Деспотия эпистата

      Амен целенаправленно шёл к убежищу Реммао. Настроение, непривычно для охотника, быстро менялось: он не знал что ощущать. С одной стороны он вновь очистит этот мир от грязных шезму, а с другой эти проклятые водили его за нос столь долгое время.       Лагерь обеспокоенно смотрел ему в след. Среди белого дня что-то происходит. Один из охотников пошел вслед за ним. — Нужно обыскать кого-то, эпистат? — Нет, я разберусь сам. Лучше проследите за писарем Эвтидой - я ей не доверяю.       Он врал. Пока вся правда не вскрылась только по тому, что Амен жаждет найти как можно больше шезму в своём лагере. Как раз он приблизился к дому Реммао. Рука вылезла из-под плаща и громко стукнула два раза.       Дверь открылась и из тени выглянули два испуганных глаза. — Эпистат, что сл... — но ему не дали договорить.       Амен с дикостью зверя толкнул Реммао внутрь и схватил за его одеяния. — Я сейчас же обыщу тебя и твой дом. Если хоть дёрнешься, я прикажу пытать тебя! — Амен с такой же силой посадил того на стул.       Мужчина, которого только что два раза швырнули, обеспокоенно смотрел на эпистата и внутренне молился Сету надеясь на его помощь. "Он узнал? Кто-то выдал себя? Что происходит?" — паниковал Реммао.       Амен снял плащ и выкинул его на кровать. Теперь перед ним стояла задача: любой ценой отыскать доказательства того, что Реммао черномаг и покровительствует своим ученикам.       Сильные руки переворачивали мебель, ломали всё, что можно, стараясь найти какой-нибудь тайник. Тем временем Реммао только и мог, что нервно кусать губы и смотреть, как все его вещи летят в разные стороны.       Время текло. Амен вытащил из ножки стула непонятные склянки и бросил гневный взгляд на писаря. — Что это? — М-масла, они д-для... — ему так же не дали договорить. — Плевать, — бутыли полетели на пол.       Эти склянки никак не помогут обвинить его в магии, хотя то, что их спрятали в ножке стула, уже весомое доказательство. Со столом, стульями и шкафом было покончено. Амен не нашел ничего странного от чего чувствовал негодование. "Не может быть, что у него ничего нет!"       Следом за остальной мебелью перевернулась и кровать. Одеяла были разорваны, худой матрац вскрыт, пух летел всюду. В итоге сам каркас кровати оказался перевёрнутым и... Амен заметил странное чёрное пятно в ребре стенки. Покопавшись внутри он всё же достал странный предмет. — Маска. Реммао, это неопровержимое доказательство против тебя, — эта маска так же полетела на пол, сам же Амен угрожающе двинулся на черномага.       Мужчина в ответ только задыхался. "Это к-конец? Сет, прошу спасите меня!" — Я... Я... — Не спеши с оправданиями, они абсолютно бесполезны. Сейчас ты мне скажешь кто твои ученики!       В данный момент Реммао чувствовал лишь страх. Его убьют? Будут пытать и допрашивать? Он не знал, что с ним произойдёт, но знал, что что-то действительно ужасное. Эта ситуация оказалась безвыходной: он не сможет убежать, в поселении слишком много охотников, договариваться смысла нет — против него слишком много улик, его спрашивают про учеников — кто-то уже точно попался. Выхода никакого, остаётся лишь смириться со своей скорой кончиной, но как так? Это невозможно: просто стоять и ждать смерти. — Прошу, пощадите, — на выдохе пробормотал он.       Амен грозно смотрел на него сверху и раздумывал, какой же из способов убийства он хотел бы применить на нём. Этот мужчина притворялся писарем и вместе с ним добрался до Фив, хотя Амен и не представлял его целей. "Возможно он действительно здесь только из-за моей воли... С другой стороны он и его ученики так долго прожили рядом с охотниками, но никто даже не болел и тем более не умер... Однако это не делает тяжесть его грехов легче" — мыслит Амен. — Если назовешь имена своих учеников, то я дарую тебе быструю смерть, — говорит он всё ещё смотря тому прямо в глаза.       Реммао тяжело дышал и от стресса сжимал ткань своей схенти. — И что ты молчишь? Я знаю, что Эвтида слишком молода для полноценного шезму. У меня сильно много доказательств, что ты её учитель. Сдавайся. Мне привести твоего брата сейчас? Думаю ты вдоволь насладишься его криками. — Нет! Пожалуйста! Да, я наставник, но мой брат ничего не знает, он не при чём! — Мне нужны имена учеников.       Реммао старался себя успокоить. Накопив терпения он поднимается со стула и падает сначала на колени, а после упирается лбом прямо в ноги эпистату. — Только Эвтида!       Недоверчивый взгляд блуждал по этой согнутой фигуре. Амен не верил. Амен считал, что его младший брат уж точно такой же шезму, иначе быть не может. — Шезму не обучают одного ученика. Хватит врать! — Амен со злостью поднял того за длинные волосы.       Реммао вскрикнул от боли. — Я слишком рисковал, чтобы взять больше и желающих не было! Я не мог втянуть родню из-за проклятия на моей семье, поэтому только один ученик, — как мантру пробормотал он, хватаясь за кулак Амена на своей голове.       Охотник был не милостлив. Нога разбила те самые склянки, которые он достал из стула. Миг и лицо Реммао вписалось в осколки и всё содержимое на полу. — А!       Один из осколков вонзился в глаз. Реммао кричал от резкой боли, но Амен не остановился. Опять схватив его за волосы он оторвал Реммао от пола и взглянул в глаза. Картина была малоприятна: Один глаз с осколком мгновенно налился кровью, по всему лицу распространились царапины, которые ещё не успели налиться, но жидкость, в местах, куда она попала, начала словно расщеплять кожу, другой же неповреждённый глаз заливался слезами и молил о пощаде. — Это яд из семян клещевины, верно? Какой же неприятный запах...       Мужчина почти и не слышал что ему говорят. Руки пытались аккуратно смахнуть стеклянную крошку, но паника делала своё и становилось только больнее. — Я знаю, что у тебя есть ещё ученики. Пока ты не назовёшь все имена, я тебя не отпущу в Дуат, буду пытать, пока не сознаешься.       Амен вновь впечатал его в те же самые осколки. Реммао кричал и пытался поставить перед собой руки. На полу образовалась небольшая лужица из крови и оранжевой жидкости.       После пяти ударов об осколки Амен остановился и поднял его с пола. В глазах пытуемого всё расплылось, он практически ничего не видел. Как только его поставили на ноги он вновь упал на колени, но благо не на яд и осколки.       Сзади слышалось копошение и по-недоброму напряжённое молчание. Пока Амен был занят он пытался хоть как-нибудь унять боль, но все заклиная вылетели из головы, да и не дали бы ему прочитать хоть одно. Вскоре его вновь схватили за волосы и протащили по дому до кровати.       Амен с дикостью кинул Реммао на кровать и сразу же забрался на неё, сам нависая сверху. Ослепший черномаг только и мог, что пытаться защитить себя руками, боясь, что сейчас его начнут избивать по свежим ранам. — Имена учеников и я помилую тебя... — удивительно спокойный тон пугал.       Реммао не отвечал, паника достигла своей вершины и новый поток слёз вновь размыл и так пострадавшее зрение. Амен чувствовал себя глупо: когда это верховный эпистат миловал кого-либо? Его имя ассоциировалось с непрогибаемостью, жестокостью и беспощадностью. — Имена учеников, Реммао.       Охотник знал. как нужно пытать людей. Любое давление поможет, так что сейчас время "пряника". — Я пощажу тебя. Ты всё-таки молодой, образованный и будешь мне полезен. Назови мне своих учеников и будешь жить под моим широким крылом, — говорил он вкрадчиво.       Рука Амена нежно коснулась его шеи и провела линию вниз к ускху. Обойдя украшения рука пошла дальше и легла на открытую грудь Реммао. Тот лишь вздрогнул. — Видят великие Боги - я жил праведно. Убей меня, я не буду подчиняться тебе! — Реммао отпихнул навязчивую руку с себя, за что сразу же получил удар в бок.       Боль прошлась по всему телу, из него практически выбили Сах. — Имена!       Как только воздух наполнил его лёгкие вновь он продолжил: — Они видят, что ты зря меня наказываешь. Я не нарушал ни одного завета ока Ра Маат. Я никогда не убивал, злой мысли не хранил, не воровал, не заставлял никого плакать. — Но ты так же лгал и не соблюдаешь закон нашего фараона. — Маат разрешает колдовать! И я колдую, чтобы помогать людям, не во зло, но за награду. Ты не можешь судить за ложь, ведь ты намного грешнее меня. Твоё Иб канет в небытие! И будешь ты жить в страданиях до перерождения вселенной!       Прилетело пару пощёчин, не таких сильных, как в бок, но яростных и весьма болезненных. Реммао хотелось выть от боли, ладонь задела прежние раны, от чего кровотечение взяло новую силу. — Я грешен и знаю об этом. Моё Иб готово принять ещё несколько грехов в отношении тебя.       Губы эпистата коснулись шеи. Тело дрогнуло от страха, что же сейчас будет? Поцелуй в шею оказался далеко не концом нежности, но при этом стал началом жестокости.       Реммао и не думал сопротивляться, но инстинктивно выставлял руки перед собой, чуть отталкивал эти ужасные прикосновения. Ладони эпистата трогали бока, задирали схенти и до боли сжимали бёдра. Губы плотно высасывали кожу на шее, но оставить засосы на такой тёмной коже было сложно. Амен отвлёкся от поцелуев, засмотрелся как красиво выглядит разница их тонов кожи. Тело Реммао темно практически как его татуировки. Вот эти символы и значат несение правосудия, значат, что он несёт смерть всех шезму. И эти руки грубо ласкают одного из них, вместо его немедленного устранения.       Реммао не чувствовал более той нити, которая заставляла его хотеть жить, но при этом страх перед смертью и последующей болью был сильным. "Что ты сделаешь со мной?" — мысль эта вбирала в себя все потоки сознания, сливающиеся в такой океан завораживающего ужаса, что становилось страшно за слабенький сосуд его души, слишком узкий, чтобы вместить все эти скверности, – и он лежал ошеломленный, в забытьи, потерянный в пучине печали, ни жив ни мёртв.       Когда прикосновения дошли до промежности Реммао вновь всхлипнул. Ноги дергались в странных лёгких потугах, сжимались. Он схватился за плечи причины его жуткого стыда взывая к мертвой совести. Его грубо трогали за все причинные места и со злостью ласкали, словно не человек лежал под высшим чином охотников.       Мало-помалу нетерпение все дальше подталкивало Амена к главной цели, он уже взгромоздился на него и, желая подольше поберечь силы естества, вначале решил устроить черномагу проверку при помощи пальцев. "Думать не думал, что он с моим телом вот так… Погибель моя настала… И зачем я только... Я должен хоть что-то сделать!" – и в то же время очень старался держать ноги так плотно сжатыми, чтобы было вовсе не под силу их разъять и добиться чего-либо путного. Однако Амен славился своей нечеловеческой силой, такие по-детски наивные попытки не принесли совсем ничего. Руки с особой лёгкостью разжали ноги и принялись стягивать любые ткани, что мешали ему совершить этот акт непотребства. — Не надо! Не надо, пожалуйста! — вымученно бросил шезму, его слова прилетели в стену непрогибаемости этого дикого мужчины.       Пальцы сжали челюсть и буквально заставили Реммао открыть рот, иначе они продавили бы его зубы. Мыча от неугомонной тревожности маг схватился за эти сильные пальцы пытаясь расслабить хватку. Вторая же рука Амена толкала пальцы глубоко в горло, что так естественно вызывало рвотные позывы и ужасный кашель без возможности нормально вдохнуть.       Вожделение настолько задавило во Амене всяческое целомудрие, что даже нагота бедер, полностью открытых для него, явились прелюдией того, что для Реммао наслаждение всегда будет разрушительней, чем стыд. Между тем прикосновение его рук, естественно, устремленных к средоточию утех, дали почувствовать, как похотливо они ловки и как горячи.       Реммао болезненно стонал. Всё же, как бы не были движения аккуратны и сдержаны (а они и не были), пальцы были слишком большими как и сам их обладатель. Чувство заполнения, отвратительного заполнения, терзало как и душу так и тело одинаково сильно.       Пальцы скользили по внутренностям и каждым бугорок задевали, обводили. Реммао только и мог, что просить остановиться, умолять его и молить Богов о помощи да хвататься за широкие плечи.       Глаза Амена метали искры огня, лицо охватило пламя страсти, осветившее его светом иной жизни, зубы его скрежетали, все тело сотрясала ярость вырвавшегося на свободу неистовства, всё в нём подчинилось буйству инстинкта, овладевшего им до последней косточки. — Ты так спонтанно забрал всё моё внимание, я даже не понимаю почему. (Ты околдовал меня?) Такой желанный, одновременно развратный и скромный. Тебя так и хочется сломать, съесть, взять как в последний раз, — нашептывал Амен в ухо Реммао.       Тот ничего особо не слышал, он всё так же бормочет мольбы в перерывах с болезненными стонами. — Хва-атит. Мне больно, — рыдал.       Жаль такие горькие слёзы всё больше разжигали внутри Амена его желание. Тут Эпистат решил: достаточно.       Пронзая и тараня перед собой всё, взбешенный и дикий, будто разъяренный бык, он врезался в нежную пашню, бесчувственный к жалобам Реммао. Ничто не могло остановить, ничто не могло сдержать свирепости, подобной этой: именно свирепо, иначе и не скажешь, попав куда надо головкой, стал он прокладывать путь всему остальному, в слепом возбуждении пронзая, расщепляя и сметая все препятствия. Громкие крики сопровождали это действо. — Умоляю, не надо! Лучше убейте, хватит!       Измученный, пронзённый, раненный Реммао кричал, бился, звал на помощь, пытался выскользнуть из-под дикаря или стряхнуть его с себя, но – увы! Всё попусту: он скорее сумел бы дыханием своим остановить песчаную бурю, чем всеми своими силами отбить бурный его натиск или сбить с пути, которым он продирался. К тому же усилия его, сопротивление им оказываемое, было так беспорядочно, что скорее ещё глубже втягивало Реммао в битву, ещё крепче зажимало в клетке могучих рук – и это вынуждало его, сойдясь в тесной рукопашной, сражаться с таким же пылом, словно смерть настигала прямо сейчас. Невозможность сопротивляться уничтожала полностью. Аменом же настолько овладела сила инстинкта, что лицо его порой приобретало выражение такой зверской свирепости, что пугало куда больше, чем судьба пасть в небытие на суде Осириса.       Резкое желание убить черномага завладело сознанием Амена. Чёрные мысли вились вокруг двух тел, обволакивая фигуры, проникая всюду, где было бы возможно. И вот одна такая тёмная впилась в голову эпистату. Словно сами Сет и Нут сейчас шептали ему на ухо навязчивые словечки: убей, убей, убей.       Не находя в себе сил противиться им Амен сжал руки вокруг матово тёмной и слегка хрупкой шеи писаря. Реммао хватался в ответ за плечи, пытался ногтями добраться до мяса, которое казалось таким близким под этой светлой белой кожей.       Воздух был больше недосягаем. Боль под животом так и не исчезла, его продолжали таранить. Минута и теперь все сопротивления кончились, руки безжизненно упали на кровать, ноги перестали брыкаться, единственно целый глаз почти до конца закатился. Тут же Амен разжал руки и Реммао сделал самый ужасный, самый обжигающий вздох за всю свою жизнь. Сознание вернулось к нему, но легче не стало. Кашель стал сопроводителем боли, каждый раз как вздыхал, так горло требовало незамедлительного кашля. Глубоко дыша маг вновь плакал, не веря, что его вот так просто опять заставили вернуться сюда. — Нет... Хватит...       Так получилось, что то ли от голоса его, приятнее которого для слуха Амена ничего не было, то ли от чувствительной близости неведомого, завораживающе интересного предмета, ставшего орудием разрушения, только понемногу Амен начал воспринимать происшедшее в ином свете, в каком померкли все вспышки уходящей в прошлое боли Реммао. По наполнившимся пустотой взгляду белый тиран быстро сумел распознать приметы примирения и решил обрести свидетельство этого, запечатленное устами, к которым он, словно моля о прощении, прижал свои губы. Любовный жар поцелуя проник в самую душу и в только что открытое урочище Хаткор, от жара его растаял Реммао в безжизненной истоме, не мысля уже ни в чём Амену отказывать. Он же принялся так искусно ласкать и нежить чужые губы, что утешения от уходившей боли слились с упоительными ожиданиями грядущей смерти.       Реммао по-прежнему был совершенно голым снизу, однако целомудрие его, уже поражённое в самом своём основании, не бунтовало, как ещё совсем недавно случилось бы. Словом, волна слепого гнева накатывала так, как не бывает на спокойной Нил. — Имена, — как и по прежнему сухо продолжил Амен.       Реммао плакал, не зная что делать дальше, смотрел куда-то в стену и молчал. Этот молчаливый плач раздражал охотника: если плачешь, то тогда плачь в агонии, а не в смирении.       Амен встал с полусломанной кровати и оценил состояние писаря: осколок в глазу, места с открытым мясом на щеках и лбу, синяки на скулах, расцветающий чернейший синяк на горле, очевидно выделяющийся среди тёмной кожи, выворот кишков и возможные сломанные кости на руках, ногах и рёбрах. В порыве своего неистового возбуждения Амен и не заметил, как хватает его в самых различных местах, как выгибает конечности.       Реммао еле как посмотрел на Амена и ожидал, что гнев вновь возрастёт, но вышло наоборот: дичайших страх. Стало труднее дышать, тело, что и так измученно, заныло с новой страшной силой. — Не двигайся.       Было поздно говорить это, лужа крови, на которой лежал Реммао, стала растекаться ещё больше и во все стороны, как будто это рана на шейной артерии.       Сон накатывал...       Реммао разбудили через день, как он уснул. Его разбудил кто-то из охотников, но точно не Амен и не Тизиан, с известием, что его казнят через день путём погребения заживо. — Я боюсь не дожить до заката... — выдохнул он не в силах больше оставаться в сознании.