У меня. Нет. Никакой. Зависимости.

День проходит в спешке повышенного уровня, почти суматохе. Пролетают как миг четыре пары, консультация по проекту, давным-давно запланированная поездка к родителям — они сидят, болтая ни о чём до вечера, а внутри у Итэра закручивается пружинка беспокойства. Он снова ничего не делает, и это становится очередным поводом для раздражения и самоненавести. В конце-концов он может уйти, сославшись на занятость, и даже не сорвёт — дел и правда много — но маму не хочется расстраивать. Сын и так бывает у неё очень уж редко. Он делает правильно, оставаясь подольше, но потраченного времени всё же жалко — ощущение собственной бесполезности на пространственно-временном промежутке зарождается в желудке сначала неприметным зудом, потом разрастается до щекочущего и потрескивающего чувства и дальше — до обжигающего пламени. Итэр уже не может сидеть на месте. И так привычно встаёт со своего стула и делает несколько шагов до чайника. Кнопку нажимает автоматически, нисколько не задумываясь над алгоритмом действий. Он больше не бывает здесь часто, но этот дом ему всё такой же родной и до мозга костей знакомый. — А молоко-то есть, мам? — спрашивает запоздало. Раньше всегда было. Особенно в год окончания школы его постоянное присутствие в холодильнике стало необходимо как воздух. — Есть, — женщина улыбается, в уголках её глаз собираются морщинки, а на щеках проявляются ямочки, которые Итэр ответной улыбкой зеркалит. Мысль блондина на мгновение концентрируется на матери — у неё сильно прибавилось седых волос с их последней встречи, и он не знает, было ли это связано с каким-то событием в её жизни. Спрашивать было страшно неудобно и неуместно, и блондин сделал мысленную пометку когда-нибудь всё же невзначай поинтересоваться. Итэр пил кофе только с молоком. Итэр не мог не пить кофе, и мама прекрасно знала это. Сначала ему просто нравилось. Нравился вкус, нравился запах, нравилась молочная пенка, ласкавшая язык, нравилось заходить в кофейню после школы с друзьями, нравилось выпивать стаканчик кофе на заправке во время долгих путешествий — но всё это не выходило за рамки просто наслаждения. И в какой миг всё поменялось, ответить решительно невозможно. Выпускные экзамены приближались стремительно — вот уже от постоянной подготовки тошнило, а от ежедневного всегочетырёхчасового сна всё чаще хотелось повеситься. Всё бросить. Ничего не получится. Я провалюсь. Итэр не гнал эти мысли — избавляться от них толку не было. Потребовалось бы приложить усилия, а жить они никак не мешали, кроме того было слишком лень тратить на это столь драгоценное время. Поэтому для мотивации рядом с монитором компьютера, где мелькали во временной перспективе буквы, слова, формулы, всё усложняющиеся задачи и задания, появилась на постоянной основе кружка кофе. Как всегда, наполовину разбавить молоком и никакого сахара. Одна кружка, две, три, четыре… иногда совсем не хотелось кофе, но без него уже не работалось. Внимание рассыпалось, если кружка справа была пуста, наполнена чаем или не была вообще, и Итэр позволял себе раз за разом. В три часа ночи, в пять утра, ещё не уснув, или в шесть, уже проснувшись — кофе стал топливом, главным жизненным двигателем, каждый глоток подогревал внутренний огонь, который снаружи был виден, как блеск в глазах (увы на самом деле потухших). Может как раз этот блеск и был решающим фактором, чтобы убедить знакомых, что он ни капельки не устаёт, не выгорает и вообще в полном порядке. Они верили, и тогда Итэр собой наслаждался. Сквозь годы поменялось многое, только эта самая привычка осталась неизменной — кофе блондин всё так же злоупотреблял. Это помогало успокоиться. И забежав домой в гости, в момент, когда пустое безделие начало критически подъедать нервную систему, он не мог снова его не выпить, иначе сорвался бы и поссорился с первым попавшимся человеком. Пока кипел чайник, руки, засунутые в карманы, мелко подрагивали. Блондин и правда не привык отдыхать. Оказавшись после тяжёлого дня в своей маленькой съёмной квартирке, где ютились ещё два таких же, как он, студента, он первым делом мыл руки, расчёсывал золотые пряди своих волос, собирал их в косу или закалывал крабиком, и садился выполнять домашки для вуза и задания со своей подработки, не забыв прихватить с кухни кружку кофе и поставить её по обыкновению справа. Ничего не делать было мучительно, но Итэр продолжал терпеть. Подошёл к холодильнику, достал молоко, обернулся: — Отлично, мам. Божественная жидкость, дарующая жизнь, не закончилась! — он произнёс это с наигранным пафосом, но не так уж далеко ушёл от правды. *** — Я пойду, мне уже пора, — Итэр встал и подошёл к матери, чтобы обнять её на прощание, — завтра на учёбу, а уже поздно. Нет, я не могу остаться на ночь здесь, — блондин предугадал вопрос, стоило только женщине, заключённой в его объятия, приоткрыть рот, — не успею утром заехать и собрать вещи. «А ещё я должен доделать задания по двум предметам», — дополнил он в уме, но вслух говорить не стал, чтобы мама лишний раз не волновалась. Наконец распрощавшись, Итэр сбежал с четвёртого этажа вниз по ступенькам, толкнул тяжёлую железную дверь и очутился среди промозглой осенней атмосферы. Еле-еле дождило, фонари горели тёплым жёлтым светом, порывы ветра срывали с деревьев листву. Дошагав до трамвайной остановки, Итэр встал под козырьком и вгляделся туда, откуда должен был показаться транспорт. Поёжился — было уже холодно, и лёгкое бежевое пальто совершенно не согревало. Вокруг было безлюдно — только ветер составлял компанию — и другому бы захотелось писать стихи, пропитанные умиротворёноой атмосферой. Но Итэру хотелось только поспать полтора часика и кружку кофе для перезагрузки. Трамвай подошёл, гремя колёсами, пробиваясь светом своих огней сквозь пелену усилившегося в разы дождя. Открыл двери, заманивая не столько теплом внутри салона, сколько тем, что он шёл по нужному маршруту. Итэр зашагал к середине проезжей части, сосредоточенно топча лужи, даже не посмотрев по сторонам — не хотелось лишний раз напрягаться — но в поздний час машин совсем не было. Уже поднимаясь по железным ступенькам в открывшиеся ржавые дверцы парень вдруг опомнился, и мозг сгенерировал то, чего не произошло — виднеющийся сквозь капли дождя свет фар, визг трущейся об асфальт резины, удар и темнота от потери сознания. Итэр прошёл в салон, заплатил за проезд, уселся на пустующее кресло рядом с окном и закрыл глаза, продолжая цепочку размышлений: если его сбила бы машина, то естественны скорая, больница и околодвухнедельный отпуск — замечательно. Он как раз устал настолько, что с радостью на такое согласен. Может ещё не поздно выпрыгнуть обратно? Он добирается до дома в целости и сохранности — даже ни разу не падает, разве что промокает весь насквозь. Толкает старую полуразвалившуюся дверь, не спасающую ни от холода, ни от нежелательных гостей, взбегает на свой второй этаж, пытается вставить ключ в замочную скважину — не выходит, кто-то с другой стороны забыл ключ в двери. Раздражённо хмурит брови и нажимает на грязно-коричневую кнопку звонка. Трель разносится по всему этажу — сквозь картонные стены отличная слышимость — заставляя двоих, сидящих на кухне, обернуться к выходу. Итэру открывает Сяо — один из двоих соседей — неловко приветствует и возвращается обратно в глубины квартиры. Итэр появляется на кухне только через некоторое время, уже полностью приведя своё рабочее место в состояние готовности к спидрану реферата. На происходящее там внимания не обращает — даже на то, что помимо его двоих соседей на кухне находится ещё один человек. Он слишком устал, чтобы задумываться о его (нет, её) личности. Только в своё второе пришествие на кухню за добавкой кофе Итэр находит в себе силы оценить обстановку. На столе стоят несколько бутылок пива, под столом — ещё столько же пустых, за столом трое — Сяо, который живёт в комнате, смежной с комнатой Итэра, Скарамучча — ещё один сосед, кажется одногруппник Сяо в техническом университете, и незнакомая девушка с длинными вьющимися фиолетовыми волосами, собранными в два длинных хвостика. Девушка сидела, подперев рукой щёку, и внимательно разглядывала спину блондина. — Это Итэр, я рассказывал о нём, — буркнул Скар, повернувшись к девушке всем телом. Мона в ответ покосилась на него одним глазом. — Не рассказывал. Просто упоминал о его существовании, — она смешно надула щёки, — Если ты называешь это рассказом, то я редиска. — Я рассказал всё, что знаю сам, эй, — он ущипнул её за плечо, отчего девушка вскрикнула. — Итэр, не хочешь посидеть с нами? — обратился к нему Скарамучча через некоторое время, — Мы тут отмечаем успешную сдачу зачёта. — Нет, спасибо, я пожалуй откажусь. Не думаю, что вольюсь в вашу компанию, вы ведь все одногруппники, как я понял? — Итэр как раз залил кипяток в кружку и направился к выходу из кухни, однако в какой-то момент почувствовал, как кто-то коснулся его запястья. Он посмотрел вниз — рука Скарамуччи держала его крепко, однако выдернуть руку труда бы не составило. Он может сделать это и уйти, не говоря ни слова, но вместо этого почему-то медлит секунду. И знает, почему. Он так истосковался по прикосновениям, так давно не ощущал человеческого тепла в досягаемом диапазоне, что даже такой простой контакт с чужой кожей — и уже даже не важно, с чьей именно — вызывает табун мурашек. Хочется, чтобы прикосновение длилось дольше — это похоже на чувство, которое ощущается утром, когда нужно вылезать из-под тёплого одеяла, но отказаться от наслаждения и нежности полусна в пододеяльном мире не так-то просто… — Отпусти, — слышится отчётливо. Это произносит не Итэр, а Сяо, и Скарамучча мгновенно забывает про блондина — вместо этого поворачивается корпусом к своему одногруппннику, смотрит прямиком в его янтарные глаза своими фиолетовыми, картинно кладёт подбородок на сцепленные в замок руки. Его взгляд становится острым, как охотничий кинжал, и этим кинжалом он будто бы сдирает с сидящего напротив кожу. Сяо становится не по себе. Только когда Итэр покидает кухню и дверь его комнаты с тихим хлопком закрывается, Скарамучча произносит: — Ревнуешь? Очень зря. Тебе не на что надеяться. Сяо роняет на стол голову — ему и стыдно, и больно, а ещё он пьян, и эмоции контролировать очень тяжело. Мона глядит на Скара неодобрительно. — Эй, это жестоко, зачем ты так? — Это правда. Мы живём втроём уже где-то полтора года, и за эти полгода мы узнали об Итэре только его имя, университет и то, что он фанат кофе. И я совершенно не понимаю, как этого идиота угораздило в него влюбиться. *** Сяо смотрит сквозь пальцы — на мир, на свою жизнь, на сегодняшний день — и его немножко трясёт. Скар говорит ему, что его влюблённость надуманная, что он зря мучается, и ему стоило бы попробовать всё это забыть, но он не может — просто нет, когда каждый день раз за разом это чудо выползает из своей комнаты на кухню, чтобы очень скоро вернуться обратно. Дыхание перехватывает, когда Сяо видит его — усталым или энергичным, злым или расстроенным, когда просто видит. Он не может это себе объяснить никакими словами. Это просто существующий факт из его жизни — он влюблён. Скар над ним издевается — он никогда не умел сопереживать, а знакомы они ещё с 10 класса, с университетских курсов — и перемещает в зону его видимости их с Моной сцепленные ранее под столом руки. Осталось им только поцеловаться прямо на его несчастных расстроенных жизнью глазах. Он ведь завидует — конечно он рад за товарища, но едкое чувство копится и копится внутри. Его никогда никто не любил в романтическом плане, и с одной стороны почувствовать это очень хочется. С другой — не верится, что у кого-то может быть к нему ответное чувство. Он слишком холодный, слишком необщительный, у него слишком алчный и грязный характер. Он просто недостоин. В какой-то момент Скар наглеет окончательно — их с Моной взаимодействия становятся уж слишком слащавыми. Сяо прекрасно видит, что это игра на публику. Дразнить его у друзей получается очень хорошо, но они о нём совсем не думают. Оставаться за столом становится невыносимо, и Сяо начинает играть тоже, чтобы не подать виду, что ему скорее хочется свалить. Притворяться, будто его начинает клонить в сон, легче лёгкого — благодаря количеству алкоголя в организме это почти правда. Минутами позднее Сяо наконец произносит заветное «пойду-ка я спать наверное» и сматывает удочки. Пересекает дверной проём, выходя из кухни, и чувствует долгожданное облегчение, падая на свою кровать и давая наконец волю слезам. Это всё алкоголь, только и всего, ему совсем-совсем не больно. «Зачем сейчас плакать? Потому что моё сердце не железное, оно сломается, если тыкать в него палкой достаточно долго? Нет, какой бред, какая гадость. Быть одному так привычно, это чувство уже сроднилось со мной, и душа обросла бронёй. Я не неженка. Так что, Сяо, утри слёзы. Всё хорошо. Всё в порядке», — мысли вились в растрёпанной голове студента в беспорядке, атакуя мозг хаотичными волнами. Это всё совсем не помогало успокоиться, и всхлипы неконтролируемо становились всё громче и громче. Захлопнулась входная дверь — Скар ушёл провожать Мону до дома — и в квартире внезапно стало тихо. Так тихо, что Итэр сквозь музыку в наушниках уловил за стеной чужие всхлипы. Кажется там кто-то плакал. Первым желанием Итэра было само собой пойти и успокоить этого человека, но он колебался. Его появление могло быть совершенно неуместно. Скорее всего сосед не хотел, чтобы его видели плачущим и слабым, а ещё вряд ли Итэр смог бы решить его проблемы — много вероятнее наоборот помешать. И он только делает музыку в наушниках чуть громче и забывает о том, что только что слышал. *** У Сяо от Итэра зависимость, выраженная в мелочах — видеть его утром на кухне с кружкой кофе, копировать жесты, смущаться, когда он смотрит. Он думает, что эта влюблённость до боли странная. Такая ненужная и мешающая. От неё бы избавиться — и не то чтобы Сяо не пытался. Пытался, очень даже, особенно в период сессии, когда думать о чём-то или, что ещё хуже, о ком-то, кроме сдаваемых предметов, было просто опасно. Чревато неудами. И Итэр, и все билеты по физике в его голове явно не уместились бы. Тогда Итэр был послан. Только мысленно конечно, потому что он бы просто не понял внезапной к нему агрессии, но — далеко и надолго. Сяо надеялся, что навсегда, потому что зубря ночами напролёт билеты он почувствовал свободу от этих магнетических глаз. Будто цепи с шипами, сжимавшие его лёгкие, вдруг растворились, и он смог вздохнуть. Сяо так радовался, когда смог не думать об Итэре, но радовался преждевременно. Прошла сессия, минули бессонные ночи, и делать внезапно стало нечего. Голова больше не была забита формулами и вычислениями, а — эта мысль его очень рассмешила — свято место пусто не бывает. Вряд ли место в его голове можно было назвать святым, но от нечего делать мысли о блондине, живущем в соседней комнате, вернулись и с комфортом обосновались там, где раньше неустанно шла работа по запоминанию учебных материалов. Первые июльские деньки просиживать дома совсем не хотелось — так и взорваться недолго. А потому двое теперь уже третьекурсников технического факультета проводили первые летние выходные в парке на другом конце города, рядом с заливом. Ехать было далековато, но они всё равно арендовали велосипеды и крутили педали в ту сторону почти два с половиной часа, чтобы после с наслаждением разуться и пройти к воде по песчаному пляжу. Солнце палило нещадно, и парни чуть ли не умирали от жары — Скарамучча даже закатал футболку, оголив талию, а Сяо и вовсе снял свою, как только на пути перестали попадаться жилые дома. Спрыгнув с велосипеда Сяо ощутил, как ноги, не привыкшие к длительным нагрузкам, в миг стали ватными и непослушными. Накатила усталость. По раскалённому песку друзья добрались до воды, даровавшей долгожданную прохладу. Уже наплескавшись и обрызгав друг друга с ног до головы, они расстелили на пляже привезённый ссобой плед и наконец позволили себе отдых, растянувшись на нём. Сяо лежал, уставившись в небо и считая облака, когда Скарамучча вдруг решил задать вопрос, мучивший его уже долгое время, очень резко сменив направление, в котором развивалась их беседа — так, что Сяо даже растерялся и заговорил далеко не сразу. — Почему ты не скажешь ему? — он помедлил, — Итэру. О том, что чувствуешь к нему. — А есть смысл? — это было сказано рефлекторно, прежде, чем Сяо успел осознать вопрос. Впрочем о том, что сказал, он не жалел — ведь сам себе этот вопрос он задавал очень часто и прекрасно знал ответ. — Нет, совершенно нет. У меня целый список причин. — Озвучишь? — Пожалуйста, — хотелось сначала сказать нет, закрыть всё в себе и не выпускать. Не его в конце-концов это дело, не Скарамуччи. Однако за то время, что этот самый список причин переваривался в его котелке, он потерял всякую ценность, всякую сокровенность, и представлял собою для Сяо лишь сухой набор фактов, которые уже и не хотелось хранить при себе, как что-то ценное, — Если ты готов слушать такую нудятину. — Я предпочёл бы послушать, говори уже, — Скар перевернулся на живот и подпёр голову локтями, чтобы видеть лицо друга. Сяо не знал в этот момент, правильно ли поступает, не знал, какие будут последствия этих внезапных откровенностей. Может он сделает ситуацию хуже. Не важно. Совершенно всё равно. — Во-первых, он совершенно точно не может быть влюблён в меня, — Скарамучча тут же попытался перебить его своим «ты не можешь знать точно, а вдруг…», но Сяо шикнул на него. — Если уж слушаешь, так слушай и не перебивай, не сбивай с мысли, зараза. Так вот. Он не может — сто процентов он натурал, возможно у него даже есть девушка. И не думай, что я специально подслушивал, это мерзко. Я пытался заснуть, а он за стенкой ругался с кем-то по телефону. Помнишь, в тот день он ещё конфетки на кухне в качестве извинения за шум оставил? — Почти полгода назад, — констатировал слушатель. — Ага. Далее логическая цепочка — раз у него есть девушка, в меня он вряд ли когда-нибудь влюбится. Но если я попытаюсь сблизиться с ним, мы можем стать друзьями — он вроде дружелюбный, просто интроверт по природе. И тогда мне будет ещё больнее — особенно если он решит познакомить меня со своей девушкой. А если он будет знать, что я в него влюблён, то ясен пень, что никакой дружбы не получится. Возможно он посчитает меня странным и начинает избегать меня. Тогда я вообще не смогу его видеть и мне всё равно будет больно. А я не хочу, как можно догадаться, чтобы мне было больно. Поэтому сейчас для меня наиболее комфортное состояние — вот почему я не собираюсь ничего говорить. Скарамучча молчал. — Я знаю, что ты не можешь ничего сказать и пытаешься собрать в кучу слова, чтобы поддержать меня, но будь добр, помолчи пожалуйста. Не нужно всего этого, ты моё решение не изменишь, — Сяо пресёк все попытки друга, за что тот подсознательно был благодарен. — Понял. Пойдём купим мороженое что ли? *** Утром Сяо заплаканным не выглядит, как и помятым или побитым жизнью, скорее наоборот, он слабо улыбается, глядя на себя через зеркало, и почти сияет, когда появляется на кухне. Итэр редко видит его в таком приподнятом настроении — всё же утро добрым не бывает — а сегодня, наблюдая за соседом из-под ресниц, успокаивается. Кажется вчера он не зря принял решение не вмешиваться. Сяо и правда чувствует себя замечательно — не притворяется — потому что за каждым днём, когда у него истерика, неизменно следует день, когда он буквально плавится от необъяснимого счастья. Потому он и готов переживать всё это раз за разом — потому что прекрасно знает своё тело. Сначала ему будет плохо, но какое-то время спустя станет невообразимо хорошо. Возможно он снова забудет об Итэре — это приносит только счастье, как оказалось. Впрочем забыть насовсем в этот день не получается — только на полдня, а потом Сяо, на всех парах спешащий на следующую пару в другой корпус университета совершенно случайно сбивает с ног своего соседа по квартире, только что прошедшего сквозь турникеты на входе. Сначала не замечает даже — только когда человек рядом с ним поднимается и начинает отряхивать брюки, Сяо цепляет взглядом знакомую светлую косичку и, на тот момент уже попросив прощения, начинает извиняться в два раза быстрее, в конце-концов добавляя, что с него чашечка кофе, и ретируется со скоростью света, надеясь, что его щёки не сильно покраснели. Итэр видит — сильно — и думает, что Сяо простудился. Не удивительно! Расхаживает без шарфа и всего лишь в джинсовке в такой-то холод! Сосед не назначает ни время, ни место встречи, а потому Итэр после окончания лекций просто отправляется домой, чтобы в очередной раз заняться работой. Сяо возвращается в квартиру не просто позже чем обычно, а очень поздно — почти четыре часа ходит по улицам, мёрзнет, беззвучно кричит и переваривает своё обещание угостить блондина кофе. «Ладно, это просто извинения и ничего больше», — эту мысль приходится мусолить почти час, но успех в итоге достигнут. Сяо решает позвать Итэра в кафе прямо сейчас — чтобы не растерять решимость. Поднимается по лестнице, заходит в квартиру, моет руки, оставляет в комнате рюкзак и только тогда останавливается в оцепенении перед чужой дверью. А вдруг он занят? Может не стоит его отвлекать? Может есть ещё шанс сбежать? Но эти надежды совершенно пусты, потому что закончивший с домашками Итэр как раз открывает дверь комнаты, чтобы приготовить себе ужин. Открывает — и сталкивается с Сяо почти лицом к лицу. Тот отшатывается и в испуге начинает тараторить: — Итэр… я… тут как раз… позвать тебя… стоял… обещал… кофе! Итэр удивлён этим столкновением нос к носу не меньше, однако не теряется: — Ты предлагаешь пойти сейчас? Было бы неплохо, я как раз хотел поужинать, а ужинать в компании однозначно веселее. — Ты и ужинаешь кофе? Есть ощущение, что ты пьёшь его литрами. — Довольно правдивое ощущение кстати. В этом теле, — он указал на себя двумя большими пальцами, — кофе течёт по венам вместо крови, — и рассмеялся. *** «Я могу не сдержаться», — вот что думает Сяо, сидя за столиком возле окна и наблюдая, как блондин изучает меню. Свет в помещении приглушён, а огни фонарей на улице, кажущиеся размытыми сквозь струи дождя, к сожалению создают слишком романтичную атмосферу. Он аккуратно убирает за ухо выбившуюся прядь. Боже. А ведь это мог сделать Сяо. А ещё Сяо мог бы поцеловать его. Сейчас — очень хотелось. О завтрашнем дне совершенно не думалось, о меню в его собственных руках совершенно не думалось, о дожде не думалось — думалось о мягких розовых губах человека напротив. Ужасно. Итэр бы наверняка посмотрел на него с отвращением, если бы мог читать мысли. Сяо в который раз понимает, что он на грани, когда они выходят из кафе. Дождь всё ещё нещадно поливает улицы, а у них на двоих только один-единственный зонтик. Приходится встать ближе и идти, соприкасаясь плечами, сквозь холодную пелену дождя. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Но демоны в нём сильнее ангелов. Он спрашивает внезапно: — Ты когда-нибудь целовался с парнями? — ох, Сяо об этом пожалеет. — Неа, — Итэр предчувствует, что вопрос задан не случайно, — А что? — и поворачивается, рассматривая профиль собеседника с живым любопытством. Сяо не был пьян, но и не трезв точно, иначе не сделал бы того, что последовало дальше. — Тогда извини, что забираю твой первый поцелуй с парнем. Мне очень жаль, — и Сяо, ухватившись за чужое плечо, как за спасательный круг, потянулся своими губами к чужим. Прикрыв ресницы он не заметил озорного блеска чужих глаз. «Надо же! Ничего себе! Интересненько», — пронеслось в голове Итэра. Он не стал отстраняться. Он позволил брюнету целовать себя сначала осторожно и нерешительно, а потом всё больше распаляясь, и сам не заметил, когда начал отвечать. Что ж, это было весело и необычно. Итэру пожалуй не просто понравилось, а очень понравилось — чужие губы запустили по телу сноп искр. Было очень хорошо — этот парень целовался хорошо. Вкусно. Когда Сяо отстранился, стыдливо пряча глаза, Итэр полуосипшим голосом пояснил: — Это был первый поцелуй вообще. Я до тебя ни с кем не целовался. И мне понравилось, — Итэр легонько щёлкнул соседа по носу. Тот затараторил извинения, а вскоре, посчитав, что этого недостаточно для искупления его вины, решил скрыться из-под зонта, промокнуть до нитки и заболеть, но Итэр протянул его обратно за талию и попытался успокоить: — Ну поцеловал и поцеловал, с кем не бывает? Не паникуй так, сбежишь сейчас — простудишься и заболеешь, — дождь напоминал о себе шумом, — Идём домой. *** То, что после произошедшего Итэр нанёс визит в комнату Сяо — потому что тот закрылся и не вылезал, сгорая от стыда — ничего удивительного. Блондин постучался осторожно, услышал с той стороны испуганный вдох (а ещё ему показалось, что участившееся в разы сердцебиение соседа тоже было слышно, так нещадно отбивало удары о грудную клетку его сердце) и вошёл без каких-либо дополнительных предупреждений. Он чувствовал себя взрослым, который готовится провести со своим ребёнком одну из важнейших бесед на тему взросления. Свет был потушен, на кровати обнаружился комок из одеяла, в центре которого прятался Сяо. — И как давно ты в меня влюблён? — Итэр аккуратно присел на краешек кровати рядом с соседом. Теперь оба они направили взгляды в противоположную стену. — Больше, чем полтора года. С того момента, как впервые встретился с тобой на кухне посреди ночи. Ты тогда заваривал кофе и сделал порцию для меня тоже. Вся твоя жизнь вокруг него вертится, так ведь? — Так ведь. Мне очень жаль, прости, но я не смогу ответить тебе взаимностью, — Итэр чувствовал, как внутри кокона из одеял у человека рассыпается душа. Но лучше было оборвать всё сейчас, чем позволять появиться в его жизни какой-то глупой надежде. Итэр сам всё решил. Если человек влюблён, он слеп и не может точно знать, что будет для него правильнее. А блондин правильный исход видел в том, чтобы остаться знакомыми или друзьями. Они просто не знают друг друга и точно друг другу не подходят. Начнут узнавать всё лучше и лучше, всё больше найдётся подводных камней — ссоры, разногласия, убеждения. С глаз очень быстро спадёт розовая пелена. А это тоже больно — как содранная кожа. — Не извиняйся. Я знал, что так будет. Я привык быть один, и к тебе уже почти ничего не чувствую. Так что мне вобщем-то всё равно, — когда это было жизненно необходимо, Сяо умел врать. — Вот и хорошо. Я уверен, что ты сможешь влюбиться в кого-то получше, — Итэр похлопал его по плечу, посидел с ним ещё немного молча, а затем поднялся и вышел. «Не смогу блять, Итэр. Я. Не. Смогу.» «Блять.» «Но, быть может, попробую.» «Когда-нибудь.» «В следующей жизни.» Как только пришла последняя мысль, Сяо подумал о том, чтобы взять лезвие и исчертить нежную кожу собственных запястий шрамами. Пожалуй это помогло бы отвлечься. Определённо. Уже копаясь в ящике со всякой всячиной он раздумал — достал вместо этого шариковую ручку с алыми чернилами и провёл ею первую полосу, а потом ещё, ещё и ещё. Он представлял, как капает из нарисованных порезов кровь, и ему становилось до удивительного легче. Раз настоящие шрамы так легко заменить нарисованными, можно ли влюблённость в живого человека заменить на влюблённость в кого-то из придуманного мира? *** Итэр закрылся у себя, и тело его мелко дрожало. Он сказал всё правильно — точно знал это, но на душе всё же было тревожно. Так, не раздеваясь и не умываясь, он лёг на кровати лицом вниз и провалился в сон почти сразу же. Во снах у него всегда появляется человек, но впервые этот человек имеет лицо. Лицо Сяо, его соседа по квартире. Человек отвлекает его от работы, кажется от составления какой-то таблицы, разворачивает его на стуле на колёсиках, наклоняется ближе — целует в губы очень глубоко и страстно, заставляя забыть о недоделанном проекте, дэдлайнах и всём на свете и с жадностью наслаждаться моментом. Обнимает, поднимает на руки, кружит — и вместе они счастливы. А после проведённой друг с другом ночи Итэр в спешке допечатывает реферат, пока тот человек с лицом Сяо, пристроившись и обняв сзади, нежно целует его шею. Они оба в растянутых пижамах, недовольные ранним подъёмом, но воображаемый Сяо, у которого впереди выходной, никак не хочет отлипать. А потом встречает после вуза. Они отходят достаточно далеко, прежде чем он берёт Итэра за руку, переплетает их пальцы, целует этот замок и отправляет его в свой карман, чтобы не мёрзнуть. Просыпаться после таких снов всегда неуютно и холодно. Итэру очень нужно было, чтобы его кто-нибудь обнял. Но тот, кто хотел бы его обнять и окружить любовью, уже был сломан самим Итэром. Жалел ли блондин? Нет. Он не соврал, когда сказал, что ничего не выйдет и ответных чувств не будет. Использовать Сяо, чтобы удовлетворить голод физического контакта, было бы низко с его стороны. Как бы плохо ему не было, он не опустится до такого.