Осень нас соединит едва ли

Лезвие ножа снимало с дерева стружку тончайшую, как шкурка персика, золотистую и пахучую. Чэнь Юэ никогда не уставал смотреть, как из простой деревяшки, обломка тренировочного меча, проступают очертания живого существа. Сейчас, — лисы, притворившейся студентом в подобающем халате и шапочке. Ван Чжи работал со скучающей миной, будто резьба по дереву была последним, не самым приятным средством занять руки и ум. Но вот Лю-эр, мальчишка-ойрат, прибившийся к войску, был в абсолютном восторге, сиял, тихонько ахая и бормоча что-то себе под нос. На самом деле его звали Улюмджи, но и на сокращëнное имя он отзывался охотно, лишь бы звали. Ван Чжи впервые придал значение его существованию, когда Лю-эр показал ему свисток, который слышали только лошади и собаки. Свисток этот он украл с одной монгольской стоянки, хранил как зеницу ока, и отдал еë Ван Чжи только в обмен на деревянную фигурку лошади, которую тот использовал как походную подставку для кисти. С тех пор за каждое удачное задание Лю-эр получал игрушку, а Чэнь Юэ — возможность посидеть под навесом с кувшином холодной колодезной воды, и посмотреть, как Ван Чжи орудует ножом, выпуская из дерева фигурку живого существа. Лиса была подарком за отраву в монгольских котлах. — Ты знаешь, кто это? — спросил Ван Чжи, отложив инструменты и обмахиваясь круглым шëлковым веером с рисунком гор, — подарком Чэнь Юэ. Лю-эр помотал головой. В его мире не было лис-оборотней. — Человек, который собака? — осторожно спросил он. Ван Чжи вздохнул снисходительно, и отдал ему фигурку. — Иди к Цзя Кую, он объяснит. Лю-эр цапнул игрушку, прижал к груди, будто боясь, что отберут. — Дядька Чэнь, мы поедем к Жëлтой реке? — вежливых обращений этот варварский зверëныш с косичками так и не выучил. — Тебе не нужно это знать, — Чэнь Юэ на него за это не обижался. Казалось, ребëнок их всех видел таким же кочевым племенем, как свою погибшую семью, поэтому господ и генералов для него не существовало. — Если пойдëм, хочу корабль. Чтобы с парусами. Как в книжке у дядьки Дина. Ван Чжи бросил на него недовольный взгляд искоса, поджал пухлые губы. Он знал, что до Дин Жуна Лю-эр тоже добрался, и тот взялся учить его читать. Кажется их близость была ему неприятна. Чэнь Юэ давно отказался от попыток понять, что происходило между евнухами, да никто и не собирался ему объяснять. — Сначала вернëмся в крепость. Помнишь дальний гарнизон? Видел, какие начищенные у солдат доспехи и острые мечи? Помнишь, как они храбро сражались? Значит, они хорошо несут службу. Об этом нужно доложить императору. Лю-эр скорчил недовольную мордашку. — А ещë, братец Ван устал много ездить! Он как ханьская дев... Ван Чжи не выдержал, цапнул его за ухо. — За корабль с парусами принесëшь мне голову батыра, не меньше. Пошëл прочь. Мальчишка фыркнул, как жеребëнок, и сбежал, то ли прятать своë сокровище, то ли донимать Цзя Куя. Ван Чжи встал, потянулся, держась за поясницу, — явный намëк на то, что Чэнь Юэ придëтся заняться ночью его спиной. За два года Чэнь Юэ научился понимать те его намëки, которые хотел понимать. "Сядь ко мне на колени, красавец, тогда и спина перестанет болеть", — хотел сказать он, но решил приберечь это для спальни. — Ты ведь сделаешь ему корабль, — сказал он вместо этого, покосившись на стоявших караулом солдат. Те, конечно, далеко, но недостаточно, слишком много видят и слышат. — Возможно. Жадность не доводит до добра, — Ван Чжи подошëл, взял со столика запотевший кувшин, и мимоходом легонько ущипнул Чэнь Юэ за ухо. — Он маленький предатель, продавший свой народ за игрушки. Будь он взрослым и пожелай настоящий корабль, что бы ты о нëм сказал? Чэнь Юэ не стал спорить. Ван Чжи мало рассказывал о дворцовых интригах, но в мимоходом оброненный фразах сквозила жестокость, даже генералу немало народу перебившему на поле боя, непонятная. Но сегодня было что-то ещë, странная резкость… — Генерал-губернатору Вану снова придëт письмо из столицы, — сказал он вместо ответа, даже не глядя на Ван Чжи. — Снова, — коротко согласился тот. — И я знаю, что там будет написано. Ужасная скука, я снова самый отвратительный цзедуши на свете, ничего нового. Два года прошло с назначения. Два года Ван Чжи попрекают за жестокость, за мелочность, за отсутствие воинских добродетелей. Каждый его приказ, каждое резкое слово тут же передаются во дворец, а из дворца несëтся повеление не позорить честь империи. Если бы на запросы о солдатском жаловании отвечали так быстро! — Известно, кто на этот раз тебя оговорил? Прохладная рука снова коснулась его уха, пощекотала под подбородком. — Зачем генералу Чэню знать? Он и так волком смотрит на чиновников. — Потому что они ничерта не понимают! — Чэнь Юэ поднялся, задетый за живое. — Хуже того, они не хотят понимать! Благодарить я их что ли должен за то, как они тебя унижают?! Ван Чжи в ответ только вздохнул. Как всегда. — Этого не изменить. — Он собрал инструменты в резной ящичек и понëс в свой шатёр. Чэнь Юэ это воспринял как приглашение. — Признайся, — сказал Ван Чжи, когда он задëрнул за собой полог. — Ты тоже думаешь, что порой я перегибаю палку. Чэнь Юэ промолчал, думая, как бы подобрать слова. Конечно они, спорили и не раз. Но Ван Чжи делал правильные выводы, вгрызался в самую суть дела и всегда готов был выслушать возражения. Чэнь Юэ не в чем было его упрекнуть. Разве что в последний раз... Говорить об этом не хотелось и он решился на отвлекающий манëвр. Подошëл ближе, сжал мягкие шëлковые плечи, поцеловал белую шею. — Ты загорел тут, в степи. Самую малость, — прошептал он. Ван Чжи немедленно высвободился из объятий, схватил зеркало. — Неужели? — Он поморщился. — Я слежу за этим, не может такого быть. Ты что, пришëл сюда уродом меня назвать? Чэнь Юэ улыбнулся. Победа. — Как я смею? Я хотел сказать, что цвет лица у тебя стал здоровее. И что плохого в загаре? Я вот разве урод или на простолюдина похож? Ван Чжи отложил зеркало, окинул Чэнь Юэ оценивающим взглядом, усмехнулся кривой своей усмешкой. — Вы выглядите старше, чем на самом деле, генерал Чэнь. — Он подтолкнул Чэнь Юэ к походному ложу, заставляя сесть. — Грубее, чем на самом деле. Чэнь Юэ немедленно воспользовался случаем и утянул его к себе на колени. Даже в походе Ван Чжи умудрялся оставаться мягким, ароматным как... — И коварнее, чем на самом деле. Я ведь задал простой вопрос, — Ван Чжи устроился поудобнее, глядя на него сверху вниз. — Генерал Чэнь, не забывайте, за что я вас ценю. Значит хотел честности. Чэнь Юэ обнял его поудобнее, нежно сжав полное бедро. — Я думаю, что отбирать одежду и котлы у побеждëнных излишне, — признался он, неудобно запрокинув голову, чтоб видеть лицо Ван Чжи. — Мы не разбойники. И я не вижу ни смысла ни благородства в том, чтоб так унижать врага. Но я доверяю суждению генерал-губернатора Вана. — Значит ты согласен, что злобный евнух Ван Чжи ведëт себя как разбойник? В шатре было душно, объятия быстро стали слишком жаркими, и не в переносном смысле. Чэнь Юэ нежно клюнул белую щëку носом вместо поцелуя, и ссадил Ван Чжи с колен. — Я сказал, что не понимаю причин. Но если генерал-губернатор объяснит мне приказ, обещаю приложить все усилия чтобы понять. Ван Чжи встал, заложил руки за спину. Наверное он думал, что эта поза делает его серьёзнее и величественнее, но Чэнь Юэ он как никогда напоминал фарфоровую куколку с плавными чертами. — Вы помните тот день, когда нас застала в степи гроза? Чэнь Юэ кивнул, сжав подлокотник. Как можно забыть тот день и ту ночь? До сих пор при одной мысли об этом сердце наполнялось желанием и нежностью. — На много ли никакого убежища, ни развести костëр ни укрыться от ливня. Брести по степи вот так, — всë равно что выпасть из лодки посреди океана. — Ван Чжи нехорошо усмехнулся. — Понимаете меня, генерал Чэнь? Кочевники как опытные мореходы, и моя задача вышвырнуть их из лодки, чтобы они почувствовали себя беспомощными. Чтобы у них пропало желание сражаться. Или вы тоже думаете, что их обноски и утварь мне кажутся ценными? Чэнь Юэ кивнул в ответ. — Главное, что они кажутся ценными врагу. Я понимаю. — Прекрасно, одной проблемой меньше, — Ван Чжи хотел выйти из шатра, но Чэнь Юэ в мгновение ока преградил ему дорогу. — Так это всë, что ты запомнил о той ночи? — прошептал он, прекрасно зная ответ. — Ливень? Ван Чжи несколько смешался, отвёл глаза. Чэнь Юэ порой замечал в нëм эту странную неуверенность, когда разговор заходил о весенних чувствах. — Сейчас слишком жарко и мы оба слишком заняты. Чэнь Юэ не удержался и заключил его в объятия, сдëрнул войлочную чиновничью шапочку, которую цзедуши упорно носил вместо шлема, впился в пухлые губы, покусывая, вылизывая жаркий рот, пока Ван Чжи не оттолкнул его наконец. — Не будьте таким варваром, — проговорил он, тяжело дыша, улыбаясь. — Всему своë время. Чэнь Юэ усмехнулся и вышел, довольный. Эта улыбка и “всему своё время” обычно значили “да”. За два года они с Ван Чжи приноровились друг к другу не только в спорах над картами. Правил было не много: приходить только ночью. Не зажигать света. Не говорить о делах в постели. Если утром предстоит дальняя дорога, рта или бëдер достаточно. Не оставлять следов на видных местах. Не спрашивать, хорошо ли, понравилось ли. И самое главное — не трогать шрам. Однажды Чэнь Юэ случайно кончиками пальцев задел тонкую полоску уязвимой кожи, и даже не понял сначала, до чего дотронулся, но Ван Чжи немедленно оделся и ушёл. Законы слишком строгие, но по крайней мере все были оговорены вслух, кроме одного: "не спать вместе". Этого Чэнь Юэ не мог понять. Зачем уходить каждую ночь или его прогонять? Сперва он думал, что дело в излишней близости, но совсем запутался после того как на привале увидел Ван Чжи, мирно спящего в руках Цзя Куя. Ночь была морозная, Цзя Куй укутал своего хозяина в плащ, укрыл полами соболиной шубы, и так обнимал, прислонившись к тележному колесу. Чэнь Юэ в ту ночь просто прошëл мимо, но странная обида засела глубоко. — Почему твой господин мне не доверяет? — Как-то спросил он напрямую. После бутылки байцзю это показалось хорошим вопросом. — Я тоже могу его защитить. Цзя Куй, на его счастье, не был ни брезглив ни болтлив. И понял, о чëм вопрос. — Можете. Но можете и не защищать. Это не ваша обязанность. — Да, но это моë желание! — Желания меняются. Чэнь Юэ покачал головой. Что делать с этими людьми! В конце концов он решил, что этого не изменить. Ван Чжи всегда будут ближе опальный евнух и скованный долгом раб. Может он и правда не больше, чем разбойник? *** В крепости ждал секретарь с внушительной стопкой писем для генерал-губернатора и всего лишь несколькими бамбуковыми футлярами для генерала Чэня. Чэнь Юэ и так знал, что там: сообщение из Ляодуна о том, что караван с лошадьми задержится, поздравления с днëм рождения от старшего брата... Лишь третьего он не ожидал: письма от сестры, обëрнутого в несколько женских портретов. Собаке не рубят хвост по частям. Чэнь Юэ отдал слугам коня и доспех, потребовал чаю, и, прямо на крыльце, не замечая, что пьëт, развернул послание. Кто бы ни рисовал портреты, брал он за работу чистым серебром: девицы сидели в цветущих весенних садах, их платья соревновались в яркости с цветами. На белых щеках играет румянец, тëмные глаза скромно опущены, каждая — за своим любимым делом: та задумалась над книгой, эта обнимает пипу, следующая вышивает уточек-мандаринок. Чэнь Юэ вспомнил портрет покойной жены. Он был и вполовину не так изящен, выполнен просто чёрной тушью, но художник матерски показал, что девица владеет у-шу. В еë позе с высоко поднятым мечом, — были и сила и кокетливость. Только глупец не захотелся бы с ней встретиться. Кроме брачных клятв их связал интерес к охоте и оружию, да редкие, неудачные попытки зачать наследника. Они оба были молоды, не понимали, что такое супружеская жизнь: как же Цзиньлю обижалась, понимая, что “Юэ-лан” сильнее, быстрее неë! "Мы ведь почти на равных! Ещë немного, и я обойду тебя!" "Нет, моя госпожа, я всегда буду впереди. Ведь я твой муж". И он всегда был впереди. Всегда сильнее неë. Он поборол холеру, а она не смогла. Чэнь Юэ скрутил портреты в тугой жгут и отбросил подальше. Сестра написала длинное письмо, рассказывая о достоинствах и приданом каждой девицы. Сухие строки, — ойратские торговцы и то ласковее говорят о лошадях. Что ж, каждый выполняет свой долг, чувствам тут нет места. Ему нестерпимо захотелось к Ван Чжи, отвлечься, зажечься страстью. Но войти к занятому генерал-губернатору и одним движением сбросить бумаги со стола было бы неприемлимо, — он однажды попробовал и усвоил урок. Поэтому он захватил письмо из Ляодуна как предлог, ни на что не надеясь. *** — Евнух не может быть таким же страстным как обычный мужчина. Как, должно быть, утомительно терпеть... — Дин Жун так и не окончил фразу. Его немигающий взгляд устремлëн был на Чэнь Юэ. Мгновение, и вот он отступил в тень, склонив голову, только кандалы звякнули. Кандалы эти больше похожи были на браслеты, и служили, видно, лишь напоминанием. Жаль. Чэнь Юэ сейчас с удовольствием заковал бы его в кангу. — Я помешал? — сдержанно спросил он. Ван Чжи, в белом одеянии и шëлковой повязке на влажных волосах только небрежно махнул рукой не вставая с ложа. — Дворцовые сплетни. Что вас привело, генерал? Дин Жун, повинуясь взмаху, немедленно вышел. Чэнь Юэ проводил его взглядом, дождался, пока закроется дверь. — Это вправду утомительно? Он не хотел спрашивать. Вырвалось само. Ван Чжи взял с чайного столика деревянную палочку, приладил еë в центр бруска, очертаниями уже напоминавшего лодку, прищурился. — Утомительно что? — То, о чëм говорил Дин Жун. — А о чëм по-твоему говорил Дин Жун? На чайном столике валялись мëртвыми бабочками разноцветные смятые бумажки, стружка забилась между узорами столешницы. Значит Лю-эр добился своего. — О том, что евнух устаëт терпеть страсть обычного мужчины. Ведь сам он ни в чëм таком не нуждается. Ван Чжи отметил угольком место, и примерил вторую мачту. — Для Дин Жуна утомительно даже просто находиться среди людей, не то что взять себе любовника. Чэнь Юэ хотел было обнять его, но вспомнил, что не мылся с самого приезда и не ужинал. К тому же, Ван Чжи как-будто был не в настроении. — Ещë Дин Жун подсказал мне несколько способов сделать паруса. Там на столе тонкая бумага, пожалуйста, подай. Чэнь Юэ отошëл к аккуратно прибранному письменному столу, взглядом отыскивая нужное, и наткнулся на лежавшее ровно посередине письмо. Он был не из тех, кто читает чужие послания, но бросилось в глаза: "перевод… в Нанкин". Разноцветная бумага лежала рядом. Чэнь Юэ едва не швырнул еë Ван Чжи в лицо, но сдержался. В конце концов здесь нет ничьей вины. Ничьей. — Ты хотел, чтоб я прочитал? — спокойно спросил он, отдавая листы. Ван Чжи покосился на него, скорее усталый, чем раздражëнный. — Я знал, что ты не станешь. Мой честный генерал Чэнь... Знал, но всё равно заготовил ловушку. Потому что сказать вслух было трудно? — Тебя... — Ещё нет. Мне просто сообщили, что император всë чаще думает об этом. — Ван Чжи отложил кораблик, встал. Но не подошëл. Только бросил быстрый, печальный взгляд и отвернулся. — Он полагает, что давать мне власть над войском было ошибкой. — Если Лю-эр услышал правильно и враг решится напасть, победа будет за нами! С таким тылом мы их загоним глубоко в степь! — Чэнь Юэ сделал шаг к нему, и всë же какая-то сила его остановила. — Мы… ты столького добился! — Значит я добился слишком многого. Я не обвиняю императора. На его месте я поступил бы так же. — Ван Чжи обернулся наконец. Его лицо не выражало ничего кроме глубокой печали. Он выглядел сейчас совсем юным, ребëнком, расстроившим родителя. — Даже зная, что никто не справится лучше тебя? Даже под угрозой нашествия? — Чэнь Юэ не выдержал, навис над ним. Ярость клокотала внутри. Как Ван Чжи может быть так покорен? Почему он, всегда такой хладнокровный, не придумает, кого умаслить, за какие ниточки потянуть?! Почему не возмущается? — Что значит угроза нашествия в будущем, если я могу поднять восстание сейчас? — Но ты не стал бы... Я никогда бы не поддержал тебя! Горькая усмешка. — Может быть коварный евнух соблазнил генерала Чэня и тот не смеет ни в чëм ему перечить. Чэнь Юэ сжал кулаки. — Я найду того, кто распускает сплетни! Я положу этому конец! Мягкие, ароматные пальцы запечатали его губы. — Не нужно. Это между мной и Его Величеством. Чэнь Юэ отвëл его руку, слишком рассерженный. — Мне никогда тебя не понять. Ван Чжи усмехнулся. — Я не генерал из знатного рода, который смеет преследовать свои интересы. Я слуга и останусь слугой. Пожалуй, и мне не понять вас. Чэнь Юэ хотел сказать, что он тоже — верноподданный, что для него приказ императора священен... но зачем? Всë сказано и так. Лучше б они и вправду были заговорщиками. Лучше б страсть кружила им головы. По крайней мере тогда они были бы вместе. — Не буду вас отвлекать, — только и сказал он. *** Вместо раздумий он предпочëл помахать мечом на тренировочном поле, разбрасывая офицеров, а потом как следует вымыть волосы, и лëжа по горло в горячей бадье, пахнущей можжевельником, закурить длинную монгольскую трубку, туго набитую травой ма. Дым был так ядрëн, пар так горяч, что от них кружилась голова и становилось не до мыслей. Вот и хорошо. Он даже не заметил, как тихонько отворилась дверь в купальню. Увидел сперва тень за ширмой, сбрасывающую халат. Потом — огоньки свечей, гаснущие один за другим, пока не наступила полутьма. Из деликатности он закрыл глаза. Вот оно: сперва тихий всплеск, потом прикосновение холодной руки к плечу. Не открывая глаз он обнял Ван Чжи, устраивая поудобнее, спиной к груди. — Ты не загорел, ничуть. Ты белейшая пекинская жемчужина. Будь я драконом, не выпускал бы тебя изо рта. Ван Чжи отобрал у него трубку и затянулся. Слишком глубоко, но Чэнь Юэ не стал его отговаривать. Тяжëлый был день. Да и как бы ни был этот день тяжëл, отвердевшее мужское естество всë равно прижалось к пояснице Ван Чжи. Тот поëрзал, но не стал отодвигаться. — Мне тоже пришло письмо, которого я не ждал. — Чэнь Юэ попытался отвлечься, но ладони сами собой скользнули вниз, по груди, по мягкому животу, губы привычно нашли бьющуюся на шее жилку. Ван Чжи перехватил его руку, переплетая пальцы, сунул трубку ему в рот. — Кто-то хочет, чтоб ты вернулся? Чэнь Юэ не ответил, затянувшись раз, другой, медленно выдохнул дым. Он не привык жаловаться, да и на что? На то, что родня обеспокоена его одиночеством? На то, что сестра желает брату, воюющему на границе, немного семейного тепла? Всем бы такие беды! У него ведь и правда не было причин оставаться вдовцом. Ни единой. Ван Чжи поцеловал его в щëку, в уголок губ, и отложил трубку. — Нет никакого вреда в том, чтобы вернуться туда, где тебя ждут, — неожиданно мягко сказал он. — Нет никакого вреда в том, чтоб не возвращаться. Если ты уедешь в Нанкин... Я уже не так молод, найду преемника и выйду в отставку. Или попрошу иную должность. Куплю поместье рядом с твоим, ничто не помешает соединить их... Чэнь Юэ осекся. С чего он решил, что... как глупо! Судьба свела их случайно, подарила им два странных года вместе, разве этого не довольно? "Евнух не может быть таким же страстным как обычный мужчина. Как, должно быть, утомительно терпеть..." Как, должно быть, утомительно... Он закрыл глаза, прижавшись лбом к белому виску. — Впрочем… забудь. Давно я не учил тебя ножевому бою, — прошептал он, не зная, что ещë сказать. Если расставание, хоть недолгое, неминуемо, значит нужно оставить подарок. Такой, который не продать и не потерять. Он уже пытался учить Ван Чжи, но наставник из него был не лучший, да и выносливости у юноши-евнуха, всю жизнь проведшего во дворце, не хватало: сразу колотилось сердце, сбивалось дыхание. Но что ещё ему дать? — Лучше научи меня другому, — Ван Чжи погладил его по щеке, и от этой немудрящей ласки сердце Чэнь Юэ растаяло, как у мальчишки. Эта маленькая, мягкая рука, эта нежная ладонь… — Проси что захочешь, радость. — Ты слышал о Чжэн Хэ? Чэнь Юэ напряг память, перебирая всех Чжэнов которых знал. Думать было сложно, мысли разбегались как клубы пара. — Кажется... Он имел дело с флотом. — Верно. Об этом сейчас не говорят, но Чжэн Хэ был евнухом, служившим Чжу Ди, и однажды, собрав целую флотилию, пустился в плаванье. Всю оставшуюся жизнь он узнавал мир, нëс варварам волю императора. Говорят, даже похоронен он в море. Сколько же этот человек повидал… не могу даже вообразить. У Чэнь Юэ неприятно ëкнуло в груди. Может, виноват был горячий пар, но сердце зашлось как безумное. — Что в этом хорошего? Не зря его имя предано забвению, не имеющий могилы навсегда останется бродячим духом! И потом, в Срединных землях есть всë, к чему искать дружбы каких-то варваров? Кун-цзы говорил... Ван Чжи вздохнул недовольно, отодвинулся. — Я не умею нырять, — признался он. — Плавать умею, а нырять боюсь. Не в степи, конечно, об этом говорить, но если мы собрались к Жëлтой реке, ты мог бы меня научить. Усмешка, снова поглаживание по щеке, — но в этот раз неискренние. Да научится ли этот человек людей не считать за дрессированных псов?! — Не хочу тебя утопить ненароком, — Чэнь Юэ отвернулся. — Вот как. Тогда не буду больше надоедать генералу этой просьбой, — Ван Чжи встал, на ходу накидывая халат. Мгновение, и вот его уже нет — только дверь хлопнула, и что-то пробубнил вопросительно денщик, ждавший с генеральской одеждой в коридоре. Чэнь Юэ изо всех сил постарался сохранить достоинство, всë сделать неспеша: вытереться, причесаться… зачем спешить, если никто не ждёт? Ван Чжи обижен и устал, он столько проскакал верхом, что и поясница у бедняги болит и нежную свою задницу наверняка натëр о седло, наверное сразу отправится спать. Жаль, что поссорились, уложить бы его, раздеть ради массажа… а потом видно будет. Чэнь Юэ представил, как его загорелая ладонь, скользкая от лечебной мази, протискивается между белых мягких бëдер. Главное не задеть шрам, дождаться, пока вздохи станут тяжелее, а потом можно и поцеловать. За ухом в шею, в мягкое плечо. Промять ещë раз его поясницу, добившись стона… Главное поймать момент, когда гордому Ван Чжи становится всë равно. Когда на любое касание он отвечает лишь тихим вздохом. Тогда можно уложить его на бок, прижаться сзади, и… …трахнуть его между бëдер, вот как это называется, безо всяких иносказаний. Покусывая шею, сжимая мягкую грудь, ловя, неловкие поцелуи. Поддевая мужским естеством чужую, едва набухшую, шелковистую плоть, обхватывая еë, наконец, двумя пальцами… Он так и не понял, причиняют его прикосновения удовольствие или боль. Несколько раз Ван Чжи, дрожа то ли от наслаждения то ли от безудержной злобы, кусал его, впиваясь зубами куда попадëт: в плечи, в шею, оставляя багровые следы, или грыз подушку, надрывая ткань. Порой у него даже вырывался вскрик, полный… чего? Страсти? Ярости и разочарования. Удовольствие, достигшее пика, но не имеющее развязки, разве не мучительно? А может, это Ван Чжи так выражает желание? Но если он и правда натура страстная, почему никогда не пытается приласкать сам, почему каждый раз сперва будто в ступор впадает? "Как, должно быть, утомительно..." Чэнь Юэ отбросил гребень и вылил на себя целый ушат холодной, колючей воды. *** Ковыль у реки вырос таким высоким и сочным, что даже послушные армейские лошади сбивались с шага, погружали морды в пушистые заросли. Лю-эр, завидев блестящую ленту реки на горизонте, спрыгнул с обоза и унëсся к ней, — над травами не видать было даже его всклокоченной головы. В другое время Чэнь Юэ полюбовался бы простором, вдохнул полной грудью запах нагретой солнцем травы, но сейчас ему не дышалось, потому что впереди, слегка покачиваясь в седле, ехал Ван Чжи. Тот самый Ван Чжи с которым они не разговаривали уже недели две кроме как по делу. Как назло, он выглядел этим утром прелестно: в коротком зелëном халате, едва доходившем до колен, в шëлковых белых штанах, расшитых серыми летящими ласточками, в сапожках из тончайшей кожи. Такая же тонкая на вид, но прочная кираса, плотно охватывала его грудь и талию, — было на что полюбоваться, хоть, к вящему сожалению Чэнь Юэ, Ван Чжи всë-таки похудел немного от разъездов и волнений. Шлем висел притороченный к седлу, вместо него — налобная повязка цвета индиго, — стальные полоски, нашитые на неë, то и дело вспыхивали на солнце. Чэнь Юэ вспомнил изнурительные дни и ночи в Ляодуне. Вспомнил, как вошëл в пиршественный зал, демонстративно не снимая доспехов, ожидая увидеть на помосте самодовольного жадного старика или равнодушного одышливого чиновника… а увидел пухлощëкого фарфорового мальчишку, надевшего меха, чтоб казаться больше и значительней. Вспомнил, как этот мальчишка отделал его, повозив лицом по своду правил этикета. Не дворцовая игрушка, — сановник, человек императора. Мужчина, вольный делать со своей жизнью что захочет. Если решит покорять моря, кто сможет его удержать? Сердце снова глухо ударило о рёбра. Мужчина, да. А между мужчинами не может быть истинной любви. Не может у них быть общего дома. Ещë год, два, — сколько им отмерено? Нужно найти те портреты и написать сестре, что согласен с любым еë выбором. Он ударил коня по крутым бокам, и, гикая, понëсся вперëд, зная уже, где отряду встать лагерем. Долго он гарцевал потом, позволяя Звездочëту сгибать и ломать копытами стебли ковыля, вытаптывая самое лучшее место для шатра генерал-губернатора. Сам он, вместе с солдатами, свой шатëр поставил поодаль. В этот раз не брал с собой ни мебели кроме походного ложа ни книг кроме растрëпанного гунъяньского романа, ни карт кроме самых необходимых. Крепость, где держали лодки, была в паре дней пути к югу, ничего не должно было случиться. Так он и сидел в тени, делая вид что читает, а на самом деле ни страницы не перевернул, всё смотрел, как Цзя Куй учит своего хозяина стрелять из лука по соломенной мишени. Почему не занялись этим дома? Известно, почему. Генерал-губернатор ничего не делает зря. Чэнь Юэ знал, что думает те мысли, которые ему пытаются внушить, но даже не пытался сопротивляться: да, это он должен был учить Ван Чжи. Касаться его локтя, выравнивая положение руки, наклоняться к его уху, объясняя, как целиться... “Только вот тебя не звали”. Есть другие доверенные люди, которые научат его всему, чего он не умеет. В жизни Ван Чжи нет незаменимых, разве они не выяснили это ещё давным давно? “С ним ничего не случится, если меня не будет рядом”. Но случилось. Среди ночи он проснулся от криков и бряцания, от истошного лошадиного ржания. Проснулся раньше, чем караульный сунулся его разбудить. Схватить меч, надеть через голову кирасу, на ходу застëгивая ремешки, — не в первый раз. С тех пор как они с Ван Чжи впервые дали врагу серьёзные отпор, добыть их головы стало не просто прибыльным делом, — долгом особо ярых монгольских юнцов. Ван Чжи ненавидели особо, потому следили, знали, где его палатка. Пока пятеро наводили хаос в лагере, двое мечами изрубили полог и ввалились внутрь. Об этом он узнал уже на месте, вспоров печень тому, что полоснул поперёк груди Цзя Куя и увидев лохмотья полога. Того же, который за волосы вытащил Ван Чжи из шатра, сразу убивать не стал, — следил за каждым его движением, опустив меч. Краем глаза он заметил, что Цзя Куй так и не поднялся. Плохо. Придëтся справляться самому. — Отпусти его, — спокойно сказал он на языке врага. — Сразись со мной. Убить боевого генерала почëтней, чем слабого евнуха! Ублюдок усмехнулся в ответ. В мешанине факельных отсветов не видно было лица, только крепкие белые зубы. — Время тянешь? — Он вздëрнул Ван Чжи выше, заставляя встать на колени, приставил меч к его горлу. — Смотри, хань, как я убью твоего главного. Смотри! Но Чэнь Юэ смотрел не на клинок, он пытался разглядеть лицо Ван Чжи, может быть в последний раз. Ни мольбы, ни жалости к себе. Лишь ярость, отсветы пылающих костров в глазах. Храбрая душа… Ещё бы мгновение… Свистнул нож, пущенный Цзя Куем от самой земли, вошёл аккурат под ключицу. И тут же Люй-эр с диким визгом выскочил из травы, обхватил голову врага, мешая смотреть… Один удар мечом в живот, один удар ножом в печень, и всë закончилось. *** На другом конце лагеря солдаты добивали оставшихся убийц, и окружали стоянку, чтоб никто не мог сбежать. Медик хлопотал над Цзя Куем в шатре Ван Чжи, ни звука не было слышно оттуда. Чэнь Юэ отполировал меч пучком травы, как смог в темноте, и сунул ножны. Усталость всего дня навалилась на него вдруг, но он не дал ей власти. Вместо этого поднял Ван Чжи за плечо, кивнул Лю-эру. — Не ранен? Лю-эр расплылся в ухмылке. — Видел, как я его? Видел? Бум, бум, а потом… Ван Чжи слабо улыбнулся ему в ответ. — Ты спас генерал-губернатора. Получишь свой корабль, а теперь иди спать. Мальчишка довольно кивнул, но не убежал, скрылся за изрубленным пологом. — Дядька Цзя, видел, как я его… — донеслось оттуда. — Значит Цзя Куй жив, — Чэнь Юэ поборол желание обнять Ван Чжи прямо тут, посреди лагеря, прижать к сердцу. Но вместо этого взял его подрагивающую, кровоточащую ладонь, якобы рассмотреть рану получше. — Слишком внезапно и тихо. Кто-то провëл их в лагерь, — на скуле Ван Чжи наливался лиловым цветом синяк, пухлая нижняя губа кровоточила, рассечëнная. — Лю-эр? — Я это выясню. Было бы проще, оставь ты мне мне хотя бы этого, — он пнул убийцу. Белый носок немедленно пропитался кровью. Спал без сапог… зато в кирасе, — вдруг заметил Чэнь Юэ и на душе стало теплее. Наконец-то научился себя беречь, и кираса, значит, нравится… не прогадал с подарком. — Прошу прощения, Ван-цзедуши. Идëмте, займусь вашей раной. Ван Чжи не стал протестовать, — позволил себе расслабиться немного. В свечном сумраке палатки Чэнь Юэ снял с него кирасу и перепачканную кровью одежду, оставив только штаны, испорченные пятнами травы. Встал на колени, промывая рану уходящую с ладони на предплечье. Неглубокая, серьëзного шрама не останется. Видно попытался отбить клинок наотмашь… — Этого больше не повторится, — сказал он, твëрдо глядя в усталые глаза. Но Ван Чжи только усмехнулся, отвëл взгляд. — Неправда ваша, генерал. Это повторится. Это знак того, что я делаю всë правильно. Так, как нужно Его Величеству. "Пусть я, Ван Чжи, — прах…", — вспомнил Чэнь Юэ, и сердце сжалось от обиды. Тогда эти слова казались достойными, но каков их истинный смысл? — Я не понимаю, как они смогли застать врасплох Цзя Куя, — перевëл он разговор. — Этот человек сражается как тигр. — Даже тигру можно подмешать что-то в еду. Кто-то рассчитывал его усыпить, но Цзя Куй не поддался, — Ван Чжи поморщился. — Мне повезло, что я не спал. Чэнь Юэ туго перевязал его руку, занялся свинцовыми примочками. Осторожно коснулся синяка, почти ласково. — Ты ударил ножом как я тебя учил. Ван Чжи зашипел от боли. — Меня научил мой раб. Ты показывал всë слишком быстро, твоих объяснений я не запомнил. До сих пор обижается? Чэнь Юэ коснулся мокрой тряпицей его губы. — Я рад, что у тебя есть Цзя Куй. Мне можно не волноваться за твою жизнь. "Но я всë равно буду", — едва не прибавил он. Ван Чжи отвëл вдруг его руку, подался вперëд. Его израненые, холодные губы коснулись горячего лба, и Чэнь Юэ сдался, уткнулся лицом в его грудь, выдохнув наконец. Всё закончилось. Они оба живы. — Нужно выспаться, — пробормотал он, потираясь щетинистой щекой о жемчужную кожу. — Иди-ка в постель. Ван Чжи вздохнул, гладя его плечи, затылок. — У меня болит рука, — предупредил он, но всë же послушно лëг, наблюдая, как Чэнь Юэ сбрасывает броню и тушит свечи. Это было похоже на ночь после их первой выигранной битвы, когда Чэнь Юэ пришëл к нему во тьме, пахнущий огнëм и кровью, смахнул свитки со стола, и даже не снял доспехов, — они так и лязгали при каждом его резком движении… — А если б не болела? — Тогда… — Вздох. — Этот Ван Чжи был бы растерян, как всегда в таких случаях. Объят стыдом. И возможно, немного... Напуган? — …смешон сам себе. Я начинаю дышать как собака, стоит вам ко мне прикоснуться. Ужасно глупо. Ужасно глупо. Чэнь Юэ порадовался, что в темноте не видно его лица. На том столе до сих пор остались царапины от ногтей. Раньше, заходя в палатку цзедуши, он гладил их каждый раз, как напоминание о счастье. А на деле, выходит, то были отметины… страданий? В ту ночь Чэнь Юэ был победителем, забиравшим свою награду. Наутро ему самому пришлось прикладывать примочки, так был искусан рот. Ему казалось, что так будет всегда, и сердце пело. Сегодняшняя ночь… им ещё придëтся искать предателя, казнить его. Прощаться с тем, кого считали своим. Терять ещё гран веры. — Я не потревожу твою руку. Он лëг рядом, наощупь выцеловывая плечо, шею, вдыхая всеми лёгкими знакомые запахи сандала и ромашки. Ван Чжи обернулся к нему вдруг. — Мне снился магистрат Тан, — прошептал он. — Поэтому я проснулся в тот миг. Ужасный был сон, этот невозможный человек опять от меня что-то требовал. Чэнь Юэ усмехнулся, пользуясь случаем поцеловал его в губы, стараясь не задевать нижнюю. Он наслушался рассказов про магистрата Тана и не удивился бы, если б тот достал Ван Чжи даже во сне. Лучше уж говорить об этом, чем… — Может, он и пытался тебя разбудить. — Или, в своей неповторимой манере, убедить меня, что я глупец. О чём он говорит? Чэнь Юэ начал терять нить: к чему сейчас этот магистрат Тан…и что ответить? Что никто не посмеет назвать Ван-цзедуши глупцом, пока генерал Чэнь жив? Не этого ведь ответа он хочет. — Все порой испытывают… сомнения. Ван-цзедуши молод и умён. — Чэнь Юэ помолчал, глядя, как лунный свет просачивается сквозь парусину шатра. — Есть ещё у него время узнать себя и понять свои желания. — Хм. — Ван Чжи положил голову ему на плечо, обнял. Полежал пару мгновений и убрал руку, завозился снова, выискивая удобную позу. — Одна женщина как-то спросила меня о чëм я мечтаю. Тогда я не нашёлся с ответом, но с тех пор прошло два года и я понял, что мечтаю о многом . Моё главное желание — процветание императора Чэнхуа и успех всех его начинаний. Моё второе желание — не погибнуть здесь, посреди степей, исполнить своё предназначение в этом мире. Третье желание… Он положил ладонь Чэнь Юэ на грудь, туда, где билось сердце. — …пожалуй, оставлю при себе. "Небо, как же я люблю его", — подумал Чэнь Юэ накрывая его руку своей, сжимая легонько, чтобы он почувствовал, понял... — “Пусть между мужчинами любви не может быть. Не знаю, как это вышло. Люблю”. — Я больше не стану спешить. Тяжёлый вздох. — Ну вот. Спите, генерал Чэнь. — Буду бережнее и ласковей. — Не вздумайте, это даже звучит скучно! — Найду способ показать тебе настоящее наслаждение. — Какая высокопарность! А если я скажу, что мне приятнее всего, когда ваши пальцы в… — начал он, и осекся. Что-то зашуршало в траве за пологом. Рука Чэнь Юэ сама нашарила нож под изголовьем. Давай, пошевелись ещё, чтоб знать, куда бросить… — Дядька Чэнь! — заныл знакомый голосок, и под полог протиснулась фигурка Лю-эра. Чэнь Юэ выдохнул, сел. — Ну что тебе? Ван Чжи, естественно, тут же притворился спящим, предатель. — Дядька Цзя сказал, что если это я их привëл, то мне надо бежать! — Лю-эр хлопнул носом. — А это не я! Чего он говорит, что это я?! Скажи ему! Это не я! Чэнь Юэ покачал головой. Лю-эр сообразительный парнишка, хоть и жадный. Если б и правда был виноват, переплывал бы уже реку. — Завтра скажу. Иди спать. — Не пойду, побьют меня, — буркнул мальчишка и, завозившись, как собака, залез под кровать. Ван Чжи бесшумно усмехнулся, пощекотал дыханием ухо. — Всë равно не отпускай нож… Чэнь Юэ зарычал на него тихонько, но лëг обратно. Ван Чжи любит детей, — пришла ему мысль в полусне. Почему бы в Нанкине не усыновить… *** Предатель пытался сбежать на рассвете, взяв лодку, и был пойман. Его документы о переводе из Датуна оказались подделкой. В полдень Чэнь Юэ лично обезглавил предателя перед всем отрядом. Ван Чжи сидел в резном кресле, обмахиваясь веером, и не мигая наблюдал, как брызжет кровь, как голова катится по наскоро сколоченному помосту. Юнец дёрнулся в последний миг, пытаясь убежать, и Чэнь Юэ окропило кровью. Он не стал утираться, так и смотрел на Ван Чжи. Вот, что будет с каждым, кто посмеет тебя тронуть. Их взгляды скрестились. Взгляды степных волков, загнавших добычу. Готовых друг за друга кого угодно разорвать. Не людей. Неужели это всё, что им осталось? Нет, не так Чэнь Юэ хотел запомнить этот день. Стереть бы всё, кроме одной картины: Ван Чжи, стоящего среди моря колышущихся трав. Белая фигура в развевающихся одеждах на фоне свинцовых туч и седых волн. Вот он склонился к Лю-эру, вручая награду — джонку с алыми косыми парусами. Мальчишка счастливо засмеялся, схватил еë, подняв высоко над головой, и джонка, треща на ветру, полетела над травяными валами к большой воде. — Плывëт, плывëт! — донеслось из камышей. Чэнь Юэ усмехнулся и подошëл ближе. Это была уже не та спокойная, будто зеркало, река, что встретила его тогда, на рассвете дождливой ночи. И они с Ван Чжи были уже не те. — Действительно, не тонет. — Он кивнул на Лю-эра, гонявшего джонку по мелководью. — Дин Жун… хорошо придумал с парусами. Ван Чжи взглянул на него удивлëнно, но комментировать не стал. — Пора собираться, генерал? — Ещë нет. — Чэнь Юэ всë не мог оторвать глаз от кораблика. Вот подул ветер, и тот поднялась на упругой волне, избегая рук жадного мальчишки. — Я хотел сказать… Он набрал в грудь побольше воздуха. Второе желание, значит… не погибнуть здесь. Испить свою чашу до конца, чтоб ни капли сожалений не осталось. — Я буду рад, если, прибыв в Нанкин, не найду вас там, Ван-цзедуши. — Вот как. — Ван Чжи как-будто не удивился, даже не повернулся к нему, глядя вдаль. — Наши мысли сходится, генерал Чэнь. Я как раз думал… Он наконец взглянул искоса, и снова отвернулся. — …Если я когда-нибудь прибуду в Нанкин… мне хотелось бы встретить там дорогого друга. Пришла очередь Чэнь Юэ отворачиваться. Он кивнул молча, сглотнул понезаметнее. Солнце бросало на воду безжалостные блики, — от них слезились глаза, так некстати… — Эй! Куда?! Вернись! Всë-таки упустил кораблик, глупый ребёнок. Трепеща на ветру парусами, как крыльями, тот полетел с волны на волну, всë быстрей и быстрей к далëкому морю. Лю-эр бросился за ним, молотя руками и ногами, но, не умея плавать, лишь нахлебался воды. Пришлось Чэнь Юэ спустится и за шкирку вытащить его с глубины. — Оставь, — мягко сказал он, потрепав мальчишку по мокрым, спутанным волосам. — На воле ему будет лучше.