Свет из-под двери

Пригоревший на плите кофе одиноко остывает уже минут двадцать, но Влад к нему так и не притрагивается. Он курит вроде уже четвёртую подряд, рассеянно опустив взгляд перед собой. Вместо привычного «Айкоса» сигареты. На фоне по телику идёт какая-то передача про сурикатов. Обычно они ящик не особо жаловали, так фильмы смотрели по вечерам, но сидеть в тишине не хотелось. Да, и «Дискавери» вроде безопасно, новостей нет. Спина уже ноет от долгого сидения в одной позе, а Влад так и продолжает сидеть. Сообщения не телефоне так и остаются непрочитанными – от Матвея, Кирилла и Агаты. «Владос, если захочешь поговорить, звякни». «Братан, привет. Мы сегодня собирались с бабушкой поехать, и потом все вместе посидеть. Отец хотел узнать приедешь ли ты». «Привет. Сегодня саундчек в 14:00. Если приедешь, то папа будет рад». Он никому не ответил. Только поджёг очередную сигарету. Пустота внутри казалась затишьем перед бурей, которая смоет к херам всё. Скрипит половица, и на пороге появляется ещё заспанный и лохматый Костя. Он косится на настенные часы, потом на Влада в прострации, осторожно подходит и садится рядом. – Привет. Костя улыбается робко, старается успокаивающе, и Влад наконец-то отмирает. Растерянно поднимает взгляд карих глаз, как подслеповатый котёнок, который потерял маму. Только в действительности не маму. – Привет, – голос звучит хрипло несмотря на то, что поднялся он ещё пару часов назад. – Чего вскочил в такую рань? – в вопросе неуверенность так и звучит, он ведь сам понимает почему. Обычно жаворонком был Костя, работа дворником приучила, он вскакивал в семь или в восемь, успевал позавтракать, ленту полистать, посуду помыть, сгонять до магазина, а потом в двенадцать просыпался Влад. Тот никогда не любил утро, всегда клевал носом. До сих пор с содроганием вспоминал, как его, мелкого, брали на гастроли, и приходилось выбираться из тёплой постельки в самую рань, пока автобус группы не уехал. Зато уже в автобусе всегда можно было задремать на чужом мягком плече… – Не спалось, – отвечает просто, делая очередную затяжку и туша сигарету в пепельнице. В общем-то Костин вопрос был скорее для поддержания разговора. Ни Кости не требовалось спрашивать, ни Владу отвечать, чтобы понять причину слегка трясущихся пальцев и сутулой спины. Костя поджимает губы, замечает перед Владом жигу с телефоном, пачку «Парламента» и браслет. С потрёпанной верёвочкой, которая продета через переливающуюся сиреневым блеском ракушку. Влад дотрагивается до неё, сжимает в пальцах, щупает края, будто изучает, хотя помнит даже маленькие крапинки на белоснежной поверхности. Задать новый вопрос Костя не решается. Судя по нахмуренному лбу Влада, раскрывать душу тот сейчас не намеревался. Вместо этого в ход идёт глупой бытовой разговор. – Ты завтракал? – Не. – Сегодня собираешься куда-нибудь? Костя вглядывается пристально, знает, что лавирует, как канатоходец на верёвке, протянутой через небоскрёбы, и пытается не оплошать. Если Влад вспыхнет как спичка, и они поссорятся, то легче от этого никому не станет. Влад молчит, крутит в руках верёвочку и не убирает настойчиво лезущие в глаза пряди волос. – Не знаю, – сипит и сглатывает судорожно. Он и, правда, не знал. Как и всё эти годы до этого. Зачастую он или напивался с друзьями, игнорируя дату, или приезжал по просьбе папы. Сегодня получалось лишь бессмысленно сверлить взглядом полированный стол на кухне. Костя кивает понимающе, перебирает собственные пальцы и всё же решается: – Ты в порядке? – Ты в порядке?! Владик, чихает из-за пыли и приподнимается над землёй. Он потерянно осматривается, заглядывает наверх. Он ведь почти добрался до верхушки «Паутинки»! Надо же было так шарахнуться! Хорошо, что соседские мальчишки не видели, они бы весь день над ним издевались. Он слышит облегчённый вздох и оборачивается в тот момент, когда до нещадно разбитых коленок аккуратно дотрагиваются. – Ай! Чужая рука сразу же отдёргивается, а Владик расстроенно шмыгает. – Больно? – Да, – жалобно тянет мальчик, глядя на свои перепачканные в песке детской площадки ладошки. – Ну всё, тише. Сейчас обработаем. Только папе не скажем, ладно? – Влад, – громче зовёт Костя, и тот выныривает из воспоминаний. – Прости, – откашливается Влад, дёргая худым плечом. – Я в порядке. Нет, не в порядке. И знают об этом оба. И оба промолчат, пока кого-то не прорвёт первым. Костя мягко касается руки Влада, сжимая крепче. Влад поднимает взгляд на него и слабо улыбается одним уголком губ, сжимает тёплую ладонь. В «Инсту» и «Телеграм» он тоже не заходит. До того, как выключил уведомления бесконечно сыпались «ты как?», «соболезнуем» и «он был хорошим человеком». Десять лет, а ничего не меняется. Такие слова он воспринимает куда спокойнее, чем раньше, но всё равно корёжит. В первый год он даже с одноклассником подрался, когда тот вдруг решил посочувствовать. Он виноват, конечно, не был, но у Влада внутри всё так горело и разрывалось внутри, что от любых напоминаний гнев брал вверх. Та самая злость на несправедливость, на то, что всё вышло именно так. Потому что так не должно было случиться. А ещё он не хочет видеть посты родных и знакомых. Знает, что когда откроет, то первым увидит новый пост папы. Ни от кого звонки не принимает, кроме Балу. Тот хвалит его недавнее интервью, жизнерадостно вещает о погоде в Америке и новой приблуде для котов, и зовёт их с Костей к себе («Ну должен же я знать, кто на твою честь посягнул»). Влад прыскает неловко и поддакивает. А потом они оба молчат в трубку. Несколько минут, слушают дыхание друг друга, Влад от нервов сдирает кожицу у большого пальцы до крови. – Владь, ногти не грызи! – Да чё ты пристал к нему, ё-моё. Пускай что хочет, то и делает. У него сегодня праздник. Андрей цокает, поправляя воротничок новенькой рубашки сына, и озирается в поисках букета для учительницы. – У него этих праздников ещё десять штук будет. Так пальцев не останется. Доковыряв один палец, Влад принимается за другой. Шура тяжело вздыхает и произносит: – Тебе, если помощь нужна будет, ну… Если выговориться захочешь… Или если драма с Костяном твоим выйдет, то звони, окей? Все свои люди. Влад улыбается тихонько, хоть и знает, что за тысячу километров, (для Балу теперь миль), он не увидит. – Окей. Потом он набирает бабушке и дяде. Говорит, что с ним всё нормально, но сегодня приехать не сможет, однако обязательно заглянет в выходные и покажется. Дядь Лёша интересуется звонил ли он папе, и получив, отрицательный ответ просит это сделать. Ему Влад так и не звонит. Они же виделись на прошлой неделе, когда он заезжал за старыми вещами в их квартиру. Папа совсем недавно закончил ремонт, Агата ему все мозги проела на тему, что если ты живёшь один, то это не повод забивать на отклеившиеся обои. Влад подозревал, что папе нравились эти обои. Помнил, как их клеили ещё все вместе, целой группой, затарившись пивом. Влад тогда тусил две недели у родственников, и как переходящее знамя, сначала ночевал у одних бабушки с дедушкой, а потом у других. Вернулся уже не в детскую комнату, а целый сказочный мир. Папа тогда несколько дней потратил на то, чтобы расписать для него стены упырями, замками и ведьмами. Владик спал там всегда сладко под взглядами десятки страшных чудищ. – Ну весь в своих родителей, понимаешь, да? После ремонта остались нетронутыми только детская и уголок с инструментами. На одной из гитар Влад никогда не видел пыли, хоть и прошло десять лет. Иногда подмывало вспомнить, какие-то уроки из детства, но стоило схватиться за гриф, так внутри всё сжималось и подскакивало комом к горлу. Папа в такие моменты смотрел на него с особой горечью. Влад шипит, когда струны в очередной раз режут нежные подушечки пальцев. Как у любого десятилетки для железных струн были ещё не приспособлены. – Ты эт… Не переживай, только по перваку больно, а потом нормально. – Тебе тоже больно было? – неуверенно спрашивает Владик, потирая пальцы. Он усмехается: – Конечно. Оно знаешь, часто так. Больно, а потом нормально. Привыкаешь. Влад с подозрением косится на раскрасневшиеся руки и переводит взгляд на пёструю гитару: – И долго так? – Как выйдет, – заметив погрустневшую моську, исправляется. – Ну эй. Хочешь, пока тебе что-нибудь сыграю? – «Бременских музыкантов»! Он смеётся и треплет Владьку по пшеничной макушке. Влад целый день ходит из угла в угол под сочувствующий взгляд Кости. Курит, пытается стереть несуществующую пыль и тупит в телевизор, не разбирая мельтешащих картинок. Костя пытается пару раз завести разговор о чём-то нейтральном, но Влад настолько в себе, что выходит откровенная фигня. Они оба не знают куда себя деть – Костя, потому что не знает, чем помочь, а Влад, потому что не хочет в этом дне существовать. Хочет вдруг узнать, что всё было глупой ошибкой, розыгрышем. Что по волшебству, как в песнях родителях: добро победит зло, принцесса будет спасена, а мёртвые воскреснут. – Может всё же съездишь туда? – не сдерживается Костя, когда Влад ковыряется в супе ложкой пятнадцать минут подряд с отсутствующим видом. – Можем вместе. – Зачем? – кисло спрашивает Влад. – Я этих песен не слышал, что ли? – Ты знаешь зачем, – мягко, но уверенно возражает Костя. – И папе тебя приятно увидеть будет там. Подумай, каково ему одному в этот день. Влад не замечает, что сжимает ложку так сильно, что костяшки белеют. – Не люблю, когда вы ссоритесь просто, – признаётся Влад, закусывая губу и теребя наушники от плеера. Обычно он, как любой подросток был против того, чтобы признаваться в своих истинных эмоциях родителям, но они ещё давно договорились друг другу не врать. Всё по чесноку, а иначе как-то не по-анархически. – Всё нормально будет… Ну мы, да… Но тебя это не касается… Понимаешь, в чём штука? Влад разглядывает носы потрёпанных прогулками с друзьями кроссовок и не отвечает. – Ты… вещи-то взял? – Ага, – шаркает ногой и поправляет лямку рюкзака. – Да чё ты? Побудешь с бабушкой и дедушкой немного… Потом обратно приедете. Иди сюда. Его притягивают в объятия, и Влад позволяет себе отпустить обиду и немного расслабиться. Совсем как в детстве. В тепле и защите. – Не дури, хорошо, Владь? – хлопает по плечу и добавляет тихо. – И за папкой приглядывай, лады? – Влад! Такси приехало, – слышится с первого этажа голос Андрея. – Лады, – улыбается Влад, отстраняется, и, помахав напоследок, хлопает дверью комнаты. Все три прогноза погода не менялись неделю и обещали дождь целый день, правда, на удивление или скорее, как обычно, наперекор общепринятому светило солнце. От жара по вискам тёк пот, который Влад размашистым жестом пытался стереть каждые две минуты. До «Юбилейного» добираются на такси. В целом, без приключений, если не считать испуганного водителя тем, что, когда по радио заиграли первые ноты «Лесника», Влад заорал, чтобы это выключили. Влад натягивает солнцезащитные очки и капюшон толстовки повыше, но, когда они проходят мимо главного входа к служебке, пара горемык, которая припёрлась на концерт сильно заранее, всё равно резко оборачивается к нему. К счастью, Костя ловит его за локоть и утягивает за угол быстрее, чем они успевают что-то предпринять. Их встречает Вахтанг и Агата, которая как верный креативщик уже тусовалась вместе с группой. Вахтанг пожимает им обоим руки и убегает следить за тем, чтобы всё было на высшем уровне, а Агата незаметно подкрадывается и крепко обнимает. – Спасибо, что приехал. Влад хмурится, сцепляя руки на чужой спине и утопая носом в тёмных кудрях с приятным ароматом духов. – Я это… Вроде как пообещал. Агата отстраняется, понимающе поджимает губы и кивает в сторону гримёрок. Там его в охапку сразу же сгребает галдящий Женя Трохимчук. Из группы они как-то больше всего корешились и иногда ходили пропустить по стаканчику тёмного. Альберт с Егорычем приветственно хлопает его по плечу, Иришка скромно улыбается. Вместе болтают о подготовке к концерту, песнях, которые впервые будут исполнять, и вреде кондиционеров. Они все смеются над всякой ерундой, словно забыв почему они сегодня собрались. Но может без слёз в этой ситуации и как-то правильнее было? С Костиной ладонью на плече легче стоять и вежливо улыбаться, хоть внутри всё и сжимается к херам собачьим. – Не переживай, ладно? – шепчет ласково Костя, подталкивая дальше. Влад вдруг останавливается, как вкопанный, и нечитаемым взглядом смотрит на него. Глаза так иногда его напоминают. Редко происходило такое сейчас, но на съёмках Костя казался призраком прошлого Рождества не только папе. – Что? Как там говорят: мы выбираем партнёра, похожего на родителей, да? – Ничего, – Влад моргает, прогоняя морок, и шагает на сцену. Папа находится на авансцене, задумчиво оглядывающем зал. Влад замирает, сглатывает, замечая чужой тяжёлый взгляд. В свете софитов за последние годы более явно угадывается проседь в волосах и морщинки, лучиками расчерчивающие уголки глаз. Каково ему сейчас было стоять здесь? В месте, где почти 25 лет назад они впервые играли на стадионе. Где однажды на сцену случайно забежал маленький Владик и на руках Князя хихикал, когда на «Медведе» ему строили рожицы. Где была панихида по его родному человеку. Влад никогда не признается, но самый его главный страх, что когда-нибудь его самое страшное воспоминание повторится. Андрей вдруг чувствует, что не один, оборачивается и взгляд вмиг теплеет, а губы растягиваются в широкой улыбке. – Привет, пап, – говорит Влад, отвечая улыбкой со щербинкой, наверное, самой искренней за этот долгий день. – Привет, – выдыхает Князев, подходя ближе. – Рад, что ты здесь. – Да, я тоже. – Влад неловко лохматит такие же светлые волосы. – Как я мог не приехать? Андрей смеётся и протягивает руки, приглашая в объятия: – Иди сюда. Влад, кажется, с таким рвением не кидался в родительские объятия даже, когда ночью снился кошмар, и он молнией прибегал в родительскую спальню прятаться под одеялом. Его тогда закутывали в одеяло и обнимали с двух сторон, и он был в полной уверенности, что ничего плохого не случится. Сейчас бы он многое отдал, чтобы вернуться в одну из таких ночей. – Заодно заценишь новый ролик для «Медведя», – отстранившись, с энтузиазмом делится Андрей. – Несколько месяцев корпел. – Обязательно, – хихикает Влад, пряча холодные ладони в карманы толстовки. Отец ему про этот ролик взахлёб каждый раз рассказывал: про то, как новую штуку освоил или как нашёл подходящую фотку, чтобы перерисовать. – Хочешь, вместе на сцену выйдем? – Не, это… твоя вотчина. Я за кулисами понаблюдаю. Сердце противно щемит, когда он понимает, что чуть случайно не сказал «ваша». – Не скучай тогда, Владь. Перед концертом мандраж охватывает всех, даже Костю, успевшего переговорить со всеми и не сильно зная куда себя деть. Влад в уголочке сидит с Агатой и обсуждает идеи для второго сезона, и краем глазом наблюдает за папой. Тот носится, как реактивный энерджайзер, шутит с музыкантами, общается с техниками, Вахтангом, будто через час рядовой концерт. Влад так не мог. У него не получалось найти в себе силы и отпустить ситуацию. Папе пришлось пережить личный Ад, он это знал точно. Он это видел. И у него всё равно получалось держаться, ещё с самого начала. Влад с тоской понимает, что в холодильнике ничего съестного, кроме горчицы и рассола, дома нет. Придётся топать в магазин. И именно в этот момент он слышит грохот наверху. А потом пугающую тишину. – Па? – неуверенно зовёт Влад и идёт к лестнице. – Па! Чем дольше он ждёт ответа, тем быстрее ноги перескакивают ступеньки. Он уже хочет схватиться за ручку двери, когда оттуда выскакивает побледневший папа. Андрей смотрит перепуганными глазами несколько секунд, потом хватает за плечи и толкает обратно. – Малыш, – старается говорить вкрадчиво, игнорируя страшную дрожь в голосе. – Подожди меня на улице, на крыльце, хорошо? Влад ответить не может и перебирает ногами по инерции. Перед глазами, как вспышка фотокамеры застыла фигура отца, лежащая на боку, в проёме двери. «Юбилейный» взрывается аплодисментами и восторженными криками, когда заканчивается очередная песня. Девчонки, парни, люди постарше уже все потные и, слишком долго мечтающие о воде. Кондиционер, хоть и пытается спасти ситуацию, но общее желание разъебаться перевешивает его возможности. Андрей, тоже запыхавшийся, упрямо скачет на сцене и в перерыве глотает из бутылки с водой. От количества зрителей у зала у Влада кружится голова, не верится, что столько людей готово хором подпевать Князю. Гордость берёт, когда понимаешь, что его бессонные ночи, в попытках одновременно написать песню и соорудить сыну поделку из каштанов в школу, были не зря. А ещё Влад всё равно замечает, как взгляд папы соскальзывает наверх. Словно хочет поделиться, удостовериться, что всё так. Осознанно или нет, чёрт знает. И отдаёт петь отцовские партии залу. Потому что у них всегда всё было по-честному, и пели они каждый своё. Теперь за отца поют зрители. Андрей возвращается в центр зала, вдыхает полной грудью и произносит: – Иногда говорят, что нужно отпустить человека, да? Но отпустить как-то не получается. С другой стороны, так и должно быть. Человек всегда живёт в нашей памяти, в нашей голове, в нашем сердце, – он дотрагивается до собственной груди. – Поэтому так будет и дальше. Зал одобрительно гудит, а Влад чувствует, как горло сжимает противная холодная рука и пытается пробраться к внутренностям, разорвать их нахер. – И мир, который мы создали… Там он и будет жить, пока существует этот мир. Будет жить в нашем сыне. – Влад, – зовёт Костя, пытаясь перекричать концертный гул и схватить, но тот не слышит. Воздуха не хватает катастрофически. Он, как рыба на береге, бесполезно открывает рот, пытаясь поймать кислород, и срывается с места. Ноги ватные, перед глазами карусель, он чудом не сбивает персонал за кулисами и врывается в гримёрку. Сметает бутылки со стола, толкает кресло и орёт. До боли в связках и щекотки в лёгких из-за нехватки воздуха. Орёт и орёт, неожиданно чувствуя, как из глаз брызгают горячие слёзы, застилая всё вокруг. Он падает на ближайшие диван и ревёт, как пятилетка. Как когда сломал любимую машинку случайно, как после заваленной контрольной, как после самого страшного кошмара. Как в день смерти отца. Он захлёбывается, и в горле что-то неприятно булькает, а он всё равно сипит отчаянное: – Я скучаю, пап… Ну, пожалуйста, пускай это будет тупая шутка… Я-я всё сделаю, – он вдыхает и переходит почти на скулёж. – П-пожалуйста. Просто в-вернись к нам. Прошу. Отец присаживается перед ним на корточки и обеспокоенно спрашивает: – Что случилось? Владик пытается вдохнуть, чтобы выговорить, однако получается с трудом и не с первого раза. – М-машинка… Сломалась. Владик вертит в руках отломанное колесо и снова ревёт в голос. Его любимая, самая красивая, яркая и блестящая из всех. Он так её хотел! И стоило родителям купить, как она через пару дней сломалась. А он ведь не всем мальчишкам похвастался! И больше он никогда не сможет в неё поиграть! В такую хорошенькую и быструю! У отца улыбка немного беззубая, но добрая и ласковая. – Ну не плачь, давай посмотрим, – он осторожно забирает игрушку из рук и с самым заинтересованным и внимательным видом начинает её крутить. Влад настолько увлекается наблюдением за тем, как нахмурившись, отец пытается реанимировать машинку, что даже забывает о слезах. Длинные пальцы вертят игрушку, пока вдруг не раздаётся щелчок. – Держи. В ручки Владику возвращается машинка с абсолютно работающим колесом, и он хватается за неё прижимая к себе изо всех. Больше он никогда не будет с ней плохо обращаться! Вдруг что случится. – Ну всё? – отец стирает последние слёзы с покрасневших щёк. – Знаешь, если ты вдруг что случается, ты не плачь эт… А ко мне приходи. Я тебе всегда помогу, понимаешь? Влад кивает и настойчиво тянет ручки, чтобы обнять. – Поиграешь со мной в гонки? Отец прижимает его к себе и хмыкает: – Конечно. Тащи ещё машинок и устроим целую «Формулу-1», ё-моё. Андрей находит Влада через полчаса. Стихший, он сидит, сгорбившись в три погибели, и рассматривает браслет с ракушкой в руках. – Ты как? – Хреново, – впервые за день честно признаётся Влад севшим голосом. Князь садится рядом, касается плеча и приобнимает. Влад послушно льнёт, пытаясь вдохнуть через заложенный нос. Андрей замечает вещицу в руках сына и улыбается: – Помню, как ты эти ракушки собирал. Три часа по заливу бегал, кулька два, наверное, приволок, всё самые красивые искал. Я их, когда в машину запихивал, думал что или мангал оставить придётся, или кого-то из нас, – он аккуратно перебирает волосы Влада, и тот чувствует как запыхавшееся сердце наконец-то успокаивается. – А потом помню, как вы пытались отверстие в них сделать, чтобы нацепить на верёвку. Влад не отвечает, а Князь прыскает: – Миха тогда у Шуры дрель свистнул. А они у вас всё раскалывались и раскалывались. Целый день просидели, чуть пальцы себе не просверлили. – Отец потом хмурый весь вечер ходил. Задолбался, наверное, да? – тихонько смеётся Влад, стирая мокрые дорожки со щёк. – Да не, – отвечает Князь, почёсывая сына за ухом. – Он тогда просто себе руку чуть не расхреначил, сматерился при тебе трёхэтажным и ходил переживал, что ты запомнишь и плохие слова начнёшь говорить. Влад улыбается, закусывая нижнюю губу. В этом был весь он. Грозный и отбитый панк на сцене и боящийся навредить лишним движением отец. Андрей в какой-то момент страх перед ребёнком отпустил, будто всегда знал, как надо, и просто заботился. Напоминал о шапке, кормил овощами, задабривая Влада тем, что это еда для супергероев, позволял самовыражаться и помогал не творить хуйню. Для Миши же Влад был чуть ли не сокровищем. На любой плач он прибегал всегда, часами оставался в детской, пел песни под гитару, если сын не мог уснуть, и даже Князю не давал при Владьке материться. Влад был нечто особенное для него. Их с Андреем сыном. Которого надо было оберегать от жестокого реального мира и создавать для него цветастую сказку, где все счастливы и живут дружно. Анархический уклад, одним словом. Миша боялся навредить ребёнку до панического ужаса. Однажды неделю загонялся, когда они пришли домой с концерта, ещё разодетые и в гриме, и сын испугался Мишу, забившись в шкаф. Потом, конечно, узнал и вылез под смех Андрея, но Миха переживал, что у Владьки потом кошмары начнутся. Страх не оправдался, Влад продолжал сладко посапывать, надёжно укутанный одеялком. – Я скучаю, – выдыхает Влад, едва шевеля губами от усталости после истерики. – Знаю, – сдавленно говорит Андрей, крепче прижимая к себе. – Я тоже. Десять лет назад они сидели также. Куда в большом раздрае, но отпустить до конца, действительно, не получалось. – Ты правда так считаешь? – М-м-м? Влад изворачивается и приподнимает подбородок, чтобы заглянуть в глаза папе: – Ты правда считаешь, что я… Ну… Его продолжение? Андрей смеётся до боли знакомо и светло, будто Влад опять попросил поселить его на фабрике мороженного: – Ну а как иначе? – Просто… – Влад шмыгает, хмурясь. – Я же не похож совсем. Андрей, кажется, уже гогочет во всю: – Ты и не похож? Да у Кости, наверное, уже седые волосы появились после ваших совместных репетиций. Ты ж такой же упрямый. Если уверен в чём-то, то до последнего бодаться будешь. А кто пошёл в десятом на классе на День рождения к однокласснице, и оказался утром в обезьяннике с серёжкой в ухе и в чужих берцах? – Ну… – Влад краснеет, стараясь не вспоминать неудачный опыт смешивания пива, вина и водки в одну ночь, и отмахивается. – Я же про другое. Вон дядь Шура столько лет шутит, что ты себя отксерокопировал. Андрей касается Владькиной скулы и ласково поглаживает: – Это да, но… Глаза у тебя всё равно всегда его были. Помню… Приготовишь, вам хоть что-то человеческое, типа, овсянки, так вы оба сидите и одинаково меня взглядом сверлите недовольно. Влад прыскает, но не парирует. Доставать из общей коллекции воспоминаний причудливые артефакты они могли долго. За столько лет разного было. И ссорились, и мирились, но всё равно помнили с теплотой времена, когда их было трое. Они молчат некоторое время, когда Андрей дрогнувшим голосом говорит: – Он бы гордился тобой. Влад улыбается до сводящих щёк, чувствует, что глаза снова обжигает, но не позволяет слезам политься. Они грустить не будут, он бы не хотел. Они будут жить дальше. Ради него. Влад цепляет браслет с ракушкой обратно на руку. Где он и был все десять лет. – Нами обоими. *** Миша, стараясь не издать не единого звука, бесшумно убирает книжку на полку и, как ниндзя, из восточных фильмов 1990-х пытается пробраться к двери. – Пап? Миссия провалена. Миша тяжело вздыхает, но поворачивается и снова присаживается перед детской кроваткой: – Да, малыш? Владька зевает, а засыпать всё равно не хочет. Потирает ручки, осоловело смотрит на отца и лепечет: – А как злой колдун ожил? – Ну… – Миша хмурится озадаченно, почёсывая голову. – Иногда, знаешь… Думаешь, что плохое оно всё… Закончилось… А оно возвращается. Вот также с колдуном. – А хорошее? – невинно спрашивает Влад, надувая губки. – Если кто-то хороший умрёт, он воскреснет? Миша грустно улыбается одним уголком губ, поправляя одеяло сыну: – Знаешь… Хорошие зачастую так и не возвращаются. Влад хмурится и испуганно верещит: – То есть, если ты умрёшь, то не вернёшься?! Миша смеётся, наклоняясь ближе, и хватает Влада за маленький нос: – Куда же я от тебя денусь? – Ну а вдруг, – неуверенно говорит ребёнок, заламывая пальчики. Миша задумывается, скользя взглядом по мягким игрушкам на кровати. Врать ребёнку не хотелось. – Если вдруг что-то случится, – заговорщически шепчет он. – То я всё равно буду рядом с тобой. Чтобы не произошло. Даже, если ты меня видеть не будешь, понимаешь? – Правда-правда? – Ага. Если буду тебе нужен, то только подумай или скажи, и я сразу же помогу, – заверяет Миша, целуя сына в макушку. – А теперь спать давай, а то утром нас папка твой прибьёт. Влад, улыбаясь беззубой улыбкой, (совсем недавно два передних зуба выпало, причём одновременно), переворачивается на бочок и наконец-то засыпает. Миша последний раз оглядывает сына, удостоверившись, что тот в порядке, гасит ночник и тихонько выходит из комнаты. Оставляет у двери только маленькую щёлочку со светом из коридора, чтобы Владик не оставался один в темноте.