Сновидение

Он настигал его в удушающем полумраке и, лаская разбитый и преданный разум, заставлял его все больше и больше желать этих ласок. Ослепленный и опустошенный он шёл туда, куда ведет его очередной фальшивый и извращенный до неузнаваемости зов. Опозоренный не мог найти себе места в мире, где для всех он прослыл убийцей. Тогда к нему в сновидении начал являться рожденный тьмою. Чужой — так называли его люди. — Ты снова здесь. Он являлся из черного небытия. Не таким, каким в первый раз навестил его после побега из тюрьмы Колдридж: тогда от его приторного дурмана хотелось зажать себе нос. Теперь же Корво не видел себе иного пристанища — только в его обьятиях он оставался тем счастливым человеком, с которым когда-то простился ради свершения мести. — Где я еще могу быть? Парящий остров обратился спальней, и все вокруг потемнело. Свечи на полу, на тумбах из черного дерева, на шкафах, в подсвечниках и настенных лампадах загорелись, осветив пространство комнаты. Корво притронулся к пламени одной из них — пламя не обожгло ему палец. Ничто не могло причинить ему здесь вреда. Здесь всё было другим. Бездна, оторванная от реальности, не подчинялась ее законам. Она подчинялась лишь его воле. Ни имени, ни судьбы. Он ничего не знал о Чужом, но Чужой знал о нём все. Даже то, о чем Корво не догадывался. Он, казалось, мог по кусочкам собрать его судьбу и низвергнуть в Бездну остатки его души, но о он лишь продолжал безмолвно следить за каждым его шагом, а одинокими ночами являлся к нему сновидением. Почему именно он? Корво не мог понять очевидного: тысячелетний бог тоже когда-то был человеком, поэтому так просто научился от людей от кого-то зависеть. — Подойди ближе. Шепот эхом отлетал от стен и резонировал в ушах, рассыпаясь многочисленными вибрациями. И Корво шёл, завороженный звуком, пока не очутился около кровати. Он уже лежал там на темно-синих простынях. Чистый и бледный. Абсолютно нагой. Среди всех этих свечей, от пламени которых вся комната заливалась тёплым светом, его глаза горели ярче всего. Его выжидающий взгляд пронзал тело Корво вожделенной судорогой, но он стоял, не шевелясь. Его разум словно покидал пределы тела, а от Корво оставалась только оболочка, пристально лицезреющая красоту изгибов его потустороннего любовника. — Корво, — сладкий голос Чужого доносился до него со всех сторон, — неужели мне нужно снова объяснять тебе правила? Он поднялся с постели, приблизился к Аттано и обвил руками его шею, прижавшись всем телом. Все тело Корво обуяло неведомой тьмой, когда губы Чужого коснулись его губ. Он прикоснулся к его талии и сжал на ней пальцы. Ничего не было, кроме темноты. Страшно было открывать глаза, делать шаги в этой вязкой пучине, словно пробираешься по непроходимому болоту. Но если останешься на месте, то тут же увязнешь: Корво впился сухими губами в его без остатка и рывком подхватил Чужого за бедра, прижав к себе еще ближе. Он положил его на постель. Чужой, запрокинув голову назад, издал протяжный стон. Корво целовал его ключицы и спускался ниже, выскальзывая из его рук, жадно и похотливо впивался зубами в бледную кожу груди, чувствуя, как извивается от его ласк владыка Бездны. Когда Корво коснулся ртом его члена, из его уст раздался протяжный стон, и пространство вокруг на секунду вздрогнуло. Чужой ладонями обхватил голову Корво, направляя его движения. Вверх и вниз. — Да, да, — с придыханием говорил он. — Именно так. Никто не мог доставить ему столько удовольствия, какое доставлял ему Корво лишь одним своим видом, и ничто не насыщало его больше, чем его суматошный разум. Глядеть на него в минуты покоя, когда его клинок был в ножнах, а он наконец сам себе открывался в своих самых огромных слабостях, было для Чужого самим великим блаженством. Он безмолвно следил за каждым его шагом и следовал по его пятам, надеясь, что настигнет в умиротворенном сновидении и прикоснется к его разгоряченному телу. Пролезет так глубоко в его мысли и осушит их до дна, оставляя лишь низменные желания. Никаких тревог и никакого прошлого, но потому и так страшно было смотреть в будущее, когда настоящее оборачивалось пылью. Он притянул его к себе нежным поцелуем, щелкнул тонкими пальцами и в одно мгновение оставил любовника без одежды. Плечи, руки, грудь, живот — ни единой части его тела не оставил он без ласк. Он коснулся пальцами его члена, а затем обхватил головку губами. Его догоняли, а он сбавлял шаг, поддаваясь ответным ласкам. Чужой был несдержан и небрежен, в каком-то смысле груб. Он ускорялся, а затем резко замирал, когда Корво уже входил в раж. Стремясь продлить удовольствие, он игрался с ним, как с игрушкой. — Чёрт! — невольно вскрикивал Корво, сжимая простынь рукой и стискивая зубы. — Вот он и я! — шутливо отзывался Чужой, целуя его чуть выше лобка. Ласки были нескончаемы: они исследовали тела друг друга, как исследует землю путешественник-географ. Как он находит новые материки, так и Чужой находил новые слабости Корво. Трогал и там, гладил и тут, целовал и кусал повсеместно. Кончиками пальцев он проводил по его спине, чувствуя, как его пронизывает дрожь. Прелюдии Чужой очень любил — ему не хотелось просто так отпускать любовника, но понимал, что Корво становится для него все желанее, и он уже не может оттягивать неизбежное. Тогда он выпустил из рук Корво и кинул его на кровать головой к изголовью, потянулся к прикроватной тумбе, выудил оттуда бумажную упаковку и вскрыл ее зубами. — Нам с каких пор это нужно? — усмехнулся Корво. Чужой выплюнул кусок бумаги и с довольной улыбкой промолчал. — У тебя там, может, еще банка вазелина лежит? — он продолжал насмехаться. — Молчи, — он навис над ним и поцеловал. Сначала он медлил: начинать быстро он не хотел, ибо не собирался также быстро закончить. Корво смотрел на него, не отводя взгляда. И он готов был поклясться, что не так часто видел его глаза. Обычно Корво смущенно отводил взор, глядел в потолок, но никогда не смотрел на Чужого в ответ. Теперь же он уверенно впивался в него очами, и они столкнулись пронзительными взглядами. Чужой лишь вздрогнуть успел, когда Корво схватил его за бедра, как будто он был тряпичной куклой, и вошел, очень глубоко и резко. Никто не услышит их криков, а потому они несдержанно наслаждались каждым мигом эйфории, которую давали друг другу их тела. Не всегда Корво лишь поддавался законам мира, созданного Чужим: иной раз он играл по правилам, а другой раз создавал свои. Он встречал его радушно, словно милого приспешника, и только пробравшись в него с головой, Корво осмеливался действовать. Простыни волнами расходились по кровати, доски ее скрипели от каждого движения. Они меняли места и позиции, нестерпимо выпивали друг друга до дна, останавливались и начинали заново, хотя, казалось бы, давно выбились из сил. То Чужой произносил его имя громко и протяжно, то Корво стонал, кусая губы до крови. До истомы доводили друг друга ритмичными движениями и целовали, целовали, целовали, словно в последний раз видят губы друг друга. Словно в последний раз видятся сами. Они кончили вместе. В этот же миг показалось, что все, что их когда связывало было бессмысленным и пустым. Нежность в себе таил лишь их последний поцелуй — все остальные не имели никакого значения. А что есть их связь? Не в самом деле они ублажают тела друг друга, но души их каждое сновидение сплетаются воедино, как сплетаются они языками и объятьями. Такая связь, что ничего не требует взамен. Поэты бы вздохнули одухотворенно: столь страстное, но столь бесплотное влечение двух сердец. Корво мог где угодно и с кем угодно, но неумолимо возвращался в его руки. Это была безысходность — один из видов зависимости. Корво преисполнился ею настолько, что уже не мог отличить воли от плена. Даже если это плен, он уже хотел быть плененным, ведь свобода была хуже клетки властелина Бездны. — Я люблю тебя, — сказал он, не тая ничего в своем сердце. Он лишь вздыхал в ответ. — Это неправда, Корво. Любовь придумали люди, чтобы не чувствовать себя столь одиноко перед лицом смерти, — Чужой коснулся его щеки. — Мне не будет конца, а твой однажды придёт. Корво промолчал, лишь повернулся к нему и уткнулся подбородком в его плечо. Чужой гладил его лицо, шершавое и истерзанное. Все было бы гораздо понятнее и проще, если бы он ничего не говорил. — Если я закрою глаза, ты исчезнешь? Он провёл рукой по его чёрным волосам, стремясь вновь взглянуть в эти бездонные глаза. — Я вернусь, как только ты пожелаешь. В час слабости и одиночества. Всё было предрешено. Где-то над островами поднималось светило. Бездна таяла, уступая реальности. Той, что сулила ему страх и боль. Но то, что сегодня Корво Аттано проснулся в своей постели означало, что ему еще есть за что бороться.