A Fox in His Scarred Arms

      Знаете, бывают моменты, когда жизнь будто бы выходит из автономного режима. Глаза в полной мере начинают воспринимать окружающее пространство, при движении ощущаются даже самые крохотные мышцы, а лёгкие и вовсе становится необходимым наполнять самостоятельно. Организм только что вспомнил, что можно дышать не автоматически? Поздравляем, Вы сейчас чувствуете то же самое, что и Майкл. Он, конечно, не нечто механизированное, пусть и происходит от Уильяма Афтона, как то, но снова забыться и перестать ощущать каждый вздох очень хочется. Особенно когда тот начинает даваться с большим трудом.       Кто бы мог подумать, что первое прикосновение к нему сможет вызвать именно такие чувства. Первое вроде бы серьёзное — чего только уставший мозг не напридумывает в вечерний час — прикосновение к нему как к возлюбленному, заставившее приподняться и развернуться на диване к Уильяму лицом.       В самом деле — так глупо. Он просто положил руку ему на живот, обнял сзади. И всё. То, что Майкл несколькими секундами ранее вообще на нём лежал, его, видимо, не волновало.       Сколько бы партнёров у него ни было раньше, этот — особенный.       Он не в силах оторвать взгляда от серых глаз напротив, блестящих не только огоньками камина, но ещё и живым интересом. Тёплая ладонь возвращается на место. Длинные ресницы Уильяма подрагивают.       — Тебе не понравилось? — Одна его бровь приподнимается.       Майкл молчит. Облизывает губы.       Кажется, это не волнение. Это восторг, такой сильный, что он аж подскочил и обернулся. Просто смешно.       — Понравилось. — Майкл, нервно выдохнув, возвращается обратно и требовательно кладет руку Уильяма на себя. — Привычка. Забей.       Компания друзей-задир заставила укорениться внутри несколько тревожных привычек, и это — одна из них. А ещё не поднимать руки рядом с кем-то, не засыпать рядом и… и многое, что скрыто за пятьюдесятью замками. Майкл переключается на пламя камина. Оно моментально прожигает все всплывшие на свет осадки от воспоминаний.       А может, это просто усталость всё. Он привык пахать, но привыкание к работе к исчезновению напряжения не приравнивается — то продолжает расти, как у всех остальных людей. Просто незаметно.       Чужая рука совершает плавное движение, лениво играясь пальцами с образующимися на домашней футболке складками. Уильям целует его в висок, надолго задерживаясь губами на одном месте. Он тоже устал за неделю.       Пятница. Слово витает в воздухе. Наконец-то.       Майкл следит за рукой из-под полуопущенных век. Бледная, худощавая настолько, что видно каждое проступающее сухожилие. Пальцы медленно сгибаются и разгибаются в неторопливой ласке, а может, Уильяму просто хочется поиграться с тонкой тканью, потому что это расслабляет. Сама ладонь остаётся практически на одном месте, в этой нейтральной зоне. Не то чтобы они стремились не торопить события, просто так получалось. До этого момента рука ни выше, ни ниже области живота как-то не шла. То ли из-за нависших сверху семейных уз, то ли из-за того, что после расставления всех точек над «i» общее внимание остановилось не на этом, а на становлении быта, который кочевал от квартиры одного в Лексингтоне к дому другого в старом добром Харрикейне, нематериальных общих интересах и, конечно же, работе, сжирающей обоих Афтонов целиком и даже костей после этого не выплёвывающей.       Тыльная сторона ладони Уильяма слегка шершавая. Майкл кладёт свою собственную сверху, проходясь кончиками пальцев по выраженным суставам и ведя дальше по сухожилиям.       — Не хочешь поиграться со мной, как со своими роботами? — бездумно бормочет, слегка царапая ногтями тонкую кожу, он.       Думая, как животное. И слегка прикусывая щёку внутри.       Те роботы — тоже животные.       — Это аниматроники, — вздыхает Уильям, не прекращая ласки рукой. На последнем слове пальцы особо нажимают на кожу, однако потом снова входят в свой размеренный ритм.       — Хорошо, хорошо. — Он настолько устал, что забыл о самом главном. Это слишком глупо. Язык совершенно не слушается. Но продолжает. — Чур я Фокси. — С этими словами Майкл разворачивается, стараясь лишний раз не давить на тело снизу, и присаживается на чужие бёдра. На его губах на секунду успевает промелькнуть оскал, имитирующий, скорее, натуру персонажа, чем истинную, которая под конец рабочей недели слишком заколебалась.       — В такие моменты я вспоминаю, что ты мой сын, и думаю о том, что буду гореть в адском пламени, — хмыкает Уильям, но протягивает всё ту же руку к родной щеке. И не отводит взгляда, когда к нему наклоняются, чтобы поцеловать.       Несмотря на его спокойный тон, взгляд успел уловить секундный смешок после слова Фокси. Спалился.       — Вместе со мной, — продолжает мягко улыбаться Майкл. — Уже месяца полтора горишь, — произносит почти что в самые губы, — пора с Люцифером за трон драться.       Уильям закатывает глаза, однако всё же улыбается в ответ — эта шутка каким-то чудом добивает. Он выжидающе смотрит. Майкл отстраняется, выпрямляет спину и тоже замирает. Сердце, кажется, немного разогналось, но мозг пока не понимает, куда тому бежать. К счастью, выход быстро находится — рука сама тянется к пуговицам.       Сегодня отец — Уильям, поправляет сам себя Майкл, — не удосужился даже переодеться. Как пришёл, так опустошил стакан воды и прилёг. На все вопросы отмахнулся чем-то про перепрошивку и не особо умных поставщиков деталей.       Серые глаза, остающиеся пронзительными даже сквозь пелену усталости, следят за тем, как пальцы чуть ли не театрально подцепляют пуговицу за пуговицей. Для Майкла это тоже нечто вроде расслабления. Гладкий пластик раз за разом ловко выпутывается из своего тканевого обрамления.       Края расстёгнутой рубашки плавно расходятся, и он неожиданно для себя ахает. Бесшумно, практически незаметно. Может быть, это так и не называется. Как бы это ни называлось, брови сдвигаются, а рот в удивлении приоткрывается. Майкл замирает, рассматривая тёмные линии, испещряющие всё, что было скрыто под одеждой.       Нет, он, конечно, видел, их. Ещё с самого детства. Любил без задней мысли разрисовывать маркером, додумывать ломаные узоры и вызывать отцовскую улыбку. Эти картинки долго оставались на руках Уильяма, а порой и шее — ещё одному открытому участку тела, до которого детские руки могли дотянуться. Тот чёрный маркер был легендарным.       Только вот видел он их не везде.       Но не по всему же телу… Как он сразу не понял?       В каких-то областях явные, прямо-таки рытвины, пусть и неглубокие, в каких-то — почти незаметные, чуть розоватые. Или рыжеватые — огонь подсвечивает их с разных сторон.       Он был в костюме. Целиком.       Чарли показывала ему один из тех злосчастных замков как-то раз, когда они проводили время у неё дома. Она что-то в нём тронула, и прикреплённая деталь в тот же миг рванулась вперёд. Майкл дёрнулся от такой неожиданности, а Чарли улыбнулась. Эта улыбка была сдержанной и грустной. Может, дочь одного из творцов аниматроников, сама ступившая на этот путь, знала о скрытом за завесой чуть больше остальных отпрысков основателей индустрии Фазбера.       Звук того выскакивающего металлического штыря застывает в ушах.       Отец никогда про это не говорил.       Сейчас Майкл, употребляя это слово, не стремится прикусить язык. Только сводит брови чуть ближе.       — Это было больно? — Сердце заволакивает холод при взгляде чуть ниже и осознании, что рисунок продолжается и ниже пояса.       Почему он об этом никогда не думал?       — Это прошло, — отвечает Уильям с тем же холодом в спокойном голосе. Будто бы это уже не важно. Он всегда так делает, когда дело доходит до щекотливых тем. И Майкл в таких случаях никогда не стремится зарываться в них с головой.       Он аккуратно берёт чужую руку за запястье, поднимает и прижимается щекой к предплечью, будто хочет унять ту давнюю боль. Целует неспешно линию за линией, поднимаясь всё выше. Ощущая прикосновение в области сгиба, Уильям тихо выдыхает.       — Прошло, — снова говорит он, успокаивая то ли сына, то ли самого себя.       Майкл отстраняется от руки (будучи отпущенной, та замирает в воздухе). Склоняется к шее, целует шрам на ключице и слышит новый вздох. Длинная кисть ложится на голову и неспешно треплет волосы.       Эти тёмные линии чуть грубее остальной кожи на ощупь. Пальцы повторяют их механический рисунок. На груди он представляет собой лишь пару закруглений, а на пояснице — уже нечто пострашнее. Такое же нечто всегда было ободком оплетено вокруг запястий. Но то ведь руки, а здесь живот. Взгляд огибает каждую из впадин. От того, что успевает представиться в голове, язык плотно прижимается к нёбу.       Тёплая ладонь гладит по щеке, поддевает подбородок, заставляя смотреть только в лицо. Уильям склоняет голову вбок. Уголки губ спокойно приподнимаются. Он улыбается устало, насколько может. Подаётся, чуть оттолкнувшись, вперёд, сцепляет руки у Майкла за спиной, не позволяя думать ни о чём, кроме него одного. И, обнимая покрепче, притягивает к себе, касается губ своими. Все происходит настолько быстро, что и среагировать толком не получается.       Руки ложатся на плечи Уильяма, гладят сквозь приятную ткань, затем подцепляют края той за воротник и разводят в стороны, спуская рубашку до сгибов локтей.       Майкл целует его в лоб, убрав с того выпадающую чёлку, ласкает сведёнными вместе пальцами в области шеи, стараясь не поддаваться шершавости шрамов и впиваться вниманием только в те самые тонкие влажные губы. И в глаза, в линии бровей, во впалые щёки — во всё лицо, которое при такой близости только заставляет трепетать ещё больше.       Уильям снимает с него футболку в крохотный перерыв между поцелуями, ловко собрав снизу вверх. В своих действиях он явно грубее. Даже после такого длинного выматывающего дня.       Дыхание сбивается, когда их тела наконец-то соприкасаются. В глазах Майкла снова вспыхивает восторг, а Уильям от этого только шире улыбается. Эта улыбка сметает все мысли о шрамах напрочь. Он прав. Это прошло. Главное — то, что есть сейчас. Есть завтрашние выходные, мягкий диван и ток, бегущий по телу.       Он приникает губами чуть ниже челюсти, ведёт ими вниз, затем отстраняется. Мгновенно замечает реакцию, которую, кажется, даже сам Майкл не успевает отметить у себя. Веки приподнимаются, выражая восхищение. Оно у него всегда выходит немного зловещим, но сейчас в совокупности с томным взглядом это заставляет только притереться сильнее. Уильям льнёт к ладони, что касается его лица. Пальцы ведут по мягкой щеке, очерчивают контур губ, быстро отстраняясь от тех, будто рот вот-вот раскроется и их прикусит.       Майкл оголяет верхний ряд зубов, склоняя голову вбок. Он не знает, как выглядит его улыбка сейчас, когда всё внутри готово вспыхнуть фейерверком. Это… Уильям. Всё тот же Уильям Афтон. Только вот смотрит он теперь не сверху вниз, а снизу вверх.       Руки гуляют по телу. Руки механика, который точно знает, где подкрутить и где нажать, чтобы всё исправно работало. Губы прихватывают кожу на шее, кусают мочку уха. Большой палец гладит скулу. Майкл приминает своей рукой вьющиеся, как у него самого, волосы на затылке, нехотя прихватывает те у корней, ощутив скользкий язык в области ключиц. Ему уже ничего не остаётся.       Мерно потрескивает камин, а он, раскрываясь всё больше с каждой секундой, безуспешно пытается подавить сжатыми зубами скулёж — в отличие от Афтона-старшего, он не умеет быть тихим.       — Ты и вправду как Фокси, — с усмешкой выдыхает Уильям, и щеки багровеют от одного его взгляда, буравящего из-под ресниц.