научу тебя смеяться

гоголь влюблен в смех федора. федор смеется редко-редко, что, кажется, апокалипсиса из 2012 легче дождаться, но гоголь ждёт и ждет, влюбляясь каждый раз снова, снова и снова, потому что смех федора особенный. когда федор смеется расцветают нежные подснежники, когда федор смеется приходит весна, когда федор смеется рождается новая вселенная. когда федор смеется николаю становится так тепло, как будто он греется под теплым майским солнцем, вышедшим после грозы, а в воздухе пахнет дождем и одуванчиками. николай помнит, как учил федора смеяться. это было сложно, но забавно, это было так интимно и пропитано доверием от самых корней волос до кончиков пальцев и гоголю хотелось навсегда остаться в тех мгновениях, запечатать их в янтарной смоле, как москитов, переживших большой взрыв и динозавров. гоголю бы очень хотелось, но время идет своим путем и свежие воспоминания расцветают, как одуванчики весной. в их квартирке никогда не бывает пусто, хоть так и кажется на первый взгляд незнакомцам. но у них в квартирке: старенькой хрущевке, в которой слышны голоса соседей, плач их детей и дрель назойливого соседа в шесть утра, всегда тепло и солнечно, тут всегда слышна мелодия виолончели, тут всегда пахнет свежими оладьями и кофе, тут всегда небрежно заправлена постель, тут всегда остаются чайные пятна на столе от разлитого по неловкости чая. тут всегда остается мягкий смех федора. и гоголь тут всегда счастливо улыбается. — я не буду это делать. — морщится федор, пряча нос в кружке с чаем. он черный, не разбавленный холодной водой, как любит гоголь, но с двумя чайными ложками сахара. от этого у федора иногда появляется робкая улыбка — всего на несколько секунд, но каждая для николая течет бесконечными веками, каждая — отпечатывается в памяти шрамом от ожога. гоголь не собирается их сводить. он смотрит, как федор натягивает рукава своей флисовой кофты повыше на рукава и думает пришить к ним изнутри резинки, чтобы ткань не сползала с тонких запястий и не раздражала федора, который делает небольшой глоток чая и пристально смотрит на него, продолжая упираться. — федь, смех не укусит тебя. — гоголь вздыхает, отхлебывая из своей кружки как минимум половину содержимого. — ну пожалуйста, это действительно классно. дать свободу эмоциям он имеет виду, даже если этих эмоций и этой свободы не существует и в помине. сложно смеяться, если запрограммировал себя, как бездушного робота. — микола, я же говорил уже сто раз… федор не заканчивает — не успевает, потому что гоголь накрывает его губы ладонью, хитро улыбаясь. — ради меня? — пробует еще раз гоголь, хихикая, когда федор прикусывает подушечки его пальцев. — ради тебя я и так согласился на эту квартиру. — федор закатывает глаза. они действительно переехали сюда только потому, что ютиться в однушке на краю питера около железной дороги стало сложно. им обоим оказалось тяжело переносить общество друг друга двадцать четыре на семь, а потом николай показал федору сайт с предложениями об аренде квартир и они стали выбирать. теперь же трешка недалеко от центра петербурга рядом с метро и прекрасным китайским ресторанчиком стала убежищем их мечты, хоть они до сих пор почти не разбирали коробки и пакеты, засыпая вместе на кое-где промятом матрасе, обедая на кухонных тумбах, похожие на птиц, устроившихся на насестах, и выкидывая пластиковую посуду, потому что нормальная затерялась где-то среди других ящиков, каждый из которых был подписан. «вещи» кривым почерком николая. «техника» идеальным, ровным и изящным, с большим количеством завитушек федора. «сартр, кинг, пратчетт…» продолжается скачущим во все стороны, нетерпеливым почерком гоголя. и так — целая гора. у них будто не дом, а временный склад. и гоголь знает, как страшно жить в таких квартирах. он помнит, как федор гробил свое здоровье ради тех планов, организации всего, а николай сидел рядом и помогал, но у них не было настоящего дома. а теперь он есть и из-за облаков будто вдруг выглянуло солнце.и гоголю кажется, что это солнце больше не заходило. белые ночи пришли в город быстро, а смех федора так и не явился, прячась за броней из вибраниума и никак не решаясь показаться хоть на миг. — ну пожалуйста, федь. — гоголь строит ему щенячьи глазки. достоевский вздыхает, потому что они проходили это сотни тысяч раз, а николай так и не отстал от него со своей навязчивой идеей. это начинает немного раздражать, но он не злится на миколу. он понимает, что, наверное, это сложно: никогда не услышать от любимого человека простого смеха, даже улыбки и обычного человеческого веселья. но федор разучился, он не помнит, как это делается. он забыл простые человеческие реакции. и федор не понимает, почему николай так рьяно взялся за это пустое дело, почему так старается для него. федору больно думать о причинах. но боль постепенно стихает, как буря сменяется штилем. корабли снова заходят в гавань, переждав смертельную угрозу, так и федор постепенно расслабляется. а через два месяца говорит: — ладно. говорит: — давай попробуем. и вдогонку: — но с тупых мемов я не собираюсь смеяться. и вот тогда — тогда в гоголе расцветают нежные подснежники, тогда в гоголя приходит весна, тогда в гоголе рождается новая вселенная. и снова пахнет одуванчиками, когда федор смеется, уткнувшись в ключицу гоголя после очередной белой ночи, которую они провели, занимаясь любовью.