***
По скрипящему полу в коридоре Вознесенский шел быстро. Этот скрип был самым громким звуком теперь, когда все спали, не считая, разве что, шумного дыхания несущегося к себе Колю. В его глазах читался явный гнев, судорожно дергались желваки под кожей. От мелькавшего ещё недавно в разуме сна не осталось и следа, теперь в мыслях был только крик. Николай самодовольно ухмыльнулся, наконец заходя в свою комнату, он смог разозлить штандартенфюрера, а значит, был прав, задел нечто важное, тонкое в душе поганого фрица. Теперь всё его существо ликовало, давало о себе знать и день, казавшийся когда-то безнадежно испорченным, теперь засиял новыми красками, даже несмотря на то, что подходил к концу. Вознесенский узнал, на что можно, нет, даже нужно давить, и плевать было на последствия. Николай прекрасно понимал, что подёргав за правильные ниточки, у него получится ели не сломить, то точно надломить всё существо Шнайдера, заставить того мучиться. Белорус знал, что когда-то давным-давно Северин был мягким человеком, и даже если он таковым притворялся, то его желание играть, любовь к пианино и фактическая одержимость этим инструментом были очень даже правдивыми, и поэтому сейчас, даже несмотря на существо штандартенфюрера сейчас, Вознесенский был уверен, что любовь к игре осталась. Оставался единственный вопрос. Почему сам Шнайдер не играет, почему не опроверг слов Коли сегодня? На это у кареглазого также был примерный, очень шаткий и неуверенный ответ, но всё же… Сегодня мельком Вознесенский заметил на шее штандартенфюрера тонкие нити шрамов, чем-то похожие на ответвления корней дерева. Такие же отвратительные, как казалось Николаю. Они расходились почти по всей шее мужчина, переходя на линию челюсти и спускаясь под застегнутую на все пуговицы рубашку. Возможно, это и стало причиной законченной карьеры Северина, иного объяснения реакции немца он не видел. И в таком случае Коле было даже немного жалко этого человека, он играл слишком хорошо, слишком прекрасны были мелодии вылетающие из-под его пальцев. Хотя какое жалко? Даже несмотря на свое прошлое, Северин сейчас оставался всего лишь простым куском дерьма, даже хуже, теперь он всегда оставался немецким штандартенфюрер, командующим концлагерем.***
На следующий день с очередным звоном колокола было немного страшно идти в кабинет снова, но уверенность в своем деле и своих мыслях давала надёжную опору. Тихо выдохнул, он постучал костяшками пальцев по двери и, дождавшись немецкого «войдите», нажал на ручку.