мыслях, потому что, как бы она не пыталась отвлечься, вытолкнуть его из своего рассудка, перед закрытыми глазами было бледное лицо. Она слышала, как водитель поднял перегородку, и захотела от смущения засмеяться, но Волдеморт не позволил даже нормально вздохнуть. Сжал пальцами её шею, вынуждая фокусироваться только на этом странном поцелуе, в котором не было ни нежности, ни ласки, а губы Гермионы стали алыми. Но, когда он оторвался от неё, то стало так необъяснимо пусто и холодно, что она, словно кукла, протянула к нему руки, приглашая к новому поцелую. Они еле дотерпели до её комнаты. Его шершавая ладонь гладила женское бедро, и Гермиона всё время думала, что рано или поздно пальцы потянут вниз трусики, но он останавливался. Смеялся, показывая то, что знает её мысли. Едва дверь закрылась, Гермиона даже не успела включить свет, как Том схватил её и прижал лицом к стене. Ладони хаотично блуждали по фигуре, и Гермионе казалось, что она глина, из которой он лепит скульптуру. Голой спиной чувствовала ряд пуговиц на рубашке. Была так напряжена, что казалось, каждый перломутровый кругляшок опечатывается на ней как клеймо. Упёрлась ладонями в стену, и зашетестела ткань платья, которая вдруг стала непривычно тяжёлой, многослойной, и Гермионе казалось всё это так долго, то тоскливо. Девушка закусила губу от нетерпения, и Том наконец запустил ладонь ей в трусы, до боли натягивая тонкую резинку. Гермиона хотела, чтобы он целовал ей спину. Она ведь была так провокационно обнажена. Том об этом даже не подумал.***
— Ты спишь с Волдемортом? — закричал Рон вместо будильника. Гермиона распахнула глаза и уставилась на часы. Половина седьмого. Вряд ли её друг так рано встал, скорее всего, он даже не ложился. — Что ты делаешь? — она приподнялась на локтях, чтобы лучше видеть, как он раздражённо шагает вокруг кровати. — И как сюда попал? Рон остановился, почесал пальцем лоб. — Я хотел вместе выпить кофе. А как попал?.. Ты же сама дала мне ключи на экстренный случай. — Рональд, кофе — это не экстренный случай. — Разумеется, — протянул он, улыбаясь. — Общение со старым другом и потенциальным парнем — это не такой экстренный случай, как секс с преподавателем. — Потенциальным… кем, прости? — она злобно усмехнулась и встала, закутывая себя в одеяло как в тогу. — Боже, Рон, не начинай. Мы это обсуждали тысячу раз, я слишком устала и не выспалась, чтобы делать это снова. — Гермиона прикрыла глаза. — Я люблю тебя бесконечно, но ещё одно слово об этом и я тебя ударю. Он немного помолчал. Скромно сел на стул у стены. Провёл пятернёй по рыжим волосам. — Так это правда? — О да, — усмехнулась девушка, закалывая волосы наверх. — Я тебя хорошенько стукну, будешь ко мне подкатывать. — Да я про тебя и этого урода. Гермиона опустила руки, и причёска рухнула ей на плечи. — Тебе это очень нужно знать? Кивок. От грустного взгляда у Грейнджер кольнуло сердце. — Уже где-то месяц. Ты увидел его машину внизу, да? — И самого профессора. Он был так любезен, даже поздоровался. — А ты что думал, ударит кирпичом по голове? Рон даже не улыбнулся. — Значит, у вас роман? — Ага, «Анна Каренина», — фыркнула Гермиона, — господи, нет, Рон, мы просто… — это было ни черта не просто. И слово она выдавила практически с болью. — Спим. …Они ни разу после того похода в театр не были на свидании. В университете он относился к ней, как к другим студентам и порой даже хуже, словно ждал большего. Требовал. Смотрел со снисходительной улыбкой и иногда лишь кивал, будто признавая. А здесь, в этой комнате, Волдеморт, не говоря ни слова, стаскивал с неё одежду. Иногда даже не утруждал себя в этом, и просто задирал юбку, словно нетерпеливый пьяный подросток. Гермиона была бы лгуньей, сказав, что в эти моменты, заполненные липкими касаниями, развратными стонами и его шёпотом, она не была практически счастлива. «Практически», потому что всегда было недостаточно. Будто Гермиона складывала мозаику, а одна деталь вечно терялась в коробке. — Я и профессор Волдеморт — любовники, — правда сорвалась с её губ проще простого. Только это ни черта не правда. Ведь слово «любовники» однокоренное «любви», а в их связи было всё, кроме неё. — Слушай, — Рон потёр пальцем нос. — Он красивый? — Что? — Я спросил: Волдеморт красивый? — Господи, я слышала вопрос, я просто не понимаю его. — Ответь. Она облизнула губы. Красивый?.. Настолько бледный, что иногда казалось, его кожа имеет серый оттенок, холодный, с впалой грудной клеткой и узловатыми конечностями. Чёрт, да таких уродов ещё поискать. — Он хороший любовник и собеседник, — вскинула голову Грейнджер. — А я тут не конкурс моделей провожу.***
На десятый год брака они приезжают в Италию, и годовщина тут, разумеется, не при чём. Его пригласили на конференцию, а Гермиона была красивым акссесуаром. Могла бы оскорбиться, но поздно, уже поздно. Дурманящая Тоскана в июне. Арендованный каменный дом на вечно зелёном холме, а внизу кучерявые виноградники. Солнце таяло на горизонте, оттеняя треугольники кипарисов. Супруги совершали променад по вечернему городу — крошечное итальянское поселение, одно из тысячи: старые каменные домики, церковь с колокольным перезвоном, бесконечные рестораны с кучерявыми, как сами виноградники, названиями вин. — Дорогая, завтра у меня важная встреча, а ты можешь провести день как пожелаешь. Желаю, чтобы ты сдох. И железный колокол качается из стороны в сторону, распугивая голубей.***
На первую годовщину их свадьбы Том издевательски подарил ей сборник комедий Шекспира. Одна страница почему-то была загнута, и Гермиона, любившая загадки, часами мысленно повторяла фразы от туда. Но никакого ответа не было. «Рассудок призывается иногда любовью в качестве врача, но никогда в качестве советника». Какую дурость несли эти старинные поэты! Ведь всё было совершенно наоборот, и никакой рассудок не мог исцелить влюблённое сердце. И как часто человек, окрылённый страстью, искал совета у разума. Почему же у Шекспира всё было перевернуто, или же это и была комедия? Как иронично смеялись над несчастными читателями весёлые кумушки! И Гермиона их ненавидела. Ненавидела до сжатых в кулак пальцев эту идиотскую цитату, которую никак не могла понять, ненавидела Шекспира, ненавидела свой опостылевший брак. Она думала, что всё будет легко, как сесть на лодку и спокойно плыть по течению. Хорошая партия с человеком, от которого можно столько всего подчерпнуть, с тем, кто понимает её амбиции. Гермиона уже давно решила, что хочет себе хорошую карьеру. После медицинского, поступит на экономический или на управление. Кирпичик номер один и номер два на пути к достойной должности. Быть может, министерство?.. Не важно, главное было получать больше знаний, щёлкать задачи, разносить свои идеи и принципы в мире галстуков и хуёв. Ранний брак по расчёту был даже не лестницей к цели, а скоростным лифтом. Сверкающий Otis. Со стороны брак был идеален, словно с каталога. Иногда Гермиона словно бы чужими глазами видела их пару: статный он и хрупкая она, мрачный силуэт и розовый свет лёгкой ткани, опасные эксперименты и благотворительность. Неэтичное крепко переплеталось с эстетичным, и брак казался идеальным не только со стороны. На кануне своего тридцатилетия Гермиона поняла, что у неё есть неплохая работа, есть загородный дом в викторианском стиле, друзья, с которыми можно поделиться всем на свете, есть даже дурацкое ожерелье с изумрудами, которое более походило на ошейник. И есть нелюбимый муж. Никакого права на развод. Пункт шесть брачного договора.***
Родители пришли в ужас. Избранник Гермионы был старше её, отсидевший, а его страница в Википедии могла по описанной жути соревноваться со страницей нацистких докторов. И сколько бы он не клялся, что встал на праведный путь, и вообще, исправился, поверить было сложно. Мать, поглаживая руки дочери, всё пыталась понять, как её девочку уговорили на этот брак, чем задурманили. Ничем, мам. Гермиона вздыхала и почти стыдливо отворачивалась. Она выходила замуж за перспективы и неплохой секс, разве стоит о таком рассказывать? Брачный договор вызвал столько шума, что Грейнджер подумала: это просто шутка над ограниченным миром. Решил проверить терпение людей. Пункты с первого по третий были о финансах и об имуществе. Четвёртый о запрете на измену и денежном штрафе. Пятый — муж ни в коем случае не должен совершать насилие в адрес жены. Шестой — развод запрещён. (На седьмой год брака Гермиона отвалила хорошую сумму отличному адвокату, и тот, пожёвывая бутерброд, заявил, что договор сделан идеально, нет ни одной лазейки). Но это было после. А тогда девятнадцатилетняя Гермиона наивно считала, что этот брак был до каждой юридической закорючки правильный. Она, конечно, волновалась, добровольно соглашаясь на цепи, но институт брака это всегда ограничение свободы, так почему бы не выбрать самую выгодную партию? И муж ведь откровенно немолод, как долго он ещё сможет сохранять активность? С достойным Волдеморта коварством Гермиона уже думала, как скоро он состарится, и она возьмёт всё в свои руки. Будущая жизнь виделась лакомой сдобой, горячей и румяной, главное было не обжечься.***
Во Флоренции они ужинают недалеко от того места, где Данте впервые увидел Беатриче. Увидел и навсегда влюбился. В ресторане подавали молочно-белый сыр, рубиновое вино, которое по сладости могло бы посоревноваться с тем, что творил Христос, розовые томаты, которые трескались от переизбытка сока, и ароматную телятину, пахнущую розмарином, тмином, вообще — Италией. Юркие официанты в белых рубашках проходят мимо круглых столиков, быстрые и красивые, с таким же быстрым и красивым языком. Каждое блюдо как название картины. Гермиона неуклюже зачитывает список главных блюд, ужасно интонируя на гласных. Итальянский она знала поверхностно, но неплохо запоминала лексику. И была ослепительно хороша с поднятыми наверх волосами, в пудрово-розовом платье. — Попробуй это, — Том кивает на бутылку вина, — оно из Кьянти, я закупил там несколько бутылок для нас. Гермиона вскидывает голову и несколько минут молчит. В её карих глазах он видит блик от свечей вокруг. — Я хочу развода. Лицо Волдеморта словно трескается, и улыбка разрезает вежливую маску на части. Он медленно прикрывает глаза и подносит бокал к губам. — Выпей вина, дорогая. — Не хочу. Глаза распахиваются и смотрят на неё, гипнотизируя. Гермиона сглатывает острый ком в горле и дрожащей рукой тянется к бокалу. — Я знаю, что подписала договор, и это невозможно, но наш брак ужасен, Том. Я так больше не могу. — Тебе чего-то не хватает, Гермиона? — ласково начинает он, и от этого тона становится по-настоящему страшно. — Ты не счастлива в браке, рядом со мной? Разве за эти десять лет было что-то, чего я тебе не дал? — Мне не хватает любви, — бокал со звоном опускается на стол. Гермиона, шмыгнув носом, смотрит на мужа. — Да, представь, я хочу любви. Как много Гермионе мало. — Что ж, — тянет он, улыбаясь. — Я тебя понял. В спальне, когда он касается губами её шеи, Гермиона понимает, что вопреки всему ей до сих пор приятно. Губы Волдеморта всё так же сводят с ума, как и в тот их первый раз, а разговоры с ним, полные нервного азарта, развлекали девушку. Человек, с которым она делила постель и фамилию, был ей и учителем, и мужем, и любовником. Мало какая женщина могла похвастаться тем же. И чего Гермионе неймётся? Почему девичья душа так устроена, что вечно ей мало, и хочется сказочное всё? Том расстёгивает крошечную молнию на платье, и Гермиона резко оборачивается к нему. — А тебе всего хватает в нашем браке? — Более всего мне хватает глупых вопросов, Гермиона. Она бродит взглядом по ковру, по блестящим носкам мужских туфель. — Хочешь потерять рассудок от любви и страдать? Ты действительно этого хочешь? Гермиона быстро мотает головой. Разумеется, нет.***
Волдеморт умер в день её тридцатилетия, словно любящий муж, который решился на самый впечатляющий подарок. Гермиона, которая впервые осталась совершенно одна, в чёрном вдовьем костюме, бродит из кабинета в кабинет по зданию полиции, стуча каблуками. Убийцей был какой-то сумасшедший, считавший, что Волдеморт своими экспериментами оскорбляет бога. Гермиона, садясь в кресло напротив детектива, стучит ногтями по глянцевой поверхности стола. Она хочет смерти для сумасшедшего, долгой мучительной смерти. Дома Гермиона выгоняет прислугу и часами гуляет по коридорам в чёрном халате мужа. Расставив руки в стороны, она гладит шёлковые стены, дерево мебели, тяжёлые гардины. Наконец, свободна. Продаст часть его вещей на аукционе, издаст последние труды, возможно, сама напишет мемуары. Никаких обязательств, никакого шестого пункта. Гермиона мчится в его кабинет, почти подпрыгивая. На столе бумаги, старая чернильница и печати. В углу — Шекспир, та самая книга комедий. Усевшись в кожаное кресло, пахнущее деревом, амброй и мёдом — в общем, так, как и пах Волдеморт, Гермиона вдруг хочет курить. Хотя никогда даже не пробовала. Она берёт в руки книгу, и с каждой страницей в груди всё больнее и больнее, а пелена перед глазами сцепляет буквы в вензеля. Гермиона вдруг ощущает себя такой невыносимо одинокой, что откидывает книгу в сторону и выбегает из кабинета. Носится по коридору призраком, воет, сдавливая рыдания. Очень хочется проснуться и снова увидеть мужа. Ещё хотя бы раз. Увидеть и сказать, какая она дура, и молить прощение, истошно целуя бледные пальцы. Гермиона останавливается посреди залы. Над головой хрустальные медальоны люстры, вокруг — хаос воспоминаний. Здесь они целовались, а вон там, возле окна, он дарил ей украшения, говоря, что камни надо смотреть только при хорошем дневном свете. Каким он был? Гениальным безумцем, злодеем, готовым на всё, фанатиком собственных идей? Её мужем. В сухом остатке ведь только это было важно. И Грейнджер точно знала, что больше никто не будет так внимательно её слушать, так спорить, вынуждая добраться истины, так смотреть. Впереди её ждала долгожданная свобода, и может, даже пресловутая мелодраматическая любовь с каким-нибудь симпатичным мужчиной. Но это будет не то. Совершенно не то, господи! И вдруг всё становится ясно. Вся жизнь открылась Гермионе с гладкой стороны. Каждый год оказался понятен, а всякая цитата проста. Грейнджер хочет спасения или совета, но, сколько бы не пыталась воззвать до рассудка, тот упрямо молчит. Гермиона печально усмехается и смотрит в пустоту перед собой. Пустота отвечает ей одиноким стоном. Всё-таки она его ненавидела?