***
«Амёба бестолковая», — ворчала я про себя, отсасывая заражённую кровь из раны. «Даже в таком безлюдном месте умудрился нажить проблем», — кончик языка начинал неметь из-за, похоже, уже проявлявшегося действия яда. «Наступил на змею, идиота кусок! Как ты вообще её здесь нашёл»? — А-а... агх... — Нара стонал, лёжа в полубреду, распластанный на земле с подложенным под голову плащом. Укушенная рука была согнута и наспех привязана к туловищу, чтобы предотвратить любое лишнее движение. О том, что случилось совсем недавно, свидетельствовали два небольших алых следа, выделявшихся на фоне бледной кожи, к которым мне приходилось активно прикладываться в перерывах между сплёвыванием змеиной дряни. — Не.. кх-кх!.. — раненый усиленно сопротивлялся, когда Ямагэн пытался залить в него набранную из реки прохладную воду, однако бывший анбушник, естественно, оказался сильнее ослабевшего юнца. — Да завались ты уже, Синдзи! — не выдержала его «концерта». Удивительно, но это даже возымело эффект. — Хочешь сдохнуть в Мидзу-но куни? Валяй! — а я, между тем, продолжила свою работу. «Спасибо, что хоть собачник в отключке», — допустить, чтобы Инузука увидел мой настоящий облик, мы не могли. Хотя, честно говоря, его комментарии меня бы добили. На самом деле, ворчание и раздражительность были лишь прикрытием для разрывавших изнутри эмоций. События сменяли друг друга так быстро, что я не успевала толком переваривать происходящее. «Они не бросали меня», — пульсировало в чертогах разума, пока физическая оболочка машинально продолжала работу… — Готово, — объявила я во всеуслышании, когда финальным штрихом перевязала промытую рану, предварительно вколов пострадавшему сыворотку от яда. — Теперь вот это, — протянула Итачи флакончик с засушенными травами, — сейчас и через шесть часо... — однако внезапная темнота, закрывшая собою всё вокруг, не дала не то что убедиться в том, что содержимое заветной склянки достигло адресата, а даже договорить начатое... Кабинет Хокагэ. Приятного бежевого оттенка стены, овальной формы стол, заваленный ещё не подписанными и уже утверждёнными документами — свитки, сшитые между собой страницы, — часть из которых плавно переехала вниз, прямиком на пол, создавая ещё больший хаос в и так ограниченном пространстве. Но — главное — широченные окна, благодаря которым можно увидеть не только потрясающей красоты голубое небо, но и Коноху во всём цвету. Глава селения привычно сидит в кресле, сгорбившись над отчётами, отчего широкополая белая шляпа почти полностью закрывает лицо, оставляя видимым лишь небольшой кусок подбородка. — И Кагэ следует иногда отдыхать, — подхожу, точнее буквально подплываю нехарактерной для самой себя изящной походкой: словно скользя ступнями по плитке. Это всё так странно, но одновременно не чувствую никакой неправильности происходящего, даже тогда, когда из-за слоёв ткани выныривает давно знакомый человек. — Снова заработался, — Шисуи улыбается, как и всегда, беззаботно, будто не на его плечах лежит ответственность за судьбу целой деревни Листа. Огибаю тот самый стол: столь осторожно, словно ниндзя на миссии, чтобы ненароком не свалить или не попортить чего. Впрочем, даже будь оно так, Учиха не разозлится. — Пойдём домой? — и обнимаю мягко, обхватывая кучерявую голову и устраивая её на своей груди. — Пойдём… — зарывается он в складках одежды в ответ.***
Озаряемая солнцем приёмная Кагэ постепенно исчезает в потоке ярких лучей. Мир возвращается совсем другой картинкой — сиянием нежным, согревающим, от которого становится болезненно-уютно на душе. Пастельного оттенка потолок, стук часов неподалёку и смех — звонкий, полный жизни. — Ши-шисуи, ну хва-атит!.. Ха-ха! — кручусь, верчусь, пытаясь вырваться из цепких лап, однако безуспешно. — Ха-ха-ха... Шису-уи!.. — вроде бы и пожурить хочу, но в то же время сама наслаждаюсь своеобразной игрой. — Я же ска... ха-ха!.. Щекотно до жути: как ни изворачивайся, ловкий шиноби всё равно найдёт, как перехватить понадёжнее и добраться прыткими пальцами до самых чувствительных мест... — Ха... ха... — стараюсь отдышаться, когда экзекуция наконец-то заканчивается. Довольный, точно объевшийся сметаны кот, Учиха нависает сверху: щурится, лукаво глядит из-под полуприкрытых длинных ресниц. — С чего вдруг такой настрой? — А должна быть причина? — но я же вижу, что в чёрном омуте танцуют бесята. Даже очертания их могу различить. — Зная тебя: она наверняка есть. Ну, рассказывай, что за гениальный план? Извинения за пропущенную годовщину? — ... — зовёт, но имя, как и всегда, размывает нечётким набором звуков. — Или же есть ещё что-то, о чём я должна знать? — ..., я... — это, что, смущение? Шкодливый настрой как рукой сняло, а самый бесцеремонный из всех Учих сейчас взаправду покраснел? Не иначе завтра Кагуя на Землю заявится. — Изуми и Итачи, я... Сейчас не самое спокойное время, но всё же... — Что случилось, Шисуи? — настороженность умело скрыта за нетипичным заботливым, кротким, мудрым тоном? Не знаю, как описать точнее, но «я» никогда не разговаривала так прежде. — Я не хочу на тебя давить, поэтому если ты не хочешь... — Шисуи? — Глядя на беременную Изуми я понял, что тоже хочу детей, — не выдерживает смущения и утыкается мне в грудь: ровно как и в предыдущем видении.***
— Вам это с рук не сойдёт! — дёргаюсь, пытаюсь вырваться, но понимаю, что меня держат со спины. — Пусти, грубиян! — а тот, в отместку, сжимает ещё сильнее, отчего становится безумно больно. Но молчу, терплю, только бы не показать, что поддалась и признала поражение. Эмоции неистово бушуют, разгоняют адреналин всё сильнее и сильнее, но вместе с тем стирают мысли, оставляя лишь одну-единственную: «Я буду сопротивляться до последнего»! Но сопротивляться кому? — Приказ выполнен, господин, — слышу противный бас сзади, когда в залу заходит престарелый мужчина с козлиной бородкой: вплывает медленно, величественно, словно король. «Это он!» — облик мучителя узнаю из тысячи. Это он покалечил, он убил меня, залив в рот яд, он измывался каждую ночь, приказал убить Шисуи... он! «Подонок! Ублюдок! Сволочь!» — хочу заорать во всю глотку, но понимаю, что душе моей не позволено вмешиваться в происходящее, а потому лишь отмечаю, как средь гнева невольно разрастается страх. — В-вы! — я узнала его, но кто же он? — Я видела Вас... тогда... тогда! Да кто он, чёрт возьми, такой?! — Вы даймё Стра… а-а-а! — Обращайся к нему господин, невежа, — подаёт голос мужик, скручивая так, что терпеть становится невозможно: мушки начинают плясать перед глазами, а крик вырывается сам собой. — В-вам... — хриплю, пытаясь отдышаться: плечо словно разрывает, прямо как тогда, во время стычки с Данзо, — это с рук не сойдёт! — Уже сошло, — он даже не улыбается, не ухмыляется: ни единого проявления ликования или радости обретённой победы. Старик говорит так, словно всё, что случилось, само собой разумеющееся — исход, в котором он не сомневался. — Коноха не спустит вам похищение!.. — Что мне твоя Коноха? — прерывает на полуслове: резко. Это он здесь главный, а никак не буйная пленница. — Просто мелкая деревушка, — начинает движение в мою сторону: всё так же неспешно и одновременно грозно, — которую я раздавлю, если пожелаю, — тошнотворная, усеянная морщинами физиономия вызывает неистовое желание вытошнить прямо здесь. — Не захотели по-хорошему, — так же груб, как и прежде: дёргает подбородок на себя, чуть не выворачивая несчастную шею, — будет по-плохому.