степень искренности

В тëмном душном туалете сквозило страхом, ненавистью и безисходностью. Свет Кирилл вырубил специально — раздражает глаза и при нëм лучше видно своë отражение. Смотреть на себя он не мог, отойти от зеркала тоже, так и оставался нависать над жалким отражением, с каждой минутой всматриваясь в своë лицо всë сильнее и сильнее — глаза привыкали ко мраку. Последние два дня он жил не осознавая, по привычке, провалился глубоко в себя и старался не думать. Не приезжал к Максу. А Макс скучал, Макс приготовил вкусный красивый ужин, встретил в шикарном костюме, попытался обнять и приласкать. Обдумывая это по щеке скользнула слеза, Кирилл смахнул еë дрожащей рукой. Он любил Макса, очень сильно, поэтому было больно. Больно, что мафия всë решила за него, больно, что не было денег на побег, больно, что их в любом случае найдут. К сожалению, к огромному сожалению, им нужна клятва на верность и жертва. И жертву они выбрали сами. Эти два дня Кирилл жил на автомате, на автомате купил быстродействующее снотворное, на автомате взял на своë свидание нож. А ещё эти два дня Кирилл откладывал на потом все свои мысли, которые навалились на него в душном туалете Макса, где ему стало вдруг ужасно жарко, где он не мог сдвинуться с места и лишь смотрел на своë отражение, которое он ужасно ненавидел. И он бы стоял, вжимаясь в бедную раковину трясущимися руками, ещё долго, если бы по двери туалета не постучали. — Кирилл, всë хорошо? — Максим беспокоился. Ещё бы, его дорогой человек избегает объятий, запирается в туалете и сидит там уже очень долгое время не издавая никаких звуков. Поток холодной воды в кромешной тишине уборной прозвучал оглушающе, но подействовал отрезвляюще. Больше сидеть здесь и откладывать неизбежное было нельзя. — Всë хорошо, — выходя из уборной, сказал Кирилл. Он избегал взгляда карих глаз и прижался к стене, но пытался говорить громко и уверенно, будто в ближайшие часы ничего не случится, — просто день не заладился. Макс осторожно коснулся чужого плеча, почти не ощутимо, будто бы опасаясь принести дискомфорт. Потом подался чуть ближе, обнял. Слишком нежно, тепло и аккуратно, боясь нарушить чужое пространство, выражая этими объятиями всю свою преданность и поддержку. Кирилл схватился за эти объятия, как падающий со скалы за спасительный канат, прижался как можно ближе, зажмуривая глаза, чтобы не разреветься, и повторяя одними губами совсем беззвучно «прости, прости, прости...» Это было больно. Сдерживаться, вести себя, будто всë нормально, поддерживать диалог, ожидая, когда подмешенное снотворное подействует. Особенно больно, наверное, было говорить о будущих планах, общих планах, которым никогда не суждено будет сбыться. Макс так ничего и не узнал. Кирилл смотрел на него спящего, ненавидел себя, обнимал и гладил по голове. Только тогда он позволил себе разреветься, прижимая к себе пока ещё живое тело, прощаясь. — Прости меня, прости, — шептал он Максу на ухо, целуя в макушку, понимая, что он сам не простит, никогда. Он прощался долго, взять нож было невыносимо сложно, и даже держа его в руках, Кирилл продолжал рыдать, зарываясь в чужие волосы и шептать прощальные слова. Рука будто окаменела, не хотела двигаться, а хлынувшая из перерезанного горла кровь казалась ненастоящей. О смерти свидетельствовало остановившееся дыхание. Клайд заметил его, почувствовал, как внутри него что-то огромное так же остановилось.  Лëг рядом, прижимаясь к мëртвому телу, разбавляя лужу крови своими слезами. Он хотел остаться там навсегда. На мокрой кровати, рядом с остывающим телом. Лежать там до тех пор, пока сам не начнëт медленно умирать. В тот вечер Кирилл убил себя, оставив мафии, то, что они так хотели — великолепного убийцу Клайда.