***
— Я брошу, Сань, ты ж меня знаешь. Затягивает жгут на изгибе. Вены забиты под завязку, но Миха этого не замечает, ищет въедливо ту, в которую ещё можно. Кто ищет, тот всегда находит, понимаешь, да? — Знаю, Миш. Делает глоток из бутылки. Саша всё ждёт, когда ему горло выжжет или он ослепнет. Водка на вкус отвратительная, горечь до слёз, на самом деле. — Я круче становлюсь, понимаешь? Лучшей версией себя типа. Шприц мелко подрагивает, Миха рискует не попасть в вену. Закусывает губу, щурится, напрягаясь всем собой, чтоб точно куда надо. Тут главное практика, а стаж у него… — Понимаю, Миш. Саша такой же, вечно молодой, вечно пьяный — это про него, на самом деле. У водки есть одно полезное свойство — работает безотказно и его эта предсказуемость успокаивает. — Сука-а… — стонет низко, откидываясь назад. Попал таки. Улыбается облегчённо краешками рта. Успел. Знакомое, облегчающее и согревающее, тепло накрывает руки, грудь, голову, заворачивает, растворяет порошком в ложке Вселенной. Шприц падает иглой вниз. — Ты как, Миш? Миха с трудом глаза разлепляет, плывёт всё так знакомо-правильно-хорошо, очертания поддёргиваются дымом и светятся чем-то изнутри. Ничего не видит, но какая, нахуй, разница? И так заебись. — Как надоест — сразу брошу. Обещает непонятно кому и, главное, непонятно зачем. Саше врать смысла точно нет. Он тоже говорил, что бросит, буквально месяц назад. Водка жжётся, когда он доходит до дна. Донышко смотрит на него собственным отражением — кривым зеркалом. «Ты меня не знаешь, ты — всего лишь отражение», да, Миш? А Михе хорошо. Тело невесомое, лёгкое такое, как пушинка. Пушинка в масштабах космоса. Ужасно ему в космос хотелось и так — почти там. Как космонавт, только с закрытыми глазами. Саша ставит рядом бутылку. Закуривает, щёлкнув пару раз сдыхающей жигой. Тоже падает на спину, уставившись в потолок белый. Каждую трещину в нём он помнит наизусть. Они обязательно бросят.***
— Миш, я закодировался. Зож без Ж теперь. У Саши второй день дрожит рука и он не может ничего написать. Зато трезвый. На новость, не первой свежести и отдающей чем-то в духе собрания анонимных алкоголиков, в Питере смеются, тепло, по-мишкиному с хрипотцой. — Рэспект, — неумело, на свой манер, выговаривает незнакомое слово Миша. Саша дурацкую лыбу давит в кулак, чтоб чем-то унять тремор. Он скучал. Слушать записи с альбома — совсем не то же самое, что слышать у себя в ухе. — Это правильно, на самом деле молоток, Сань. Я, вон, тоже подшиваться собираюсь. А то альбом, ёмаё, Князь наседает, задолбал. Сашины внутренности отвратительно сжимаются в комок напряжённых мышц-мяса-вен. Облизывает сухие губы, вытирает рот, жалея вдруг, что вылил весь алкоголь. Погорячился. — Давай, на самом деле, чтоб не я один мучился, — без задора соблазняет на здоровый образ жизни, хуёвый SMM-specialist из него вышел бы. Тошнило всегда от этого, но чего только не сделаешь, чтоб не сдохнуть от цирроза. — Вот это всё, ни грамма в рот, ни хуя в жопу. Они одинаково повязаны, зависимость одна, природа — разная. Саша это всё для искренности делает, пытается***
— Это последний раз, Сань, — Миха треплет дрожащей рукой седой ёжик. Слова даются с трудом, голос не слушается давно, но ему важно это сказать. Успеть хоть что-то. Очередная подшивка, на лопатках уже места живого нет, но он ведь не из робких, какое там. Саша закуривает отработанным движением, зажигалка с первого раза поддаётся. Долго смотрит сквозь дым, не делая глубокой затяжки. У Михи совершенно чёрные глаза, не как под героином, по-другому пустой взгляд. Могила вскопанная, из которой мертвец сбежал. Мертвец, походу, перед ним. — Я знаю, Миш. Этот и правда был последний.Всё глубже уходит чёртово дно, Но в девятый раз выплыть не суждено.