Салочки с русалками

      Не плюй в колодец, из которого ещё собираешься пить – не встречайся с человеком, которого не сможешь выкинуть из своей жизни после хренового расставания.       Сынмину не везёт. Ему приходится не только с ним видеться по графику шесть на один, но и постоянно взаимодействовать – староста группы не тот человек, которого можно заигнорить. Он достанет тебя в любой жопе мира и дозвонится на любой предмет, хоть мало-мальски напоминающий средство связи, чтобы сообщить, насколько сильно он хочет открутить тебе башку за очередной просраный дедлайн и "я для кого вообще в беседе пишу бля??!"       Наверное, громкое расставание с битьём одной тарелки и ором на всю общагу не говорит о них с Хенджином как о разумных взрослых людях. Такие расходятся тихо и по-дружески, оставляя в своих сердцах на месте друг друга теплую грусть и отголоски пережитых счастливых событий. Они с Хенджином либо не разумные, либо говно люди, которые перед расставанием потрепали нервы себе, друзьям, а ещё и группе заодно, да так, что те потом тихо выпили за успешный бракоразводный процесс "родителей", как только Сынмин перестал забирать из деканата журнал, чтобы вручить его вечно опаздывающему свету своих очей. Дружбой между ними точно не пахнет, скорее смердит серой прямиком из первого круга ада, отвечающего за гордыню, и зловонными парами взаимных обид.       Между тем жизнь не стоит на месте, а идёт дальше, пережевав и даже не подавившись их скоротечным счастьем. Хенджин по-прежнему опаздывает на пары, сидит на соседнем с ним ряду и приёбывается к нему по поводу и без, а потом сам же и шипит на подколки в ответ.       Как хорошо, что сессия успешно закрыта и через пару дней Сынмин освободится от необходимости видеть его рожу на два благословенных месяца. Нужно только перетерпеть одну студенческую попойку в честь успешной сдачи экзаменов.       – Палатки там ставьте, долбоящеры, здесь ямки! – орет Хенджин, включая старостатский голос, будто за семестр не накомандовался.       У Сынмина неосознанно глаза закатываются внутрь черепа и хочется гаркнуть что-нибудь в ответ, но он только упрямо загоняет колышек в землю, даже не поднимая головы.       – Вы глухие или тупые? – прилетает едкое замечание, а сам Хенджин подбирается ближе, чтобы нудеть над Сынмином и прожигать ему скальп своим ядом. – Я же сказал – здесь ямки.       – Может, если бы кто-то в глаза не долбился, то заметил бы, что ямки тут везде. Уж простите, не в городской парк бухать приехали, – не выдерживает Сынмин, щерясь в ответ.       – Слушай, ты!.. – Хенджин готов нападать в ту же секунду, но к нему подскакивает Юци и чуть ли не пинками гонит его к матерящемуся Феликсу, умудрившемуся уронить решетку от мангала себе на ногу.       Джисон, поправляющий всё внутри палатки, вылезает наружу с самым драматичным выражением лица и, сложив брови домиком, громким шепотом просит:       – Пожалуйста, потерпите друг друга ещё сутки. Я не хочу стать свидетелем или соучастником чего-то стрёмного, это никогда хорошим не заканчивается – уж поверь мне, я смотрел все сезоны "Милых обманщиц" и "Как избежать наказания за убийство".       – Нам скорее грозит шанс стать свидетелями или участниками хоум-лайв гейского порно, – бросает проходящий мимо Чонин, таскающий пакеты с продуктами от машины к походному столику, вокруг которого кучкуются девчонки.       – Кто-то упомянул оргию? – отзывается с другой стороны палатки Минхо, натягивая колышком последний угол. – Забацаем языческие пляски вокруг костра с дикими сношениями в честь праздника Ивана Купалы?       – Иисусе, почему я учусь с вами в одной группе? – фейспалмит проходящая мимо Соён.       – Завидует, что первой не предложила, – пожимает плечами Минхо, запихивая чехол для колышков в палатку и закрывая вход сеткой, чтобы не напустить комаров. – Ну что, мы шашлыков сегодня пожрём или как?       Джисон задумчиво провожает его взглядом и подозрительно косится на Сынмина, грозя ему пальцем:       – Смотреть можно, Сынмини, трогать нельзя, понятно?       Сынмин не может удержать себя и с похабной улыбочкой дёргает край его майки вверх, оголяя вполне симпатичный пресс. Джисон с высоким визгом отскакивает и уносится к девчонкам, жалуясь, что его безбожно соблазняют и насколько срочно его нужно спасти лечебным поцелуем. На роль доктора меланхолично вызывается Минхо, и весёлых воплей в их маленьком лагере становится ещё больше. Сынмин наблюдает за одногруппниками со слабой улыбкой. Может быть, этот праздник жизни не подкачает и обойдется им всем малой кровью.       К моменту, когда над головами ребят темнеет небо, все уже наедаются и потягивают из кружек и бутылок напитки разной степени крепости. Единственный трезвенник Джисон бегает туда-сюда в ближайший лесок, допивая четвертый литр кваса, и кидает щенячьи виноватые взгляды на Соён, попивающую вино из бокала, ножку которого он отбил в самом начале их посиделок. Шухуа рядом встряхивает головой, и копна мокрых после купания волос прилетает Сынмину в лицо, за что она тут же извиняется, пьяно смеясь. Парень отодвигается от неё, потирая свербящий глаз, и делает глоток уже тёплого пива, сонно осматривая лица одногруппников.       Справа через трёх человек сидит Хенджин и вертит в руках прут с чёрным хлебом, придирчиво изучая подпалинки по краям и трогая горячие хрусткие бока пальцами. Сидел бы он напротив, уже сожгли бы друг друга взглядами и начали переругиваться, как не поделившие имущество разведёнки, – в рассадке чувствуется тонкий дипломатизм Чана, умело избежавшего грязной перепалки. Хенджин ворошит короткие смешные волосы на макушке. В лучших традициях эмоциональных катастроф обрезал их, красивые и блестящие длиной ниже плеч, избавляясь от ненужной памяти. Сынмин со щемящим чувством внутри тянется к нагрудному карману рубашки. До сих пор по привычке таскает с собой деревянный гребешок, как дурак, всё рука не поднимается избавиться. Нужно будет выкинуть, хоть в ту же речку. Обычное же дерево, поплывёт и прибьётся себе где-нибудь дальше по течению.       Когда Сынмин нащупывает через рубашку бусы, Хенджин поворачивает голову, встречаясь с ним взглядом. Пальцы дёргают неровные прозрачно-золотистые бусины, перебирая, пока не добираются до средней, самой большой, с тремя застывшими зёрнышками внутри. Хенджин привёз их ему прошлым летом из летней поездки на море с родителями, заливаясь соловьём, что продавец с крестом на пальцах клялся и божился – янтарь натуральный, не стекляшки, от всего плохого защитит! Сынмин тогда на это только посмеялся и снисходительно поведал, что скрещивают пальцы как раз таки тогда, когда нужно соврать на клятве.       Взгляд Хенджина скачет ему на руку и быстро мечется обратно, он хмурится и дёргает подбородком вверх – чего тебе? Сынмин прикрывает глаза и смотрит дальше, на Феликса. А то с него станется напридумывать бреда за пятисекундный взгляд. Поэтому когда Хенджин недовольно орёт, дуя на подгоревший хлеб, Сынмин на него больше не смотрит.       Джисон уже готов бежать за гитарой, когда Соён втыкает отбитую ножку бокала в землю, ища глазами Минхо.       – А что, оргии с плясками у костра не будет?       Минхо делает пистолетик из пальцев в её сторону с дурашливой улыбкой.       – Так и знал, что тебе зашла идея.       – Точно, сегодня же ночью Купалье! – Минни возбуждённо подскакивает рядом с ней и даже прихлопывает пару раз в ладоши. – Давайте через костёр попрыгаем!       – Э, я свою нежную девочку не принесу тогда, если у нас такие развлечения будут, а то останутся у меня только струны и гриф! – возмущённо машет руками Джисон. – Включайте колонки и слушайте посредственный записанный музон, а не живое исполнение маэстро!       – Иди за гитарой, – тыкает его в ногу Минхо, хмуро глядя на девчонок. – Не будет никто через костёр прыгать. Мы приехали отметить сессию, а не на Купалье. Не стоит будить и звать лихо, пока оно тихо лежит и тебя не трогает. Непонятно, кто к нам потом на костерок придёт попраздновать.       – Да ладно, – жмёт плечами Чонин. – Что в этом такого? Или ты в деревенские байки про русалок, леших и остальную нечисть веришь?       Над костром проносится несколько смешков, но Минхо даже не улыбается. Сынмин ловит боковым зрением, как он накрывает правой рукой запястье левой – что-то у него там было, красная нитка, что ли?..       – Байки не байки, а на этой речке каждый год по утопленнику как минимум, – отрезает Минхо. – У меня ба в деревне выше по реке в паре километров отсюда живёт, я знаю, о чём говорю.       – Что, реально?! – любопытный Джисон подается вперёд и почти летит носом в пламя, но Чан вовремя ловит его и тянет на себя. Парень как ни в чём не бывало прихлёбывает квас прямо из бутылки, легко бодая Чана в плечо в качестве извинения. – Прям каждый год?       – Отсядь от костра, дурилка! – шипит тот, отбирая у него бутылку и с подозрением принюхиваясь.       – О, страшилки у костра, давайте! – Шухуа опять заезжает Сынмину волосами в глаз, но на этот раз просто смеётся без всяких извинений.       – На самом деле у речки течение сильное, – отмахивается Минхо, рассказывая уже обычным тоном, без всяких замогильных ноток в голосе. – И она хоть и не широкая, но глубокая, да ещё и непонятно, что на дно течением занесло. Так вот пьяные лихачи, вроде нас, и прыгают наугад, а потом башкой об корягу – и всё, утоп, – пожимает Минхо плечами, вороша палкой раскаленные добела угли и пуская ворох трещащих искр вверх. Вдруг наклоняется ближе в круг, вновь таинственно понижая голос: – Местные обычно не топнут, но ба говорила, что те, кто над "байками", – выделяет кавычки пальцами, – смеялся, долго не жили. Пропадали с концами, и даже тел не находили потом.       Над костром повисает молчание, донося через стрёкот насекомых перешептывание реки и тревожный птичий крик с того берега, на котором стеной поднимается лес. Все опасливо смотрят туда, у Сынмина даже неприятный холодок пробегает от затылка к позвоночнику – Минхо умеет нагонять жуть. Вся атмосфера таинственности обрывается Джисоновым жалобным:       – Мне теперь страшно в туалет одному идти, сгоняйте со мной кто-нибудь.       – Пошли, трусишка, – вздыхает Минхо, вставая и под общий смех подавая Джисону руку.       Тот радостно подскакивает и принимает её, важно поворачиваясь к девчонкам.       – А вы и дальше встречайтесь со своими эмобоями, девочки!       – Да уж, не все герои носят плащи, некоторые просто товарищам трусы придерживают, – фыркает Соён, копаясь в тарелке с шашлыком. – Быстрей, маэстро, молодежь хочет послушать живую музыку.       – Ща всё будет, – кивает Джисон, таща Минхо за собой.       Так что венков они не плетут, через костёр не прыгают и голышом пьяными в речке не купаются. Просто горланят под гитару сначала все песни, которые знают, потом все песни, которые знают частично, заменяя пробелы мычанием и завыванием, отбиваются от комаров и вспоминают свои провалы на сессии, заедая и запивая усталость и нервы из-за учёбы.       Расползаются по палаткам они довольно рано, ещё и часа ночи нет. Джисон вошкается посередине, обложившись Чаном и Минхо с двух сторон, чтоб наверняка, и шепотом упрашивает их взяться за руки для избегания коварного русалочьего нападения.       – Если они тебя украдут, то тебе уже ничего не поможет, только молись, – "успокаивает" эксперт по нечисти Минхо.       – Я даже молитв не знаю, только "Аминь", – ноет Джисон, пытаясь подкопаться к Минхо под бок. – Ну вот – чисто теоретически! – мне после этого топиться с ними идти и всё?! Я же ещё так молод!       – Ты сказок в детстве не читал? – судя по звукам, Минхо выпихивает Джисона из-под себя и пытается надавать по вертлявой неспокойной жопе. – Подаришь им что-нибудь красивое, у тебя же много побрякушек. Или фристайл зачитаешь. Ба рассказывала, что какой-то пьянчуга у них на деревне от русалок спасся, потому что до утра свои похабные частушки им пел, так что они посмеялись и отпустили. Спи давай!       Джисон перестаёт шебуршеть, успокаиваясь.       – Фристайл я могу, – умиротворенно шепчет он, но всё-таки продолжает бубнеть, не давая уставшим ребятам наконец-то отрубиться: – А ты можешь на меня ногу закинуть, чтобы если что меня из палатки не вытащили?..       – Как ты заебал, – стонет Минхо, двигаясь и шурша тканью своего спальника. – Всё, доволен?       Джисон удовлетворено угукает и затихает. Чан уже сопит, приоткрыв рот. Сынмин двигается, отворачиваясь от него, и смотрит на пустующее место для двух человек рядом.       После насыщенного дня все валились в палатки как пойдёт, озаботились расположением только Феликс, дамский угодник, ушедший спать к девочкам, и Джисон, наотрез отказавшийся спать с краю. Хенджин и Чонин вообще к ним пока не заглядывали – Чонин намудрил с градусами, его полоскает где-то у кустов, пока заботливый староста бегает вокруг с минералочкой, удерживая от маканий лицом в собственную рвоту.       Мысли о Хенджине никогда не приводят ни к чему хорошему, с просыпающимся раздражением приходит Сынмину на ум.       Раздается шуршание и треск открывающейся молнии сетки от комаров. Сынмин щурится в темноту, наблюдая за Хенджином, помогающим посвежевшему Чонину с мокрой головой пролезть к краю и замотаться в спальник, но стоит только тому взяться за собачку молнии, чтобы застегнуть сетку, как он шепчет:       – Подожди, дай я выйду.       Хенджин поворачивает голову к нему, отзывается неприязненным:       – А ты уже куда?       Всё не могло быть настолько хорошо, да?       – От тебя подальше, непонятно что ли? – привычно огрызается Сынмин с таким же недовольством в голосе. – Можно выйти, господин староста, или мне до утра по нужде терпеть?       – Если поорать хотите, то валите оба, достали уже, – рычит на них Минхо, поднимая голову из-за Джисона. – Дайте поспать, изверги!       Сынмин молча выбирается наружу и ищет свои кроссовки в груде обуви. Прислушивается к палатке девчонок – тишина.       От реки тянет влажной теплотой. Вода нежно плещется о берег, промывая песок, и бежит дальше по течению. Лес с той стороны угрожающе шумит ветром в кронах. Сынмин поднимает голову, проверяя, не несёт ли он за собой дождевые тучи, но небо чистое, звёздное, с бляшкой луны, которая только-только пошла на убыль.       Он идёт к реке и приседает у воды, проверяя температуру и бездумно пялясь на переливающееся отражение луны. Идеально для купания, но алкоголь ещё бежит вместе с кровью по телу, а он пока не совсем безголовый.       – Что, топориком ко дну? – прилетает ему насмешка в спину.       – Я-то плавать умею, в отличие от тебя, – Сынмин бросает взгляд через плечо на подходящего Хенджина.       Тот останавливается рядом, и Сынмин следит за тем, как он хлопает руками по карманам кофты, доставая пачку сигарет с зажигалкой. Вспыхивает огонёк, подсвечивая красивое лицо и родинку под глазом, расходясь дымом от первой затяжки.       – Опять куришь?       – Как видишь. Пользуюсь тем, что никто не ебёт мозг постоянным нытьём про облизывание пепельницы.       – Я тебе никогда такого не говорил! – раздражённо шипит Сынмин, поднимая голову.       – Ой, значит, это был не ты, – Хенджин играет задумчивость, выпуская ещё струйку дыма с каким-то стрёмным привкусом.       – Не удивлюсь, – Сынмин смотрит в тёмную воду и опускает ладони на влажный песок, чтобы его не качнуло назад в неустойчивом положении. – У тебя всегда было время на всех, кроме меня.       – А ты у нас самый несчастный и страдающий, значит? – злится Хенджин. – Что-то не заметил, что ты без моего внимания подыхал. Может, вспомнишь, сколько раз ты кривил нос, когда я тебя куда-нибудь звал, или как ты потом сидел где-то с краю с таким лицом, будто я тебя силком тянул!       Отражение бежит плеском и рябью от удара.       – Ну извини, что вечные гуляния с твоими друзьями как-то быстро приелись.       – Тебя не устраивали мои друзья?! – раздраконенный Хенджин, вырывший яму носком своего кроссовка, продолжает пинать влажную землю целыми комьями.       Что-то крупное прилетает и лепится к Сынминовой ноге, поэтому он зачерпывает ладонями воду и без промедления плещет ей в Хенджина, не сдержав порыв.       – Я встречался с тобой, а не с ними, представь себе!       Тот от неожиданности даже не отпрыгивает. Так и стоит с тлеющей сигаретой в губах, трогает мокрое пятно на животе и бормочет "чёрт" сквозь зубы.       – А открыть рот и прямо сказать "Хенджин, мы мало проводим времени вместе, пошли на свидание" ты не подумал?       Все вечно талдычат, что в ссорах виноваты две стороны. В ссорах, наверное, и да, но вот начинаются звоночки с действий кого-то одного. Или их отсутствия.       – Сколько мне нужно было это повторить? Пять раз? Десять? – Сынмину хочется, чтобы он звучал спокойно и отстраненно, без всех этих эмоций в голосе, выдающих его с головой. – Зачем цепляться за человека, которому на тебя похуй?       Воцарившуюся тишину нарушает только кваканье из зарослей неизвестной полуречной травы дальше по реке. Хенджин злостно топчется позади туда-сюда, придумывая, как вывернуть его слова в свою пользу, но по его злобному пыхтению кристально ясно, что Сынмин прав, потому что обычно настолько обижаются только на очень неудобную правду, которая слепит глаза.       – Знаешь, что? – наконец-то возвращает себе дар речи Хенджин. Он подходит ближе, становясь за спиной всё ещё сидящего на корточках Сынмина почти вплотную. Щелчок пальцев – недокуренная сигарета с шипением падает в воду, пока дым от последней затяжки накрывает его голову. – Иди-ка ты нахуй, если такой умный! – и пихает Сынмина ногой.       Речка с радостью принимает его в свои мокрые объятия, облизывая всё тело. Сухими остаются только плечи и, кажется, пятки. Сынмин хоть и падает на мелководье, но до кошки, всегда приземляющейся на лапы, ему далеко, – плюхается набок, ударяясь левым локтем и в секунду промокая до трусов. Он быстро подскакивает, макая кроссовки в воду.       – Ты больной?! – орёт, не сдерживаясь. – Ты нахрена это сделал?       – Да ты достал потому что! Иди с рыбами побулькай, если я такой плохой.       – Толку точно будет побольше, – Сынмин отворачивается и бредёт по мелководью в противоположную сторону от лагеря и Хенджина заодно.       – Вот и отлично! – бросает тот ему в спину. – Надеюсь, тут действительно водится какая-нибудь ебака, которая тебя по башке пристукнет, может, хоть мозг появится!       – Спасибо за пожелание! – орёт ему Сынмин. В горле так некстати собирается противный ком, но он не дурак из-за такого реветь. Это всё алкоголь в крови.       – Обращайся! – орёт ещё громче Хенджин. – И не возвращайся в палатку, пока я не засну, понял?       – Да пожалуйста! У девчонок переночую, – отмахивается Сынмин, по-прежнему не оборачиваясь.       – Скатертью дорожка! – ответ Хенджина звучит уже тише.       Сынмин делает ещё шагов десять и останавливается. Неторопливый поворот излучины реки и прибрежные заросли окончательно скрывают его от чужих глаз, давая возможность выдохнуть и наконец-то скривить лицо, чтобы выпустить эмоции наружу.       Чего Сынмин, спрашивается, ожидал? Что все их ссоры и отдалённость окажутся последствиями учебного нервяка с сессией и курсовой? Что сейчас, когда это всё закончилось, они спокойно поговорят? Засосутся по-пьяни и заснут в одном спальнике в обнимку?       Да.       Сынмин ежится от ветра, который пускает стадо мурашек по голой коже. Ногам ниже щиколоток нормально, вода нагрелась за день и ещё не начала отпускать своё тепло, а вот остальное тело подмерзает.       Парень бредёт к берегу, чтобы сбросить кроссовки, стягивает липнущую к груди и спине рубашку. Левый нагрудный карман отвисает под тяжестью гребешка. Сынмин вытаскивает его оттуда. Повертев между пальцами, размахивается и зашвыривает подальше в реку.       – Ну и катись, ясно? – бормочет себе под нос.       Шорты он не снимает, так и идёт в них в воду, всё равно уже вымокли благодаря кое-кому. Заходит неглубоко, вода бежит на уровне чуть ниже пояса, ускоряющейся от ветра рябью кружа всё ещё пьяную голову. Сынмин выдыхает и откидывается назад, ложась на спину. Звёздное небо предстает перед ним во всей своей красе россыпью ярких блесток – много-много, Сынмин столько видел только когда-то в детстве у бабушки в деревне, где электричество по вечерам на улице включали хорошо хоть по праздникам и зимой до десяти. Он умиротворенно переводит взгляд с одной яркой точки на другую, пытаясь собрать их в созвездия, но находит только ковш Большой Медведицы. Где-то там должна быть Малая с Полярной звездой на хвосте и созвездие Дракона, но Сынмин никогда не был силён в звёздах. Вот был бы сейчас с ним Хенджин…       Что-то плещет у поверхности совсем рядом, возвращая его мысли обратно. Пора бы уже идти, если он не хочет потеряться, снесенный течением дальше. Нехотя поднимая голову, Сынмин осматривается, пытаясь сориентироваться в пространстве, как что-то крепко цепляет его за ногу и с силой тащит вниз. Коротко вскрикнув, он глотает речную воду, хлынувшую в рот, а водная гладь беззвучно смыкается над его макушкой, оставляя на поверхности только пару пузырей.       Кажется, он орёт во всё горло, выпуская оставшийся в лёгких кислород, пока его несёт ногами вперёд с такой скоростью, будто он с разбегу прыгнул в самую крутую трубу в аквапарке. По спине и плечам то и дело больно чиркает, руки бесполезно мотаются, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь, а вода кажется сплошной беспросветной тьмой.       Выбрасывает наверх Сынмина только после панической попытки вздохнуть, из-за которой он захлебывается новой порцией воды. Он с хрипом дышит и давится кашлем. Закричал бы ещё раз, если бы на это были силы.       – Эй! – влетает ему в уши далёкий оклик. – Всё хорошо?       Он чуть не сдох, а так всё замечательно!       Сынмину хочется наорать на обладателя незнакомого голоса, но он пока занят тем, что бьёт руками по воде, чтобы вновь не погрузиться вниз, и пытается продрать глаза.       – Сюда! – кричит голос уже ближе, и Сынмин гребёт к нему наугад. – Хватайся!       Слепые пальцы натыкаются на чужую руку. Сынмин наконец-то перестаёт панически молотить всеми конечностями и обмякает, с шумом вдыхая и выдыхая, пока его тянут под смазанное бормотание "держу-вот так-спокойно".       Незнакомец выдёргивает его из воды, будто Сынмин всего лишь килограммовый котёнок, свалившийся к хозяину в ванну. Он опускает его на песок и помогает перевернуться, заботливо постукивая по спине. Сынмин отплевывается от воды и трёт глаза, убирая волосы назад, чтобы наконец-то разглядеть своего спасителя.       Это мужчина. Молодой, судя по голосу, потому что слабый свет луны не позволяет точно определить возраст на глаз, с темными короткими волосами и в светлой одежде.       – Всё? – сочувственно спрашивает он, продолжая похлопывать Сынмина по спине.       Сынмин отшатывается от его рук и озирается.       – Где я? Ты кто?       Короткие вопросы больно царапают горло, и парень закашливается. Бьёт кулаком по груди, пытаясь вытолкнуть остатки воды.       – Я Чанбин, – между тем говорит незнакомец и поясняет, махнув рукой за плечо: – Живу здесь в деревне, мы компанией Купалье неподалёку празднуем. А вот ты кто такой?       Сынмин пялится на чудака, который полез ночью в речку по приколу на странный звук. Чувства самосохранения ноль целых ноль десятых у него или что? Не то чтобы у самого Сынмина побольше, судя по всему.       – Сынмин, – отвечает он, устало сутулясь и растирая лицо ладонями. – Мы приехали с ребятами сессию отметить. С палатками. Где-то у реки. Я полез в воду и за что-то ногой зацепился.       – О, – глубокомысленно тянет Чанбин. – Наверное, хорошо отметили?       – Как видишь, – кисло улыбается Сынмин темноте. – Спасибо, что вытащил. Я, наверное, пойду тогда, а то меня хватятся, если до утра не вернусь.       – Ты хоть направление знаешь?       Простой вопрос застаёт Сынмина врасплох. Он потерянно осматривается, ощущая, как паника подбирается ближе, но мозг будто по щелчку начинает экстренно искать зацепки.       – Если мы у леса, то я на другой стороне реки. Получается, мне туда, – он поворачивается, выпрямляясь и указывая направление, нерешительно добавляет: – Кажется.       Холодный ветер будто этого и ждёт, студит ему спину и плечи, влетает в мокрые волосы. Сынмина передёргивает дрожью.       – Ты сейчас окоченеешь, пошли, – незнакомец встаёт и отряхивает штаны от песка. – У нас костёр рядом. Не думаю, что ребята будут против, если ты посидишь с нами и обсохнешь.       – Куда? – настораживается Сынмин, всё же послушно вставая с мелководья. Мокрые шорты тут же дубенеют на ветру, не оставляя ему выбора.       Он слишком устал, чтобы лезть в реку и переплывать её. Бродить одному в темноте по незнакомому лесу страшновато. Но и идти за незнакомцем, оставляя за собой единственный ориентир – реку – как-то глупо, хоть он его и спас.       – Не бойся, тут рядом, – Чанбин тычет рукой за деревья дальше по реке. – Видишь, свет пробивается? Там поляна с костром. Чуть-чуть дальше заливные луга и почти сразу деревня. Если прислушаешься, то можешь услышать, как собаки брешут. Ну, и петухи орут, но это ближе к рассвету, в часа четыре утра.       Такие подробности Сынмина успокаивают. Он напрягает слух, и ему действительно кажется, что он слышит собачий лай вдалеке. Это хорошо, что люди поблизости, уже не так страшно.       Сынмин обхватывает себя руками за плечи, пытаясь согреться, и делает шаг к Чанбину, выражая намерение идти за ним. Его провожатый тут же разворачивается и идёт вперёд, петляя только по ему видимой тропинке. Действительно местный.       – А у кого-нибудь из твоих телефон есть? – спрашивает Сынмин, чтобы и разговор поддержать, и окончательно себя успокоить. – Я бы своим отзвонился и предупредил.       Чанбин фыркает от смеха. Его светлая одежда почти сливается с окружающим пространством, когда они вступают под деревья, закрывшие их от скудного света луны.       – Кто с собой на гуляния в Купальскую ночь телефоны берёт? – звучит риторический вопрос. – Его десять раз потерять можно, пока по всем папоротникам полазишь.       – Ищете цветок папоротника? – хмыкает Сынмин. – И как успехи?       Чанбин не отвечает. Сынмину даже стыдно становится за такой язвительный тон, в адрес своего спасителя. Какая ему разница, кто чем развлекается? Он с ребятами пьёт и шашлыки жарит, а потом ночью чуть не топится, например.       Ничего после своих умозаключений и проснувшихся угрызений совести Сынмин сказать не успевает, отвлечённый теплым светом из-за поредевших деревьев, который оказывается небольшим костром посреди поляны метров в пятнадцать.       Он разворачивается к своему спасителю, чтобы внимательнее его рассмотреть. Невысокий, крепкий. То, что он принял за излишнюю лохматость, оказывается венком на вполне себе симпатичных неплотных кудряшках. Острый подбородок скрадывает мягкость щёк, улыбающихся ему вместе с глазами. Сынмин вглядывается в одежду и давит в себе желание присвистнуть. Это что, лён? Чувак полез вытаскивать его из воды в костюме стоимостью в пару его стипендий? Они что, золотых коров в этой деревне разводят?       Взгляд Сынмина от незнакомца переходит на поляну. Костёр есть, а где обещанные ребята? Ни палаток, ни столов, ни притоптанной травы. Глаза рыскают, ища что-то, что свербит червячком настороженности – опасно! опасно! что-то не так!       – А где все? – Сынмин смотрит на Чанбина, стараясь сосредоточиться взглядом на нём, а не носиться им туда-сюда в поисках несоответствия.       – Так скоро самый тёмный час перед рассветом, папоротник ищут, – как само собой разумеющееся отвечает Чанбин, пожимая плечами. – Иди к костру, тебе нужно согреться.       Будто невзначай осматриваясь, Сынмин старается не выпускать из поля зрения своего провожатого и подходит к пламени ближе, боком обходя его и делая преградой. Чанбин стоит на месте, подняв голову, и умиротворённо слушает звуки ночного леса. Блики теплого света бегают по поляне, превращая листву на деревьях за его спиной в трепещущую мозаику.       Что не так что не так что не так       Чанбин поднимает венок с головы, чтобы убрать с глаз мешающие вьющиеся прядки, и вновь опускает его на макушку.       У Сынмина пересыхает во рту и гусиная кожа бежит по плечам вместе с пришедшим осознанием.       – Чанбин, – зовёт он и делает медленный шаг назад и вбок, полностью загораживаясь костром. Тот смотрит на него и обезоруживающе улыбается, но Сынмину становится только страшнее, когда он ловит больше мелких деталей – пламя, не бликующее светом в зрачках, ровный бледный цвет кожи, будто игривое живое освещение ему нипочём, но это такие мелочи! – Чанбин, где твоя тень?       Вот это самое страшное. Всё на этой поляне её отбрасывает, каждая травинка. От ног Сынмина идут две узкие тёмные полосы, сливаясь в непонятную кляксу на деревьях у края поляна. Только у Чанбина её нет.       Он молчит, продолжая улыбаться. Сынмин замерзает перед ним ледяной статуей без движения, не в силах сделать хоть что-то. Как тут убежать и спрятаться, если ему страшно взгляд отвести или моргнуть. Вдруг за ту секунду, в которую веки будут закрыты, произойдёт что-то страшное?       Роговицу уже печет от сухости. Сынмин всё-таки моргает и дёргается назад, но в ту же секунду на поляну выходят несколько девушек с длинными распущенными волосами с венками на них и в льняных рубашках до пят. Они будто не идут – плывут по траве, и смеются высоко и красиво, как в книжках, где про голоса пишут "как звон серебряных колокольчиков". И у каждой нет тени.       – Посмотрите, какого красивого парня нам панич привёл! – радостно восклицает одна из них.       Девушки окружают Сынмина, плотно смыкая кольцо. Парень вздрагивает от первого прикосновения холодной руки, пытается убрать её, но его ладони ловко хватают и отдёргивают в стороны, острые ногти впиваются в кожу. Он замирает и жмурится, чувствуя, как множество чужих рук скользит по его голой груди, спине, гладит ключицы и зарывается в волосы, ноготки проходятся по царапинам и наливающимся цветом синякам после неудачного купания. Кто-то нежно разворачивает его лицо, касаясь подбородка, невесомо целует в губы.       – Ну открой глаза.       – Посмотри на нас.       – Кто тебе больше нравится? Выбирай любую.       Их голоса сливаются с шелестом листвы, ласковой песней затекая Сынмину в уши. Он смотрит из-под век на одну из девушек с хитрыми раскосыми глазами. Она тянет к нему руки и улыбается. Другая заступает впереди неё, чтобы поймать его лицо в свои ладони и поцеловать так, что у него ноги слабеют. Он заваливается на землю под их весёлый смех. В голове гудит.       – Кыш! – шикает на девушек Чанбин. – Он не с ваших полей ягоды собирает, отстаньте от него.       Те заливаются смехом ещё громче.       – Вот и панич себе жениха нашёл! – восторженно кричит та, хитроглазая.       – Да статного такого! – тонкие девичьи руки с неожиданной силой дёргают Сынмина с земли, помогая встать на ноги. – Сейчас мы вас замужничать будем! Вот так радость в Купальскую ночь!       Ноги вновь ему подчиняются, но убежать никак не выходит. Он, послушный чужим рукам, крутится туда-сюда, пока все красавицы разглядывают его, гладят щеки кончиками холодных пальцев, поправляют волосы и опускают венок на голову.       Когда они разом отскакивают от него, Сынмина шатает. Звёзды над головой идут кругом, а в ушах звенит от несмолкаемого смеха и стрёкота насекомых. Коже прохладно, но она уже высохла, как и шорты, хотя от костра тепла всё меньше и меньше, да и сам он почти погас. Одна из девушек разбегается и перелетает его белой птицей, подавая пример другим. Начинается новое веселье.       Скоро уже все они прыгают через костёр, рядом с Сынмином остаётся только Чанбин. Он подходит к нему вплотную, вкладывает что-то в ладонь прохладными пальцами. Заглядывает в лицо с мягкой улыбкой.       – Расчешешь мне волосы?       Сынмин опускает взгляд, рассматривая выброшенный в речку гребень. Застилающий мысли туман вдруг проходит, уступая место змейке страха и памяти, кто он вообще такой. Он до боли сжимает дерево и опускается вниз.       – Садись.       Чанбин словно сияет после этого, приседает рядом и разворачивается спиной. Сынмин привстает на коленях, снимает венок с его головы дрожащими руками и берётся за гребень. Мысли скачут испуганными зайцами. Что ему делать?       – Я никогда не видел русалок, – говорит наугад, проходясь по мягким кудряшкам первым движением. Все песни и стихи в ту же секунду вылетают из его головы, надежда остаётся только на то, что поднаторевший в отвлечении внимания за время учёбы язык не истратил свой драгоценный запас энергии на сессии.       – Ну так любуйся, – Чанбин широким жестом указывает на танцующих у костра девушек.       – Я и любуюсь, – осторожно отвечает Сынмин, старательно расчесывая пряди до блеска. Это легко, волосы не спутаны и сами ложатся волосок к волоску, не то что у Хенджина. Там нужно было даже дышать аккуратно, не дай боже хоть волосинку вырвешь или зубьями не так дернешь. – Ты очень красивый.       Сынмин мельком смотрит сбоку, прослеживая, как щёка Чанбина округляется от улыбки. Парень осторожно двигается, чтобы пересесть с ним лицом к лицу и расчесать чёлку, изо всех сил скрывая дрожь в руках под внимательными тёмными глазами.       Венок возвращается на своё место, но Сынмин руки не убирает. Он ведёт пальцами по широким плечам и аккуратно отодвигает ворот, цепляя нитку неровного речного жемчуга.       – Нравится? – Чанбин накрывает его руку своей ладонью, склоняет голову к плечу.       Мышцы двигаются, показывая красу хозяина, крепость плеч и шеи. Сынмин окидывает всего его взглядом, на этот раз куда внимательнее. Мешковатая одежда скрывает очертания, но широкий разрез на груди, не скрепленный завязками, оставляет для фантазии единственный вопрос: Чанбин сложён просто хорошо или очень хорошо? Он двигается, и Сынмин мельком видит его сосок, тут же спрятавшийся за ворохом жемчуга. Мягкие губы растягиваются в шкодливой улыбке – нескромный взгляд не остаётся незамеченным.       – Очень. – Большой палец Сынмина совсем невесомо гладит бледную кожу. Парень наконец убирает руку и указывает на свою шею. – У меня тоже есть бусы.       Чанбин их будто только сейчас замечает, тянется вперёд и щурится от любопытства, крутя головой и так, и эдак.       – Сосновые слёзы с маленькой жизнью прямиком из моря, – восхищается он, вглядываясь в застывшие навеки в смоле зернышки. – В первый раз такое своими глазами вижу. Наша речка далеко от большой воды, в ней бурштына не выловишь.       Настоящий янтарь, значит. Сынмин беззвучно выдыхает и дерёт ногу ногтями от волнения, когда предлагает:       – Хочешь, подарю?       Уж лучше Минхо действительно быть экспертом по нечисти, потому что Сынмин тоже не знает ни одной молитвы.       Брови Чанбина взлетают вверх, а глаза загораются таким довольством, будто услышать эти слова было самым желанным на свете.       – Хочу, конечно!       – Но не просто так! – быстро добавляет Сынмин. – Я тебе – бусы, ты мне – желание, пойдёт?       Начавший недовольно хмуриться на моменте с условием, Чанбин замирает, как заинтересованный щенок.       – Что за желание? – нетерпеливо спрашивает он. Непонятно, ему больше хочется заполучить себе новые бусы или удовлетворить своё любопытство. И то, и другое, наверное.       – Я подарю их тебе, а ты меня отпустишь, – озвучивает Сынмин и перестаёт дышать на те долгие пару секунд, в течение которых Чанбин думает, бегая глазами от его глаз к бусам и обратно.       – Ладно, я не жадный, – нехотя тянет он, морща нос. – Идёт!       У Сынмина камень с плеч валится. Он так сильно вдыхает от облегчения, что на мгновение дурно становится, будто опять кто-то из русалок поцеловал его, морозя губы.       – Надень их на меня! – легонько пихает его в плечо Чанбин, дрожа от восторженного возбуждения. – Надень! Надень!       Застёжка поддаётся не сразу, но Сынмин наконец-то снимает бусы с себя и застёгивает их на чужой шее, поправляя, чтобы они красиво легли в раскрытом вороте на жемчуге. Янтарь блестит лучами солнца под светом догорающего костра и переливается неровными боками. Чанбин выпячивает грудь и раздувается от удовольствия, рассматривая своё новое украшение.       – Мне идёт же, да? – хватает он Сынмина за руку.       – Очень идёт. Как будто для тебя делали. – Сынмин даже не лжёт, когда это говорит. Чанбину всё к лицу, особенно когда он так улыбается и радуется. – Можно мне теперь идти?       Смех и песня веселящихся русалок, водящих хоровод, стихает так же резко, как железной хваткой смыкаются пальцы Чанбина у него на запястье.       – Останься с нами до рассвета, тут всего ничего осталось.       У Сынмина не то чтобы и выбора много. Он натянуто улыбается и кивает.       – Но потом вы меня отпустите? – уточняет настырно, заглядывая Чанбину в глаза.       – Если не передумаешь, – уклончиво отвечает тот, капризно отворачиваясь. – Неужто тебе совсем с нами скучно?       – До рассвета я останусь.       – Ну тогда побежали! – кричит одна из русалок, и все, как по команде, бросаются врассыпную, даже Чанбин отскакивает к деревьям. Она звонко хлопает растерянного Сынмина по голому плечу. – Теперь ты водишь, догоняй.       Парень послушно бежит за ближайшей из них, чтобы запятнать, но девушки юркие и быстрые. Они петляют между деревьями, не сбавляя скорости, и смеются – над ним, с ним, – какая разница, если это так весело.       Лес скоро заканчивается, и они белыми радостными тенями носятся по туманному лугу, собирая ледяную росу голыми ступнями. Сынмин тяжело дышит, отряхивает колени после очередного падения и мчится вместе с ними дальше, не обращая внимания на светлеющее небо. Кто-то ловит его, крепко целует и отпускает, продолжая бег, чтобы не попасться водящему. А кто сейчас водит?       – Панич, лови его! Упустишь жениха! Вон он, вон! – кричат с разных сторон.       Одуревший Сынмин в секунду соображает и бросается от Чанбина наутёк. Из груди рвётся счастливый хохот и не смолкает даже тогда, когда чужие руки смыкаются у него на животе. Чанбин холодный, не запыхавшийся и сердце у него, кажется, не бьётся, но когда он его целует, то Сынмину так замечательно, что он обнимает его, целуя в ответ под девичье улюлюканье. Они не стоят на месте, а бредут наугад, продолжая целоваться. Что-то тихо плещет впереди, мокрый холод скользит по ногам и поднимается выше. Сынмин уже так замёрз, что не чувствует разницы.       Ветер ворошит ему волосы и приносит с собой далёкое-далёкое "...мин!". Парень вздрагивает, отрываясь от желанных губ.       Вода достаёт ему до пояса и такая ледяная, что у него начинают стучать зубы. Предрассветное небо серо-голубым покрывалом бежит по волнующейся поверхности, скрывая дно реки. Русалки молча стоят вокруг, бледные полупрозрачные тени в туманной дымке, и смотрят на него с ожиданием.       – …мин!.. – опять приносит ветром издалека. Откуда? Кто это?       – Ты же останешься со мной? – Чанбин кладёт ладони Сынмину на щеки и поворачивает его лицо к себе, шепчет между короткими поцелуями: – Я буду любить тебя больше, чем он, обещаю.       – …мин!.. – всё надрывается ветер.       – Идём, – с улыбкой зовёт Чанбин, ведя парня за собой. Вода медленно подбирается к рёбрам. – Поцелуй меня ещё раз.       – Сынмин!.. – кричит кто-то издалека, и в груди почему-то скребётся.       Вот же оно, счастье. Стоит перед ним с тёмными кудряшками и венком на голове, с ямочками на щеках, такой красивый, что дух захватывает. Сынмин соприкасается с ним лбом и тянется поцеловать. Ладонь скользит вверх по спине, чтобы зарыться в волосы на затылке, и натыкается на янтарные бусы.       Пальцы жжёт от тепла, будто солнце уже поднялось над горизонтом, вырывая Сынмина из царства нескончаемого холода. Он потерянно отступает, вглядываясь в лицо напротив. Где же смешные короткие волосы, глаза-полумесяцы с родинкой под одним из них и самый дурацкий в мире смех? Шутливое обвинение "ты вечно влипаешь в неприятности, пусть бусы тебя защищают"? Неужели всё это ему привиделось и никогда не было? Неужели всегда было так холодно внутри?       Бледные полупрозрачные тени двигаются ближе, закрывая собой берег, небо и лес.       – Пусти, – еле шепчет Сынмин одеревеневшими от холода губами, пытаясь оттолкнуть Чанбина от себя. Непослушные руки упираются в грудь с замолкнувшим давным-давно сердцем, но он держит крепко. Сынмин только и успевает, что сделать один короткий вдох, когда несколько рук хватают его за плечи и давят вниз, чтобы утянуть с собой на тёмное и страшное дно, пока чужие губы прижимаются к его рту, а пальцы давят на щёки, заставляя разжать зубы и захлебнуться речной водой.       – …мин! Сынмин!       Что-то бьёт два раза в грудь и пихает воздух в горящие лёгкие, повторяет ещё раз и ещё, пока Сынмина не подбрасывает кашлем, выталкивающим мешающую жидкость из горла. Он корчится на песке и выблёвывает из себя не меньше литра, кажется, настолько ему больно и тяжело.       Горячие руки придерживают его, не давая упасть с колена и обессиленно уткнуться лицом в землю, чтоб там же и умереть от тяжести раскалывающейся головы, двигают на бок, как только его перестаёт выворачивать, убирают волосы с лица.       – Я нашёл его! – бьёт по ушам.       Совсем рядом плещет река. Ноги до колен мотает вверх-вниз под действием волн. Что-то гладкое скользит по стопе, пробираясь выше, чтобы обхватить щиколотку и заволочь Сынмина обратно в воду. Он хрипло кричит, пытаясь отползти.       – Тихо-тихо-тихо, – бормочет голос, пока те же горячие руки хватают его под грудью и оттаскивают от воды. – Вот так.       – Хенджин? – пытается открыть опухшие веки Сынмин. – Это ты?       В ответ он не вслушивается, наслаждаясь ощущением стука испуганного сердца в чужой груди и касаниями мягких губ к виску и щеке, но вроде бы там что-то про придурка.       Как его тащат до лагеря, Сынмин помнит плохо, то и дело отключаясь. Минимальная ясность сознания приходит только от резкого запаха нашатыря под носом, когда он уже завернут в кофту Хенджина и один из спальников.       Хмурый Минхо называет пожилого незнакомого мужчину, склонившегося над Сынмином, "дядь" и спрашивает, как он.       – В рубашке родился ваш пацан. В салочки с русалками побегал – и гляди ж ты, живой! – даже прихохатывает в ответ тот, хлопая Минхо по плечу. – Теперь точно долгую жизнь проживёт.       – Извините, а вы точно врач? – язвительно уточняет Хенджин откуда-то сбоку.       Хенджин! Сынмин дёргается на его голос, шарит рукой и улыбается, как дурак, когда наконец-то встречается с ним взглядом. Светлые волосы, глаза-полумесяцы и родинка под одним из них. Настоящий, с горячими руками и бьющимся сердцем. Тут, живой, а не далёкий расплывшийся образ из памяти.       – Я тебя люблю, – одними губами шепчет Сынмин, наконец-то поймав его ладонь.       Уже на пути в больницу на старенькой машине скорой помощи Сынмин слабо сжимает руку Хенджина, которую так и не выпустил, привлекая внимание.       – Я твои бусы потерял, прости.       Хенджин только вздыхает и откидывается головой на дребезжащую стенку кабины.       – Не ври, что ты их не ненавидел. Готов на деньги поспорить, ты специально пошёл топиться, лишь бы от них избавиться, но не на того напал – я подарю тебе самые-самые уродские в следующий раз, понял?       Сынмин кивает, сонно моргая, и продолжает улыбаться. Закрывать глаза больше не страшно, пока он чувствует тепло его руки и биение пульса под своими пальцами.

***

      Позевывая, Джисон вылезает из палатки и трёт глаза, щурясь вслед укатывающей вдаль машине.       – Это что, скорая?       Минхо смотрит на него красными глазами невыспавшегося человека, готового рвать и метать за одно неверное слово. Парень боязливо прячется от его убийственного взгляда за Чаном, медленно пьющим минералку, тычет его локтем, повторяя громким шепотом:       – Это что, скорая?       – Ага, – Чан отлипает от бутылки и прикладывает её к виску. – Сынмин чуть не утонул. Они с Хенджином опять погрызлись, вот и пошёл поплавать на свою голову. Мы его с трёх ночи искали, когда Хенджин нас растолкал, и только на рассвете из воды выловили.       – Он хоть живой?! – ужасается Джисон, пытаясь понять ответ по сонным лицам.       – Живой, – успокаивает его Чан и задумчиво хмурится, – только подраный какой-то. Весь в царапинах и синяках. Хенджин с ним на скорой поехал.       – Блин, а меня чего не разбудили? – возмущается Джисон, выдохнув. – Я бы тоже помог искать.       – Да тебя хрен добудишься, – встревает недовольный Минхо, указывая на переполошенный лагерь. Даже Чонин с зеленоватым лицом сидит рядом и грустно смотрит в кружку с водой. – Спишь, как убитый, только пинаешься ещё.       Джисон праведно возмущается.       – Эй, я очень чутко сплю! Откуда бы я узнал, что они ночью тоже купаться пошли? – он тычет пальцем на выбирающуюся из палатки Соён с вороньим гнездом на голове.       Та крутит пальцем у виска и идёт к речке с полотенцем наперевес, бросая по пути:       – Ты дурак? Мы спали.       Джисон хлопает глазами ей вслед и растерянно переводит взгляд на парней, нервно смеясь.       – А кто тогда на речке был? Я женский смех полночи слышал.       Чан с Минхо переглядываются. Второй переводит взгляд обратно на Джисона и небрежно даёт совет:       – Знаешь, Хан, я бы на твоём месте не только в алкоголе и кофеине себя ограничивал. Тебе, походу, и с газировки нехило так вставляет.       – Эй! – вопит Джисон.       – И вообще двигайся, я первым хотел тут сесть, – Минхо повелительно машет рукой, гоня его дальше по бревну для сидения, и устраивается рядом, загораживая от реки.       Пихнув его в бок для приличия, Джисон успокаивается и осматривает лагерь. Лица одногруппников кажутся ещё более усталыми, чем после бессонной ночи зубрёжки перед их самым сложным экзаменом на этой сессии. Он грустно вздыхает, подпирая щеку кулаком, и гипнотизирует кипящую в котелке воду.       – Знаете, уж лучше бы мы нарвались на гейское порно, ребят.       – Или устроили оргию, – добавляет Минхо, массируя уставшие глаза под закрытыми веками.       И нет никаких сомнений, что все молча с этим соглашаются.