Иллюзия греха

— Вставай, непослушная девчонка! Маленькая дрянь, я буду молиться, чтобы на этот раз… Он прикладывается ухом к перегородке, стремясь уловить ещё хотя бы каплю информации, кроме той, что ему стала известна в течение последних трёх — четырёх? — часов. Отросшие пряди волос щекочут шею, его дыхание облаком пара вырывается сквозь губы, отражая по-настоящему низкую температуру в этом месте. Наверное, он мог бы замёрзнуть, но это далеко не первая осень, которую он проведёт между четырьмя стенами барака. Дверь за стеной хлопает сильнее то ли от прикладываемой силы, то ли от заставляющих дребезжать петли порывов ветра. Кем бы она ни была — «дрянь», как её назвали, — Сэми надеется, вырывая из себя остатки этой самой надежды, что с ней всё будет хорошо. За прошедшие одиннадцать лет он почти забыл, каково это — думать о лучшем. Сначала он часто позволял своим воспоминаниям блуждать перед глазами разноцветными картинками — так его сознание цеплялось за жизнь, старалось сохранить ясность. Сэми научился не слышать истошные крики сестры, отказывающейся его оставлять, научился уговаривать себя, что с ней всё хорошо: Вики нашли и вернули домой — чаще воспроизводил в голове её смех, переплетающийся с его собственным; в очередной раз старался представить, как его тело уютно вжимается в мягкий диван, разделяющий гостиную, а глаза внимательно следят за происходящим на экране телевизора. Он гонит от себя порой до сковывающей рёбра тяжести мысли о родителях — им тоже больно, Сэми — их плоть и кровь; но знает: сестре куда хуже. Связь близнецов нерушимая, крепкая, а оттого и чувствуется ярче, чем положено. Подумать о собеседнице, о которой неизвестно ничего, кроме имени, он не успевает — дверь в его логово приоткрывается, впуская ещё больше утреннего промозглого воздуха, перемешанного с запахом осени. Ева в очередной раз приходит сюда, чтобы поболтать с ним. На самом деле он всё ещё не понимает, чего она ждёт после стольких лет. — С добрым утром, Сэми, — каждое произношение его имени отчего-то смешно кривит её тонкие, сухие губы. — Ты выспался? — Доброе, Ева! Конечно, как и всегда. Враньё. Сон — награда, которая ему не положена. Может быть, пару часов в сутки? В лучшие дни — три или четыре, но таких с каждым годом всё меньше. Иногда он сознательно делает что-то, выводящее из себя эту женщину, чтобы получить заслуженное наказание — после него ему удаётся потерять сознание и отдохнуть куда больше. Она ему не верит — пустые, полупрозрачные фисташковые радужки её глаз колючим следом двигаются по его лицу; тонкие брови над ними сжимаются у переносицы, образуя складку из тусклой кожи. — Ты ведь знаешь, что ложь — грех? — Мама предпочитала пугать запретом просмотра телевизора, — выдыхает он, опираясь спиной на стену; ноги, обёрнутые жёсткой колючей тканью брюк, протянуты по полу. — Чем грозите Вы? — О, ничем, дорогой, — отмахивается Ева, двигаясь к стопке книг, нетронутой башней выставленных у его спального места: эти книги ему приносят регулярно, обновляют периодически, а он теперь и пальцем не притрагивается: сначала приходилось, жажда нового настолько сильно поглощала, что не оставляла выбора; сейчас эти страницы потеряли свою привлекательность, слишком много отравляющей плесени в себе содержат. — Всё произойдёт само по себе, знаешь? Любое из твоих действий всегда имеет последствия, этого мать тебе не объяснила? Голос её пронзительно острый, но слова, уже так много раз произнесённые, заставляют вскинуть голову и глазами найти расплывающееся в его зрачках лицо Евы, обрамлённое ярко-рыжими волосами, убранными в косу. Кажется, цветом волос она должна ему кого-то напоминать — хотя бы отдалённо, — но ему тяжело соотнести настолько ядовитый оттенок с чем-то природным, грозно медным, сливающимся со скопом веснушек на носу. — Нет, об этом рассказал отец, — усмехается он, чувствуя, как уголок губ приподнимается, как это всегда бывает, когда в его голове всплывают картинки давнего прошлого. — Мы как-то ввязались в драку на школьном дворе, — приподнимает руки, безвольно лежащие на бёдрах, — трудно поверить, но я действительно не люблю задир. — Сэми вспоминает, как яростно он старался защитить сестру, как ему не нравились глупые разговоры о ней, даже когда Вики не могла их слышать. — Нас отстранили от уроков на неделю. А я любил школу, так что пришлось иметь дело с последствиями. Но не собираюсь себя корить, если поступаю правильно. — Такой опекающий, правда? — ладони, выглядывающие из-под рукавов её длинного платья, складываются в железный замок. — Тебе не стоило помогать ей сбежать тогда, Сэми, — блаженная улыбка растягивается на худощавом лице с таким усилием, что Сэми вовсе не уверен, согласна ли сама Ева с произнесёнными ею словами. — Вставай, нам пора прогуляться.

𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪

Сейчас ещё слишком рано — лодыжки собирают влажность с травы, холодеют от обдувающего тело ветра; отросшие волосы сметаются порывами со лба, открывая обзор на окружающее. Обычно Сэми на улицу выводят сопровождающие — иногда это Кристофер, иногда Энди, — оба ему надоели ужасно. Первый с палкой в заднице, но её компенсирует наплевательское отношение к Сэми; Кристофер ни о чём не рассказывает и ничего не спрашивает, даже на него не смотрит. Энди — совсем другой разговор: болтает без умолку, пересказывает прошедший день и объявляет планы на этот — делает это с таким энтузиазмом, будто его будни не похожи друг на друга, как Траляля и Труляля. Собрание-завтрак-молитва-работа-молитва-ужин-собрание. Но выбирать не приходится — любая компания на вес золота. Ну, разве что, кроме Евы. Она вышагивает рядом с ним, подол платья волочется по земле, иногда раздувается, подстёгиваемый стихией; её осанка крепка и ровна, каждое движение выверено и просчитано. — Может, у тебя появились какие-то вопросы, Сэми? — она оборачивается через плечо, когда он чуть отстаёт, осматривая тропу через лес, по которой они двигаются. Глубоко вздыхает от безысходности — Ева всегда достаёт его с этим: «Неужели тебя совсем ничего не интересует?», «Разве не хочешь узнать, кто мы такие?». Когда-то он спрашивал, врождённое любопытство ничем не засыпать и не скрыть, но ответы всегда давались односложными, лишёнными самой интересной информации. И он прекратил допытываться… Но не совсем. Сэми грезил мечтами стать детективом, когда вырастет, — Вики об этом не знала, зато знал его друг, и он получал необходимую поддержку; изредка доставал отца, уточняя специфику работы, стараясь делать это не так прозрачно в попытке избежать лишних догадок. «Информация — главное оружие, которым может обладать служитель закона, — отвечал ему отец, борясь с подрагивающими губами. — У тебя может быть насколько угодно замечательная команда, но невозможно сделать что-то, пока нет данных. Поэтому так важны допросы и беседы с людьми». Поэтому он слушал — слушал и внимал каждому шороху, укладывал в отдельный угол своего сознания каждое выловленное слово, любую фразу, что казалась ему подозрительной. Сэми давно понимает, что каждый ответ на самый из незначительных вопросов согласован с кем-то главным. Ему не дают ничего — ни крохи, ни пылинки. Но сегодня ему хочется узнать что-то ещё. — Кто она? — интересуется Сэми, почти не надеясь на честный ответ. — О ком ты? — Ева на долю секунды замирает, а ему её уточнение кажется таким смешным. — Моя соседка, — наседает он. — Имя идиотское, но, вроде, приятная девушка. Вам стоит, наверное, следить за вашими приспешниками, — морщится от того, какое слово подобрал. — Ей было больно. — Она не твоя забота, мальчик мой, — её слова разносятся по лесному массиву. — Эсмеральда — красивое имя, она драгоценна. — Настолько, что заслужила делить со мной хижину? — он чуть ускоряет шаг, желая теперь поближе наблюдать за Евой; что-то в её противном голосе прорезается, похожее на ласку: скребущую когтями, царапающую, но всё же нежность. — Её наказание никак не относится к тебе, — вновь отстранённо сообщает Ева. — Лучше не забивай голову, Сэми. Ты больше о ней не услышишь, — отрезает резко, после чего едва слышно бормочет под нос, но он всё равно улавливает: — Скоро всё закончится.

𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪

В голове смутно переплетаются нити, дорога из которых связалась так, что приводит меня сюда. Руки с трудом удерживают пакеты с едой, икроножные мышцы словно забиты камнями — я иду вверх по склону, ведущему за «Цербер», чтобы попасть в клубный дом. Наверное, хорошо, что моё прошлое путешествие до компаунда осталось лишь воспоминанием, грамотно уничтожившимся воздействием алкоголя на нейронные связи — сложно сказать, каким образом я умудрилась преодолеть этот путь. Очевидно, за меня сделали всю работу. Господи, блядь. — Они могли оборудовать парковку ближе к воротам, чёрт возьми, — ворчит Ости, подбрасывая вверх радостно визжащую, беззаботную Кристи, усаженную на бедро, после чего на миг оборачивается ко мне: — Спасибо, что составила компанию. Ускоряю шаг, удивляясь её способности передвигаться так быстро — я вижу эту женщину третий раз в жизни, но не могу представить кого-то более активного; когда её звонок прервал долгое молчание телефона, я сразу согласилась помочь с «покупкой продуктов для сегодняшнего грёбаного барбекю». Как оказалось, основная часть уже была приобретена, но, видимо, далеко не всё — в багажнике отцовской машины остались ещё шесть огромных пакетов, исключая те пять, которые нагружают наши с Ости руки. Я не отказалась от её предложения, во-первых, потому, что была совершенно свободна, а во-вторых, из-за ещё одной возможности для разговора с Ади. Праздник по случаю его возвращения, как сообщила Ости, никто откладывать не собирался, несмотря на то, что дом Сэма Кристи пострадал в огне. — Я ещё в прошлый раз этим идиотам сказала, — произносит Ости, останавливаясь и вновь поддёргивая вверх дочь, цепляющуюся за её шею, — попросите, будет вам точный список, и не придётся потом вспоминать о том, что пропустили. — И часто здесь такое случается? — тоже торможу, спуская груз на землю, чтобы перехватить ручки, разрезающие ладони. — Ты меня видишь? Я киваю на странный вопрос, пока она дует в ладошку Кристи, которой та накрывает её губы, покрытые, очевидно, какой-то суперустойчивой помадой винного цвета. — Если я всё ещё жива и способна двигаться, значит, нечасто, — она возобновляет шаг. — Если говорить о барбекю. Их вечеринки — отдельная тема, там они сами справляются, я не суюсь. А тут будет слишком много людей, исключая неприхотливых байкеров. Многие с жёнами и детьми, так что… Мы подходим к воротам и опускаем пакеты на землю, после чего Ости начинает набирать чей-то номер на мобильном. Я разминаю ладони, массируя их нерасгибающимися пальцами, и трясу затянутыми шнуровкой ботинок голеностопами обеих ног по очереди. Забыла, как утомительно бывает вести активную жизнь. Пока Ости ведёт разговор на довольно повышенных тонах, выкрикивая и шипя что-то в трубку, осматриваюсь по сторонам, стараясь восполнить пробелы. Лес обрамляет дорогу, обвивая её край какой-то неприступной вечнозелёной дымкой; я знаю, что неподалёку от этого места есть пешеходная тропа, по одной из которых мы с папой и Сэми совершали походы: там было тихо, вершины деревьев в детстве мне казались настолько высокими, что думалось, будто они способны достать до облаков или загореться от прикосновения к солнцу. Сегодня ветви верхушек почти утопают в серости повисших над Асторией туч. Здесь почти уединённо — любые звуки поглощаются листьями, создают вакуум, оставляя любого в некомфортной тишине. Ости суёт телефон в карман, когда одна половина ворот отъезжает в сторону, открывая вид на пустой двор. Вчера я уходила отсюда так спешно, занятая мыслями о предстоящей поездке до дома с Ади, что почти не обратила внимания на ухоженную лужайку — это явно противоречит нарисованному в моей голове образу преступников на харлеях, плюющих как на других, так и на собственный двор. Нет, я не обманываюсь — папа вчера явно дал понять, что большая часть живущих за этими стенами мужчин — или появляющихся здесь время от времени — отсидели ни один срок за решёткой, причём это было не какое-то ужасное стечение обстоятельств, а их собственный выбор. — Наконец-то! — доносится восклицание Ости, заметившей Геральда, вышагивающего на дорогу. Следом за ним появляется Люцифер, и ещё двое незнакомых мужчин. Геральд кивает мне, слегка улыбаясь, подбирает пакеты Ости и перехватывает из её рук сошедшую с ума Кристи, принявшуюся теперь похлопывать его по лицу маленькими ладошками и визжать от радости. — Ключи, детка, — раздаётся у моего уха, отчего я вздрагиваю, абсолютно отключившаяся от мира и завороженная общением маленькой девочки со своим папой; перевожу взгляд на Люцифера, хмурюсь от его обращения, что расценивается им, кажется, непониманием просьбы, хотя всё совсем не так: — Парни заберут оставшиеся продукты из машины. Молча подкидываю связку ключей, вытащенную из кармана пальто, и один из мужчин ловит её, подмигивая мне, после чего спешно удаляется со своим другом, оставляя меня наблюдать уже знакомую нашивку с изображением черепа на задней части его кожаной куртки. Люцифер тем временем берёт в руки оставленные на земле пакеты и двигается ко входу на территорию; здесь всё происходит так быстро, что я не успеваю осознавать. Не имея выбора, отправляюсь следом, не забывая оглядываться по сторонам. У входа в дом замечаю ещё несколько мужчин, о чём-то переговаривающихся; некоторые из них оборачиваются, когда Люцифер довольно громко просит проследить за воротами, и выбирают местом для переговоров вход на территорию. Периодически Люцифер кидает на меня взгляд через плечо, от которого мне каждый раз хочется увернуться. Я не понимаю, как себя вести сейчас — вчера утром, до того, как ему пришлось срочно уйти, мы вполне мило общались, что теперь кажется каким-то нереалистичным сном. Всё как-то наваливается, давит на макушку, утаптывая меня в землю. Он молчит, но и я не стремлюсь начать разговор. Когда останавливаюсь у лестницы, ведущей на крыльцо, то спрашиваю: — Не знаешь, где Ади? Он вернулся вчера? Люцифер останавливается в шаге от двери, перекладывает все пакеты в одну руку, второй поворачивает ручку вниз и отвечает: — Вернулся, — хмыкает. — Должен быть где-то в доме, возможно, в столовой. Встреча с ним — очередная, чёрт возьми — заставляет переживания вновь всколыхнуться и сотрясти желудок. — Я останусь ненадолго здесь, — нащупываю в кармане пачку сигарет и, достав, машу ей в воздухе. — Передай Ости, что скоро зайду. Получив в ответ сухой кивок, отворачиваюсь, опираюсь на деревянные перила и поджигаю край зажатой между губами сигареты. С первой же затяжкой отступает тревога — впервые за много лет, соединяющей меня с этой дурной привычкой, мою голову посещает мысль, что стоит, наверное, заканчивать. Я не могу быть настолько зависимой, чтобы при каждой стрессовой ситуации тянуться за огнём и ядом; с другой стороны, с возвращением в Нью-Йорк стресс явно вновь отойдёт на второй план, сменится тем скопом мыслей, которые в последние несколько дней будто приостановили атаку на мой мозг. Зажимаю сигарету между пальцев и позволяю бумаге истлевать, вспыхивая от ветра; скрежет ворот оповещает о возвращении тех, двоих, что отправлялись к машине. Убедившись в том, что крепость вновь восстановлена, вся компания начинает двигаться к дому; со стороны они действительно выглядят так, будто ближайшее к ним помещение тут же станет напоминать площадку для избавления от гнева. Некоторые — те, что помоложе — улыбаются, но напряжение нисколько не спадает, а лишь усиливается. — Держи, милая, — один из них останавливается совсем рядом со мной, задерживаясь, пока остальные входят внутрь дома, и удерживая ключи на металлическом колечке, надетом на палец; я раскрываю пустую ладонь, но он, кажется, совсем не торопится: — Меня зовут Хантер. — Что ж… Хантер, — он выглядит лет на тридцать, и у него приятная внешность; уверена, у него не бывает проблем с девушками, особенно, когда его лицо освещается такой широкой улыбкой; вот только я таковой быть не хочу. — Может, ты… — Отдай ключи, Хант, и свали нахуй, — гляделки разрываются голосом Ади, подпирающим дверной косяк. Я вновь подношу сигарету к губам и делаю затяжку, одновременно нащупывая всё ещё тёплый металл ключей над раскрытой ладонью и, не глядя, снимаю связку с руки Хантера. Улыбка с его симпатичного лица пропала весьма стремительно — такие перемены в настроении ещё раз напоминают мне смотреть внимательнее, вот теперь он кажется вполне пугающим. — Серьёзно, хочешь присунуть дочке шефа полиции, Хантер? — Ади спускается по ступеням, и его яростный вид настолько ошеломляет, что я даже почти не обращаю внимания на то, какие слова вылетают из его рта. — Парень, не зли меня, блядь, — Хантер задевает Ади плечом, когда проходит мимо. Глядя на то, как за моим новым знакомым хлопает дверь, обнаруживаю, что остаток сигареты уже истлел в руке, поэтому вновь ищу в кармане пачку. К чёрту, здесь я точно не стану пытаться ограничивать себя в этой слабости. Макбрайд по-прежнему сверлит взглядом дребезжащий дверной замок, прислоняясь к перилам рядом со мной. На нём вязаный свитер без горла цвета хаки, рукава подняты выше локтей. — Ты замёрзнешь, — озвучиваю свои мысли; на улице действительно с каждой минутой всё холоднее; или дело не в погоде? Он переводит взгляд на меня, находит взглядом шуршащую упаковкой пачку в моей руке и ухмыляется: — Поделишься, мелкая? Зелень его глаз — уверена, не кажется — ярко переливается, вспыхивает, проникает внутрь меня: под кожу, обходя рёбра, устремляется в заходящийся нетерпеливым, рваным ритмом за ними орган. Ади осматривает моё лицо, даёт возможность и мне оглядеть его снова — а может, впервые с момента возвращения, — не прячась, не отворачиваясь. — Да.