-
Его врач говорит ему, что ему нужны здоровые механизмы преодоления, что бы это, чёрт возьми, ни значило. Она предлагает медитацию, как оптимальный вариант, но, нет, он этого не делает. Она предлагает найти хобби, и он вспоминает, что ему нравится кататься на скейтборде, но в его контракте отмечен пункт, который буквально гласит о том, что ему запрещено заниматься этим, пока он играет в группе. Она предлагает поддерживать занятость, но он пробовал это. Он старается быть занятым, вкладывает всё своё время и энергию в Ларса. По итогу, Джеймс почти до смерти душит его гнетущей привязанностью и собственническим инстинктом, что делает Ларса ещё более своенравным. Заставляет его стремглав бежать к двери. Оставляя его ни с чем. В последнюю их встречу, она подняла правую руку перед Джеймсом: — Представь, что это твой мозг. Теперь в этой части живут все твои импульсы. Она прижала большой палец к ладони, а за этим опустила четыре оставшихся и сомкнула их на том же пальце. — Это часть твоего мозга, которая отвечает за рациональное мышление. — Ладно, — Джеймс неуверенно пожал плечами, толком ничего не поняв, — Так? — Когда ты чувствуешь угрозу, рациональная часть твоего мозга просто отключается. Такие вещи, как гнев и страх, вызывают ту эмоциональную реакцию, которая живет в маленькой части по центру. Это случается с каждым. Меня беспокоят лишь твои действия после того, как ты теряешь контроль. Как и Джеймса. Сейчас он точно обеспокоен, сидя в своём номере и вылавливая содержимое на дне собранного чемодана. Сегодня Фресно, завтра Рино, а потом домой. Вот и та самая бутылка. Та самая, которую он прячет на всякий случай, если она вдруг понадобится ему на чёрный день. Он хватает её и подскакивает к раковине. Поддевает крышку, держит бутылку параллельно сливу. Все эти бесчисленные усилия, попытки интерполяции, рвения стать лучше — что ему это дало? Осмысление своих кошмарных мыслей, клеймо позора, приколотое к его груди за то, что он неисправимый алкоголик, удушающая вина за нежелание прекратить. Опуститься так низко, да даже хуже — оказаться на самом дне, ниже плинтуса, словно слепой, смольный угорь, безвольно скользящий по дну океана, сосланный в самые глубокие траншеи и питающийся только оставшимся морским снегом, который стекает к нему свысока. Он поднимает свободную руку вверх, загибает большой палец и опускает на него другие пальцы, словно надевает на него большую шляпу. На секунду поднимает сжавшийся кулак и стучит им себе по лбу, пытаясь силой вытеснить из пустой черепной коробки хоть одно правильное решение. Всё, что он испытывает — это боль, этот чёртов оголенный нерв внутри него, истрёпанный, сдавленный и перетянутый. Если это и есть тот самый контроль, он ему не рад. Скоро ему нужно попасть на арену. Никто кроме него не узнает, если он взял оттуда совсем немного, достаточно, чтобы продержаться на плаву чуть дольше. Если он просто спрячет пустую. Если он будет сам по себе. Фресно, Рино, дом. Он делает это только сегодня, в заключительный раз, потому что это был откровенно дерьмовый день. Откровенно дерьмовый, потому что песня, которую он так хотел услышать, как выяснилось, никогда не крутилась по радио, потому что он не получил то, что хотел, потому что его игнорировали. Потому что это был откровенно дерьмовый день в череде таких же цикличных, нескончаемых дерьмовых дней, в неистощимой агонии последних двадцати лет. Он дарует этой бутылке спасение из того места, где её собирались вылить в раковину. Делает глоток. Фресно. Ещё глоток. Рено. Пальцы, сжатые поверх большого пальца на ладони, высвобождаются. Он просто хочет домой.-
Ларс пробирается через парадную дверь, недовольно гримасничая, когда глядит на чёртов сосновый лес и животных на обоях. Рядом с ковриком покоится куча ботинок, а на кофейном столике — пивные бутылки. Их вкусы в декоре не могли бы шибко отличаться, даже если бы они попытались. — Господи, — бормочет он себе под нос. Когда они говорили по телефону, планируя встретиться во время перерыва между гастролями, Джеймс сказал ему прийти. У него был код от входа, но место не оказалось запертым, — Джеймс? Ответом было молчание. Он проходит внутрь и через кухонное окно замечает, что Джеймс копошится с чем-то на заднем дворе своего участка. Земля ограждена громадным, высотным забором от всех недоброжелательных гостей. Даже отсюда Ларс может разглядеть приметный кусок фанеры, достаточно массивный, на котором Джеймс аэрозольной краской из баллончика чётко выделил заглавными буквами: нарушители частной собственности будут застрелены на месте. Он открывает заднюю дверь и переступает крыльцо. — Джеймс! — выкрикивает он, размахивая руками в стороны, словно пытается руководить посадкой самолёта, и видит, как тот поворачивается к нему с улыбкой на лице. Он радостно поднимает ружьё в своей руке, чтобы продемонстрировать его для вида, сейчас выглядя странно похожим на ребёнка, празднующего Рождество. — Привет, детка, — Джеймс здоровается с ним, подходя к дому, — Долго ждал? — Не-а, — на его лице тоже появляется улыбка, и, когда тот подходит достаточно близко, он просовывает руки в задние карманы его светлых джинс и сжимает его задницу. Он ничего не может с этим поделать. Джеймс слишком хорош, — Только что приехал. Джеймс наклоняется и мягко целует его. После поцелуя он чувствует на губах вкус Coors. Ларс двигает правую руку к переду его джинс и слегка сжимает их. Джеймс подпрыгивает на месте и оторопело отстраняется. — Не делай такую херню, когда у меня в руках пистолет. Ларс просто закатывает глаза в собственной манере, снова прижимаясь к нему губами, прежде чем снова зайти в дом. — Естественно, конечно. Без проблем. Извини. — Я не шучу. Хочешь заряд картечи себе в задницу? Ларсу приходится пересилить себя, чтобы сдержаться от самой вздорной, низкой шутки касаемо артиллерийских снарядов в его заднице, и он разворачивается, чтобы посмотреть, как Джеймс скидывает с себя ботинки и прислоняет дробовик к сайдингу дома. Рассматривая его, он подмечает, что его длинные, светлые волосы стали менее вьющимися, чем раньше, подковообразные усы стали рыжеватыми при свете. Он выглядит довольно сексуально. Джеймс подбирается к нему со спины, обдавая жаром своего тела, и утыкается носом в воротник его футболки, приобнимая сзади. Ларс прислоняется к кухонной стойке, замечая стопку недавно сделанных фотографий, и не может подавить своего интереса, чтобы не пролистать их. Видит несколько фотографий Джеймса с отцом, некоторые городские пейзажи тех мест, где они были в прошлом году и… — Что это? — он поднимает глянцевую фотографию размером четыре на шесть, на которой виднеется группа парней, расположившаяся посреди открытого поля перед горой. Среди них он тут же узнаёт придурковатую ухмылку Джеймса и кепку, накинутую задом наперёд. Джеймс наклоняется, чтобы понять, о чём речь, кладя подбородок на его плечо. — Просто кореша по охоте. — Оу. Ладно, — Ларс снова пробегает взглядом по фотографии. Джеймс целует его в шею, покусывает ухо прямо над гвоздиком и серьгой в мочке уха, трётся промежностью о его зад, — Но почему вы без рубашек стоите? Джеймс застывает. Ларс подглядывает через плечо за его недоумевающим выражением лица. — Это клубная штука. Это… — он видит, как на лице Ларса медленно расползается улыбка, — Отдай, — Джеймс беспрекословно выхватывает фотографию из его рук. — Клубная штука? Это так… — Ларс ставит локти на столешницу и опускает голову, чтобы скрыть широкую улыбку, — Это пиздец по-гейски. Он заливисто смеётся, позволяя несдержанному смеху вырваться наружу. Он представляет Джеймса и всех его мачо-друзей охотников на одной из этих экскурсий, обнажённых до пояса, и не может держать в себе все эти иного характера ассоциации. — Завали, блять, — Джеймс тихо бурчит, пока Ларс поворачивается к нему лицом в объятиях и целует его. — Хочешь вступить в мой клуб обнажённых аквалангистов? — Ларс глупо хихикает в его губы и тянет его из кухни прямиком в спальню, — На этой неделе мы работаем над усовершенствованием продолжительности погружения.-
— Никогда больше не хочу слышать эту грёбаную песню, чувак, — Джеймс хрипло стонет, от небольших движений его штаны скрипят о сиденье машины, когда их увозят на очередную вечеринку. Чёрт, он чувствует себя кретином в этой одежде. Они все выглядят так, словно присутствовали на совершенно разных тематических мероприятиях. Ларс, диковато одетый синюю, шёлковую рубашку. Джейсон, диковато одетый в классический смокинг. Кирк, шериф бредового готического вестерна, и Джеймс, кожаный фетишист. Вместе они выглядели, как какая-то и испорченная версия Village People, когда позировали с наградами для победительской фотосессии. Конечно, ему бы хотелось, чтобы они пропустили вечеринку и вернулись обратно в отель. Ведь тогда он сможет побыть в покое, а не находиться там, стараясь развлечь людей, жаждущих поцеловать его задницу; он и впрямь не создан для этих лучей славы. Похоже, Ларс тоже хочет соскочить, судя по тому, как он вздыхает и дуется, прислонившись головой к окну. — Уж прости, — он саркастично хмыкает, — Прости, что выбрал её синглом. На следующий альбом ты получаешь право вето. — Чё ты кислый такой? Мы только что выиграли Грэмми. Я думал, ты рад будешь, — Джеймс ворчит. — Пизди больше. Тебя не высмеяли на национальном телевидении, — он действительно выбит из колеи реакцией на их выступление. Хотя они и добились такого ошеломляющего успеха, Ларс нарочно был выбран, как объект шутки из-за его игры. Джеймс считает, что он, скорее, слишком остро на это реагирует, всего-то. — Ты собираешься расстраиваться из-за этой бляди? — он спрашивает с колкой усмешкой, пытаясь не выглядеть бессердечным, но терпит неудачу. Ларс хмуро сводит брови к переносице, всё ещё держа руки сложенными на груди, — Её работа — смеяться над людьми, и всё. Поэтому её и наняли. — Они, блять, посмеялись над нами, Джеймс! Мы были для них шуткой. Джеймс постепенно понижает голос и кладёт руку на бедро Ларса. Все остальные болтают между собой, так что ему некоторое время удаётся поддерживать скрытность. Белого шума должно быть достаточно, чтобы приглушить его смягчающее, заботливое признание. — Детка, перестань. Ты хорошо постарался. Сегодня вечером и над альбомом в целом. Кого волнует, что они говорят? — Ты говоришь это не просто для того, чтоб мне лучше стало? — Ларс допытывается до него, прищурившись. — Когда такое было? — он потирает большим пальцем кожу его ноги, — Просто выкинь из головы это дерьмо. Мы выиграли Грэмми. — Да. Чёрт, мы выиграли Грэмми, — Ларс хихикает и слегка смягчается после похвальных слов, довольно улыбаясь и качая головой в неверии. Вперившись в окно, пытается сдержать улыбку, но она остаётся. Встречается с Джеймсом взглядом в мерцающем уличном свете, рассекающим темноту фургона, — Охренеть.-
— Прекращай сходить с ума, ты себя похоронишь скоро, — Ларс негодующе наблюдает за тем, как Джеймс топчется на месте, нервная поступь его ботинок грозит пробуравить дыру в безобразном ковре. Они собираются выступить на концерте в честь Фредди Меркури, и Джеймс до одури напуган мыслью о том, что ему посчастливится исполнять кавер с бессмертными легендами. Ладно, не совсем уж до одури, потому что Джеймс не грёбаный невротик. Как бы то ни было, даже если он похож на взведённую пряжину, он удерживает это напряжение в себе. И Ларс думает, что он крайне обсессивен в этом плане. — Господи, я нервничаю, — он навязчиво поправляет и зачёсывает волосы уже который раз с того момента, как им сказали, что машины скоро прибудут к Уэмбли, — кажется, я не справлюсь. Что, если меня посчитают дебилом? У меня даже моей гитары с собой нет. Блять. Мне нужно выпить. — Не смей, — это самая последняя вещь, которую стоило бы сделать перед таким достойным событием. Ему нельзя позволить выйти на сцену, будучи пьяным придурком, — это твой ебаный костыль. — И что с того? — Джеймс лучисто смеётся, — Как будто у тебя его нет. Ларс лишь усмехается. Опять он с этой ерундой: он и впрямь начал надеяться, что Джеймс покончил с этой истасканной темой про кокаин. — Это для веселья. — Ну да, конечно. И поэтому ты не можешь прожить без него и дня? — Джеймс приглушенно ворчит, опускаясь в роскошное кресло в Эдвардианском стиле неподалёку от него. По всей видимости, этот отель некогда был частной резиденцией одного состоятельного сноба. Довольно изысканно для такого старого, как мир, места. Кирк и Джейсон фотографируются с сотрудником, одетым как портье, о котором Ларс даже не догадывался. Неясно, кто больше рад встрече в данной ситуации. — Я могу. У меня всё в порядке с башкой, в отличие от тебя, — ядовито бросает Ларс, откидывая волосы назад. Он подумывает над тем, что если окажется достаточно проворливым, то сможет проскользнуть в машину к Кирку и оставить Джеймса наедине с Джейсоном. Таким путём, ему не придётся всю дорогу до стадиона страдать от его нравоучений. — Нахуй иди! — Джеймс кричит сдавленным шёпотом. Они в фойе приличного отеля находятся, в конце концов. Какое-то время он просто сидит, будучи уже рассерженным, туго сведя брови к переносице. Затем сглатывает. Крутит кольцо на своём пальце. Говорит, не скрывая обиды, — Это было грубо. Ларс показательно закатывает глаза: — Это была правда. — Обязательно было это говорить? — Ты хотел этого. Верно? — Хотел Ларса, не мог прожить без него, не мог насытиться им почти каждое мгновение. С чистым сердцем хотел быть с ним, хотел быть частью большего, потому что статуса друзей было недостаточно. Он говорил, что нуждается во всём этом. Ларс это отчётливо помнит, — Ну, ты понял. Со мной ты влип.-
— Джеймс, глянь! Боже, ебануться, — Ларс просматривает раздел с оплатой в каталоге фильмов в категории для взрослых, настолько испорченных и диковатых, что любой, заставший живую душу за просмотром этого, точно бы ужаснулся. У него такой проницательный, неутолимый интерес к этому, будто ему только что вручили карт-бланш. — Ничего там не покупай! — Джеймс выплевывает зубную пасту в раковину вместе со своими словами и ополаскивает лицо. Вытирает оставшуюся на усах воду или любые следы мятной Крест полотенцем для рук. Если Ларсу приходит на ум что-то заказать, по обыкновению он всегда получает выговор от их тур-менеджера, когда они уезжают на следующий день, — На ресепшене подумают, что я извращенец. — О, мужик. У них столько лесбийского дерьма. Хочешь посмотреть? — Ларс явно в восторге. — Нет! — Джеймс срывается к нему, — Ларс, правда. Не надо. — Что, тогда что-нибудь с парнями? Я сейчас посмотрю. — Дай мне сраный пульт, — Ларс пытается увильнуть с середины огромной кровати ближе к краю, подальше от нападков Джеймса, но тот хватает его за лодыжку и дергаёт на себя, — Отдай, я сказал! Ларс подло хихикает, переворачиваясь на живот и опираясь на локти, всё ещё увлечённый предлагаемым порно. Джеймсу не до шуток, он правда не имеет и малейшего желания смотреть что-то из перечисленного, а Ларсу смешно с этого. Он смело тянется к пульту, пока Ларс держит его на расстояние вытянутой в сторону руки, свисающей над полом от края матраса. Это совсем не смешно, но Ларс всё ещё смеётся. Его рука стремительно летит вниз, шлёпаясь о его задницу с такой силой, что режущий звук доносится сквозь приглушенную громкость телевизора и гул кондиционера. Его рука щиплет и пульсирует от покраснений после удара после приложенного усилия. — Это ебать больно, — Ларс стреляет в него смертельно осуждающим взглядом через плечо и кидает в его сторону пульт. Он с пластиковым стуком встречается с широкой грудью и приземляется возле его колена, с которым он залез на кровать, — Сволочь. — Прости. Я не хотел так сильно, — он раскаивается, чувствуя внутри накатывающий приступ сожаления. Он хочет сблизиться с Ларсом, но точно не заслуживает такой привилегии, — не после этого, — поэтому впивается ногтями в собственную ладонь, скребя кожу, как бы беря беря тайм-аут. Ларс всё ещё зол, и это справедливо. Челюсти плотно стиснуты, брови сведены вместе. — Тебе вообще было не обязательно бить меня. — Я извинился, ладно? — он истощённо вздыхает, колебаясь от собственных мыслей, позволяя руке слегка ослабнуть прежде, чем уронить её на кровать, — Я просто не хочу на это смотреть. — Так почему нет? Это горячо. — Я не хочу смотреть, блять, как два вонючих пидора этим занимаются, — в тот момент, когда он произносит это, Ларс тут же холодеет. Он отмахивается от него рукой и косо смотрит, всё ещё пытаясь оправдаться, — И я не собираюсь дрочить на это. Теперь, как думаешь, почему? — Я не знаю, Джеймс. Ты, может, не заметил, но мы тоже те два пидора, которые этим занимаются. Он отпрыгивает от него, как ошпаренный, мгновенно отстраняясь, чувствуя волну мурашек по коже. Желудок неприятно сворачивается в трубочку: — Не… Не говори этого. Это не так. — Ладно, — Ларс усмехается. Так, что этот смешок звучит крайне насмешливо по отношению к Джеймсу. Так, что он близок к тому, чтобы сдаться, — Я думал, ты уже угомонился с этим. — С чем? — С этим, просто закрывая глаза и представляя, что у меня есть киска, — Ларс подбирает свою одежду и планирует натянуть её на себя в рекордно короткие сроки. Джеймс чувствует покалывание в затылке. — Я никогда так не делал. Он глумливо ухмыляется: — Да, конечно. — Ларс, я никогда так не делал, — Джеймс твёрдо настаивает, на этот раз уже слышнее. — Без разницы. Тебе не обязательно покупать мне это, чувак, — Ларс просовывает ноги в ботинки, похлопывая себя по карманам, чтобы убедиться, что он уходит со всем, с чем пришел, без поблажек, — Пока все остальные спокойно покупают это, правда ведь? У него не находится слов в ответ на это. Дверь закрывается после него с тихим щелчком, до гулкой боли тихим после шумных слов, призванных начать войну. И всё потеряно, всё до единого. Вся надёжность, вся близость. Джеймс отчаянно бросает пульт в стену рядом с дверью. Он хочет вернуть то, что у него отобрали.-
Он чувствовал себя вполне сносно до того, пока в его личное пространство не вторглись все эти забавы после шоу, и красивые девушки не начали предлагать ему свежее пиво, после чего настроение слегка упало. Пока люди вокруг не стали выкрикивать тосты, пока группиз не захотели, чтобы он высасывал алкоголь прямо из их пупков. И кто он такой, чтобы отнимать у людей возможность приятного времяпрепровождения? Видимо, шоу ещё не кончилось. Джеймс едва держит себя в руках, когда вваливается в тесную гримёрку с девушкой, имя которой его нисколько не волнует. Она стягивает одежду и делает всё, что он попросит, и всё идёт легко. Настолько легко, что это надоедает. Почти, но не полностью, потому что она оттачивает умелые движения своим языком и помогает ему кончить ей в горло, когда он на долю секунды опускает веки и представляет, что он с Ларсом. Ларс в этот же момент распахивает дверь гримёрки с Кирком на подхвате, инфильтрованный алкоголем мозг Джеймса отвергает рефлексы, чтобы попытаться прикрыться или притвориться, что они не трахались, и лицо Ларса сокрушается на милионны осколков, словно зеркало. Не потому, что Джеймс с ней, вовсе нет. Ларсу плевать на это. Лишь потому, что он снова провалился в алкогольный омут после обещания стать лучше, стараться усерднее. Девушка хихикает, когда её обнаруживают, и Кирк тоже посмеивается, а Джеймс чуть спотыкается, пытаясь отстраниться от неё, но дверь безбожно закрывается вслед за этим, прежде, чем он успевает что-либо сказать. Девушка лапает его, как ни в чём ни бывало, словно и не против продолжить, ни капли не смятённая тем, что её прервали, но Джеймс, он… Чёрт, как он сюда попал? Комната перед его глазами движется по наклонной, и он — вместе с ней. Он отталкивает её от себя, и она делает привередливое замечание, в которое он не особо вслушивается, но у неё такое стервозное выражение лица при этом, что он отвешивает ей слабую пощёчину, чтобы отделаться от этого. Кричит на неё так, словно это её вина. А разве нет? Ведь если бы она не потащила его сюда, он бы не был пойман и втянут в эту историю. И если бы она его не выбесила, он бы не посмел ударить женщину. Но если бы он не пил, он бы вообще не появился на вечеринке.-
Когда Ларс добирается до Хузье-Доум, он ловит Джейсона, Кирка и Джеймса, припавших друг к другу на диване в солнцезащитных очках, как три слепые мышки. Что-то крутят по телевидению, но звук убавлен до минимума, и все бестолково упираются взглядом в экран. Они даже не могут разглядеть его, когда он входит. — Тут что, Уикенд у Берни? Джейсон шикает на него, прося тишины, что даёт ему все полномочия чувствовать себя оскорблённым. Он почти уверен, что Кирк дремлет в этих очках. Господи, этот тур уже одно сплошное, дерьмовое шоу, и это только начало. Ну, и если им по боку на это, то и ему тоже. Он идёт сотрясти немного пива и глушит половину банки за раз. Вчера вечером Эксла вырвало на сцене. Гордо ушёл, гордо вернулся. Их группа, как корпоративный механизм, несёт не те труды, что есть у Ларса: они постоянно опаздывают, они все обдолбанные и терпят огромные ущербы во всех областях. Спасибо, блять, Ларсу, что ему не приходится взваливать такую ношу. Он не виноват в том, что случилось. Хотя в окольном смысле это так, ибо всё это в любом случае было его идеей. Какие бы приторно-дружеские чувства они не испытывали друг к другу, это мигом рассеивается, как дым. Ларс и Джеймс правят шоу, как миссией специального назначения. Каждый заведомо знает своё место, свою роль и положение в иерархической системе. Это вступает в хлёсткий контраст с Guns N’ Roses, которые, стоит им переступить порог сцены, сливаются воедино с хаосом. Столкновение личностей обрекло этот отстой на погибель с того момента, как вбросил эту идею. Во время первой встречи менеджмент заявил, что они лишь питают надежду о том, что отношения между группами останутся нетронутыми к концу тура, когда всё уже будет сказано и сделано, и рассмелиясь воочию незыблемому провалу. Ларс знал, пока смеялся вместе с ними, что этого, чёрт возьми, никогда не случится. Чем крепче Ларс пытается бороться с этим раздором, чем больше контроля над ним он осуществляет, тем больше осколков отламываются и рассыпаются в этом беспорядке, теряясь. Каждый ценный осколок, что-то необратимое, что он не сможет вернуть. Он прислоняется к стене, стараясь впустить немного воздуха в лёгкие, но это бессмысленно. Это, сука, бессмысленно. Он опрокидывает ещё одну банку пива, мысленно выдёргивает чеку, позволяя всему вокруг разлететься на части.-
— Что с твоим локтём? — А? — Ларс глядит на свою руку в то место, куда указывает Джеймс, пока она покоится на диване, — Ой. Я вчера навернулся. Не знал, что след остался, — Это далеко не просто след. Это двое струпьев рядом друг с другом; должно быть, он свалился сильнее, чем думал, когда Джейсон уронил его во время катания на спине. — Как так получилось? — он спрашивает, беря его за бицепс. Ларс мгновенно улавливает его раздражение и выдёргивает руку из крепкой хватки. Неожиданно эта рука, держащая его, кажется действительно навязчивой. — Наверное, слишком много выпил. Уверен, ты знаешь, каково это. — Ларс, перестань. Я, блять, не хочу с тобой драться, — Джеймс вздыхает, — Я тебя ждал. — Мог бы пойти с нами, — Ларс очевидно намекает. Они посчитали удачной идеей наконец-то сорвать одну из феерий Эксла после шоу и развести немного драмы. Поводы для них всегда безмозглые, вроде Римской бани или Мексиканской фиесты, и тот факт, что он не смог придумать хоть одной нелепой темы прошлой ночью, прямо свидетельствует тому, насколько он был одержим желанием нажраться. — Ты знаешь, что мне тяжело, — слова льются так мягко, словно он не хочет, чтобы кто-то мог их услышать. Как будто это так трудно признать, — Быть рядом со всеми, когда они бухают. Ларс смеётся, но слишком сухо. — Не понял, раз ты алкоголик — мне нельзя развлекаться теперь, или что? — Нет, просто… Это просто тяжело, — Джеймс уныло пожимает плечами. — Не могу… Не могу ничего поделать. Извини, — он поднимается и проходит мимо Джеймса, — Я тебе не указ, это не… После этого, его рука ложится на запястье. Недовольство жалит его и расслаивается по всему телу, как сыпь, когда Джеймс останавливает его. — Я знаю, что не указ. Я знаю. Я просто хотел быть с тобой. А ты оставил меня одного на всю ночь. Пошёл и напился. Это нечестно. — Я знаю, что нечестно! Мне надоело ошиваться вокруг тебя, Джеймс. Надоело волноваться, какая ещё хрень тебя рассердит, что снова заставит тебя присосаться к бутылке, что я могу сделать в твою сторону и чего не могу. Это тупо, блять, — и это тут же изолирует весь кислород из комнаты. Губы Джеймса стягивается в одну плоскую линию. — Не думал, что быть со мной — такое наказание. — Ну, это так, — отрезает Ларс. От его внимания не ускользает то, как он незримо пронизывает пустоту в груди Джеймса, всаживая кол в сердце. Может быть, это неправда, но Ларс сказал всё именно так. Он верит в это, по крайней мере, в данный момент, тяжело вздыхая и повторно твердя, — Это так. Ладонь Джеймса окончательно сползает с него. Он обречённо смотрит им обоим под ноги, бегает глазами, словно ища спасения в поверхности кафельного пола гримёрной. — Если ты так считаешь, может, нам стоит просто покончить с этим. Земля почти перестаёт вращаться. — Ты серьёзно? — А ты?-
Отключившись в смеси собственной рвоты, Джеймс выглядит бледнее, чем он его когда-либо видел. Его лицо потеет, когда он пытается привести его в чувство. Его пульс едва слышно стучит где-то вдали, как поезд на рельсах, но только на одно короткое мгновение. Сначала он вызывает скорую помощь, после — тур-менеджера. Парамедики выводят его из обморочного состояния, но он не способен ответить ни на один вопрос: не знает, кто он и где он, а если и знает, то не может пошевелить языком, чтобы выдать складную речь. Они говорят Тони, что ему нужно посетить больницу и отправиться на промывание желудка. У него алкогольное отравление. Ларс ломает голову догадками о том, сколько же нужно было выпить, чтобы довести всё до абсолюта. Насколько много, насколько долго. Он не сомневался, что Джеймс скрывал это от него, как и от всех других, подобно змее за маскировкой. Он просто не догадывался, что всё так плохо. Ларс вспоминает, как однажды услышал о тех животных, которые непреднамеренно употребляют воду с наркотиками, попадающих в сток из внешнего мира, вместо чистой воды, вследствие суровых условий окружающей среды, будучи изолированными в клетке от собственного выживания. Это не может быть схоже с тем, что происходит сейчас, так как Джеймс пребывает в достатке, имея при себе еду, кров, деньги, семью и друзей одновременно, и он ни в чём не нуждается. Но когда Ларс тщетно пытается оттереть ковёр от остатков рвоты, выбросить каждую встреченную им пустую бутылку, он приходит к пониманию. Его жизнь не огораживает его от выбора чистой воды. Джеймс не заперт в клетке безжалостного, неискоренимого мира с его катастрофическими условиями. Джеймс и есть клетка.-
Совершается попытка обособиться от остальной группы и направиться в сторону его номера, но рука Джеймса обвивается вокруг его затылка, приковывая кандалами, и вжимается в него пальцами. Он молча толкает его в собственную комнату вместо комнаты Ларса, удерживая его в нескольких шагах впереди занемелой рукой. Узника ведут на виселицу, но сам узник понятия не имеет, в чём именно провинился и какое преступление подобает такой участи. Джеймс в одно движение закрывает дверь, садится в кресло, стаскивает с себя ботинки и аккуратно ставит их поблизости. Снимает куртку, натягивает майку через голову. Он каждую секунду прослеживает Ларса — Ларса, в смятении стоящего посреди комнаты. В смятении от того, чего от него ждут и что ему придётся сделать. Джеймс расстёгивает джинсы, опускает в них руку и трогает себя под одеждой. Если ему и хорошо, он этого не выдаёт. Он только кивает головой в его сторону, вздёрнув подбородок. — Снимай одежду. — Что? — горло Ларса осушилось и сдавило. — Снимай, блять, шмотки, — каждое слово отскакивает отточенно и явно сдержанно. Ларс на секунду опускает голову, оценивая свои возможности. Скажи ему «нет», устрой драку, может быть, получи удар в челюсть за неприятности вслед за этим. Или сделай это — просто прислушайся к нему и положи этому конец. Он покорно сбрасывает с себя обувь, выкарабкивается из джинсов. Следующим шагом скидывает рубашку, позволяя ей смяться в куче одежды. Когда он остаётся обнажённым, он просто наблюдает, как рука Джеймса лениво двигается по ту сторону ширинки. Ничего не поделать, но такой вид его заводит. Джеймс проводит языком по нижней губе, грудь вздымается. — Повернись спиной. Ларс слушается. И после некоторого молчания оглядывается через плечо. — Нагнись, — Джеймс велеет. И это кажется дурным и постыдным. Он всё равно делает это, сжимая руками край кровати, постепенно чувствуя, как его лицо горит от смущения. Обычно ему чуждо это проявление эмоций, но в этот раз это выглядит самобытно и неправильно без веских на то причин. Он снова наблюдает через плечо, как Джеймс раздевается догола и подбирается к нему. Проводит сильной рукой по спине, вокруг его бедра, вверх по бедру. Он бестактно раздвигает ноги Ларса, тянет грубый, большой палец внутрь его рта и проталкивает его, плотно обхватив щеку ладонью. Он уворачивается от прикосновения, но не до конца, так как Джеймс по-прежнему стискивает его в своих руках. Теперь, находясь лицом к лицу, Ларс пытается высвободиться, чтобы приподняться и поцеловать его, но Джеймс опять удерживает его. Не пускает. Он недоверчиво посмеивается, слегка ошарашенный: — Джеймс… — Замолчи, — он рычит, явно чувствуя себя на грани. Бросает руку на его член, цепко сжав Ларса пятерней, заставляя его застонать от прикосновения. Момент единичного удовольствия прерывается слишком быстро, когда Джеймс толкает его на кровать, и Ларс откидывается на спину, но ещё до того, как его голова успевает приземлиться на матрас, его уже опрокидывают на живот. О, ладно. Значит, вот так. Лицом вниз. Прошло достаточно времени с тех пор, как это случалось. Джеймс возлагает весь свой вес на его спину, широким телом прикрывая каждый его дюйм. Он поворачивает голову набок, видит Джеймса прямо рядом с ним, будучи в его власти, и выискивает любое проявление нежности, которое только сможет найти. Джеймс тут же хватает его за руку. Не просто держит — нет, до боли туго сжимает запястье и прижимает к кровати. То же самое проделывает и с другим. — Не двигайся. Стой так, — вталкивает ему между губ два пальца и говорит сосать их. Он повинуется. Джеймс небрежно проводит пальцами по языку, скользя внутри его рта, не подумав продержаться там чуть дольше, чем одну секунду. Затем он сплёвывает себе в руку, немного надрачивает ей и вплотную прислоняется к нему бедрами, — Готов? Он не особо уверен. Но всё равно вынужден кивнуть. Джеймс толкается внутрь одним твёрдым движением, и это ощущается далеко не потрясно, но он просто скрежещет зубами и смиряется с этим. С каждым острым толчком его тело дергается и подпрыгивает на кровати, и ему приходится выставлять ладонь наружу, чтобы его череп не стукался об изоголовье кровати. Он старается пойти навстречу с отчаянными силами, сжимается вокруг члена Джеймса, желая, чтобы это поскорее прекратилось, пока тот самозабвенно стонет и пыхтит у его уха, надрываясь; жаркие и влажные вздохи распаляют кожу. Этот назойливый шум, вся тяжесть его тела — этого слишком много. Джеймс путает ненадобную, безотлагательную срочность с искренним желанием. — Ох, блять. Ты хочешь этого, малыш? Ларс молчит в ответ. Просто сжимается по новой, не мешая Джеймсу бубнить о том, как это хорошо, как он хорош. Слушает, как спинка кровати раз за разом ударяет в стену, сводясь со звуком шлёпанья кожи о кожу. Преданно ждёт, когда сдавленные стоны Джеймса, изливающегося глубоко в нём, прекратятся, когда он наконец отстегнётся от него. Джеймс тяжело ловит ртом воздух около него, когда переворачивается на спину с невыразимо довольной улыбкой на лице. И это не было хорошо. Это было так же, как и во все те разы, когда Джеймса не тревожили его чувства. Не могли тревожить. Когда он не мог прикоснуться к нему, не причинив боли, когда он не мог любить его трепетно. Во все те моменты, когда он был пьян в дугу и не мог замечать Ларса перед собой, не хотел замечать. Это похоже на регрессивный процесс. — Не думаю, что мне понравилось, — обессилено шепчет Ларс. Ему не нравилось тогда, ему не нравится и сейчас. Он не в курсе, почему это продолжает происходить. Он вглядывается в простыни и мигом скатывается к краю кровати. Отворачивается от всего случившегося. — А? — Мне не понравилось, — он чувствует противную, скользкую влажность между своих ног. Ему не нравится чувствовать себя непричастным, отрешённым, не нравится чувствовать, что у него нет выбора и своей воли. Не нравится чувствовать никчёмность, не нравится, когда есть только «он» вместо «мы». И вместо этого он так же притупляет эти чувства, становится непроницаемым. Джеймс выглядит растерянно. — Я сделал больно? — Не смей больше трогать меня так.-
Джеймс бросает ковбойскую шляпу на дорожный чемодан, отшвыривает сумку на раскладное кресло неподалёку от него и суматошно копошится в этом багажном сброде в поисках блокнота. Какой-то текст для песни взбрёл ему в голову по пути, и он не знает, твою мать, где оставил его: не смог найти его даже в сумке, не может найти прямо сейчас. Ларс может знать, где он. Он слышит звук приближающегося постукивания ботинок по полу, и смекает, что он, наверное, где-то рядом. Он был с ним прямо на лестничных ступеньках, ведущих за кулисы, но ненадолго потерял его из виду, когда Ларс отвлёкся на болтовню с группой. Шагов больше не слышно, и он испускает вздох. — Малыш! — он кричит, но остаётся без ответа. Закатывает глаза в протесте, продолжает пытаться достучаться, — Эй, детка! — снова кричит. Шаги проникают в комнату, и он отрывисто поворачивается на пятках, — Ты не видел… Оу. Это Кирк. Кровь отхлынула от лица Джеймса в тот же момент. Он прочищает горло, потупившись: — Прости, я думал, что ты… — Ларс. Он чешет затылок, обдумывая ситуацию. — Не ссы, я на свою тоже так кричу, — Кирк простодушно улыбается, сбрасывая свои вещи, в том числе куртку и солнцезащитные очки. — Не ожидал тебя так рано, — Джеймс отмахивается. Он должен выпалить шутку, должен увильнуть от этого. Он точно не звал свою девушку сейчас, ему попросту некого звать. Бля, это было чересчур близко к провалу, — Думал, ты с этим отрядом передозников фестивалить будешь. Ни для кого не секрет, что почти каждый участник Guns N’ Roses либо держит путь к реабилитации, либо по прямой к могиле. Лишь вопрос времени, когда именно они умрут после превышения дозы. Кирк поворачивается к нему со строгим видом: руки опущены в задние карманы, а губы сомкнуты. — Я сделал что-то не так? — даже когда он расстроен, его голос кроткий и вкрадчивый, словно он всегда уступает. Это выбивает почву из под ног Джеймса, явно не готовому к подобному убожеству. Ему требуется одна секунда, чтобы выронить хоть одно слово. — Что? — Ты уже даже не пытаешься сделать вид, что я тебе нравлюсь, — Кирк пожимает плечами, словно это всегда было видимым. Джеймс всегда отмечал, что Хэмметт обладает врождённым, благосклонно-пассивным темпераментом, содействующим ему в избежании любой конфронтации. А Джеймс… Ну, в последнее десятилетие он сжигал людей подчистую, словно он неприкосновенен, не волнуясь о том, кто в огне — главное, что он мог согреться пламенем, которое и возжёг. — Сделать вид? Я не… Ты мне нравишься. Просто… — он до чёртиков ревнует. И до чёртиков сожалеет за всю чёрствость, что проявлял, вместо того, чтобы быть другом. За то, что орудовал и распоряжался им стальным кулаком — кулаком той руки, которая, кажется, сроду не могла подбодрить или утешить кого-то. Но как он сможет донести эту мысль, все эти слова? После всего, что было? — Пойми. Ты мне правда нравишься. Честно. — Хорошо, — Кирк одаривает его сдержанной, притаённой улыбкой, но она просто подчёркнуто вежливая, не искренняя; от таких мер формальности на его щеках даже проявляются ямочки, что, признаться, делает его милым, — Я пошёл. — Постой… — Джеймс окликает его, снова крутанувшись на пятках, — В смысле… Всё путём? — Конечно. Увидимся, мужик.-
— Кирка нет? Тяжёлая ночка в метадоновой клинике, видимо. — Ты мудила, — Ларс ставит тарелку на чуть ли не пустой обеденный стол. Курица, в который раз. Ему так надоело гастролировать, так осточертело видеть этих людей. Он устал от чувства, балансирующего на грани сердечного приступа. Но он не хочет терять стимул — это чёртова восходящая траектория триумфа действительно настигла его, даже в большей мере, чем он мог себе представить. И этому нет конца. Если они отрекнутся от этого, он не сможет простить себя. — Что я такого сказал? — Джеймс пытается прикинуться невинным, но это не очаровывает. Он набивает себе рот едой, бесцеременно кладёт руку на бедро Ларса, что только подпаляет в нём злобу. Но его энергия исчёрпывает себя, как и беспрестанные ссоры, так что он просто даёт ему шанс оставить руку там. — Это было совсем неудачно, — он говорит прямо, чуть слышно. — А, прости, — Джеймс извиняется в чертовски фальшивой и слащавой манере, — Не хочешь, чтобы я обижал твоего парня, я понял. Внутренний предохранитель Ларса сгорает, и он отталкивает его руку от себя, прежде чем торопливо схватить вилку и вонзить её в кусок мяса. — Ты, смотрю, критику вообще не воспринимаешь. — Маленький, когда ты говоришь такое, ты звучишь так, словно меня не любишь, — Джеймс расплывается в улыбке, но потом, кажется, начинает слышать собственные слова и цепенеет. Глядит на Ларса, который не уделил этому никакого внимания, что должно утверждать обратное. Он с трудом проглатывает еду, похоже, постигая какое-то судьбоносное прозрение, — Боже мой. Ты меня не любишь? — Люблю, — после натянутой паузы. — Тогда не в том смысле, в котором я понимаю, — Джеймс мотает головой. И Ларс знает, надёжнее всех знает, что всё, что ему нужно — быть приласканным. Чтобы прочно держаться рядом, бок о бок. К кому-то, кто никогда не отпустит, единодушно и неукоснительно посвятит жизнь ему, только лишь ему. Но Ларс не может допустить этого. Это просто немыслимо. — Я не знаю, как ещё это выразить. Прости, что, блять, разочаровываю, — Ларс отрешённо пожимает плечами. Он так до смерти устал препарировать каждую его мысль и эмоцию, крайне устал уверять Джеймса в своей привязанности, устал сражаться с чужими демонами. — Так что? Мне просто надо пойти нахуй, да? — О, хватит уже, — Ларс хмуро бурчит себе под нос, надеясь, что Джеймс не разглядел, как он закатывает глаза. Джеймс громко прыскает. — Я люблю тебя. Почему этого не может быть достаточно? Почему ты просто не можешь любить меня? — Да я люблю, блять! Что мне ещё сказать, чтобы ты убедился? Я не понимаю, твою мать, — он чувствует, что с течением разговора становится всё более огорчённым и вялым, хочет усмирить всё, что началось. Если бы он мог разлюбить Джеймса, то давно бы это сделал. Берёт вдох, — Я больше не хочу спорить. — И я, — бросает Джеймс. Потом добавляет уже тише, — Правда, нет. Я просто… Я не думаю, что могу быть тем, кем ты хочешь меня видеть. Я не идеален. Если это твой ёбаный стандарт во всём, то ты будешь страдать до конца своих дней. Будь ты со мной, с кем-то другим или вообще один. В этом нет смысла. Для тебя ничего не будет достаточно. Ларс чувствует, как его челюсть встречается с полом. Он быстро захлопывает её обратно и не знает, что, чёрт возьми, отвечать на это. Джеймс расталкивает еду по тарелке своей вилкой, уныло подперев подбородок кулаком. Спустя несколько секунд слышится удручённый вздох, ножки стула царапают плитку. Он молча встаёт, берёт тарелку и скрывается из виду.-
В ушах Ларса всё ещё гремит звон, дребезжит, проносясь металлическим грохотом, когда он видит, как члены их команды обливают водой Джеймса, вопящего в голос в неподдельной агонии. Джеймс шагнул прямо в шлейф огня от пиротехники на сцене, — теперь кожа на его руке пузырится, отслаивается и теряет пигмент, больше походя на фарш. Погодите, там что, кость? Они разрезают на нём одежду в попытке охладить ожоги, распространившиеся по ноге. Они повсюду, словно каждый дюйм его тела усеян струпьями и волдырями. Ларс даже не успевает попрощаться, как тут же уносится в сторону автобуса от Олимпийского стадиона, в кровожадной спешке направляясь в сторону ближайшей больницы. Кирк выглядит дурно, поистине дурно, а Джейсон преследует команду, пытаясь втолковать им, что произошло. Разум Ларса неистово описывает круги по спирали, мысли путаются в полном беспорядке. Сквозь беспрерывный гул, он слышал атональную плеяду прерванных аккордов, которые Джеймс наигрывал до того, как получил удар пиротехникой. Он видел случившееся с его вида за ударными: левая часть его тела была окутана языками пламени, когда он шагнул напрямую в столп огня. Он опрокинулся на землю после непредвиденного, болевого шока. Он зажмуривает глаза до появления мерцающих кругов под веками. Когда он убирает руку с потных волос, то видит, что дрожит. Стягивает полотенце с шеи на голову, слышит собственное, хриплое и натуженное дыхание. Парень говорит Джейсону, что это похоже на частичные, обширные ожоги. Ларс раскидывает мозгами в тревоге. Блять, это вторая или третья степень повреждений? Он клянется, что видел кость. Он не может выудить ни одной путной мысли. Его сердце истошно колотится в груди, норовя проломить рёбра. Звон в ушах нарастает. Он смотрит на свои рьяно трясующиеся руки, вытянутые перед собой. Беспросветно пытается вспомнить последнюю встречу с Джеймсом, что он мог сказать ему. Было ли в его словах что-то грубое? Ссорились ли они? Он не помнит, он не может… — Ларс! — выкрикивает Тони, толкая его в плечо. Он подскакивает, явно напуганный, судорожно глотает ртом порцию кислорода. Он берёт его за предплечье и придерживает, говорит неторопливо, как кризис-менеджер, пытающийся отговорить работника от бездумного и иррационального решения, — Ларс, он будет в порядке. Всё хорошо? — Хорошо, — он вдаливает пальцы рук в глазницы и видит блеклые искры, видит огонь. Снова видит, как Джеймс валится на землю, как Кирк устремляется к нему. Слышит своё содрогающееся, влажное дыхание, — Нет, я в норме. — Мы должны сказать всем об отмене шоу. Ты сам это сделаешь, или нужен кто-то другой? — Я могу сам, — он может. Он — крепкий орешек, он устойчив к таким ситуациям. Это его природа. Он выходит на сцене и проводит речь, Кирк рядом с ним нервно ковыряет ногти. Джейсон по другую сторону от него едва сдерживает недовольство, но ему всё же удаётся. Он хороший друг. Позже Ларс едва может вспомнить, что наговорил толпе. Он хочет ринуться в больницу, но там всё обратилось в хаос, да и им рискованно уходить сейчас. Джеймс напичкан обезболивающими, попав в госпиталь на следующий день. К счастью для него. У него туповатое, отуманенное выражение лица, словно он пьян, вид которого заставляет Ларса рассеянно улыбнуться. Он перевязан так, что похож на Зефирного человечка. — Они срезали все мои кольца, чувак. — Я куплю тебе новые, — говорит Ларс, осторожно присаживаясь на край кровати, пытаясь занять не слишком много места. Старается не приближаться достаточно близко ко всем подключенным аппаратам, мониторам, лекарствам и капельницам. Медсестра говорит, что скоро вернётся, чтобы проведать его, напоминая ему, где находится кнопка вызова в палате. Джеймс отвешивает нелепый, кокетливый комментарий, который кажется слишком уж непристойным, чтобы быть уместным, и она краснеет. Похоже, лекарства действуют, как надо. — По-моему, я пизданул того охранника, — Джеймс приглушённо смеётся и поворачивает к нему перебинтованное лицо. Ларс не замечал этих повязок до этого. Его сердце сжимается, пропуская удар. — С кем не бывает. Не парься, — он шепчет, осмеливаясь погладить светлые пряди волос, раскинувшиеся на подушке. Наверное, это единственная его часть, к которой он может прикоснуться без причинения боли. — Я хотя бы круто выглядел? — спрашивает он слегка приподнятым тоном, и Ларс трещит по швам. Нет, он не выглядел круто, он выглядел мучительно. И испуганно. И Ларс ничем не мог помочь. Его прежнее лицо осыпается на части, глаза намокают, — Ларс, нет. Не плачь. Ларс кивает и прикусывает щёку с внутренней стороны. Слезливо смотрит на уродливые, крахмалистые марли, покрывающие тело Джеймса. — Я просто… Я просто хотел убедиться, что ты знаешь. Я говорил? Вчера? Что я тебя люблю? Потому что я не могу вспомнить, говорил ли, — Ларс обречённо всхлипывает, и это отвратительно. — Малыш, я в порядке. Не плачь, пожалуйста. Всё будет хорошо, — Джеймс говорит так ласково и успокаивающе. Но он чуть не умер. Джейсон поведал ему, что если бы он надышался этим, когда вошёл в пламя, то не выжил бы. И если это правда, Ларс в ужасе. Джеймс пытается обхватить его безвольно болтающимся мизинцем, утешая, — Тем более, мой член цел. Из Ларса вырывается потрясённый смешок. Он не думал об этом. — Реально?-
Джеймс претерпевает сильнейшие боли. Лекарства в самом деле не действуют, и ему нужна помощь почти во всём. Это так унизительно: ополаскиваться в ванной и мыть волосы не самостоятельно, не имея шанса застегнуть даже собственные джинсы и бороться с пуговицами на рубашке в конце каждого дня. Стюардесса подаёт им две тарелки с завтраком в самолёте, после чего Ларс вежливо и старательно благодарит её. Он берёт столовые приборы Джеймса и начинает кусочками нарезать для него яйца вкрутую, сосиски и тосты. Хоть и он всё ещё смущён, он в то же время правда благодарен: он лишь изредка может держать в одной нетронутой и работоспособной руке одну столовую принадежность. — Открой ротик, летит самолётик, — Ларс напевает, кружа вилкой с наколотым на ней яйцом около его рта, изображая манерное, моторизованное гудение самолёта своими губами. Джеймс не может сдержать подступающего смеха, забирая у него вилку. — Здесь я уже сам, я думаю. Ларс выглядит слегка обиженно. — Ну, ладно. Если вдруг передумаешь, я в твоём распоряжении. Живу для службы, — он принимается за грейпфрут, разгрызая его, а когда Джеймс цепляет вилкой немного сосисок и пережёвывает их, он поворачивается, чтобы поблагодарить его за такое предложение, каким бы саркастичным оно не было. Но когда он натыкается взглядом на то, как из носа Ларса льётся кровь, оставляя первые рубиново-красные отпечатки на запястье, он роняет вилку из рук. Ларс просто рассматривает капли, видимо, не до конца осознавая, что это сочится из него. — Ларс, твой нос… — он бросается протянуть ему покоющуюся у него на коленях салфетку, надо отметить, из достаточно стоимостной ткани, ведь это частный самолёт. Он чувствует себя немного неловко, что применяет её в таких целях, но чёрт с этим. Кровь Ларса капает по всей грёбаной тарелке. — Бля, дерьмо, — быстро мямлит он, промакивая кровь салфеткой прежде, чем она попадёт ему в рот. Он запрокидывает голову назад, но Джеймс останавливает его. — Не надо. Просто зажми нос, — Джеймс пытается словить его взгляд, но тот намеренно избегает его, — Ты в норме? — Ничего. Просто высота, — это самое бредовое оправдение, что он мог выпалить. У Ларса ни разу не начиналось носовое кровотечение во время полёта. Потом он скажет Джеймсу, что воздух в салоне слишком сухой. Он убирает салфетку; нос всё ещё кровит, — Извини. Прости. Он поднимается с места, стараясь не провоцировать много шума, выскальзывает из-за стола и надолго пропадает в хвостовой части самолёта.-
На флаконе с обезболивающим написано чёрным по-белому: принимайте по назначению. Ого, да это и вправду дьявольски полезно, спасибо. Джеймс выдавил себе две таблетки, готовый немного поспать после утомительного дня боли, физиотерапии и репетиций с новым с новым гитаристом. Он устраивается в постели поудобнее — настолько, насколько это допустимо в его нынешнем состоянии — и почти сразу же ловит Ларса на том, что он беззазорно копается в его лекарствах. — Поаккуратнее с этим, ладно? — Ларс говорит добродушно, не желая упрекать его. Но предупреждение прямо тут, витает под поверхностью. Под покровом невинной, любящей заботы скрывается истинное послание: не смей принимать эти таблетки. Не убивай себя. — Я осторожен, милый, — полная чушь. Джеймс — самый беспечный человек на планете. Но он смотрит на Ларса с некрикрытым румянцем и теплотой, с растопленными кусочками зефира и шоколада во взгляде. Его глаза мягко устремляются на него под тяжёлыми веками, губы изогнуты в тайной улыбке. — Могу потрогать тебя? — Ларс, глянь на меня. Я ёбаный калека, — Джеймс выдыхает сквозь смех, слабо волоча забинтованную руку. Должно быть, ему кажется, что он вышел из строя. Он ещё никогда так не ошибался, — Для тебя это будет не очень. — Не переживай насчёт этого, — Ларс рывком стягивает с Джеймса бельё, на что он не получает возражений, после чего он спускает его с ног и отбрасывает на пол. Он целует внутреннюю часть его икры, уделяя внимание полученным на той части ожогам. Он вползает в аллювиальное, веерное пространство между его ног, — Я о тебе позабочусь. Он делает его член твёрдым, осыпает его засосами в пространстве бедренной кости, тянется губами к жиру, покрывающему стойкие мышцы его пресса. Но его не так много, так как во время тура он всегда теряет вес, а Ларсу напротив не достаёт лишних киллограммов. Берёт его в рот, устанавливая предельно медленный темп, прежде чем распластаться на его животе и обвить руки вокруг его бедёр, чтобы удержать его в таком положении. Минет — не его эндшпиль. С такого ракурса, когда колени Джеймса приподняты, а стопы опираются на простыни, ему открывается довольно хороший вид, ну, всего его тела. Полностью. — О Боже… — дыхание Джеймса спирает, когда он посасывает яички у себя во рту, позже отстраняясь с непристойным, причмокивающим звуком, когда они соскальзывают с его губ. Оттуда он осмеливается спуститься ниже, по итогу снискиваясь до ранее менее досягаемой зоны, пока Джеймс не хватает его волосы невредимой рукой, — Стой, стой. Не делай этого. Ларс поднимает на него глаза, погребённый между его ног. — Что не так? Тебе не нравится? — Просто… Это… — Джеймс тяжело дышит, плашмя раскинувшись на подушке, одновременно прижав подбородок вплотную к груди, чтобы рассмотреть, что Ларс делает или пытается сделать там, снизу, — Это разве не, ну? Противно? — Было приятно? — Ларс учтиво спрашивает и не получает ответа. Это не противно. Не противно, если это Джеймс. Поэтому он не спеша подаётся назад, будто пытается не спугнуть лошадь. Раздвигает его пальцами, поверхностно лаская языком между ягодиц одним ровным движением. Джеймс гулко и протяжно скулит, что доносится слегка неожиданно в тишине комнаты, — Как оно? — Это… Как… — Джеймс дёргается, ударяясь бёдрами о голову Ларса, когда тот отрывисто виляет языком, словно котёнок, — Продолжай. Блять, давай же. И это всё, что требуется для его инициативы продолжать тыкаться и попадать туда языком, пока он не соберёт всю слюну, накопленную у него во рту, и не плюнет прямо на сфинктер, ловя текучий, водянистый шарик двумя пальцами и растирая его по нему. Он делает вакуум губами, целует и даже кусает, — точнее, лишь покусывает, — пока Джеймс извивается на простынях, взмокший и мятущийся. — Следи за рукой, — он напоминает ему, когда тот начинает излишне буйствовать. Возможно, Ларсу стоило просто прислушаться, когда Джеймс попытался тактично отклонить его просьбу. Теперь он беспокоится о том, что если прекратит, то Джеймс попросту прикончит его, подвергнувшись случаю с синими яйцами. — Да, норм. Я в норме, — Джеймс пытается восстановить дыхание, слегка поутихнув. — Ещё? — Ларс проверяет на всякий случай. — Да, блять. Пожалуйста, детка, — он говорит это так, словно выпрашивает сладость перед ужином. А Ларс уже не будет собой, если не окажется его каблуком, так что он считает это своим долгом. Жаркими, старательными движениями облизывает колечко мышц, прежде чем добавить палец, слегка намочив его перед этим, после чего добавляет ещё один. Джеймс справится. Ему нравится такое. Когда он сгибает пальцы и поддевает чувствительные точки глубоко внутри, Джеймс испускает поток ругательств. Цепляется рукой за голову Ларса и толкает её ещё ниже. Он полагает, что если и умрёт придушённым в заднице Джеймса, это не станет самым худшим исходом. Он снова лижет его, безжалостно и топорно проталкивая пальцы дальше, и Джеймс порывисто откидывает свою правую ногу, дёргая ей. — Малыш, я… Я сейчас… — предупреждает он, надрывно и стёрто, прежде чем неминуемо кончить, оставшись совершенно нетронутым. Только после этого Ларс, вопреки всему, стискивает его член, немного поглаживая, — Ай, блять. Это больно, — Джеймс шипит в ответ. — Хочешь, чтобы я прекратил? — Ларс интересуется лишь потому, что иногда две эти вещи не являются синонимами в голове Джеймса. Боль — не всегда тревожный звонок. Он усердно качает головой в отрицании, истово стиснув зубы и прикрыв глаза. — Не надо. Так хорошо, — он постанывает сквозь слова, впиваясь бёдрами в кровать, словно в противоречивой попытке уйти от этого. Ларс пылко следует веленному — спишем это на его филантропическую натуру — и с придыханием наблюдает за тем, как Джеймс снова кончает со стоном, в этот раз оставаясь полностью сухим, — Охренеть, чёрт. Какого хуя, это… Ларс вынимает пальцы и карабкается вверх на локтях, чтобы наклониться к нему для поцелуя. На долю секунды задаётся вопросом, согласится ли Джеймс, ввиду того, что его язык только что побывал в его заднице. Но Джеймс целует его в ответ с тем же рвением, с той же страстью: — Господи, это было горячо. — Ты кончил? — Конечно, — Ларс подло усмехается, когда чувствует мягкость под его нижним бельём с характерным тёмным пятном на хлопке, в момент, когда он прижимается к нему. Он снова пытается поцеловать его, притягиваясь к розоватой, гладкой коже, как гипнотический узор на веретене, но Джеймс останавливает его, уперевшись рукой в грудь. Он выглядит так, будто собирает в себе всё мужество до последней капли, кажется побеждённым ещё до того, как наконец заговорит: — Ты делал это раньше? С другим мужиком? — Нет, — Ларс отвечает без обмана и промедлений. Чувствует покалывание от щетины его усов, когда крадёт поцелуй, — Никогда. — Я один такой? — Джеймс допрашивает для уверенности на девять тысяч процентов. Ларс так же кивает, — Скажи, что один. Мне нужно услышать, как ты это говоришь. — Джеймс, — Ларс отсаживается назад и оставляет небольшое расстояние между ними, чтобы Джеймс убедился в том, что он честен и не сочиняет сладких пустяков. Это не те глупые, мелочные разговоры после секса, — Я обещаю. Ты один такой. — Ты у меня тоже, — Джеймс напрасно признаётся в этом, ведь Ларс уже был в курсе, и на его лице расцветает лёгкая, облегчённая улыбка. Почти деликатная, но он редко использует это слово, чтобы описать его. Джеймса, который бьёт в тот же рот, что и целует. Джеймс был первым и последним. Первым из всего, что у него было или, по крайней мере, из всего, что имело какое-либо значение. Последним, потому что чувства к кому-то другому отступают в эволюции на фоне этого снедающего опустошения, на фоне крушения, вызванного после него. Он наклоняется, перебирает между пальцев его потные волосы на груди, зачёрпывает застывшую сперму с его живота и набрежно вытирает её о простыни. Приобнимает его за тот бок, который не был к чёртям сожжён пламенем, прижимаясь к нему.-
Они прошли к следующему этапу своего сольного тура в поддержку их альбома, и он с чистой душой оставил Guns N’ Roses гнить в пыли прошлого. Больше ни цирка Джеймса, ни его клоунов. Пусть идут, куда подальше; они даже бровью не повели, чтобы выступить, когда Джеймс чуть ли не сгорел на сцене дотла. Он ненавидит этот вздорный спектакль с примадоннами, который они разыгрывают. Вот почему для него точно так же кажется ерундой то, что костюмерный отдел, состоящий только из одного человека, каким-то боком стал настолько вычурным и возвышенным, — как и всё остальное в этом туре, видимо, — что теперь появились члены команды, специализирующиеся исключительно на стирке грязного белья Джеймса, снятии халата Кирка с его плеч и закатывании рукавов Ларса после концертов. Просто смешно с мысли, что у них вообще есть костюмерное управление. Джеймс каждый день носит одну и ту же одежду на сцене. Видимо, поселилось мнение, что пока они валандаются на сцене в одинаковых чёрных джинсах и майках, с ними всё будет в порядке. Он может одеться и сам, он не годовалый ребёнок. Но, несмотря на все неприятности, проявляется и другая сторона медали — в этом же отделе среди работников он встречает Франческу. У неё опрятные, гладко уложенные светлые волосы, добрые глаза и прелестный смех. Она делится с ним подробностями о своём детстве, которые Джеймс понимает. Чувствует родственную себе душу так, как не чувствовал никогда до этого. В этом всём проглядывается благородное сочувствие, ранее не даруемого ему. Его будто туго запеленали в тёплое одеяло, порознив с любыми тревогами и отчаянием. Она просто приятная — приятная, чтобы быть рядом. Лучистая, невесомая. Она внимает его словам, считает, что он забавный. Считает, что он умный. Она просто очень, очень нравится ему. В конечном итоге, после нескольких недель совместных скитаний и сближения друг с другом, он спрашивает, хочет ли она стать его девушкой, и она соглашается.-
— Почему мне кажется, что некоторые из этих парней меня на дух не переносят? — мнительно шепчет Джеймс, когда они покидают встречу; он получил вялый приём со стороны многих своих фанатов. И он не хочет выставлять себя чересчур заносчивым, но для чего выстраиваться в очередь за автографом к тому, кого ты ненавидишь? Обычно люди намного более радушны к нему. — Думаю, из-за того, что ты переспал со всеми их девушками и жёнами, — Ларс насмешливо фыркает. — И мамками, — Кирк встревает с завилистым смехом. А Джеймс только разводит руками, потому что, ладно. В этом есть смысл. — Смейтесь, сколько влезет. Я не единственная шлюха здесь, — Джеймс ворчит. Им всем знакомо наслаждаться своей добычей, как знаменитостям, так как слава и богатство, кажется, плавят на женщинах одежду при одном лишь виде. Хотя его терапевт не согласилась бы с тем, что всё так посредственно. Она заявила, что он распутный. — Да, все мы знаем, что происходит под сценой во время моего соло, — передаёт Джейсон Ларсу, изображая минет с языком за щекой. Джеймс Богом надеется, что они не в курсе, что происходит, учитывая то, что порой именно он оказывается там с Ларсом. — Уверен, что не представляю, о чём ты говоришь, — высокопарно отнекивается Ларс. Распутный. Как бы не было постыдно, Джеймсу пришлось прибегнуть к помощи словаря, чтобы внести уверенность в то, что он правильно обозначил это слово. Ему не приглянулись слова, которые он увидел на странице: безответственный, пренебрежительный, бездумный. Он терпеть не может отмечать проявления всех этих качеств в себе, это точно. Терпеть не может видеть это, интересуется, насколько это было очевидным всё это время. Она говорила, что он был беспорядочен в своих связях в то же время, когда она упоминала что-то о личностях и расстройствах… О расстройствах личности. Это удобно совпало с тем, что на него обрушилось слишком много саморефлексии и самоанализа, касаемо его рассуждений о пересечении грани через обычного алкоголика к диагностируемому и медицински сертифицированному. На следующий день он сделал один звонок, чтобы отменить все остальные запланированные встречи. Хватит с него.-
— Мне вообще твоя борода не нравится, — вынужденно признаёт Джеймс, лениво почёсывая её пальцами. — Пошёл нахуй, я её долго отращивал, — парирует Ларс со смехом. — Неправда, — бубнит Джеймс в ответ, в чём он прав. Это отняло совсем немного времени у Ларса. Он просто действительно волосат для парня, который окончил пубертат только в двадцать три года. — Если тебе не нравится, почему у тебя опять стояк? — он мягко проводит пальцами по пятнистой коже на руке Джеймса там, где она лежит на его рёбрах. Теперь он вылечился: остались только шрамы, в особенности на руке, с этой фиксирующей повязкой телесного цвета, где повреждения дали о себе знать сильнее всего. Джеймс смеётся, упираясь в его бедро. — Потому что ты тёплый, — он целует его в висок вместе со словами, — И мягкий, — оставляет поцелуй на щеке, — И я люблю тебя, — затем дотрагивается до губ своими. Это просто приставания, но Ларс вопрошает, как: как он может любить его, как эта любовь до сих пор мыслима? Как он может любить Ларса, если он сорока? По крайней мере, так его назвали, когда нашли роющимся в картотеке архивного помещения в поисках каких-либо памятных вещей, что могли бы быть для него ценными. Оклеветанная птица, обездоленная и униженная. Коллеционер ярких и увлекательных предметов, преисполненный любопытством, а наедине с собой — бродячий по миру без спутника души, магнит для неудач. Отшельник в скоплении собственного горя, на вершине горы блестящего мусора, не пророчащего ему справную жизнь. Всё, что он сделал, с треском провалилось, всё, что он выскаблил и смастерил за всё время — это захламленное, жестяное гнездо, потратившее на себя годы. Не оправдавшее своих ожиданий, не приворотившее для него счастья. А Ларс, ну, он тоже оклеветанный и униженный. Он ничего не может сделать правильно, и ему уж точно не под силу исправить Джеймса. Ларс не может исправить его. Всё, что было предпринято им, бесцельно ушло коту под хвост: упрёки, нотации, едкие и чертовски злопамятные. Его большой палец поглаживает скулу Джеймса, ровно так же опаленную огнём, и что-то вонзается ему прямо в сердце, выверенным, отточенным движением, как наконечник стрелы. Что-то острое и непримиримое. — Я был с тобой ужасен? Джеймс медленно кивает и убирает руку Ларса со своей щеки. Целует костяшки его пальцев. — Я тоже был ужасен, — склоняет голову к груди Ларса и утыкается в его шею, пряча голову под подбородком. В ином понимании ужасен. Теперь он смотрит на Джеймса, на его затылок, на светлые, остриженные локоны под его пальцами, которые отделяют другие пряди, словно сгребают уголь. Как долго Ларс тянул его на дно со столь суровой оперативностью? Он не знает. Так что, по правде, Ларс полагает так: если Джеймса нельзя исправить, то его можно только любить. Любить нескончаемо, — без покорений, без конца, — бессрочно. Льющийся, бесформенный тип любви, неподвластный времени. Давно ли он мог справиться без этого бесформенного компонента, его составляющей? Он и этого не знает. Если сорока наконец находит своего спутника, это навечно. Во веки веков, какой бы невзрачной и расплывчатой эта вечность ни являлась. Единственная вещь, правомочная к тому, чтобы отнять их друг у друга — смерть, какой бы бездушной, какой бы неодолимой она ни была.