***
Колёса стучат — и прямо по макушке. Голова гудит тепловозом. Нос в такт бьется о столешницу. Тошно. Звон. «Что ты притащил?! Где?..» Князь выпрямился, тут же ударившись головой о верхнюю полку. Боль в затылке пинком поставила на ноги. Крутанувшись на месте, Андрей обнаружил, что купе абсолютно пусто: ни вещей, ни гитары. «Миха?! Машка? Парни?!» Окно было закрыто кожаной шторой, которая не открылась даже рывком. А когда Князь выскочил в коридор, то от вида сияющего за окном поля — вместо осенних туч и ливней — попятился назад и упал на полку. От тряски на футболку сверху упало несколько белесых лепестков. Медленно подняв голову, Андрей увидел проросшие сквозь крышу какие-то ветки, в белых больших цветах, а ля груша. Взлохмачивая волосы ладонями и нервно улыбаясь, Князь постарался собраться: «Либо мы допились, либо въехали куда-то прямо по долбаному Кингу. Думай, Андрюшка!» Уральский тур. Октябрь. Очень темно и сыро. «Откуда эта рожь?!» Какой-то полустанок в ночи — и бомж в яркой синей куртке и меховой ушанке, стучащийся носом в стекло. Горшок выскочил дать ему денег и докупить выпивки. «Нет, с этим надо завязывать, допьемся, если уже не». Вернулся! Точно вернулся! Со странными глазами, неужели успели ему сунуть еще что-то?! Потом — провал, темнотень… Князь растёр руками лицо, медленно встал и снова вышел в коридор. Сердце неприятно колотилось, но сидеть лопухом Андрей не собирался. Стояла тишина, только стучали колёса. Вспомнив «воина Дума», Андрей тихо, но резко открыл дверь соседнего купе. Там тоже было пусто: коричневые полки, белый столик, грязный пол. А пахло не дермантином, а цветами, которые пышным пучком свисали сквозь дыру в потолке. Бело-золотые гроздья на длинных лианах опутывали купе, как джунгли — заброшенные дворцы в фильмах. Штора на окне была приподнята, из-под неё светилось что-то фиолетовое. Но Князь открывать не стал, ему хватало впечатлений. «Живописненько. А едем-то куда? Давай, Чак Долтон, покажи, какой ты крутой без дробовика!» Весь вагон оказался пуст, и в каждом следующем купе дыр в стенах и потолке становилось всё больше. Дверь к проводнику Князь дернул с последней надеждой и, снова не найдя никого, не выдержал, выругался и несколько раз пнул ногой стенку так, что с вездесущих цветов осыпались лепестки. Но повернувшись к окну, Андрей замер с поднятой ногой. «Господи, красота же», — прошептал он, как художник не в силах не замереть от бесконечного фиолетового небосвода за окном. Ни земли, ни горизонта, только чистая вечерняя даль, в которой медленно мерцали, гасли и зажигались, звезды. Как в летних сумерках в деревне. Поезд ехал, а Андрей смотрел, широко распахнув глаза и прижав ладонь к груди. Стало стыдно за ругань. И гнев. Что-то резко пролетело над вагонами, как гигантская птица, и стукнулось о крышу. Князь тут же пришел в себя и рефлекторно вжался спиной в перегородку. Но пролетело — и приземлилось? — где-то впереди. В следующем вагоне. Неприятное ощущение в животе пришлось признать страхом, но отступать Андрей не собирался. «Если это глюк под паленой водкой — досмотри целиком, если тебя таки унесло — выбирайся. И радуйся, что это не твои чуднЫе леса с вурдалаками». Как мог тихо, Князь открыл железные двери в соседний вагон, успев заметить вроде бы обычные, поросшие колосьями, шпалы внизу и, в целом, до боли знакомое по гастролям устройство старенького российского поезда. А вот потолка в следующем вагоне почти не было. Коридор был вообще открыт, купе — наполовину, дыры в перегородках превратили их почти в анфиладу, а над поездом, в высоте, голубизна над рожью и фиолетовый бездонный небосвод сливались прямо над головой в бледную, но огромную радугу. Но Андрей взглянул вверх лишь мельком. Потому что теперь он в вагоне был не один. Прячась в тамбуре, он впился взглядом в высокую женскую фигуру посередине грохочущего коридора. «Всё, Дюшка, попал в любимые славянские сказки, радуйся». И да, она будто сошла с живописи Билибина: высокая женщина в белой рубахе, красном сарафане и какой-то верхней юбке, в многослойных украшениях. Но даже «чайник» Андрей отметил странность: она была без головного убора, с полностью распущенными волосами. Он смог рассмотреть пряди трех цветов, бегущие ниже спины золотыми, белыми и черными ручьями. Красный перевернутый мак юбки тянулся по полу. Фигура незнакомки странно манила, но и пугала, подробно рассматривать не хотелось. Когда она повернулась боком… Андрей затаил дыхание, но незнакомка направилась не к нему, а в одно из купе. На полке тяжелым мешком лежал еще один человек, которого Князь сначала было не заметил, но теперь узнал синюю куртку и ушанку. Да, это был тот бедолага бомж, чей несчастный вид так расстроил Мишку. Бродяга не пошевелился, когда женщина подошла к нему вплотную и положила ладони на голову и грудь. Её лицо было бледным, черт был не рассмотреть. Нехорошее, сосущее чувство, вкупе с шепотом в голове, что он подглядывает за запретным, нахлынуло на Андрея, но он не отворачивался. А под белыми руками незнакомки фигура бомжа вдруг стала терять цвет, становясь серой. Андрей невольно протер глаза, но вот вместо фигуры человека — безо всякого огня — получилась будто статуя из пепла. Ни кожи, ни одежды — только темно-серые очертания. Ноги предательски задрожали. А она — легко, как снопок сена, подняла этот пепел, дунула… И серые хлопья разлетелись в стороны легчайшей пылью и исчезли. В руках у женщины остался серебристый сгусток света, похожий на свернутую ленту, который дрожал и переливался. Подойдя к окну, где стекло вдруг исчезло, незнакомка бросила сгусток, как воздушный шар, в фиолетовое небо. И он полетел — то свиваясь в клубок, то разматываясь лентой — вверх, пока не затерялся искоркой среди звёзд. Андрей осел на пол, царапая спину о стенку тамбура. «Рожа у дядьки была страшенная, а поди же — как заблестел», — глухо стукнуло в покрытые испариной виски. Страшная догадка лишила Андрея сил. Он постарался дышать ровнее, но в голове замелькали родители, Горшок, Алёнка, банда, стопки рисунков и стихов, прыжки по сцене… «Всё, да, приехал? Ну не пил я столько водки, хоть сто раз паленой!!! Почему сейчас?!» — завыло даже не в голове, а в груди. Но через несколько стуков колес, Андрей с усилием поднялся, даже отряхнул с джинсов пыль и пыльцу цветов: «Красотка, я взгляну тебе в глаза! Я поэт, блин, мне можно!» В коридор Князь вышел решительно, грохоча ботинками — а сердце всё равно скакало зайцем - упер руки в бока и даже чуть кашлянул. Она повернулась к нему. Андрей тут же сделал шаг назад. Её лицо было абсолютно спокойным. Черты лица — будто мраморные, серебристые глаза — большие, но возраст, раса, эпитеты не имели к ней отношения. Зато левую половину лица покрывал слой словно абсолютно черного стекла, вместо кожи. Или был кожей. Не выдержав, Андрей чуть опустил взгляд, на красный сарафан с узорами. Она качнула головой и зазвенели большие серьги-диски. — Ты здесь лишний, — её губы едва шевелились, но слышно было очень четко, тихий, довольно низкий, голос одновременно перекрывал стук колес. — Так бывает. В глазах было спокойствие безжалостной силы, как у льва или орла. «Лишний?» — Князь не посмел переспросить вслух, но вслед за ней посмотрел в сторону поля. — Прыгай в рожь, прыгай — и убежишь обратно, — с еле заметным презрением сказала она, кивнув на голубую половину мира. Облегчение белым голубем влетело в грудь, но тут поезд стал медленно поворачивать, и, по дуге, Князь увидел за её спиной открытую платформу между двумя вагонами, как в «товарняке». И там, на дальнем краю, не видя их, сидели две темные на фоне небес, ржи и радуги фигуры. Одну из них, лохматую, длинную, дергающую за воротник рубашки, Андрей бы узнал везде, всегда и в любом состоянии. Миха. Мишка. А она чуть повернулась и посмотрела через плечо туда же. Ледяные кирпичи стукнулись об ребра Князя. «Нет. НЕТ!» — Уходи. Это решать не тебе. И не мне, — она обвела взглядом Андрея и повернулась к нему спиной, собираясь идти дальше. «МИША!» Князь не посмел к ней притронуться. Но затормозил в десятке сантиметров от сарафана, размахивая руками, как на краю скалы, едва не задев трехцветные волосы. И она резко развернулась обратно; лицо осталось неподвижным, но глаза полыхнули жутким серебром совсем рядом…***
«И что на этот раз?» С такой, киношной, первой мыслью Михаил открыл глаза, увидел двухцветное небо с набухающей радугой посередине, и понял, что лежит на едущей куда-то ж/д-платформе. Увы, он не удивился. Только хмыкнул под нос, что не надо было брать к водке «бонус», как бы ни ломало… Сел, покрутил головой. «Ух, а я тут не один!» На боку, спиной к Горшку, лежал еще какой-то парень в темной одежде. «О, свой», — горько хмыкнул Горшок, глядя на тяжеленные гриндера и торчащие волосы. Затем, поизучав бескрайнее поле, проросшие цветами вагоны и звездную бездну, громко сказал: — Дисней какой-то! — А чем тебе Дисней не нравится? — хрипло ответил собрат по «попадалову», неуклюже сел и сощурил на него большие зеленоватые глаза, пятерней теребя недоирокез. Конечно, они сразу узнали друг друга. Чай, коллеги, хоть и не пересекались, гм, живьем. Но представляться, а уж тем более, спрашивать, как занесло, было бы идиотизмом. — Да как-то оно… Не по-рокерски, — фыркнул Горшок в ответ. — Где огонь, монстры или вереница скелетов с предъявами?! — А тебе в бренной реальности первого, второго и третьего — не хватало? –удивленно раскрыл глаза Глеб Самойлов; не дожидаясь ответа, пододвинулся к краю платформы и, свесив ноги в лиловую бездну, стал болтать ими, как ребенок. — Хватало. Барахтаешься в грязи, лишь бы не захлебнуться, ловишь свежий воздух среди вони, — Горшок развалился, положив руку на согнутую ногу, а другой тоже затеребил волосы. — Просто, в прошлые разы такой сказочки не видел. — В прошлые? — с сочувствием переспросил было Глеб, но умолк. А бравада вдруг покинула Михаила. Эти мультяшные пейзажи защемили вдруг панковское сердце. Горшок нечто высшее постоянно чувствовал и понимал это, как бы ни прятался под гримасами и колючками, и от этой железной дороги, в цветах и жуткой сияющей безмятежности, вдруг захотелось сбежать… Обратно, к неидеальным людям с их выкрутасами, увечным городам и больному «порядку». Нет, котлы и демоны были Михаилу неинтересны. Просто когда-то в юности, смутно вспомнилось, он видел похожий свет, но сейчас был к нему не готов. Глеб быстро хлопнул его рукой по плечу и выловил из ступора на разговор о политике.***
Они были как песчинка и скала, как свеча и айсберг. Андрей дышал уже загнанным конем. А она стоял перед ним — подобная человеку, но обойти её и спасти Миху было, как обойти океан или бездну. Но Андрей снова попытался. Он кинулся в проём между белой рубахой и стенкой вагона - и тут же отлетел назад, будто волной в шторм отброшенный. — Это не тебе решать, — она и пальцем не шевельнула. Тогда Князь метнулся снова к ней и выпалил почти в лицо: — Ему ещё столько музыки написать надо! Его люди обожают, дети всякие неприкаянные. Девушку хорошую встретил! Выпалил, сжимая кулаки и сморгнув влагу с век. Она качнула серьгами-дисками: — Вы часто так говорите. Кричите, умоляете, когда уже поздно. А что же раньше не думаете? На этих словах Князь вдруг увидел в её бесстрастном лице подобие эмоции, особенно, когда она продолжила: — И в Эдемском саду не думали. Что вам там не нравилось?! «Ты жалеешь? Обижаешься?» В скале показалась брешь, и Князь, набрав воздуха, выпалил в неё: — А кем ты… Вы были в Эдеме? Тогда?! — Не смей, человек, — она вскинула голову, и трехцветные волосы безо всякого ветра взметнулись вверх и опали. Но отступать Андрею было некуда. «Вот Танатос, а где же Эрос?» — сверкнула мысль в голове Князя, и он, шагнув вперед и каждое мгновение ожидая страшной кары, впился в её губы поцелуем… …Его не испепелило, не пронзило молнией, не отшвырнуло в другой конец вагона. Губы и язык словно в холодную воду погрузились, но тлена, вони, ледяных костей он не почувствовал. Целовал долго, не смея касаться её руками. Отстранился. Открыл глаза. Жидкое серебро вокруг её зрачков переливалось, а губы приоткрылись. И Андрей снова поцеловал её. Осмелев, схватил за талию, сжав плотную, бархатную ткань сарафана ладонью. Она положила руку ему на плечо, чуть царапая тяжелым браслетом. В Андрее полыхнул, снизу до самой головы, хорошо знакомый огонь. Пути назад не было. Обняв её руками за талию и спину, Князь всем телом подтолкнул её к самому целому купе. Или оно стало таким? К столу… Она хватала его за футболку на спине, сама снова и снова целуя в губы, лицо, шею, а красный сарафан запутывался у него в ногах. Андрей прекрасно знал, что делать. И прекрасно понимал, на какое лезвие ножа сейчас наступил босиком. В какой ледяной океан кинулся со своим смертным огнём. «Но ты выглядишь именно женщиной, значит, в тебе есть хоть частица…» Она чуть отстранилась, с интересом заглядывая в его лицо, читая, несомненно, мысли. Андрей хотел посадить её на стол, но «как бы он не обвалился, как тогда». И сразу пучок лиан с белыми цветами метнулся к ним со стены, опутывая собой стол, выпуская тут же распускавшиеся белые бутоны и разрастаясь, пока столик не превратился в эдакое полукресло, благоухающее пыльцой. Выдохнув, Князь уложил её в белые цветы и прижался сверху, целуя волосы, перебирая пальцами украшения, дергая пуговицы на рубахе. В разрезе показалась бледная перламутровая кожа. Её кожа не была холодной, но чувство жути пробирало Андрея наравне с возбуждением. Что с ним будет? Как он посмеет снять с неё сарафан?! А уж просто поднять?!.. Она улыбнулась. «Учтив», — услышал сумасшедший музыкант в своей голове. А затем её юбка и сарафан превратились спереди в ленты, которые разлетелись в стороны, открывая рубаху. Затем и рубаха распалась на ленты, от ключиц до ступней. Не смея смотреть на её тело, Князь снова поцеловал её в губы и шею, прижимая к цветочному ложу, пыльца и лепестки с которого засыпали им волосы. Ласкал руками, всем телом, чувствуя под собой вполне человеческие формы. Оба закрыли глаза и молчали, но дышали всё тяжелее. Играючи, легчайшим движением, она разорвала на нем футболку. Расстегивая джинсы, Андрей вспомнил жуткие легенды о ЗУБАХ, каравших бессовестных мужчин, тронувших богинь. Но она лишь снова улыбнулась, прижимая его к себе. Андрей запрокинул голову, будто целиком погружаясь не то на дно океана, не то падая в бесконечный колодец… Потом огонь всё плавил и плавил прозрачный айсберг. Осыпались лепестки, стучали колёса в такт их движениям, перламутровая ладонь сжимала розово-золотую, драгоценные красные ленты скользили и терлись между черной и синей тканью. Андрей чувствовал всё, как через толщу воды, но всё равно сильно, даже слишком. Они молчали, лишь ускоряя движения и дыхания. Лед проплавился, и огонь заполнил стужу изнутри. Андрей едва не потерял сознание, но с усилием удержался. «Ах, поэт…» — только и произнесла она, выгнувшись дугой. И задрожала, как струна арфы… Лепестки вихрем взметнулись к самому потолку.***
Поезд остановился. Спор двух неугомонных парней о предреволюционной ситуации тут же утих. — Ты слышал? — сторожевым волком вскочил и развернулся к полю и вагону Михаил. Глеб остался сидеть, но посмотрел туда же: — Нет… Погоди, ты про звон? Горшок слышал что-то другое, но теперь тихий и чистый звон донесся и до него. Звенело со стороны поля. Злаки раздвинулись, и из них на платформу поднялась тонкая серебристая фигура. Прозрачная, будто рисунок, обведенный по контуру бело-голубоватыми искрами. По контуру человека с крыльями. Чуть двигая крыльями, фигура плавно подошла к Глебу и протянула ему руку. Два больших всполоха на лице — глаза. — Что? — поднял к крылатому голову Глеб. Горшок в ответ услышал лишь звон, а вот Самойлов — еще что-то. — Ой, и кому это я там так нужен? — картинно качнув головой, сказал Глеб, глядя на… «Ну да, ангел, ангелок», — подумал Михаил. Серебристый взмахнул крыльями и снова протянул руку. Михаила что-то кольнуло в сердце. А Глеб вздохнул и слегка сжал прозрачную ладонь: — Ладно, а то ж плакать будут. Пошли назад. Шагнул, остановился. Повернулся к Горшку и спросил: — А у тебя что, такого нет? Горшок оскалился в ответ: — Нет, не выдали. Не хожу на выдачи. Глеб хлопнул его по предплечью: — Знаешь, коллега, в мире чего только не бывает! Еще свидимся. Кивнув, Горшок одновременно отмахнулся от него ладонью. Затем смотрел, как ангел увёл Самойлова в заросли ржи, где оба почти сразу затерялись в золотых тенях. От свечения заслезились глаза. Резко отвернувшись, Горшок рухнул на край платформы и уткнулся взглядом в свои ботинки. Немытые длинные пряди упали на лицо. «Мои ангелы — Андрюха, Олька, муся, Шурик! Но здесь я их видеть не хочу!» И именно в этот момент сзади раздался до боли родной голос! — МИХА! ВСТАВАЙ, БЕГОМ! Взметнувшись на ноги, Горшок ошалело уставился на Князя, который спрыгнул из вагона на платформу. Ну и видок! Волосы дыбом, футболка порвана, руки в синяках, глаза в разные стороны, шатается! Андрея встретили мощный тычок кулаком в грудь и вопль: — Что ты тут забыл, упырь?! Ты же не трогал эту дрянь! — Да, Мих, я тоже тебя люблю! — Князь не мог отдышаться. — Бегом отсюда! Она пока… — Кто? Тебя будто отым… — начал было Горшок, но, повинуясь пинку сердца, схватил Князя за руку и бросился за ним, прыгая с разбегу в поле. Андрей впился в него мертвой хваткой и тащил вперед, в самую гущу, не оглядываясь. Но Михаил не удержался и обернулся. На уже почти скрывшейся за колосьями платформе поезда показался фигура женщины в сарафане, смотревшей им вслед. Но через мгновение всё утонуло в жидком золотом свете… Она проводила взглядом беглецов, уже почти целиком скрывшихся между колосьями, потом со вздохом подняла взгляд к самой большой звезде на фиолетовом небе. Звезда сияла белым и так мерцала, что порой напоминала розу с шевелящимися лепестками. Замерев на какое-то время, Смерть сказала: — Вам виднее. И, вытащив из волос белый цветок, рассеянно понюхала его. … Золотой свет резко опрокинулся в темноту. Грохнула дверь купе. — Сюда, быстрее!!! — орали кому-то Яшка и Балу. К запахам кожи и перегара ворвался запах лекарств. Упали на полки чемоданы с красным крестом. Незнакомые люди подняли двух придурков… Эпилог. Неделю спустя. Концерт в Екатеринбурге — столице Урала — дело ответственное, даже организаторы, на этот раз, поняли. Саундчек закончился вовремя, и сцена временно затихла в приятном полумраке. И парни, и команда разбрелись, кто куда: поспать, пройтись, упорхнуть за нимфой с цветными косами и пирсингом. А Горшок стоял на сцене, один посреди сумрака, и наигрывал что-то на гитаре. Князь, незаметно стоявший за колонной, довольно улыбнулся. «Происшествие» в поезде вылилось в сутки в больнице и пару небольших скандалов, но потом Миха неожиданно присмирел, перешел на минералку, и всё как-то успокоилось. И сейчас Горшок что-то мурлыкал себе под нос с ясными глазами, переступая ногами в такт плавно, глядя то вверх, на выключенные софиты, то куда-то сквозь стены мечтательно и спокойно. Андрей осторожно подхватил запасную гитару — Яха бы убил за одно касание к его Красотке Фенди — и незаметно подкрался к другу, подбирая аккорды в тон его импровизации. Миха приглашающе вскинул брови и стал развивать тему. Джемуя так какое-то время в полутьме, они лишь одобрительно гримасничали особенно удачным сочетаниям, разбегались и встречались взглядами, перебирая струны и стараясь угадать ноты друг друга. Получалось переливчато, как колосья на ветру, и ритмично, как колеса по рельсам… С финальным «тррррынь» отставив гитары, они уселись на помост барабанов. Выпив водички, Князь заметил новенькую аудиокассету в нагрудном кармане рубашки Михи и чуть удивился: — «Агата Кристи»? Чего это ты? Горшок пожал плечами: — Да у них новый альбом только вышел, «Триллер». Решил послушать, раз уж мы на Урале. — Ага, тайга и всё такое. А я успел-таки добыть новые браслет и ремень, — Князь поднял руку с новеньким кожаным браслетом-наручем. — Те-то как посеял? — Горшок потянулся к звякнувшему смской мобильнику. — Не знаю, где-то в поезде обронил… — Андрей вдруг замер. Оба замерли. Поезд и поле они не обсуждали. Никогда. Крыши бы отъехали. Миха только молча обнял Андрея за плечи на полминуты… — О, Олюша привет пишет, — щелкнул Миха "раскладушкой". — Кстати, на тебя та журналистка смотрела некормленной кошкой. И ой обиделась, когда ты её спровадил. — Видел, — фыркнул Князь. — Что-то, знаешь, перестало тянуть на этих мимолетных. «Еще бы. После неё», — подумал про себя Андрей и тут же выгнал все воспоминания. — Я лучше Алёнке позвоню лишний раз, она же скучает. — Вот, это верно, — Мишка одобрительно пихнул его локтем под бок. — Хватит разбрасываться. Еще минут десять оставалось до прихода техников. Миша с Андреем просто просидели их рядом, спокойно глядя в одну сторону. И лишними были слова.