Твои глаза давно остыли, но это не ко мне
Хрипеть, как молоды мы были, и прятаться в вине
Оставь себе свою усталость — хочешь, уставай
Ты говоришь, что скоро старость, а я — что скоро май
Я не сломался, я в ударе, и снова не до сна
Ещё звенит в моей гитаре каждая струна
Ещё не спето столько строчек, не пройдено кривых
Не ставь на мне крестов и точек
Я живее, я живее, я живей живых
©
Интересный факт — если не спать трое суток, уже в первые пару дней настигнут лёгкие приятные глюки. На четвертые можно стать похожим на психбольного, а к пятым перестанешь понимать человеческую речь. А потом придёт Олег и обязательно даст хороший подзатыльник, ибо «харе организм изводить!» Вообще, Диме это даже нравится — грубоватая забота о нём, такая, что порой переходит все границы и стандартные нормы дружбы, но так долго теплящаяся в сердце, что Матвеев в итоге плюёт на всё и позволяет этому наконец случиться. Пускай обнимает, пускай накидывает свою рубашку на его плечи, пускай гонит спать опасным капслоком в сообщениях, ведь Олег Шепс — произведение искусства, шедевр, экспонат на выставке, на который хочется смотреть часами, выявлять новые грани чего-то прекрасного. Как ценитель в музее, нашедший своё великолепие. Порой Диме даже казалось, что у него нет эмоций и сердца. Особенно когда хотелось забить на музыку, бросить всё, уничтожить старенькую гитару и разорвать музыкальные записи в клочья. И внутри тогда точно ничего не дрогнет, и слёзы не начнут печь в уголке глаз, и не стекут по щекам, потому что не жалко. Но всё это лишь минутная слабость, капелька бессилия, и всё это просто нужно пережить. А потом обязательно в маленькую квартирку притащится Олег с бутылкой вина, а потом они напьются и вместе пойдут гулять по району, орать песни «Neverlove», а потом Дима начнёт падать — и тогда Шепс обязательно подхватит его и закинет руку на плечо. А ещё Олег очень красивый. Он был красивым, когда дрался с какими-то своими врагами, потому что «что ты там про Матвеева сказанул, выблядок?!». И так ревностно не подпускал к драке самого Диму, что даже совестно становилось. Он красивый, когда улыбается и смеётся, громко-громко и так заразительно, что самому засмеяться хочется. Красивый, когда замирает в какой-нибудь забавной позе, если вдруг Матвеев решается сыграть для него на гитаре. Ведь Шепс — самое настоящее солнце этих серых школьных будней. Он стабильно страдает фигнёй на всех уроках, широко улыбается и почти всегда носит цветную кофту, которую однажды и отжал у Матвеева. Диме же кофту было совсем не жалко — слишком счастливым был Олег в ней и в тот самый момент, когда она ушла из рук Димы в его. И вроде как неправильно это, некрасиво, а всё равно — у Матвеева же нет эмоций. А значит ему можно смотреть на красивого Олега хоть до посинения. Олег курит безбожно много, не слушает советов про ЗОЖ, прячет сиги в левый карман куртки и достаёт на улице только чтобы отметить какое-нибудь великое событие, например, новую написанную песню Димы. Он курит, пока не онемеет бледное лицо, пока едкий дым не въестся под кожу намертво, грозя остаться там навсегда, пока горьковатым запахом сигарет не пропахнет вся одежда и волосы. Скуривает сразу несколько, так виртуозно играет пальцами, упорно не признаёт моду на зажигалки (в правом кармане практически всегда лежит коробок спичек), поджигает сигарету аккуратно так, медленно, смотрит на тлеющий огонёк, вздыхает и руки после спичек отряхивает. И кажется, что он не столько покурить захотел, сколько повыделываться. А у Димы же нет сердца, так? А значит можно смотреть на Шепса до потери пульса. Дима шагает вдоль проезжей части, думая об Олеге. Он только что вышел из автобуса, напоследок окатившего его запахом очень чёрного и очень плотного дыма из-за дизельного топлива, которым питается этот автобус. Помимо этого дыма Дима пахнет много чем: стиральным порошком, жвачкой с клубникой, папиным парфюмом и бабушками. Бабушками, всю дорогу переговаривающимися о ценах, внуках, правительстве и огороде. Дима тогда чуть не пропустил остановку — больно интересная была сплетня про какого-то там Максима. Но сейчас ему приходилось молча шагать по обочине. Никаких тебе сплетен, никаких разговоров, шума старенького мотора, скрипа ржавых дверей и страшного звука, исходящего от конца салона, вернее, кажется, от разбитых временем мостов. Кажется, такие машины называются ПАЗиками, и, кажется, им всем уже пора на пенсию. Но этот все ещё ездит и всё ещё тормозит на одиноких остановках, стоя по полминуты, чтобы дать одуматься перед выходом на неё. «Точно ли тебе это надо, путник?» Диме надо. Дима в Старой Ивановке два года назад познакомился с Шепсом, а потом судьба самым удивительным образом свела их в одной школе. Тогда он не мог и подумать, что сидя на крыльце бабушкиного домика, измученного временем и в несколько слоев покрытого ярко-зелёной краской, в одних трусах и растянутой футболке, с гитаркой в одной руке, нотной тетрадью в другой, с сигаретой в зубах и одними только матами на уме, Дима встретит своего лучшего друга. Что Олег так беззаботно обопрётся о забор, так искренне улыбнётся и задаст глупый, до болезненного идиотский вопрос: — Эй, мальчик, твоей маме зять не нужен? И Дима от неожиданности выронит сигарету, тетрадь и гитару, выскажет все маты, крутящиеся в голове, вслух, и потом долго будет просить прощения. А Олег будет смеяться. Долго. Искренне. Поистине счастливо. Потом, правда, Олег признался, что просто услышал знакомые наигрыши и не смог пройти мимо, но не придумал вопроса лучше, чем этот. А ещё сказал, что потом не вспомнил лица Димы, но зато при следующей же встрече узнал Матвеева по разбитым недавно коленкам с «прикольной такой ранкой, похожей на сердечко», рисункам ручкой на икрах и каким-то удивительно женственным лодыжкам. Дима, конечно, посмеялся, подумал, что все это очень глупо и что Олег нагло врёт, но взял у него номер и в тот же вечер написал. То самое «вашей маме зять не нужен?» Над землёй сверкала высокая луна. В тёмном небе по одной зажигались звёзды, отражались в маленьких мутных лужицах, через которые Матвееву приходилось постоянно перепрыгивать. Тащиться вдоль дороги, да ещё и в тёмное время суток — эта идея плоха сама по себе, но сейчас это всё кажется такой невероятной ерундой, что Дима не останавливается ни на секунду — наоборот, даже ускоряет шаги. Не терпится увидеть Олега, не терпится обнять, уткнуться носом в родное плечо и вдохнуть такой знакомый аромат — ночной воздух, да ещё и вперемешку с горьковатым дымом! Матвееву нравился этот запах. Его запах. Огнём всколыхнулось перед глазами пшеничное поле. По нему Дима брёл медленнее, неторопливее и куда осторожнее. Здесь было красиво. Живописные пейзажи, поля, словно сошедшие с картин, лужи в редких колеях от тяжеловесов-тракторов, сияющие в небе холодные, недоступные звёзды. Так красиво, что словами не передать. Дима аж приоткрыл губы от восхищения, невольно и совсем по-детски. Хочется взять Олега под руку и привести сюда, только бы он тоже посмотрел. Матвеев думает, что ему обязательно понравится, и он обещает себе на обратном пути сводить Шепса сюда. Покосившиеся деревянные домики встречают Диму тихим поскрипыванием старых окон. Высокие колодцы гремят железом, где-то вдалеке слышится заливистый лай. Дима привык засыпать под собачьи переклички, это намного лучше, нежели слышать нескончаемый шум города. В деревне его всегда обуревало какое-то невероятное, неведомое доселе спокойствие. Здесь Матвеев мог спокойно провести время, сыграть на припрятанной под крыльцом гитарке… А ещё мог встретиться с Олегом. Наедине. Про такие места обычно говорят «наше». Вот и Олег так говорил, хотя, конечно, осознавал, что звучит излишне романтично и громко. Говорил он про мост. Про крепкие натянутые канатные бока, про деревянные ступени без смешных сеточных краёв. А внизу водная гладь, и в ней всегда так красиво отражаются звёзды, что идёшь по мосту — как по небу. И Дима много раз порывался сказать так. И говорил. Смотри, мол, Олеж, по облакам с тобой шагаем. А внизу звёзды искрились, а Шепс почему-то постоянно и очень сильно пугался, ещё крепче прижимая Матвеева к себе. Не пущу на небо тебя, не уйдёшь, говорил, один. Никуда не уйдёшь. Матвеев шагает ещё осторожнее — теперь лишь бы не сорваться вниз, в реку. Кусочек моста уже виднеется из-за спутанных веток и пушистых кустов, а ещё там виднеется сгорбленная худая фигура с фонариком, беспокойно бегающим по водной глади. Диме очень-очень хочется побежать, оказаться рядом как можно быстрее, да только грязь опасно скользит под кроссовками, а перед глазами мутнеет слабый свет фонаря. Дима хватается за тонкие кривые веточки, хватается как за спасательный круг, лишь бы не сорваться вниз. Вода в реке холодная, и даром что на дворе август. Холодная и мутная — чем не море? Кажется, сорвёшься сейчас, и пропади все в мире пропадом, и не помни лихом пропащего Матвеева, утащат на дно русалки с водяным!.. Дима выпрыгивает на мост. Олег сильно дёргается и сразу вскакивает, настолько пугающей кажется внезапно явившаяся из кустов фигура. Матвеев бежит к нему сломя голову, едва лишь придерживая рукой лямку чехла с гитарой за спиной. Непонятно ещё, как не поскользнулся и не улетел в пропасть к чёртовой матери, но Олег ловит его в объятия прежде, чем нога Димы проваливается в прореху между двумя досками. Матвеев пищит, а Олег чуть кружит его, ставит на ноги с противоположной стороны от той самой прорехи, но продолжает крепко обнимать. Почему-то слишком глубоко дышит вместе с Димой, хотя не делал ничего особенного, и продолжает впиваться пальцами в его толстовку на два или три размера больше. — Ты дурной что ли?! Куда несёшься так? — наконец отойдя от шока, вопрошает Шепс и заглядывает в лицо лучезарно улыбающемуся Диме. Сдаётся улыбке сразу же, выдыхает и пытается смириться с тем, что его друг — неконтролируемый, бешеный и вообще человеческая версия русской борзой. Дима жмёт плечами, стаскивает с плеча ярко-чёрный чехол с гитарой и укладывает на мокрые после недавнего дождя доски, а после грохается на них же, не задумываясь о том, что у самого щас шорты вымокнут до нитки, а потом он пойдёт ночевать на дачу родителей Олега с холодной и мокрой пятой точкой. — Ты чё довольный такой? — щурится Олег, подсаживаясь к нему и боязливо цепляясь руками за канаты. — Я не довольный, я волнуюсь, — со всё таким же сбитым дыханием сообщает Матвеев, нервно сглотнув, и тянется рукой к чехлу. Шепс касается его второй, и Дима замирает. Медленно переводит взгляд на него и встречается с ответным взглядом серых глаз. — Что-то случилось? — Ты случился. — быстро отвечает Дима. Его кадык дёргается от нервного сглатывания, но Олег в ответ только смеётся. Этим своим чисто олеговским смехом, заразительным и низким, принадлежащим то ли самому дьяволу, то ли простому инкубу. — Не так уж давно мы и виделись, — он перекладывает руку с ладони на открытое колено Матвеева, поддерживающе и дружески треплет, но у Димы снова перебивает дыхание. — Колись давай, что? — Да поиграть я тебе хочу, что-что, — Дима снова упрямо тянется к гитаре, но и в этот раз Олег перехватывает его руку раньше, чем пальцы накрывают твёрдый гитарный чехол. Матвеев, однако, не поворачивается, только опускает глаза и громко дышит. Между тем, Олег бережно приподнимает чужую кисть на уровень собственных глаз, рассматривая чужие пальцы. А затем вдруг широко улыбается, мягко опуская трясущуюся руку Матвеева на чехол. — Красивое кольцо, Дим. Откуда такое? — Кольцо..? — теряется Дима, ибо Шепс снова сморит в упор. Становится слишком жарко — Матвеев треплет воротник толстовки, разгоняя под тканью нагретый воздух. — В переходе увидел. За бесценок продавалось, прикинь! Олег вскидывает бровь и смотрит с выражением «да ну?», и Дима понимает, что это все фигня и что Шепс знает его слишком хорошо. — Да кошка выблевала вместе с шерстью! Буду я ещё на колечки какие-то тратиться, ага, — он фыркает, и Олег снова заразительно смеётся. Так, что лёгкое напряжение сразу спадает и Дима трясётся не так сильно. — У твоей кошки определенно есть вкус. Мне нравится, — Олег заново окидывает его взглядом, словно соединяя безразмерную толстовку, тёмно-коричневые шорты и грязные кроссовки с этим элегантным колечком. Благодаря ему Дима выглядел не как простой беспризорник, а как беспризорник, своровавший у кого-то кольцо с целью отдать в ломбард. Правда, в ломбарде скорее всего выяснилось, что это не серебро, и пацану пришлось уйти без денег, но с красивым украшением и надеждой толкнуть его какому-нибудь ущербному магазинчику в переходе. Между этими мыслями и следующими повисла пауза. Не такая уж и длинная, но многозначительная и приносящая атмосфере между ними какой-то особенной интимности. Каждый думал о чем-то своем, и Диме постоянно казалось, что Олег заметил его загоревшиеся щёки и сейчас изо всех сил осуждает Матвеева. Олег медленно поднимает глаза и внимательно рассматривает профиль замершего теперь Димы. Тот, стараясь активно игнорировать чужой взгляд, наконец расчехляет гитару непослушными пальцами. Лакированные бока приятно блестят в свете фонарика Олега. Матвеев с удовольствием поглаживает деревянный корпус, аккуратно трогает тонкий гриф, а затем перемещает пальцы на струны. Дима находит опору где-то под досками моста и чуть сгибает колено; Гитара мягко ложится на бедро, пока парень треплет свои волосы и негромко вопрошает: — Что тебе сыграть, Олеж..? На самом деле Матвеев прекрасно знал, что играть. Слова засели отдельно от сознания и вырвались сами по себе. Дима коротко провёл по струнам. Ночную тишину музыка резвевала по ветру, словно унося с собой всю тревожность и беспокойство ночи. Шепс замер и сейчас неотрывно смотрел на чужие руки. — Сыграй мою. Матвеев коротко кивает — как и планировал. Пальцы начинают перебирать тугие струны, наигрывая очень меланхоличную и медленную мелодию. Дима невнятно напевал что-то, не разжимая губ, слова были совершенно непонятны, но Олег знал их наизусть. Музыка мягко лилась, ложилась на слух приятной волной, заставляла закрыть глаза от удовольствия. Олег почти не дышал. Лишь изредка рывком втягивал холодный ночной воздух, а затем бесшумно выдыхал губами пар — на улице слишком холодно. Если уж Дима сам предлагает послушать его игру — значит происходит какое-то невероятное интригующее таинство, а ещё значит Олег Шепс обязан ближайшее время быть тихим. Не то, чтобы эти моменты были чем-то редким и прямо-таки из ряда вон выходящим, но каждый раз воспринимались именно так. Весь мир вокруг замирал — ну или парням так казалось. Уже не так тревожил ночной холод или мысли, что их кто-нибудь обнаружит. Становилось так легко, расслаблялась сама душа, музыка вытягивала из сознания все плохие мысли и эмоции разом. Наверное, поэтому Олег так и сдружился с Димой — наслушался его философии о лечебных свойствах музыки и принял точно такую же, хотя не умел играть. Но очень хотел научиться. Олег даже не заметил, как все кончилось. Струны вздрогнули в последний раз, последние ноты растворились в воздухе, и воцарилась тишина. Холод вновь ударил в мысли, стягивая морозом нос и держащие фонарик пальцы; Олег сразу спрятал их поглубже в рукава. — Это… вау. Дим, ты волшебник, — он снова улыбнулся так широко, насколько только позволяли мышцы лица. Дима натянул на голову капюшон сильнее, наверное, чтоб спрятать порозовевшие щеки. — Потрясающе. Ещё и место такое… словно на небесах оказался на несколько минут! Как ты это делаешь? Ты… блин! Ты должен собрать группу! Это просто революция в мире музыки будет! Матвеев раскраснелся ещё сильнее. Возможно, все это ему говорят лишь потому, что они близкие друзья. А может потому что эта мелодия носила фамилию Олега — ну, как дань уважения и признание в любви таким весьма странным способом. А может потому что Олег бешеный меломан. Все может быть. Но это не мешает тому, что Матвеев прячется в капюшон ещё глубже и даже натягивает шнурок, пока Олег не заглядывает в «окошко» в капюшоне со все той же улыбкой. Становится как-то стыдно, Матвеев сразу отпускает шнурок капюшона и цепляется в гитару, потому что она опасно кренится на бедре в сторону обрыва вниз. — Да не берут меня никуда, сволочи, — бурчит он, снова начиная перебирать струны. В каком-то случайном порядке, на ходу соединяя аккорды во что-то несовместимое и по смыслу звучащее почти так же, как если на пианино поочередно нажать все клавиши. Типа «попробуй себя и пойми, что для твоего маленького мозга это очень сложно! :)» — Я же даже к этим школьным нашим податься пытался. Типа «гитара есть? нет? а если найду? а я уже нашел, вот я, ваш новый классный гитарист!». А меня этот Аркашка Синёв с восьмого «А» лесом послал. Ты прикинь, этот лоб, который в семнадцать лет восьмой класс заканчивает! Сказал «гуляй, тут просветлённые умы, а не оборванцы с найденными на помойке дрынчалками»! Дима замолчал то ли от окончательно захлестнувшего возмущения, то ли от тоски, и грустно посмотрел на свою гитару. Не похожа она на «найденную на помойке дрынчалку». Она даже на дрынчалку не похожа! Гитара ведь. Самая настоящая. Ну и что, что с дебильными стикерами и автографом учителя химии маркером. Это ведь делает её ещё живее! — Дим, да ну их на хрен. Ты же сам понимаешь, что офигенный, да? — Олег, прищурившись, посмотрел на Диму. Дима посмотрел на него и, кажется, его лицо было слишком грустным, раз Олег расправил его капюшон и взялся пальцами за щеки, больно растягивая их на манеру бабушек. — Да ты вообще блин! Вы только гляньте на него! Играет лучше половины современных бардов, а сам в это не верит! Поганец. Ну ничё. Главное что я тебя люблю, а остальное наверстаешь у психолога и рефлексируя. Да? Под конец реплики Дима наконец вырвался из плена пальцев, болезненно потирая одну щеку. Чуть все лицо вместе с глазами не вырвал, ловушкОлег блин. Правда, злость сошла, Дима глубоко вдохнул и в устоявшуюся паузу начал: — Слушай, Олеж, я поговорить с тобой хотел… — Блин, да пойдем на участок лучше, там поговорим. Вся жопа остыла тут сидеть. И у тебя, я уверен, тоже! — Почему тебе есть дело до моей жопы?! — Да у тебя жопы нет, до чего там дело может быть вообще, — Шепс повернулся, шлёпнул Диму и вдруг заржал. Не засмеялся, не захихикал, а именно заржал, как конь. Дима не удержался и вдруг тоже тихонько захрюкал в рукав толстовки. Напряжение исчезло, разлетелось, расплылось в холодном ночном воздухе. Стало легче. — Пошёл ты. Олег ещё раз громко фыркнул напоследок, а затем потопал к берегу. Матвеев посеменил за ним, усиленно размахивая руками перед лицом. Разок заехал себе по носу, обиженно сморщился, но промолчал, не пискнул даже. Щёки по-прежнему горели. Мутная грязь противно хлюпала под ногами — Олег тихо ворчал себе под нос. На горизонте уже мелькал оконный свет, на чьей-то стене белел силуэт выцветшей «тарелки». Шепс остановился, приставил руку ко лбу козырьком и вдруг быстро сбежал с холма. Дима же сделал маленький шаг и тут же покатился кувырком в заросли. Приземлился, ударился головой об торчащий из-под земли корень и уронил собой Олега. — Колобок ты хренов, понял? Все в грязи теперь, — прошипел Олег, осторожно поднимаясь с земли. Чтоб ненароком не навернуться ещё раз. Теперь все колени, обувь, руки Шепса и половина Матвеева были в отвратительных коричневых разводах. Олег помог другу встать и, не смотря на покрывший его ладонь слой мокрой земли, на всякий случай сжал руку Матвеева. Вдруг ещё где упадет? До участка добрались без происшествий. Оба безмолвно залипали в небо, звезды, которые изредка перебивала дымка облаков, в чьи-то неосвещённые участки, на привязанных цепью собак, друг на друга. Олег в очередной раз кинул взгляд на Диму и столкнулся с его глазами, такими же, полными тепла и интереса. От неловкого разговора спасло только то, что парни оказались уже около калитки на дачу Шепсов. Выложенная камнем дорожка пусть и была мокрой, но всё же давала обуви сцепление с землёй. Хотя Олег всё равно не отпускал руку Димы. Наверное, не доверял его ориентации в пространстве даже здесь? Или из вредности. А может, здесь было что-то ещё. Первым делом оба, не сговариваясь, кинулись к железному умывальнику рядом с крыльцом. Как следует отмыли руки, Дима сполоснул всё ещё полыхающее огнём лицо, на котором на щеках тоже красовались грязные полосы. Когда мыльно-рыльные процедуры кончились, парни наконец зашли в дом. Тело наконец охватило тепло. Конечно, тут было всего около двадцати градусов, но по сравнению с уличными семью-десятью это уже казалось раем на земле. Кожа покрылась мурашками, и, пока Дима ещё втыкал и привыкал к теплу не только в чьем-то взгляде, Олег уже метнулся ставить чайник. Наверное, этот чайник был из одного из первых поколений электрочайников, начинающих напоминать собой современные. Наконец Матвеев зашёл на кухню. Прислонил чехол с гитарой к громко гудящему холодильнику, в котором наверняка хранились только какие-то закрутки, и уселся за стол. Чайник только-только начал шуметь, послышались хлопки неизвестного происхождения: то ли на повышение температуры так реагировал металл спирали, то ли накипь. Спустя время на измученную временем табуретку опустился и Олег. Поставил кружки с чаем, вытащил из рюкзака пакет сушек и кинул их на стол. Дима беспрекословно их открыл и сразу сунул одну в рот, а ещё пару кинул в дымящийся чай. — Так о чем ты там поговорить хотел? — спросил Олег, идентично Матвееву начиная неистово хрустеть сушками. Дима опустил взгляд в стол. Руки начали трястись, когда он стянул с пальца кольцо и надел его на палец Шепса — конечно, размер у них был немного разный, поэтому со среднего диминого кольцо перешло на безымянный олегов. — Ты знаешь, моей маме и впрямь нужен зять, — он нервно улыбнулся, не поднимая взгляд выше воротника кофты Олега, тогда как Шепс в открытую пялился в его черные дырки вместо радужки и зрачка. Стало жарко. Жар исходил от тяжёлого воздуха, от кольца на чужих пальцах, от самих пальцев... взгляд Олега метнулся до пачки сушек. Он быстро провел ассоциации между кольцом и сушкой, подцепил одну и надел на палец Димы. Так же на безымянный, потому что о той разнице размеров кольца не думал и считал, что Матвеев просто обручил их. — Моей тоже.