***
Последний семестр универа предвещал бессонные ночи и тотальную подготовку к защите диплома, но Ху Тао даже не списывалась со своим научным руководителем по ВКР. Они так, обозначились, что работают вместе, подписали кое-какие бумажки и разошлись, как в море корабли — Ху Тао не была даже на декабрьской конференции, в которой рассказывали о ходе работы над исследованиями студенты, да и Ху Тао, в общем-то, все равно было. Преподы уже давно посчитали ее пропащей и делали ставки на ее будущее: она будет слезно просить академ, чтобы закончить обучение в следующем году, или же просто отчислится? Какое-то странное состояние не стояния. Ху Тао перестало нравится учиться, хотя раньше в медицинском факультете она находила свою эстетику: ей единственной нравилось, когда их с группой отводили в морг — Ху Тао прыгала тогда, как не в себя — Ху Тао нравилось изучать строение человека, нравилось знать о том, какие разновидности болезней существует в нашем мире и о том, как сложная система организма перестает работать, когда приходит смерть. Ху Тао всегда сравнивала это с кнопкой выключения — о, нет-нет, лучше с красным и синим проводом! Перережешь не верный — и механизм никогда не включится. Наверное, поэтому из-за своих странностей с ней не общались одногруппники. Они все были слишком серьезные и не понимали шуток. На первых двух курсах Ху Тао, честно, кое-как пыталась наладить общение, подходила к компаниям, заводила непринужденную беседу и блистала своими шутками, но окружающие целенаправленно от нее отдалялись. Пик всего этого был, как раз, в морге. Ху Тао единственная вызвалась быть помощником ассистента при вскрытии трупа, когда им предложили «попробовать», и никто, кроме нее, желанием не горел. После этого случая на нее стали косо поглядывать. «Она какая-то странная», «Я слышал, ее дедушка руководит похоронным бюро», «Того и гляди, и нас прикончит». На третьем курсе Ху Тао поняла, что с ее группой ловить нечего. Вообще-то, Ху Тао была простым человеком: не нравится общаться — не общайтесь; так она прекратила общение с Син Цю, хотя ей нравилось вступать с ним в литературную полемику — Ху Тао была очень начитанной и писала стихи в свободное время; она и с Сян Лин прекратила общаться, но тут немного другая история — ее приревновала ее новая девушка, поэтому общение прекратилось вынужденно. Когда они видятся, Сян Лин до сих пор виновато улыбается. Жаль; Ху Тао показалось, что они с Синь Янь могли бы найти общий язык. В общем, она достаточно легко отказывалась от людей, считая, что умеет отпускать. Вот так же просто она решила больше не общаться со своей группой; что ей, впервые, что ли. Ху Тао сильная, она справится. Ху Тао сильная, смогла же справиться с потерей родителей, когда их перемололо всмятку во время авиакатастрофы. Ху Тао тогда было двадцать, она была совершеннолетней и уже жила отдельно от родителей — не без их помощи, конечно, мама и папа ведь не могли бросить свою дочь на произвол судьбы. Похоронами занимался ее дедушка. Ху Тао не плакала на прощании. Она знала: смерть — естественный ход, относилась к этому по-философски и знала, что ее родные в лучшем мире. Прямо сейчас они кладут свои сердца на весы, чтобы архангелы увидели, остались ли у них сожаления. В зависимости от того, тяжелее ли перо, будут решаться их судьбы. Возможно, Ху Тао даже увидит их когда-нибудь. Например, в другой жизни. Хоронили маму и папу в закрытых гробах. Ху Тао знала — от их тел мало что осталось. Видела своими глазами, когда помогала дедушке готовиться к погребению. И когда она лично опознавала трупы. После этого как-то все пошло не так, как надо, что-то поменялось, что-то у Ху Тао разорвалось внутри, лопнуло натянутой струной. Ху Тао было двадцать, она была на третьем курсе и из-за того, что времени на работу не хватало из-за тяжелой учебы, она переехала к дедушке — чтобы не тратить деньги на съем жилья. Квартиру родителей они сдавали в аренду — хоть какая-то подушка безопасности, да и Ху Тао, в общем-то, была не против. Лучше, правда, все равно не стало. У нее пропал интерес к учебе, и пусть она не планировала идти по профессии дальше, ей нравился сам процесс изучения — Ху Тао любила, когда ее мозг работал, но после похорон мозг будто устроил бунт и заявил, что не хочет работать сам. Ху Тао стала вялой, ей стало тяжело просыпаться по утрам. Поход в универ не приносил никакого удовольствия — только обременял обязанностями и редкими шепотками одногруппников. Они шуршали и скрипели, как старые, высохшие деревья: «У нее умерли родители», «Говорят, от их тел остались только кости», «Теперь она, кажется, живет со своим сумасшедшим дедом». Ху Тао чувствовала себя так, будто находится в умирающим лесу, и она тоже умирает, разлагается медленно, настолько, что начинает замечать, как через ее запястья прорастает трава. Невыносимое чувство, оно ей не нравилось, и Ху Тао максимально старалась от этого отгородиться. Пошла на курсы писательского мастерства в двадцать один год, чтобы хоть как-то встряхнуть себя. Встряхнуть не получилось, на курсах обнаружился Син Цю, и он странно на нее поглядывал весь урок. Проблемно; до него, вероятно, дошли слухи, и Ху Тао впервые поймала себя на мысли, что эти слухи отчего-то ее тревожат и сильно задевают — она чувствует что-то гадкое, противное, будто она — четырнадцатилетняя школьница и ей заглянули под юбку при всем классе. Увидели то, что видеть не стоит, да еще и растрезвонили всем, кому не лень. Было, правда, кое-что положительное в этих треклятых курсах помимо разгула фантазии: она познакомилась с Казухой Каэдэхарой и для нее новая личность в ее жизни ощущалась, как порыв ветра в душной комнате. Правда, общение периодически стекало на нет, особенно в переписке, но Ху Тао было достаточно того, что они могли общаться в рамках этих курсов. Постепенно ее учеба скатывалась, стихотворения не шли, и все как-то не так, все как-то очень тяжело, Ху Тао чувствовала, что что-то на нее давит, что ей чего-то не хватает, Ху Тао чувствовала, что хочет просто встать в центр аудитории и без умолку орать — на преподов, на одногруппников, на мир. Она начала пропускать лекции и даже не поднималась на отработки. Свою последнюю сессию она закрыла кое-как, над темой диплома толком не думала — взяла, что придется, и что, по ее мнению, выглядело достаточно легко, чем все остальное — чтобы не париться. Конференцию пропустила, ей влепили неуд за нее, половину экзаменов тупо проспала — не было сил встать с кровати. Сейчас она кое-как на тройку закрыла последний предмет, в деканате ей сказали, что Ху Тао не заслуживает своего бюджетного места, и лучше бы она отдала его кому-нибудь другому, чем продолжала его занимать. Почему-то эти слова ее особенно задели — Ху Тао ведь поступила в универ не как все остальные, она заняла первое место в олимпиаде — и институт взял ее сильно заранее. За три месяца до экзаменов уже было известно о том, что она будет там учиться. С ней даже интервью было на каком-то канале, но сейчас, естественно, об этом все забыли. Ужасно. Слишком тяжело. Она рассказывала о своих проблемах дедушке, он вполне внимательно ее слушал, но было видно, что у него внимание иногда уплывает — старость, все-таки. В последнее время он особенно плох, Ху Тао даже начала помогать ему с работой, но большей частью все-таки занимался их консультант Чжун Ли. Дедушка доверял Чжун Ли, и не мудрено; Чжун Ли — хороший человек, всепонимающий, внешне кажется, будто он вечно молодой, но на самом деле он старше Ху Тао в несколько раз. Ху Тао помнит: его наняли, когда ей было семнадцать, в тот вечер они допоздна обсуждали теории мирового господства. Что-то было в Чжун Ли такое. Магическо-мистическое. Ху Тао появляется на лекции впервые за несколько месяцев, и то только потому, что эта лекция — первая в семестре. Когда Ху Тао приходит в аудиторию, все почему-то перестают разговаривать. Тишина давит; Ху Тао чудится, будто все взгляды направлены на нее, будто все смотрят осуждающе, в их взглядах — невыраженное, невысказанное: «Когда же ты уйдешь», «Лучше бы не приходила», «Без тебя было лучше, ты только все портишь». Ху Тао выдерживает стойко — она всегда была сильной личностью — проходит за самую дальнюю парту и плюхается, небрежно кинув сумку на сиденье. Несмотря на внешнее безразличие, внутри у Ху Тао будто бы черная дыра: ей пусто и как-то бессмысленно, два часа лекции об анатомии накатывают тоску. А ведь раньше Ху Тао нравилась анатомия. Краем уха она слышит, что у них новый преподаватель. Вообще новый, типа, у него даже образование не преподавательское. Что он делает в универе, конечно, не очень понятно — он, вроде как, судмедэкспертом раньше был, но что-то случилось грандиозное, настолько, что он решил сменить профессию кардинально. Ху Тао почти заинтересовывается — внутри что-то снова разжигается пламенем, будто бросили спичку; огонь слабый, но он вот-вот может превратиться в пожар. Ху Тао думает, что это интересно и, кажется, меду можно дать второй шанс. Звенит звонок, буквально через пару минут приходит он. Он выглядит достаточно молодо для преподавания исключительно потому, что буквально все преподаватели на медицинском факультете были преклонного возраста — а этот молодой достаточно, Ху Тао прикидывает, что ему около тридцати пяти, может быть, чуть меньше. С последней парты не разглядеть толком, что он из себя представляет, но Ху Тао следит за тем, как их новый преподаватель медленно, будто чеканя шаг, подходит к кафедре, кладет папку с лекциями, поправляет очки — все его движения плавные, медленные, Ху Тао почему-то сравнивает его с сытым питоном, и ей становится не по себе. Взгляд у него цепкий, какой-то хитрющий, немного насмешливый, и есть в этом что-то идентичное самой Ху Тао, и, как мы знаем, люди не сильно любят тех, кто хоть в чем-то похож на них — они начинают видеть свои недостатки в другом человеке. Препода зовут Бай Чжу. Ху Тао вглядывается в лица одногруппниц и все, кажется, от него просто без ума. Оно и не удивительно, молодой препод в меде — что-то новое, но Ху Тао думает, что это проблемно, потому что списать не получится — Бай Чжу выглядит так, будто знает все уловки, вероятно, потому что сам относительно недавно был студентом. Бай Чжу пишет на доске свою почту для связи и начинает лекцию — Ху Тао вдруг обнаруживает, что ей даже интересно посмотреть на то, как он ведет пары, и она решает пока послушать, о чем он может рассказать. Вокруг слышится шуршание страниц и скрип ручек — Ху Тао тоже делает вид, что что-то чиркает в блокноте, но на самом деле это далеко не лекция.***
В целом, она прошла достаточно занимательно. Бай Чжу было интересно слушать — он не бубнил, как все преподы на их кафедре, старался удерживать внимание студентов и даже разговаривать с ними. Задавал вопросы, пытался вытянуть из кого-то ответ, потому что знал, что он если он спросит просто так, не называя фамилию ученика, то ответом ему будет гробовое молчание. Студенты лишний раз не лезут на рожон, потому что они привыкли к такой схеме: отвечаешь неправильно — тебя завалят и будут валить до конца учебы, потому что, ну, как такой вопрос можно не знать? Что ты делал все эти четыре года? Бай Чжу, вероятно, сам это понимает, он даже старается развеять этот предрассудок и максимально пытается показать студентам, что он вполне себе адекватный и с ним можно по-человечески разговаривать, в отличии от остальных старперов — так он задал вопрос одному студенту, который на него не ответил, и Бай Чжу объяснил ему ту часть, которую он не понимает. Так он вступил в полемику с другим студентов, который — очевидно — просто не изучил тему до конца. Победа в споре была на стороне преподавателя, но все остальные даже удивились тому, что несчастному не придумали наказание в виде неуда или вычитки баллов. По мнению большинства Бай Чжу был адекватным преподом и, в принципе, Ху Тао была согласна с этими людьми. Честно, Ху Тао бы и сама ответила на его вопросы, будь она _прежней_ Ху Тао. Например, будь она Ху Тао-первокурсницей или Ху Тао-второкурсницей. Тогда и жизнь казалась проще, и солнце теплей, и не было так невыносимо сидеть в универе — о том, чтобы записывать лекции сейчас, не могло быть и речи. Ху Тао чувствует невыносимую тяжесть, ей сложно держать даже ручку в руках, и она изо всех сил держится, чтобы не завалиться на парту — рисует бабочек, чтобы хоть как-то держаться. На крыльях бабочек — огромные глаза, Ху Тао закрашивает их черным, и ей все еще кажется, что на нее смотрят глаза одногруппников, глаза, глаза, глаза, глаза, они везде, везде, везде, они повсюду, Ху Тао кажется, что одногруппники осуждают ее за одно ее существование, Ху Тао кажется, что ее ненавидят все поголовно, и кто знает, может быть, в деканате действительно были правы насчет нее? Может, ей действительно стоит уйти?***
По ощущениям это была самая настоящая экзекуция. Серьезно, несколько минут позора — Ху Тао ощущала себя в средневековье, где несчастного привязывали к столбу и закидывали помидорами. На половину вопросов она не ответила, схему костей не нарисовала, потому что не знала — в ее голове были лишь остаточные знания первых двух курсов, все остальное она просто не смотрела — списывала на пересдачах, потому что целью всех преподов было «просто доучить ее». Почему-то ей кажется, что Бай Чжу специально это сделал. Почему-то ей кажется, что, раз над ней смеется вся аудитория, то и он — в том числе. Ощущение, что на нее все смотрят, не исчезло даже тогда, когда она села на свое место. Когда Ху Тао уходила, она заметила, что Бай Чжу что-то чиркнул в своем журнале. — Тетрадь заберете после лекции. Впредь не отвлекайтесь, пожалуйста. Ху Тао ничего не сказала, усевшись на свое место. Весь оставшийся час она тупо глядела на циферблат на настенных часах — отсчитывала минуты до окончания. Ей было невыносимо находиться здесь. Когда прозвенел звонок и все студенты начали стекаться из аудитории, Ху Тао подскакивает рывком, смахнув вещи в шопер. Правда, потом быстро останавливается — вокруг Бай Чжу толпилась большая часть студенток, что-то у него спрашивая, и подходить к ним у Ху Тао не было никакого желания. Она решает уйти без тетради — в ней все равно нет ничего важного — она даже проплывает мимо препода и воркующих студенток, но голос Бай Чжу останавливает ее прямо у двери: — Мисс Ху, вы ничего не забыли? Ху Тао закатывает глаза — ну надо же было ему доебаться именно до нее! — и разворачивается на пятках. Студентки, у которых закончились вопросы, явно нехотя плетутся мимо нее к выходу. Ху Тао сохраняет бесцветное лицо, глядя на протянутую тетрадку. — Угу. Спасибо. Она небрежно кладет ее в шопер, пока оставшиеся студенты покидают аудиторию. — Мисс Ху, я должен сказать, что у вас нет ни одного балла по моему предмету. Ху Тао равнодушно кивает. Она знает, что сейчас начнется. Об этом ей говорят все преподаватели. — Отвечая на лекционные вопросы и делая домашнее задание, вы набираете баллы. Это не так сложно, и я вижу, что вы умная девушка. У вас хорошая база и вы очень способная, но почему-то присутствуют пробелы в некоторых темах. Если вы немого напряжетесь и повторите прошлый материал, то сможете нагнать программу. Ху Тао снова кивает. Она думает о бабочках. Думает о глазах на их крыльях и о том, что у Смерти в ее сне было ровно шесть глаз. — Спасибо за совет, профессор Бай, обязательно им воспользуюсь. — А если честно? — А если честно, то вам не понравится мой ответ, — она пожимает плечами предельно просто, будто что-то естественное. — Так что, до свидания, профессор Бай. Или… Хм. А что, если: «Бай-бай, профессор Бай»? А что, звучит весьма забавно. И Ху Тао разворачивается, быстро покидая аудиторию. Бабочка вырвалась из банки.***
Наверное, проблема в том, что Ху Тао никогда так остро не ощущала одиночество, как сейчас. Ее жизнь протекала рекой — движение было всегда, вслед за одними людьми приходили новые. Когда они перестали общаться с Син Цю и Сян Лин, появилась Янь Фей, и некоторое время они с ней даже встречались — настолько они были близки, и Ху Тао неиронично казалось, что их свела самая настоящая красная нить судьбы. Но Янь Фей ушла, они с ней были совершенно одинаковые и ее душила эмоциональная идентичность с Ху Тао, и вместо нее появились другие люди. С Ёимией они ведут дружбу по переписке, с Сяо общаются достаточно редко из-за дел и его ментальных проблем, но Ху Тао честно старается не сильно давить на него своим и приступами неожиданной гиперактивности. Но сейчас почему-то все ощущается острее, сейчас почему-то и общения с Ёимией не хватает, и так хочется увидеть Сяо, так хочется поговорить с ним и просто выплеснуть наружу все накопившееся в ней за все эти годы… Но Ху Тао не может. Ху Тао знает, что вокруг нее не вертится мир, поэтому она сцепляет зубы и пытается заглушить внутреннюю пустоту работой в похоронном бюро. Между прочим, это даже помогает. Ху Тао, в этом плане, идет в разнос, придумывает рекламные баннеры для своего дела, и сама ведет беседы с клиентами. Как правило, у них всегда нет лица — они слишком опечалены смертью родственника, хотя Ху Тао не видит весомого повода для печали. Так уж ее воспитал дедушка. Однажды она серьезно спросила у него: «Деда, может быть, я и правда ненормальная?», на что он слабо рассмеялся, лежа в постели: — Милая Тао, ты самая нормальная в этом сборище недоумков под названием «общество». Помни об этом и не дай потушить пожар в твоем сердце. Пожар в ее сердце затухает, остался лишь слабый огонечек, который в скором времени превратится в искру и исчезнет. Но дедушка всегда придавал ей сил, и тогда придал тоже. Наверное, поэтому ее чаша терпения лопнула. Капля за каплей копилось в ней все, что она скрывала и пыталась так сильно подавить, капля за каплей, и все вылилось в день, когда она снова соизволила прийти в универ — и, честно, лучше бы не приходила, проку было бы больше, и нервы были бы целее. Слухи начали распространяться везде и всюду, дошли просто до неебических масштабов, особенно, после того, как при всем классе ее унизил профессор Бай. И ведь говорили, на самом деле, одинаковые вещи, но просто другими словами, и когда Ху Тао становится свидетельницей «сломанного телефона», то что-то в ней окончательно рвется. Очередная натянутая струна лопнула, и Ху Тао, вообще-то, двадцать четыре года — она взрослый человек — а полезла в драку, как малолетняя школьница. Они сидят в преподавательской и их отчитывает их куратор. Студентка рядом с ней шмыгает носом, трясется и косо поглядывает на Ху Тао. Ху Тао спокойная, она проводит пальцем по губам и смотрит на красный след от крови на своих пальцах. Ху Тао осознает — злость прошла, но она больше ничего не чувствует. К ней снова вернулось тотальная, всепоглощающая пустота. Злость давала стимул, благодаря злости она чувствовала себя целой, благодаря злости был смысл что-то делать — а теперь снова ничего. Ни-че-го. Пожар в ней окончательно потух, осталась искра. «Прости, деда, но, кажется, я не справляюсь». Куратор отправляет их в медпункт, но, выйдя из кабинета, Ху Тао стоит, глядя на обшарпанные стены медицинского института. Почему-то в этот момент ей все кажется не настоящим. Искусственным. Она находится в инди-игре, которую даже хоррором не назовешь, и разработчик настолько неумелый, что даже не может нормально прорисовать текстуры здания. Сквозь стены она видит бабочек, на крыльях которых — глаза. — Мисс Ху! Ее кто-то зовет. Ху Тао на ходу стягивает свой треклятый халат — он уже порванный из-за драки и запачкан ее кровью. Колготки тоже порвались из-за падения, и Ху Тао выглядит не как нормальная состоявшаяся девушка, а как хулиганка из школы для трудных подростков. Проблема в том, что ей даже не стыдно за свое поведение — Ху Тао считает, что справедливо врезала той студентке по лицу и, впрочем, не раскаивается. Она оборачивается. Ее зовет Бай Чжу. — Медпункт находится не в той стороне. — Не стоит так сильно за меня беспокоиться. Они стоят на расстоянии нескольких метров друг от друга, но Ху Тао почему-то не может прочитать его. Вот так удивительно: она научилась достаточно хорошо читать лица людей, по лицам можно предсказать возможные эмоции, но сейчас Ху Тао не уверена в том, что сейчас чувствует Бай Чжу. Возможно, отвращение к ней. Возможно, она ему просто не понравилась, и он делает из себя такого препода-святошу: типа адекватного, но он держит в голове мысль завалить ее на летней сессии. Так, чтобы не допустили до диплома. Ху Тао теперь все люди кажутся враждебными, хотя раньше она очень, очень любила людей — несмотря на то, что не многие ее понимали. — Мисс Ху, мне кажется, вас что-то гложет. — Да ну? — И именно поэтому вы не можете взять себя в руки. — А вы, вероятно, и человеческую психологию знаете также хорошо, как и анатомию. Губы горят, ощущение, будто сгораешь в пожаре, но огонь этот такой холодный, что просто невыносимо. Лучше обжигаться до волдырей, чем замерзать на девятом кругу Данте. — Мисс Ху, я же вижу, что с вами что-то происходит. Я переживаю за вас. Ни один человек с такими способностями, как у вас, не может все бросить просто потому, что так ему заблагорассудилось. Ху Тао молчит. Кровь засохла на руках, губы покрываются корочкой, и кажется, что если разлепишь их, разорвешь старую рану. Ху Тао смотрит в окно, на цветущую калину — ветви качаются от апрельского ветра, ударяются о подоконник — окно открыто настежь. — Профессор Бай, вам, кстати, не идет красный. Ху Тао делает два шага к окну и срывает веточку цветущей калины. Цветы — белые-белые, но в августе они превратятся в красные плоды, и будут висеть здесь вплоть до зимы и не исчезнут с первым снегом и с первой метелью. Ху Тао смотрит на Бай Чжу сквозь белые лепестки, и почему-то именно сейчас ей хочется особенно сильно смять их в пальцах. — Зато белый — вполне себе. Но она этого не делает. Вместо этого она делает несколько шагов вперед — и протягивает Бай Чжу веточку. В майском солнечном свете Ху Тао замечает, что его карие глаза отдают золотым. Ху Тао, вообще-то, не думала, что он возьмет веточку, но что-то было в этом действии крайне символичное — она ведь поэтичная натура, видит скрытый смысл там, где его нет, и в каждое свое слово тоже вкладывает определенное значение. Бай Чжу забирает веточку калины, но вид у него донельзя растерянный, непонимающий — Ху Тао даже смешно! Но она сдерживается, и вместо этого говорит обыденно: — До свидания, профессор Бай. И снова уходит — правда, все равно не чувствует свободы. Она все еще в банке.***
Ху Тао приходит домой, привычно разувается, бросает сумку куда-то в сторону. В доме выключен свет. — Привет, деда. Она снимает джинсовку и думает, что разбитые колени лучше обработать. — Я пришла. Ху Тао не обращает внимание на тишину, она проходит в ванную, достает аптечку и перекись и половину бутылки выливает себе на ноги. Начинает щипать, Ху Тао зажмуривается, но не плачет. Она по-другому относится к боли. Если чувствуешь боль — значит, ты все еще жив. — Знаешь, я сделала сегодня плохую вещь в универе. Она смотрится в зеркало. У нее растрепанные волосы — от хвостов осталось лишь название; опухшие губы, синяки под глазами и полностью потухший взгляд. Тошно на себя смотреть. — Я врезала одной невыносимой мадам с моего курса и меня чуть не отчислили. Ага, лучше бы действительно отчислили. Ху Тао откладывает перекись в сторону и смотрит на дверь в комнату дедушки. — Почему не отвечаешь? Ху Тао хмурится. Она стучится в дверь. — Деда? Ноль ответа. Что-то противное, что-то тревожное закрадывается в ее сердце, тянется хвостом к горлу, опутывает и сжимает — ее что-то душит, что-то невыносимое, и Ху Тао дергает ручку двери. — Деда?.. В комнате настежь открыто окно. Вздуваются белые занавески. Господин Ху лежит в своей постели. У него нараспашку открыты глаза, но нет в них жизни. Ху Тао застывает в дверях. Его грудь не вздымается.***
Скорая приезжает без похоронки — конечно, Ху Тао сама представительница похоронного бюро и она сама же заполняет нужные документы, пока дедушку увозят на каталке. Имя-фамилия-причина-смерти — все так знакомо, но Ху Тао чувствует невыносимую боль, когда она шариковой ручкой заполняет протоколы, сидя на улице рядом с их домом. Рядом работник скорой терпеливо ждет от нее извещение, когда похоронное бюро заберет тело с экспертизы. Он озадаченно качает головой, глядя на Ху Тао. Рука у нее дрожит. На колени запрыгивает белый уличный кот, ластится ей под руку, словно предчувствуя настроение. Она не знает, откуда он взялся, она раньше никогда его не видела у себя во дворе. Ху Тао сдирает застывшую корочку с губ и снова чувствует металлический привкус. «Пожалуйста, только не плач, пожалуйста, держись». Рядом шуршит цветущая рябина, пахнет весной и длинными днями, но Ху Тао чувствует на языке только горечь прожитых дней — и жизнь перестает иметь какую-либо ценность, когда лишаешься самого дорогого, что у тебя было. Она отдает документы работнику скорой, он услужливо интересуется: — Похоронами будете заниматься вы? — Да. — Нужно будет забрать экспертизу о смерти. Скорее всего, он умер от сердечного приступа, но нам нужно будет убедиться. Ху Тао кивает. На языке врачей это означает: «Мы проведем вскрытие». — А подготавливать к погребению?.. — Да, этим всем буду заниматься я, — Ху Тао решает пресечь любые вопросы и любое негодование. — Отныне я — хозяйка этого бюро, так что все этапы погребения я проконтролирую лично. Кот устаивается у нее на саднящих коленях. Кот не мурчит, но глазами-топазами смотрит на окружающий мир слишком понимающе для обычного уличного животного. Работник скорой со вздохом чешет его за ушами. — Приходите завтра. Думаю, к полудню экспертиза будет готова. Ху Тао кивает. Кажется, будто она только кивать и умеет. Бабочки умерли в банке.***
Ху Тао не спит сутки, потому что стало слишком тяжело для того, чтобы спать. К двум часам ночи все закончилось: из их дома уехала скорая, Ху Тао сама не помнила, как она открыла дверь в спальню дедушки, как она совершенно обыденно стянула покрывала и наволочки, как она закинула все это в стиралку и как включила ее. Ху Тао сидела и смотрела, как крутится барабан, Ху Тао смотрела, как в маленьком окошке переворачивается вселенная, Ху Тао смотрела на то, как человеческая машина стирает все, что осталось от ее дедушки — и она вдруг четко осознала, что больше никогда его не увидит. Никогда. Он не погладит ее по голове, он больше не будет сетовать на то, что по телеку крутят одну бурду, он больше не выкурит свои вонючие дешевые сигареты, он больше не нарвет ей сирени поутру, он не придет на ее выпускной, если он будет, конечно, он больше не развернет газету, он больше никогда не вступит с ней в литературную полемику, они больше не поиграют в шахматы, она больше никогда не выиграет у него в карты, он больше не улыбнется ей, он больше не приготовит ей полуразвалившийся торт на день рождение, он ее вообще больше никогда не поздравит с днем рождения, он больше не расскажет своих историй молодости и они больше никогда не станут свидетелями заката. Ху Тао смотрит, как крутится барабан, стирая вещи ее дедушки и стирая из ее жизни его самого, Ху Тао обхватывает руками колени и вдруг осознает, что глаза начинает щипать. Ху Тао не выдерживает — и взрывается, сидя в темной ванной комнате, в которой пищит только стиралка.***
Чжун Ли звонит ей на следующий день, когда Ху Тао забирает экспертизу. Спрашивает, нужна ли ей помощь, он готов приехать прямо сейчас и помочь с похоронами, но Ху Тао нужно, чтобы ее никто не трогал. Просто. Никто. Не. Трогал. Ху Тао не нужна помощь, понимаете? Она единственная наследница бюро Ваншэн, и дедушка хотел бы, чтобы она похоронила его сама, своими силами, потому что Ху Тао двадцать четыре, она уже взрослый самодостаточный человек, она справится, понимаете? В общем, на Чжун Ли она начинает орать. Это не свойственно Ху Тао, но почему-то от предложенной помощи она чувствует только раздражение. Ей не хочется, чтобы кто-либо ей звонил, ей не хочется, чтобы трогали, ей не хочется, чтобы ей предлагали помощь, и вообще, Чжун Ли, отъебись от нее. Отъебитесь от нее все, оставьте ее в покое и, может быть, она умрет также, как и ее дедушка. Он, кстати, умер от сердечного приступа. Ху Тао тупо глядит на документ, но буквы перед глазами расплываются, на языке снова горько: «Ху Тао, не смей реветь, не смей реветь здесь и сейчас». Она вытирает мокрые глаза рукавом толстовки, и в это время снова разрывается ее мобильник. Ну и кто мог ей звонить? Ху Тао не думает — она берет трубку. Ага. Лучше бы не брала. — Йоу, Ху Тао, скажи, пожалуйста, ты сделала домашку по гистологии? Всем звоню, никто вообще не в курсе, как это решать, а ты, вроде, шарила на первых курсах. Злость захватывает, размазывает о бетонный кафель больнички, и рационально-то Ху Тао понимает, что ее однокурсник понятия не имеет, что сейчас происходит. Ее однокурсник не имеет ни малейшего понятия, что через два дня ей придется похоронить собственного дедушку, ее однокурсник понятия не имеет, что Ху Тао сейчас проще прыгнуть с высотки или многоэтажки, чем решать какую-то ненужную домашку, и тем более — разговаривать с человеком, который для нее, в общем-то, никто. Почему ее никто не может оставить в покое? Почему всем обязательно от нее что-то нужно? — Я занимаюсь похоронами своего дедушки, — Ху Тао не то шипит, не то свистит, и она даже не замечает, как в приступе злости — или в очередной истерике — у нее трясутся руки, — как думаешь, я делала домашку? — Ой, прости… Ой, прости! Ху Тао молча кладет трубку. Ей хочется швырнуть мобильник о бетон под ногами, но она сдерживается. Вместо этого она ногтями царапает экран — и сминает в кулаке свидетельство о смерти. Вы просто не представляете, как ей тяжело.***
Вы просто не представляете, как ей тяжело, потому что это не передать нужными словами, это не описать всеми буквами, об этом нельзя рассказать ни на одном языке. Когда ты и без того в шатком ментальном состоянии, смерть близкого добивает полностью, когда у тебя и так в жизни все катится к чертям, это добивает окончательно. Ху Тао, вообще-то, ценит свою жизнь, всегда ценила, но сейчас ей хочется, чтобы все это поскорее закончилось. Надо забрать тело. Надо подготовить его к погребению. Бесконечное надо-надо-надо, надо встать с кровати, надо натянуть на себя улыбку, ну или желательно адекватное выражение лица, надо привести себя в порядок, помыться, в конце концов. Надо-надо-надо. Свалившаяся ответственность — как гири на сердце; только гири прицепили к лодыжкам, и ты тонешь в бесконечном омуте собственной апатии. Рационально понимаешь, что нужно собраться, или, в конце концов, у кого-то попросить помощи, но просто _не можешь_. Надо извиниться перед Чжун Ли, но Ху Тао не может, потому что она утопила сама себя. Дедушка был хорошим человеком, но он привил ей совершенно нехорошую способность — способность не уметь просить у кого-то помощи. Она помнит урок дедушки, она помнит все-все, что он говорил, она помнит, что она не должна ни у кого просить помощи. Ей не нужна помощь. Дедушка вырастил из нее бесконечно сильного и самодостаточного человека, но каждому в этом мире рано или поздно потребуется опора. Ей на телефон приходят сообщения. Пишут даже Син Цю и Сян Лин. Ху Тао уверена: слухи в универе разлетелись особенно быстро, сейчас каждый второй знает о смерти дедушки и строит неебические догадки о причинах. Может быть, кто-то в его смерти обвинил даже ее. Ху Тао сидит за столом на кухне, рядом надрывается чайник — он давно вскипел, но Ху Тао просто не может отодрать себя с места, чтобы выключить газ. Ху Тао сидит, обхватив руками голову — она не ела сутки, не спала сутки, и ей даже не хочется отвечать на сообщения Ёимии, хотя она видит, что она пишет ей добрые слова. Ху Тао просто физически не может взять в руки телефон, как и встать со своего места. Нужно выключить газ. Нужно извиниться перед Чжун Ли. Нужно ответить на сообщение. Нужно забрать тело. Нужно его похоронить. Она похоронит своего дедушку. Она его похоронит. Она. Его. Похоронит. Она увидит трупные пятна на его коже, возможно, первые признаки разложения. Никто не будет ее направлять на этот раз, на этот раз никого с ней рядом не будет. Нужно закопать гроб. Нужно найти завещание. Нужно выбрать самый лучший гроб. Нужно защитить диплом. Нужно сдать сессию. Нужно работать. Нужно выпуститься. НУЖНО УМЕРЕТЬ. Нужно жить. Нужно извиниться перед Чжун Ли. НУЖНО УМЕРЕТЬ. Нужно написать Ёимии. Нужно нужно нужно нужно нужно нужно нужно нужно нужно нужно нужно нужно нужно нужно нужно нужно нужно НУЖНО НУЖНО НУЖНО НУЖНО НУЖНО НУЖНО НУЖНО НУЖНО НУЖНО НУЖНО Раздается звонок. Это мелодия ее мобильника. Ху Тао поднимает голову. Звонит незнакомый номер. Наверное, какие-то мошенники, потому что ей никто не может позвонить, и никто не должен звонить _сейчас_. Мелодия, однако, действует будильником: Ху Тао будто просыпается после долгого беспокойного сна и глядит на мир осознанно — она бросается выключать чайник и обнаруживает, что дно у него уже сгорело. Воды в нем нет вообще. Ручка настолько горячая, что кажется, что еще пара минут, и она бы расплавилась. Ху Тао оставляет чайник в покое и поворачивается, глядя на трезвонящий мобильник. Предвкушение заставляет остановиться сердце. Ху Тао почему-то уверена: это важный звонок, но от этого страшно. Ху Тао дрожащими руками берет телефон, палец замирает на кнопке входящего вызова. Брать или не брать? Брать или не брать? Брать или не брать? Ху Тао закусывает щеку. Она проводит пальцем по экрану и подносит трубку к уху. Она слышит голос: — Здравствуй, мисс Ху. И мир замирает. Бабочки бьются о стеклянную банку, ломают крылья, пытаются вырваться на свободу — не различают, где реальность, а где маленькое пространство без кислорода и всего живого. У Ху Тао тоже ломаются крылья, по ощущениям — будто ломаются собственные кости. Сломался позвоночник, она больше не может дышать. Звонит Бай Чжу, голос у него на той стороне трубки какой-то спокойный и приглушенный, и Ху Тао порывается сбросить, но снова слышит его голос: — Не клади трубку. — Здравствуйте, профессор Бай, — Ху Тао прикладывает титанические усилия, чтобы сделать голос ровным. — В ясновидящие заделались? — С чего такое умозаключение? — Вы неизвестно откуда узнали мой номер телефона и догадались о том, что я хочу сделать. Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять, что в этом деле замешана магия. Бай Чжу хмыкает — Ху Тао пытается паясничать даже в такой ситуации. На самом деле, это защитная реакция. Никто не должен понять, что с ней творится, никто не должен заглянуть за кулисы — и пусть дальше шушукаются и скрипят ее однокурсники, Ху Тао это никак не должно трогать. Она сильная, она справится. — На самом деле, я звоню вам по делу. — Если это из-за пропусков, то я могу принести справку. Распечатаю ее в интернете и подпишу на имя ректора — никто не заметит. — Отличный план. Но я звоню не из-за твоих пропусков. — Правда? Как жаль. Мне хотелось вас смутить своей откровенностью и тотальным равнодушием к своему бюджетному месту. — Мисс Ху, я знаю, что у вас произошло. Ху Тао улыбается нервно, садится на стул и не замечает, как у нее начинает дрожать нога. Когда она обращает на это внимание и пытается прекратить, все ее тело сводит нестерпимой судорогой. — Слухи быстро разлетаются в университете, — туманно продолжает Бай Чжу. — Особенно, касательно вашей личности. — И что обо мне говорят слухи? Ху Тао невыносимо, и она ставит звонок на громкую связь, подтянув к себе ноги. Ху Тао не выдерживает и от нервов начинает грызть ногти. На самом деле, ей тяжело даже говорить. — Многое говорят. Не думаю, что сейчас есть резон это обсуждать: я уверен, вы прекрасно понимаете их абсурдность. — Абсурден ваш звонок, профессор Бай. — Я хочу предложить вам помощь. Ху Тао не замечает, как сгрызает заусенец на большом пальце, заусенец тянется дальше, открывая тонкую полоску раны. Кровь выступает бисером: кусок кожи неприятно свисает, ранка горит, как и разбитые, искусанные губы, но Ху Тао, в общем-то, все равно. — Какое вам до этого дело? — Мисс Ху, я примерно понимаю, о чем вы сейчас думаете. Вы думаете о том, что вам любые трудности нипочем, и вы обязательно справитесь самостоятельно. Я не сомневаюсь в том, что вы сильный человек, более того, я уверен, что вы сильнее многих людей, который я встречал в своей жизни. Но иногда нужно остановиться. Иногда нужно понять одну важную вещь: не со всем в этом мире можно справиться. — Мне не нужна помощь. — Осознание того, что человек в чем-то не справляется, делает его стократ сильнее. Вы не виноваты в том, что вам плохо, и вы тем более не виноваты в том, что все так сложилось. На вас многое навалилось. Я восхищаюсь тем, как стойко вы выдерживаете все эти испытания, но, прошу — хватит. Вам не нужно что-то кому-то доказывать, вам не нужно доказывать всему миру, что вы сильная. Вам не нужно вечно быть беззаботной. Вы имеете право грустить. Вы имеете право плакать и злиться, вы имеете право побыть слабой, вы имеете право попросить помощи. — Мне. Не нужна. Помощь. — Я предлагаю ее вам, мисс Ху, потому что знаю, что вы чувствуете. Некоторое время назад я тоже лишился бесконечно дорогого мне человека. И у меня также — как и у вас — не было никого, кто мог бы меня выслушать. Я не хочу, чтобы вы испытывали тоже самое, что и я тогда. Я хочу вам помочь. Ху Тао сгрызает кожу на пальцах, от боли, от просто невыносимой боли у нее слезятся глаза. Бабочки все передохли в банке, но кто-то начинает открывать крышку, и одна из бабочек в надежде взмахнула крылом, почувствовав майский ветер. — Что вам нужно взамен? — Мне ничего не нужно. — Не бывает так. Мы живем в страшном капиталистическом мире, и все считают меня мечтательницей, но на самом деле я осознаю истину и чувствую ее гораздо ярче, чем кто-либо. — Я знаю, мисс Ху. — Мне не нужна помощь. Ее мне предлагал наш консультант, но я отказалась. Я все сделаю сама. Я наорала на него, потому что не хотела, чтобы кто-то меня беспокоил. Я подумала, что если я сама же оттолкну всех, кто захочет мне помочь, мне будет легче пережить это в одиночестве. — Я понимаю, мисс Ху. — Меня съедает миллион мыслей, они у меня в голове, как рой мух, или у меня в голове их гнездо, и в нем поселилась матка-королева, и чтобы избавиться от ее потомства, в первую очередь нужно уничтожить ее, но я не знаю, как. Она говорит о том, что я не нуждаюсь в помощи, и я ей верю. Я не могу не верить самой себе, понимаете? Я не хочу казаться жалкой, я хочу и дальше делать вид, что мне все нипочем, что меня не задевают шепотки одногруппников, что я справлюсь с любой проблемой. Мне даже не хочется умничать, мне просто хочется казаться сильной, но так, чтобы меня кто-нибудь услышал. — Я слышу вас, мисс Ху. Но иногда нужно сделать то, что раньше никогда бы вы не сделали. Ху Тао замолкает. Одна фраза переворачивает все ее восприятие на корню. Ху Тао вспоминает сон. Далекий-далекий сон, который приснился ей в детстве. У бабочек глаза на крыльях, шесть глаз и шесть рук у ее Смерти, когда она увидела ее впервые. И Смерть сказала точно такие же слова, что и Бай Чжу сейчас. … Ху Тао хмыкает — почти иронично, но больше — истерично. Из глаз брызнули слезы. Боль физическая накладывается на боль ментальную, образуя кисло-горький коктейль. — Вы знаете, тоже самое сказал кое-кто в моем сне. Ху Тао рыдает в трубку. Впервые при ком-то она плачет навзрыд. — Пожалуйста, помогите мне.***
Ху Тао выходит из ритуального автобуса, пока рабочие осторожно вытаскивают заколоченный гроб. Все они действуют предельно внимательно, с особым профессионализмом, потому что знают — они хоронят бывшего хозяина ритуального бюро, в котором работают. А рядом — новая хозяйка; завещание господина Ху подписано нотариусом, в нем четко написано, кому он передает свои полномочия. Господин Ху хотел, чтобы похороны провела его внучка. Ху Тао исполнила его просьбу: правда, помогал Бай Чжу — он тоже исполнил свое обещание. Занимался организационными вопросами, пока Ху Тао совершала омовение и подготавливала ритуальный обряд. На второй день она, не без предложения профессора, позвонила Чжун Ли. Извинилась за свое поведение. Чжун Ли приехал почти сразу, стоило ей попросить. Ху Тао провела обряд на третий день, и все прошло гладко, необычайно спокойно. На похоронах были только она, Чжун Ли и Бай Чжу — она сказала последнему, что ему не обязательно тут находиться, потому что дедушку он все-таки не знал, но профессор сказал, что дождется окончания. Ху Тао закуривает сигарету — она никогда раньше не курила, но лучше так, чем снова биться в истерике. Она опускает взгляд, прямо на вырытую яму для своего дедушки. Вокруг могилы растут лютики и желтые одуванчики. Могила дедушки — рядом с могилой ее родителей. Когда-нибудь Ху Тао тоже тут будет похоронена. Печет солнце, от сигареты в пальцах становится еще жарче. Бай Чжу выходит следом — он ехал с ней в автомобиле. Она благодарна ему за это. Всю дорогу они молчали, но тут слова и не нужны вовсе. Ху Тао прощалась с дедушкой в последний раз. Ху Тао тушит невыкуренную сигарету, подходит к гробу. Рядом тормозит тачка Чжун Ли. Они втроем провожают господина Ху в последний путь. — Спокойной ночи, дедушка. Ху Тао кладет ладонь на лакированную поверхность гроба. Глаза у нее абсолютно сухие. — Спи крепко. Деревянный ящик опускают в могилу, и Ху Тао становится первой, кто бросает в нее горсть земли.***
После того, как был воздвигнут крест, после того, как они вернулись обратно в город, после того, как Ху Тао решила посетить бюро, а не вернуться домой, Чжун Ли отдал ей шляпу. Черную шляпу с украшением из цветков камелий и ликорисов. Ручная работа — идентичная шляпе, которую носил ее дедушка, но Ху Тао отчетливо помнит, что клала ее в гроб. — Господин Ху сказал отдать это вам, как придет время. Ху Тао вспоминает свое детство, вспоминает шляпу, подаренную дедушкой — она была ей безбожно велика, хоть и выполнена была на заказ. Ху Тао начинает догадываться — это одна и та же шляпа. — Думаю, сейчас самое время, — Чжун Ли подходит к ней и сам надевает шляпу ей на голову — и неожиданно она сидит на юной госпоже Ху, как влитая. Как будто шили специально для нее _нынешней_. Для нынешней Ху Тао, сломанной, разбитой, но заново склеенной. Для нынешней Ху Тао, которая стала еще сильней. Для нынешней Ху Тао, за эти три дня будто бы сильно изменившейся — заново рожденной. Ху Тао смотрится в зеркало. Запыленные камелии будто расцветают; блестят при полуденном светиле тонкие веточки рябины. Ху Тао закрывает глаза но открывает их совершенно другим человеком.***
Жизнь идет своим чередом. Смерть человека — всего лишь событие в жизни его родственника, но никак не для всего мира. Все идет своим чередом, смерть господина Ху — максимально незначительное событие для Вселенной, и именно поэтому Ху Тао продолжает быть. Именно поэтому Ху Тао склеивает себя заново, восстанавливается после такого опыта и пытается снова влиться в бесконечный водоворот существования. Ее тело все еще продолжает функционировать, сердце гоняет по венам кровь, а память хранит самые дорогие моменты — и этого достаточно для того, чтобы оправиться. Ей всего лишь нужен был отдых, и, может быть, поговорить с Син Цю и Сян Лин после долгих лет перерыва в общении. Ху Тао ответила им на смски, и оказалось, что их проблема была в том, что в детстве они не умели разговаривать. У них просто были недопонимания, но они, будучи подростками, решили пустить все на самотек, а не разбираться в проблеме. Конечно, разговаривать ртом с помощью языка — задачка со звездочкой для пятнадцатилетних оболдуев! Ху Тао думает, что нужно отблагодарить и Бай Чжу за то, что помог. Бай Чжу, на самом деле, сделал просто колоссальную работу — достучался до закрытого, смог открыть невидимую дверь и образумить. Говорил так, что Ху Тао его услышала даже сквозь жужжание мыслей-насекомых в своей голове. Ху Тао не знает, как, но у него получилось открыть закупоренную банку с бабочками — и одна из них все-таки упорхнула на свободу. Ху Тао решает его отблагодарить, но Ху Тао сама по себе странная, и подарки у нее немного не к месту: Ху Тао рвет ему веточки калины — той самой, с белыми соцветиями — и со своего сада срезает маки. Дедушка умер, но у них дома так и остался сад цветов, и Ху Тао за ним следит. Но ей не в тягость — половину цветов посадила она сама. Ху Тао оборачивает букет в темную пленку и завязывает красной ленточкой — почти символично; ставит в преподавательской на столе профессора Бай Чжу. Во время пар никого нет, поэтому и вопросов никто не задаст. Она не видит, что случилось с букетом, потому что уходит заведомо раньше и через окно — лишь бы не застукала вахтерша! Ху Тао чувствует себя воришкой, пробравшейся в дом для грабежа. Жаль только, украсть ничего не смогла. Ближе к июню она смогла нормально встать в университет. Справку действительно взяла паленую, но в деканате никто не обратил внимания, и это к лучшему. Через неделю она выйдет на сессию, а через три у нее защита диплома — у Ху Тао есть четыре недели для того, чтобы закончить его, но это все как-то вторично. Из-за того, что на перерывах к ней начали снова подходить Сян Лин и Син Цю, Ху Тао перестали считать странной в группе — прекратились распространяться слухи, и все становится легче, проще и даже приятней. Ху Тао снова захотелось учиться, она берет книги в библиотеке и листает их, пока есть свободное время в бюро — то есть, пока нет клиентов. Чжун Ли так и остался ей помогать, Бай Чжу не сильно давит на нее на парах. Один раз Ху Тао все же ответила на его лекционные вопросы — смогла пересилить себя. — Вау, мисс Ху, наконец-то у вас появился один балл по моему предмету, — смеется он, когда пара заканчивается; студенты снова стекаются в коридоры. Пахнет летом, экзаменами и ночными прогулками — долгими-долгими, так, чтобы встретить рассвет. — Обижаете, профессор Бай. Вообще-то у меня был один балл, — отвечает Ху Тао, — еще в начале марта. — Это когда вы еще домашку не сделали? Не знал, что за отсутствие домашней работы ставятся плюсы в карму учащихся. — Я, между прочим, очень долго отвечала у доски. За старания-то можно накинуть. — Хорошо. Накину половину. Теперь у вас — полтора балла. — Уже хоть что-то! Ху Тао прячет руки за спину. Она перешагивает через тонкие трещины кафеля, пока Бай Чжу собирается уходить. Нужно обязательно наступить на квадратик — иначе сгоришь. — Мне все интересно, как вы это сделали. — Что именно? — Смогли заставить передумать, — Ху Тао разворачивается прямо у двери. — Как будто воздействовали с помощью настоящей магии. — Глупости все это. — Ага, и на самом деле вы не только разбираетесь в анатомии, но и в психиатрии. — Кажется, меня раскусили. — Есть в вас что-то, такое же, как и в Чжун Ли, — вдруг говорит Ху Тао. — Что-то магическо-мистическое. Только в нем оно больше теплое, как горячий с медом чай, а в вас холодное такое, и будто… Змеиное. Такое гипнотическое. Когда разговариваешь с вами, ощущение, будто питон сжимает шею, но не сильно, чтобы свернуть или задушить. Так, чтобы замечала детали. — От ощущения опасности должно быть страшно, мисс Ху. — Мне, скорее, больше любопытно. Бай Чжу смотрит на нее сквозь стекла очков, смотрит так вкрадчиво и внимательно, как самая настоящая змея, готовая к нападению. Ху Тао улыбается: почему-то ей вдруг показалось, что даже зрачки Бай Чжу больше похоже на змеиные — вертикальные и узкие. — Ладно, я пошла. Бай-бай, профессор Бай! Ху Тао переступает порог аудитории. Взгляд Бай Чжу очень холодный, но ей почему-то так невыносимо тепло.***
Первый экзамен был как раз у Бай Чжу, и неиронично, но Ху Тао проштудировала все учебники и даже одолжила конспекты у однокурсников за прошлые курсы. У Ху Тао была феноменальная память, которая спасала ее почти всегда. За сутки до экзамена Ху Тао впервые за несколько месяцев села за стихотворение и отправила готовое Казухе. Ему понравилось. Ху Тао проснулась сегодня со странным чувством, и оно не отпускала ее и в метро, и на улицах, и даже тогда, когда она зашла в университет. Почему-то Ху Тао хотелось встречи с Бай Чжу, почему-то Ху Тао хотелось и дальше с ним разговаривать — Бай Чжу был из тех немногих людей, кого не пугали ее странности. Более того, он смог их даже принять, не расценил, как провокацию. Ху Тао льстило такое понимание с его стороны. Ей хотелось разобраться, в чем _причина_. И, может быть, узнать, что случилось с тем его дорогим человеком — ныне умершим, естественно. Ху Тао немного опоздала — она вглядывается в озадаченные лица однокурсников, замечает открытую дверь в аудиторию. Спрашивает прямо: — Что случилось? — В аудиторию заходим по пять человек, но пятый никак не находится. Не знаем, что от него ожидать, поэтому мало, кто хочет идти в неизвестность, — рассказывает ей один из студентов. — А он не начинает, пока не найдутся эти пять человек… — О, так в этом-то проблема! — восклицает Ху Тао. — Ну, я тогда пойду, — и она, не обращая внимания на удивленные возгласы одногруппников, заходит в аудиторию. Конечно, все порываются списать, поэтому сели за дальние парты. На первую никто не садится, но Ху Тао, в общем-то, все равно — Бай Чжу кивает ей, здороваясь, пока Ху Тао подходит к парте и тянет билет. Она быстро читает вопросы. — Я готова сразу. — Без подготовки? — Да, — Ху Тао кивает уверенно, потому что каждый вопрос она знала на зубок. Бай Чжу вздыхает как-то тяжело, протягивая ей лист: — Все равно посиди, подумай. — Ну, как хотите, — Ху Тао усаживается на первую парту — прямо перед ним — чиркает на листке свои инициалы и складывает руки. Она смотрит прямо на него. Проходит минута. Две. Ху Тао только моргает, но сидит спокойно, будто чего-то ожидая. Первым не выдерживает Бай Чжу. — Ладно, вы так во мне дырку просверлите. Начинайте отвечать. И Ху Тао рассказывает. Все. Абсолютно. Все, что прочитала и узнала пересказывает так, будто она учила годами. На самом деле, медицина для нее проста в понимании, человеческое тело — в особенности. А может быть, у нее просто есть предрасположенность к этому. Ху Тао заканчивает и наблюдает за выражением лица Бай Чжу. На нем застывает искреннее недоумение — Ху Тао даже приятно. От неожиданности он забыл, какие дополнительные вопросы можно задать и попросил на макете показать некоторые из костей. Ху Тао показала и назвала все. — Даже не верится, — задумчиво изрекает Бай Чжу, — но тут можно поставить пять. — Целые сто баллов, на минуточку. — Девяносто пять. Снижу за потрепанные нервы в начале семестра. — Какой вы злопамятный. Тогда девяносто шесть с половиной: должны же где-то пригодится мои полтора балла. — Действительно. Бай Чжу рисует ей «отлично» в зачетке — и отпускает восвояси. Но выйдя из аудитории, Ху Тао не чувствует себя удовлетворенно. Ху Тао туманно отвечает на вопросы одногруппников, пока идет по коридору, на ходу снимая с себя треклятый халат, и думает о том, что что-то не так. Нутро кричит: что-то она неправильно сделала. Но что? Ху Тао садится в метро, но чувство не отпускает. В вагоне — только она; поезд мчится по подземке, ветер треплет волосы через открытую форточку, в спину дышит июньская жара. Ху Тао закрывает глаза. И видит Смерть. Смерть сидит рядом с ней в пустом поезде, все ее шесть рук сложены на коленях. Ей не очень удобно, это заметно, потому что не получается нормально раскрыть крылья: перья пушатся и ломаются, лезут Ху Тао в лицо, но она не смеет отодвинуться. Смерть не смотрит на нее, но готова слушать ее внимательно — Ху Тао это чувствует: — Неужели и мое время пришло? — Ну что ты. Я всего лишь пришла сказать тебе, какая ты молодец. Смерть не поворачивает к ней головы, и Ху Тао сминает в своих руках шопер. Спрашивает: — Я заснула в вагоне? — Да. — Как недальновидно с моей стороны. — Ты прислушалась к моему совету. Не каждый человек запомнит слова, которые ему произнесли в глубоком детстве. — Я прислушалась только потому, что Бай Чжу сказал тоже самое. — Возможно, в Бай Чжу кроется вторая часть моего предсказания? Ху Тао замолкает, окультуренная догадкой — со стороны Смерти слышится смешок. Перья летят на грязный, запыленный пол, но растворяются, коснувшись поверхности. — У вас одинаковое представление о смерти как о процессе, и вам двоим нужно было пропустить ее через себя. Милая Тао, в этом мире ничего не происходит просто так. Помни об этом и дальше. И. Ху Тао резко подскакивает на месте. Рядом с ней плюхается студент, в его наушниках орет реп, и люди начали постепенно стекаться в вагон. Ху Тао быстро поднимается, выскакивает на первой попавшейся остановке — замирает, чтобы перевести дух. Что сказала ей Смерть в далеком детстве? Смерть — это не только процесс. Это _что-то_ за гранью человеческого. Ху Тао вдруг открывается истина. Ху Тао вдруг отчетливо начинает понимать, _что_ ей нужно сделать. Ху Тао поднимается наверх, она срывает какие-то цветы с полей — колокольчики и незабудки, рвет веточки сирени — самое ближайшее, что вообще может быть; веточки яблони — тоже; она доехала куда-то на окраину, пришлось снова спускаться в метро, но Ху Тао почему-то чудится, будто поезд движется очень, очень медленно. Ху Тао нервничает. Ху Тао не доезжает до универа, выходит не на нужной остановке и весь оставшийся путь несется сломя голову так, будто вот-вот опоздает. Солнце печет, нагревается температура, и Ху Тао останавливается не у главного входа, а во дворе, там, где виднеется окно преподавательской — она раз уже сбегала через это окно, не в первой. В окно она видит, как кабинет покидает их куратор, остается один Бай Чжу с кипой документов — значит, экзамен уже прошел. Ху Тао с силой стучится в окно. — Здравствуйте снова, профессор Бай! От неожиданного голоса ручка у Бай Чжу выскакивает из пальцев — он поворачивает голову, Ху Тао машет ему букетиком полевых цветов. Ему недолго осталось, если не поставить в холодную воду. — Мисс Ху? — Бай Чжу озадаченно открывает окно, смотрит на нее снизу вверх так, будто видит впервые в жизни. — Что вы тут делаете? — Мне нужно вам кое-что сказать. Но сначала — заберите это. Это вам. Ху Тао протягивает ему букет, а Бай Чжу настолько преисполнился в познании, что не смеет противиться. Ху Тао улыбается почти победно и опирается о подоконник, подтягиваясь. — Могли бы и через главный вход зайти, мисс Ху. — У меня бы обязательно спросили, кому я несу цветы, а я не хочу отвечать, незачем им уши греть! — отвечает Ху Тао, царапая колени. — А я с вахтершей не в очень хороших отношениях, она меня не любит и считает странной, поэтому бы всем растрезвонила, что я пришла к вам. А у меня к вам дело, причем очень личное. Не в рамках университетской практики. Ху Тао спрыгивает на пол, педантично поправляя юбку — и смотрит на Бай Чжу. — Вы мне, кажется, нравитесь, профессор Бай. Бай Чжу молчит — Ху Тао тоже, как будто это единственное, что она хотела сказать. Потом слышится смешок. Бай Чжу улыбается как-то снисходительно, так улыбаются нашкодившему котенку, а не взрослой девушке, и говорит так нарочито-протяжно: — Мисс Ху, это всего лишь… — Да все равно, в общем-то, что это. Я просто почувствовала, что должна вам об этом сказать. У вас бывало такое чувство, будто ты чего-то не сделал? Что-то очень важное в жизни? Но время для этого уже прошло, а это действие могло бы кардинально поменять судьбу. Вот у меня такое же чувство было, пока не сказала. Знаете, я очень благодарна вам за то, что помогли, просто не описать словами. А у меня ведь в жизни никогда не было такого человека, который бы понимал меня. Который бы чувствовал так, будто я себя же чувствую. Я не говорю о том, что вы идентичны со мной, но мне кажется, что мы достаточно похожи в некотором плане. Наверное, это из-за того, что я не испугалась змеи, которая живет в вас. Наверное, это из-за того, что вы смогли открыть банку внутри меня и выпустить бабочек, которые умирали там очень, очень давно. Не знаю, как это объяснить нормальными словами… — Я понимаю. — Значит, вы понимаете, что дело здесь не в вашем ответе. И не в принятии моих чувств. Просто, я _знаю_, что так нужно. Вернее, что нужно было это сказать. Бай Чжу смотрит на нее — и вдруг улыбается. Улыбка эта не похожа на те дежурные улыбки, которые он раздаривал руководству и студентам, и Ху Тао может с уверенностью сказать, что такую улыбку она видит у него впервые. Бесконечно-усталую, невероятно-печальную. Ху Тао почему-то сравнивает ее с предсмертной агонией. Становится больно. Бай Чжу молчит долго, он проходит мимо нее к шкафчику и достает оттуда вазу; из крана наливает холодной воды. Ставит цветы; пальцами касается лепестков колокольчика, и все это могло бы выглядеть необычайно глупо, если бы они оба не понимали скрытый смысл. — Вы поцарапались, когда забирались сюда, — замечает он. — Подождите немного, я принесу пластырь. — Ничего страшного. Сейчас не так больно, как раньше. Но Ху Тао остается. Не остаются только бабочки — они давно вылетели из банки.