Деструктивный метод

— Не двигайся. — Ладно, очевидно, это будет самым ужасным стоп-словом на всю ближайшую жизнь. Серьёзно. Отныне это самая неудачная фраза, и если во время секса я услышу что-то типа «не двигайся», «замри», клянусь, огонь и бензобак очень быстро найдут друг друга в точке схода. — Ри, блять, Кей. Майк злится, когда она делает неосторожное движение в сторону — перевозбужденная, прошедшая сквозь иглы сводящей с дороги здравого ума ночи, Ри соткана из расшатанных нервов, а от того количество вываливающихся наружу слов неприлично растет. Каждый держится как может. Ри Кей не держится, трясется ежесекундно и сводит с ума Майка, который пытается оттереть кровь с её бритого — беспорядочные кудри канули в далекой Флориде еще в прошлом месяце — черепа. — Ты там дыру растираешь? Впадину? — Она отклоняется вперед, недовольно шипя. — Сквожное отверстие? Прости, здоровяк, но эта голова — пожизненный дуршлаг. Сегодня через него пропустили цистерну крутого кипятка. Там ничего не осталось! Любишь варёный ливер? Вопрос риторический. Но у парня на лице большими буквами сложено кричащее С сегодняшнего дня я веган. Разумеется Монро не из тех, кто проживет остатки жизни без животного белка и терпкого вкуса мяса. Лишь ближайшие пару недель. Месяцев. Лет. Нужно сильно удариться башкой, чтобы преждевременно забыть очертания размозженных черепов и рванных огрызков тел. И никакой гребаной свинины. Никогда. — Как мило. — Майк улыбается кривой ехидной недо-улыбкой и склоняет голову, из-за плеча Ри видя её беспокойный, бегающий по пустой стене палаты, взгляд. — Ты решила меня угостить. — Нет, разумеется, это была подъебка. Он сминает тряпку в кулаке, разглядывая розовато-алый ежик собеседницы, пальцем свободной руки обводит резкий переход к выбеленным супрой волосам и вздыхает. Передергивает то ли от холода, то ли от въевшегося в кости ужаса, а мурашки вовсю тревожат кожу. Они, удивительно, живы. Они, удивительно, напоролись на дерьмо такого уровня, что дымка отрешенности кружит над сознанием и отказывается рассеиваться. Разумеется, никак не мешает ворчать и брыкаться. И вгрызается в саму плоть, оттягивая час посттравматического стресса. — Майки-майки-майки. — Затягивает Ри. Воспоминаниями они все еще там, плутают по старым шахтам, вдыхая затхлый воздух и сладковатый аромат гнили. Как, черт возьми, предотвратить это? Избежать порочного круга всплывающих в голове обрывков, отделиться от черноты леденящей кровь ночи, минимизировать болезненные рубцы хотя бы в голове. Как перестать так чертовски пугаться всего, что находится за дверью комнаты? — Все будет хорошо. Прилипчивая, тошнотворная фраза — так он ощущает её, сорвавшуюся с губ, и, прикусив язык, зубами пытается соскрести мерзкое послевкусие. Все будет хорошо, как только кто-нибудь приложит их головой о бетонную стену и вышибет из памяти весь последний год. Не такое продолжение должна услышать Ри. Не такую «позитивную» готовность хочет источать он — Майк — сейчас и после. Безостановочно дрожащая нога юной Кей становится точкой концентрации внимания. Носок, уперевшийся в холодный кафель, приподнятая пятка, расцарапанная ладонь крепко сжимает ноющее от перенапряжения бедро. — Навряд ли. Пелена перед глазами со звоном рассыпается. Майк одергивает руку и прячет в теплый карман поношенной куртки. — Хорошо будет только Джошу, когда его накачают таблетками. — Она раслабленно, вот уж диво, ведет плечом. — Завидую. И сочувствую. Мне безумно его жаль. — Резко приподнимается, разворачивая стул так, что оказывается лицом к лицу с парнем, не кося больше назад расфокусированного взгляда. Красные от недосыпа глаза. Нижняя губа дрожит. Удивительно мягкая улыбка. — Но еще я рада видеть его живым. Видеть тебя живым. Рада вообще что либо видеть. И, разумеется, смотреть, как неловко Крис пытается охомутать Эшли, боже, ради этого стоило выжить. Мне так похер, что все не будет хорошо, Майки. Будет хоть что-то. Лучшее в жизни — сама жизнь. Смекаешь? Скандинавская мудрость. Пока что этого… достаточно. Через пятнадцать минут их посетит медсестра. Сменит повязку на шее Ри, повторно обработает пострадавшую руку Майкла, скорее всего, отправит в нежеланную компанию припожалующего следователя. И тучная свора журналистов одним своим присутствием будет сверлить им мозги громкими вопросами из-за порога больницы. Через пятнадцать минут они, очевидно, разойдутся. Их еще не скоро отпустят в свободный полет, а мутная история клеймом ляжет на все последующие взаимодействия с обществом. — Удивительно здравая речь для самопрозванного овоща. Девушка поджимает уголки губ, снисходительно вздергивая бровь. И махнув рукой, отворачивается обратно, усаживаясь полубоком к «сокамернику». Бросает короткое: — Соответствую стандартам клуба. 1:1. Майк наклоняется вперед, невесомым прикосновением губ оставляет отпечаток на оголенном плече. Невероятно близкий, утешительный жест. Ри тянется рукой к взъерошенным темным волосам парня, пальцами зарывается в короткие прядки. Медленно вычерчивает кривые линии, не глядя. — Надо… привыкнуть. Шепотом. Надо забыть. — Скандинавы больные придурки. — Какие громкие слова. — В конце концов, именно они придумали лакрицу. — Аргумент. — Хмыкает. Всяко лучше свинного стейка. — От тебя несет гнилью. — Удивительно, что ты чувствуешь. — Я, знаешь ли, уже успел поэксплуатировать местную уборную. Душа не нашел, но истратил годовой запас мыла, суетясь над раковиной. Туалетная бумага вместо полотенца, прикинь. — Ну, во всяком случае они не предъявят тебе счет за потраченные ресурсы. — Им еще предстоит обнаружить глобальную пропажу всей туалетки в сартире. Майкл Монро включает неожиданно ценную суперспособность, которую, кажется, подобрал где-то в чертогах проклятой горы, ведь раньше за ним наблюдались разве что легкое безрасудство, мажористость, остроты, пикантные реплики и напускная бравада, так неосторожно очаровывающие людей — он, скрипя сердцем, втаптывает тоску в землю, едва ли не физически заставляя собеседника улыбнуться шире. И Ри послушно следует безмолвным наставлениям, заливается очаровательным, низким смехом, нисходящим до почти беззвучного. Прикрывает кулаком рот, словно вот-вот закашляет, подавившись воздухом. Майкл продолжает упираться лбом в мягкое предплечье, а от того кожей ощущает исходящую от девушки вибрацию. — Майки-майки-майки… Она действительно смеется, до сумасшествия искренне, мимолетно, заглушая внешние звуки, временно обесценивая все, что происходит вне палаты. Смеется так, что Майк опасается, не брызнут ли в любой момент из-за прикрытых век слезы и не растает ли приглушенный смех в приступе внезапной истерики. Им как никогда повезло минимизировать потери. Как никогда повезло быть здесь. Как никогда, сука, повезло, но перед этим разжевало в челюстях ада так, что в любой момент стоит ожидать предъявленного места в больнице счастья. Монро сглатывает слюну, смачивая пересохшее горло. Отклоняется, чтобы после проникнуть еще дальше в ее личное пространство. Достаточно близко, чтобы услышать, как щелкают ее зубы, когда она внезапно смыкает челюсти, полностью обращаясь во внимание. Она разрушительно красива. С коротким ежиком почти бесцветных волос. Безобразно размазанным по лицу макияжем. С острыми пиками черных, под скатавшейся тушью светлых, ресниц. В выданной медсестрой больничной сорочке, которую, кажется, теперь и вовсе придется выкинуть, а накинутая поверх футболка заляпана пятнами крови незаживших ран. Самое опасное, что есть сейчас в этой комнате. Взбудораженная, еще мало что осознавающая, деструктивно красивая Ри Кей. Ведь ненормально после всего произошедшего сидеть так близко к ней, с самым очевидным, нескрываемым желанием сломать последние границы. Он целует её. В губы, в шею, в яремную впадину, в ключицу. Ладонями сжимает её талию, её бедра, её плечо, очаровательно рельефное предплечье. Ненормально. Так по-человечески. И подсознание рисует картины всего того, что могло быть упущено при любом другом исходе. Дожить до рассвета. Дожить, чтобы сделать что, Ри? Что бы ты хотела сделать больше всего? Она не смыкает глаз, смотрит вниз. Дыханием обжигает его кожу. Тяжело мычит что-то себе под нос, так тихо, что Майклу приходится задержаться свое собственное дыхание, чтобы услышать. Её взгляд устремляется к нему. Разрушительный, опасный. Вдруг невообразимо спокойный. Длинные пальцы опускаются на его челюсть и тянут к себе. Сейчас Ри вполне довольна тем, что имеет. Сухие, потрескавшиеся губы. Черт подери, как же ненормально все это. С самого своего гребаного начала, ежесекундно после, нескончаемо, охренительно мозгодробяще. Ри вжимается в крепкие объятия, решительно борясь за инициативу. А от Майкла действительно пахнет замыленным ароматом фиалок и морским бризом — кто бы подумал, что парень так сосредоточится на откидывающей назад в ночь вони, что пустит в ход даже туалетный освежитель воздуха. В пролетевшем мгновении схлопывается вечность, и стук в дверь знаменует новое, склизкое начало приятного-неприятного дня. Майкл сжимает за ее спиной запятнанную ткань футболки. В кольце чужих рук нарастает спокойствие. И терять его до ужаса страшно, опасно. Тревожность проскальзывает в помещение, окутывает со всех сторон, почти пробивая хрупкий щит. Ри отстраняется, на порозовевших губах остается тусклый фантом прошедших секунд. — Думаешь, мы сможем выпрыгнуть в окно второго этажа? Вопрос, срочно требующий дальнейших действий. — Ри, блять, Кей…