Фонтенбло

      Мэтр Робер Брике придерживался того мнения, что лишь поверхностным умам необходимы постоянные перемещения в пространстве для того, чтобы напитаться новыми впечатлениями и идеями. Пытливый же и привычный к размышлениям ум всегда найдет свою пищу в окружающей его повседневности, которая кажется скучной лишь лишенным воображения дуракам. Тем не менее раз или  два в год привычные пейзажи, открывающиеся перед глазами в излюбленных им местах для прогулок, становились для него до такой степени невыносимы, что он испытывал  непреодолимую потребность уехать от них хоть куда-нибудь.       Тогда он шел в гости к своему старому другу дому Модесту Горанфло, настоятелю монастыря Святого Иакова,  выпить пару бутылочек бургундского и одолжить у него крепкого мула, на котором отправлялся куда глаза глядят (но не слишком далеко от Парижа, так как Робер Брике был экономен). В ту пору, что хотел бы описать автор этих строк,  глаза Робера Брике устремили свое внимание  на Фонтенбло, излюбленное место для прогулок и пикников множества парижан.        Приехав в город поздно вечером, Робер Брике остановился на ночлег в местном кабачке, наутро отменно позавтракал и, прихватив с собой небольшую  корзинку со снедью и всем необходимым, чтобы второй завтрак или, возможно, ранний обед организовать уже на свежем воздухе, он отправился в парк, окружающий королевский дворец  - визит, и составлявший, собственно, цель его приезда.       Робер Брике любил природу и сейчас, когда привычные прогулки вдоль берега Сены ему опротивели, он надеялся, что красота и свежесть парка, переходящего в лес, а также впечатления от гуляющей в парке публики, развеют его душевное смятение.       Поначалу ему казалось, что так все и происходит. Июньское утро – а стоял июнь – было прекрасно. Брике по своему обыкновению старался останавливать взгляд на мелких деталях, в которых, как в капле воды, можно рассмотреть гораздо больше, чем кажется на первый взгляд: на отражении солнечных лучей в пруду, на паутине,  сплетенной пауком прямо между травинок,  на жуке, ползущим по коре дерева.  Он думал о том, как все взаимосвязано: жука, вероятно, съест куропатка, куропатку подстрелят на охоте и зажарят к ужину, а дальше бог весть куда отправятся те, кто ею угостились, однако, рано или поздно все они откажутся в земле и останки их будут доедать черви на кладбище где-нибудь в Бретани или Гаскони. Этих червей съедят новые куропатки, которых в свою очередь сожрет ястреб, а то и орел. Поэтому глядящий на жука на самом деле видит весь мир в его неистовом круговороте.       Однако что-то непрерывно проникало в эти успокаивающие и складные  мысли Робера Брике, отвлекая его и раздражая. Пытаясь разобраться в этом отвлекающем внутреннем движении, он выделил одну  мысль и одно чувство. Мысль была о том, что коль скоро его текущие рассуждения верны, то не стоило и уезжать из дома, так как парижские жуки не меньше связаны со всем сущим, чем местные. Мало того, в этом рассуждении ему вдруг почудилось нечто нечто гнусное, филистерское, так мог бы философствовать толстый и глупый буржуа, не желающий покидать пределы своей улицы. Но помимо этой неприятной мысли было еще и совсем отдельное  чувство, которое его тревожило.  Чувство  это приходило к нему с той стороны, где находился замок.        В этом замке, как не слишком услужливо подсказывала ему память, почти 32 года назад родился Генрих де Валуа, милостью Божией теперь король Франции, а также человек, о котором очень часто вспоминал Робер Брике. С этими воспоминаниями Брике никогда не пожелал бы расстаться, однако ему хотелось быть им хозяином и вызывать их в своей памяти именно тогда, когда он сам изъявлял такую волю. Но увы, сейчас он себя их хозяином не чувствовал. Треклятый замок как будто дотягивался до него сквозь гущу деревьев. Будто Генрике, лукавый и насмешливо прищурившийся, тянул к нему руку и трогал за плечо.  Робер Брике встряхнул головой, чтобы отогнать это некстати появившийся перед его внутренним взором образ. Генрике  представился  ему почему-то совсем молодым, моложе, чем он выглядел, когда  они виделись в последний раз. Тогда лоб короля перечеркивала страдальческая морщинка, а лицо словно навек приобрело выражение отреченной,  будто бы даже брюзгливой скорби. В воображении же Брике Генрике, молодой и веселый,  смеялся откинув голову, ночная рубашка сползала с острого плеча, и все это было совершенно не к месту, совершенно лишнее, даже в боку закололо, как будто бы Брике ходил так долго, что уже запыхался.        Возможно, он начал стареть.       Раздраженный, он расположился на траве в тени раскидистого дуба с твердым намерением  перекусить и выкинуть из головы все то, что хотел из нее выкинуть.       В парке было уже много гуляющих.  Наблюдение  за людьми обыкновенно доставляло Роберу Брике истинное наслаждение, частично проистекающее из убежденности, что обуревающие этих людей страсти не представляют для него никакой опасности. Неподалеку от Брике расположилась компания молодых людей, охваченных весельем. Вообще большинство гуляющих в парке в тот день, казалось, были счастливы. Но  Брике видел,  как в их счастье вползают едва видимые тоненькие нити, в которых уже прячется паучок, намеревающийся это счастье разрушить.  Брике смотрел на пару, сидевшую к нему ближе всего.   Хорошенькая совсем юная девушка улыбалась своему кавалеру, глядевшему на нее преданным осоловевшим взором. Брике не слышал, что он говорил ей, но судя по тому, как он останавливался, краснея и раздувая щеки, это было натужное любовное признание. Казалось, будто они совершенно счастливы, возможно, собираются пожениться. Но долго ли продлится их счастье, как скоро в их жизнь вторгнется скука и взаимный обман. Как быстро они заметят разницу своих темпераментов, узнают дурные привычки друг друга, поймут  друг друга получше и разочаруются. Возможно, это произойдет совсем не скоро, но не глупо ли ставить свое счастье в зависимость от недальновидной охватившей сознание страсти, в зависимость от одного-единственного человека и всего того, что ему взбредет в голову в следующий момент.        Одного-единственного человека.       Ветреного, меняющего свои настроения без всякой связи со здравым смыслом, в любой момент готового предпочесть твоей компании общество разряженных дураков, не глупо ли зависеть от его улыбок, считать его взгляды. Не безумие ли это. Безумие, истинное безумие, что иные люди готовы жизнь свою отдать за человека, который возьмет ее с небрежной благосклонностью, а потом и забудет, что он ей владеет, случайно разменяет ее в карточной игре и даже не поймет, что случилось.         Нет, поистине мудрый человек никогда не поставит свою жизнь и свое счастье в зависимость от таких переменчивых вещей. Брике вспомнил цитату из книги, которую читал вчера вечером перед сном и с которой совершенно согласился внутренне: «Неукоснительно следовать своим склонностям и быть в их власти – это значит быть рабом самого себя».       А он, Робер Брике, свободный человек.       – Э, друг мой Шико, не обманываешь ли ты себя снова?        Робер Брике пока еще не отказался от привычки мысленно обращаться к себе старым именем.       – Не обманываешь ли ты сам себя, – размышлял он, – подлинная свобода это возможность выбирать. Избегающий страстей так же зависим от них как и их раб. Настоящая победа над страстями в управлении ими. Такой, победивший страсти человек знает, что испытывает их или хотя бы способен их испытать, он может дать им волю, если хочет.       – Но так и есть, – ответил он сам себе, как если бы Шико ответил Роберу Брике, – так и есть. Я не избавился от всех своих чувств и не имею намерения от них избавляться. Мало того, я признаю, что люблю Генрике, но любовь эта осознанна и не требует постоянного присутствия рядом с ним. Я не испытываю в этом нужды,  моя любовь не связана с нуждой. Да и Генрике на пользу пожить без меня. Потом, я могу вернуться в любой момент.       – Да что ты говоришь, – снова взял слово тот внутренний голос, который начал этот разговор, – вернуться – это значит подвергнуть себя неминуемой смертельный опасности. То-то обрадуются твои враги, если ты вернешься. Нет, ты не можешь вернуться, а,  значит, ты не хозяин своей судьбы. Ты не можешь сам выбирать, с кем тебе быть вместе, а с кем нет. Точнее ты обречен на общество только одного человека – дома Модеста Горанфло, точно так же, как и те глупцы, которых ты презираешь, обречены на общество своих мужей и жен.       Робер Брике, или точнее та его внутренняя ипостась, которая звалась Шико, задумался и нашел что ответить внутреннему голосу. Ответ этот лежал в том античном учении, которое очень уважали и Брике, и Шико – в эпикурействе. Люди неосведомленные часто полагают Эпикура певцом наслаждений,  однако на самом деле большую часть своего учения Эпикур создал, страдая от ужасных болей и изучая, насколько может человек подняться над собственными телесными ограничениями и обстоятельствами, жертвой которых неизменно является. Счастье Эпикур полагал не в бездумном следованиями своим желаниям, а в осознанном выборе того пути, который в предложенных обстоятельствах наиболее выгоден человеку, в умении выбрать этот путь и есть наибольшая доступная человеку степень свободы.  «Знать и уклоняться от ударов судьбы», - вот что говорил Эпикур, и это подходило Роберу Брике как нельзя лучше. Он выбирает самый свободный путь, из тех, что мог бы пройти.        Пока он никак не может вернуться к королю и, к счастью, не испытывает в том и нужды.       Это рассуждение как будто бы совершенно успокоило Брике и примирило его с собой. Он снова ощутил лесную свежесть и яркость красок, журчание разговоров вокруг, шелест листвы и плеск воды в ручье.        Какой прекрасный день! И как он мог добрую половину этого дня потратить на размышления о Генрике!        Дело, вероятно, в этом дурацком замке, где он родился.        Робер Брике принялся собирать в корзинку остатки своей трапезы, которой предавался во время размышлений.       Он вдруг подумал о крокодиле, невероятном зубастом чудовище, чучело которого ему приходилось видеть в юности. Плутарх утверждал, что крокодил, убивая свою жертву, потом льет по ней слезы, будто бы раскаиваясь в содеянном. Брике был слишком умным человеком, чтобы верить в раскаяние чудовища. Скорее он готов был поверить, что в силу странного биологического механизма слезы вызывает у крокодила переваривание еды.       Так же и он сам, Робер Брике, нисколько не раскаивался в своих поступках и был уверен в правильности своих решений.        Однако какой-то странный природный механизм, то самое телесное несовершенство, о котором писал Эпикур, заставляли его испытывать такую дурноту, что он не решался больше посмотреть в сторону замка и желал как можно скорее убраться отсюда, от всей этой свежести и красоты, от невыносимого человеческого гомона.       А впрочем, возможно, это здешняя еда была нехороша.        В любом случае нужно было как можно скорее уезжать из Фонтенбло