Живой

Мартин долго стоял у входа, надеясь увидеть в дверях знакомую рыжую макушку. Подойти на улице, в толпе, может, так будет легче. Но не судьба. - Мне нужен бухгалтер-криминалист Оливер Розе, - как можно твёрже произнёс Мартин, - По личному делу. Я писал ему. Его проводили в кабинет на втором этаже. Он опасался, что не сможет преодолеть лестницу, так бешено колотилось сердце, такими ватными стали ноги. Он любил этого человека. Только что, в эту самую секунду, понял, что любил. И бросил в трудную минуту самым постыдным образом, как ненужный балласт, как проблему, от которой проще избавиться, чем решить. Правая рука снова подвела, повиснув вдоль тела безвольной плетью. Была не была. После короткого стука открыл дверь левой и вошёл. Вот бы Олли не узнал его. Они не виделись почти десять лет. Он поздоровался и сел напротив, представившись. Вот он, его Олли. Почти не изменился, разве что стал ещё толще. Война явно не прошлась по нему адской машиной. Оливер снял очки, видимо, не доверяя этим стёклам и, сощурившись, уставился на него. - Значит, ты всё-таки сменил фамилию, Джойс, - сказал Олли. Мартин онемел. Это как пощёчина, которую он, вне всяких сомнений, заслужил. Как после такого перейти к делу? Но Оливер помог ему: - Давай сюда своё дело. Ты же не поболтать пришёл, я надеюсь. Несмотря на то, что Мартин был уверен в незаконности отъёма дома у его родителей, всё же его удивил вердикт суда в их пользу. Но ещё более удивил тот факт, что все судебные издержки оказались оплачены. И уже начал сомневаться в реальности происходящего, когда узнал, что это сделал Оливер Розе. Когда на другой день Мартин снова явился и пытался обещать вернуть ему деньги, Оливер отрезал: - Я сделал это для твоих родителей, не для тебя. Но взглянув на этого сломанного человека, Оливер был рад, что не успел выплюнуть безжалостное «от тебя мне ничего не надо». Он давно простил своего друга детства. И он по-прежнему его любит. - А с тобой нам надо поговорить, как считаешь? – сказал Оливер вместо колкости. Так они начали выпивать после работы. Оказалось, что Мартин, можно сказать, почти коллега Оливера: помогает полиции Мюнхена раскрывать преступления, служа в сфере судебной медицины. Оливер ловил себя на мысли, что ему по-прежнему приятно болтать с ним обо всём. Ясно было, что прежних отношений не вернуть, но сейчас он был согласен и на дружбу. Лишь бы быть рядом. - Представь, Алиска вышла замуж за этого урода Дитера. Помнишь его? - Тот недоумок, что обзывал её жирной и доводил до слёз? Ну да. - Только не думай, что это из-за тебя! – Оливер вдруг замотал головой, - Тебя она давно простила. Просто Дитер вернулся из Франции весь в орденах, ну она и… - А ты что же? Как тебе наш четырёхлетний вояж по Франции? - Я не служил, - очень тихо проговорил Оливер, потупившись. Именно поэтому он не расспрашивал Мартина о войне. И ещё потому, что видел, как изменился его друг. Раньше он знал Мартина лучше всех, лучше даже, пожалуй, его родителей. Только Оливер знал, что его холодность и надменность – всего лишь маска для тех, с кем он не желает иметь дел. На самом деле он невероятно тёплый, страстный, романтичный, любящий. Сейчас эта маска начала срастаться личностью Мартина. Оливер видел, что у него практически не двигается правая рука, но ни разу не спросил, что случилось. Не имел право лезть туда, где всё равно не сможет помочь. Тыловой крысе не понять, через что прошёл полевой хирург. Оливер видел, что от изящных манер Мартина, в которые он был так влюблён, не осталось и следа. Движения стали резкими, неаккуратными. Он словно заново учился обращаться со своим телом. Воспоминания о школьной любви ему сейчас уж точно не нужны. Оливер видел, что Мартин много пьёт. Порой, слишком много. Но ни разу не осудил его. Не имел права. - Я пытался пойти добровольцем, но меня не взяли из-за здоровья, - продолжил Оливер уже громче. Серые огромные глаза смотрели на Мартина сквозь очки, стёкла которых за эти годы стали ещё толще, с вызовом. Да он всё тот же толстый неуклюжий мальчик, который в 13 лет пытался подраться с ним на заднем дворе школы. Оливер никогда не изменится, Мартин же никогда не станет прежним. Однажды, бесконечное количество лет назад, в другой жизни, толстый мальчик решил, что какой-то плебей покусился на честь древнего славного рода Розе, и вызвал обидчика на поединок. Будучи намного выше обидчика и в два раза толще, он был позорно погружён головой в грязь на заднем дворе школы. Но самым позорным был всё же момент, когда он услышал из окна строгий голос: «Джойс, Розе, к директору!» После позора в кабинете директора и ещё более позорного визита родителей в школу, злой мальчик внезапно предложил толстому мальчику вместе гулять. Сначала Оливер хотел как-нибудь подло отомстить ему, но неожиданно осознал, что с Мартином интересно. Тому тоже было интересно с ним, ведь он дружил не только чтобы списывать уроки, как другие, а просто так. Когда Оливер понял, что Мартин ещё и красавчик? Наверное, тогда же, когда осознал, что его не интересуют девочки. Не было никаких мучений подростковой влюблённости, им было просто хорошо вместе. Чудо случилось, когда они встречали рассвет на крыше. Обоим почти по шестнадцать, а вокруг – весна в самом прекрасном городе на Земле, и в светлеющем небе медленно гаснут звёзды. «Смотри, там Венера и Юпитер, как мы с тобой», - прошептал тогда Оливер. Мартин всегда смотрел на него с восхищением, когда он выдавал знания сверх школьной программы, а не издевался, как другие. В тот раз он смотрел с обожанием и вдруг поцеловал его в губы. В тот же год Оливер лишился невинности в доме родителей Мартина, когда те уехали к его больному деду и попросили их смотреть за домом. Конечно, за прошедшие десять лет без Мартина у него были другие связи, но такой сказки не было больше никогда. Глядя на Мартина сейчас, он понимал, что тот думает совсем о другом. Все его светлые воспоминания раздавила война. Оливеру было до слёз жаль, что он не может его понять. - Прости, - Мартин непроизвольно дёрнул головой, - Считай, что тебе повезло. Небо, такое светлое, почти белое, пересекают чёрные голые ветви сожжённых деревьев. Они проносятся над ним, словно уродливые руки, норовя схватить, не дать вытащить его из ада, выткнуть ему глаза и уши, забить ему рот и нос. Адекватные ощущения возвращаются постепенно. Мартин понимает, что его тащит за ноги санитар, скорее всего, решивший, что тащит мёртвое тело. Он вспоминает, что нарушил приказ и продолжил вытаскивать тяжелораненых под огнём. Он помнит, как перед ним возник огненный столб, превратив тело раненого солдата в тысячи ошмётков, облепивших его с головы до ног. Его подбросило, как тряпичную куклу, и он упал в белое небо. Он помнит, как осколок снаряда под углом вошёл в правую лопатку. Хруст своих костей – последнее что он слышал. Он не чувствует правую руку, которая тащится позади него, как чужеродный объект. Он оценивает ущерб. Перелом лопатки, плеча, ключицы, ребёр. Возможно, повреждён позвоночник. Боли нет. Болевой шок придёт позже. Учитывая повреждения, Мартин вряд ли его переживёт. Удивляясь своему спокойствию, он запрокидывает голову. Взрыв лишил его слуха, но по вибрации земли он понимает, что адские машины уже миновали горящий госпиталь и направились вслед бегущей германской армии. Какой безумный гений додумался до этих чудовищ, которые тяжёлыми гусеничными колёсами сейчас давят тела его мёртвых и ещё живых товарищей? Когда он умрёт, наверняка никто не вспомнит, что он нарушил приказ. Наверняка его даже наградят посмертно. Он представил, как его онемевший от горя отец получает эту награду. Только отец. Потому что мама не выдержит. Не переживёт. Уродливые чёрные ветви-пальцы, кажется, добрались до его глаз. Они вошли в его мозг под углом, как снаряд, и двинулись по всему телу, медленно, но неотвратимо, как адские машины на колёсах-гусеницах. Разворотив грудную клетку, вылезли сквозь свежую рану и заставили его кричать. Лицо склонившегося над ним санитара белое, как небо. По губам Мартин прочитал: «Этот живой». Нет, не живой. Он, настоящий он, погиб под Амьеном. А здесь и сейчас сидит, пьёт, ест и пытается общаться только пустая оболочка. Глядя на себя в зеркало, Оливер с удивлением и удовольствием подмечал перемены происходящие с ним. Куда-то исчез сгорбленный, вечно всем недовольный обрюзгший клерк. Теперь из зеркала на него смотрел молодой и даже симпатичный мужчина со свежим цветом лица, каким он и должен быть в свои неполные 28 лет. Были ли долгие прогулки с Мартином причиной этого преображения? Скорее, причиной стал сам Мартин. Оливер умудрился даже похудеть, несмотря на почти ежедневное распитие пива. Однажды Мартин пригласил его на собрание политической партии, в которой он состоял. Оливер никогда не интересовался политикой, но поддержать друга в том, что для того важно, всегда был рад. Мартин восторженно рассказывал о лидере этой партии как о спасителе нации. Оливер только посмеивался внутренне: Много что-то в последнее время этих спасителей развелось. - Ну и где он, твой пророк? – насмешливо спросил Оливер, когда пивную заполонила толпа. Люди в коричневой форме и в обычной одежде обступили обыкновенного совершенно человека. Среднего роста, почти такой рыжий и суетливый, как Оливер, с почти такими же смешными усиками, как у придурка Дитера. - Да вот же он, - Мартин указал именно на этого нелепого человечка, - Гитлер! И представление началось. Этот человек говорил самые простые вещи, но то, как он их говорил, заставляло его делаться выше в глазах слушателей. Его голос заполнял всё немаленькое пространство пивной, его гипнотический взгляд проникал в мозг и словно действовал там на области древнейших инстинктов. Стоило лишь раз взглянуть в эти глаза и услышать этот голос – и ты пропал. И вот уже оратор гигантского роста возвышается над толпой, под самый потолок, и всем становится понятно: вот тот, кто нас спасёт. И никто другой. Оливер вцепился в раненую руку Мартина, а тот, не чувствуя боли, точно так же внимал оратору и что-то кричал в ответ с точно таким же огнём в глазах. А после того, как речь была завершена, Оливер почувствовал расслабленность и тихое спокойное счастье. Безмятежность, какая накатывает только во время разрядки после акта страсти с любимым человеком. Будто он снова сделал это с Мартином. Прижав к груди руку своего любимого и едва удерживая себя от поцелуя на глазах у толпы, Оливер взглянул в его глаза, всё ещё горящие всепоглощающим огнём: - Как вступить в эту партию? В один из летних дней национал-социалисты проводили митинг в Нюрнберге, который должен был закончиться ночным факельным шествием. Только лишь мирный характер этой демонстрации дал заставить Оливера поехать. Они решили ехать утром, провести день на митинге, погулять ночью по городу (который Мартин обожал и обещал показать много интересных мест), и ехать обратно снова на утреннем поезде. После войны Мартин ненавидел любую форму, кроме белого халата врача, поэтому поехал в штатском. Даже в простом дешёвом сером костюме он выглядел складно и изящно. Оливеру оставалось только вздохнуть, глядя на себя в зеркало: рядом с таким красавцем он всегда и в любом костюме походил на мешок. Но он был счастлив провести целый день в другом городе с Мартином. Это напоминало их подростковые вылазки и потому будоражило, возбуждало. А уж шествие с факелами по ночному городу произвело на него неизгладимое впечатление. До чего же серой, скучной и безрадостной была его жизнь в последние годы. Потому что в этой жизни не было Мартина. И вот, они шествуют рядом, Оливер будто случайно иногда касается его, украдкой изучает его серьёзное, но тоже восторженное лицо. Он безгранично счастлив. - Облава – раздался крик где-то впереди, - У них оружие! Не дожидаясь начала драки, Мартин бросил факел, схватил Оливера за руку и увлёк за собой в переулок. Они неслись в старую часть города, узенькими средневековыми улочками. Где-то слышались крики и выстрелы. Что-то горело. Какое-то время их даже преследовали. Оливер не понимал, как Мартин ориентируется в этом лабиринте, но всецело доверял ему. За небольшой площадью на них уставился тёмными глазами окон, удивлённо раскрыв огромный рот-ворота, настоящий средневековый замок. Не сбавляя хода, они влетели в открытые ворота, в арку, которая больше походила на небольшую улицу. Она заворачивала влево, где не было уже никакого света. Непонятным образом ориентируясь даже в кромешной тьме, Мартин толкнул неприметную дверь, и они уже несутся по винтовой лестнице под самую крышу. Лишь только выглянув в окно, казавшееся далёким из-за невероятной толщены стен, он успокоился и остановился. - Сраные коммунисты! – Мартин тяжело дышал, опираясь кулаками в широкий длинный подоконник, - Гитлера предупреждали же, что так и будет! Какого чёрта он устроил мирное шествие? Что и кому хотел этим доказать? Если ли бы был хоть один вооружённый отряд! Он вдруг взглянул в глаза Оливера и того посетила неприятная мысль: друг его в своём новом состоянии становится живым только в такие вот минуты агрессии и ненависти. Он подошёл, осторожно гладил его раненую спину, приговаривая: - Ну, всё, всё. Всё хорошо. Главное, что мы с тобой живы, так? Мартин не то коротко кивнул, не то снова непроизвольно дёрнул шеей и уселся на пол в изнеможении. Какое-то время они молчали, потом Оливер устроился рядом и решил перевести разговор в более нейтральное русло. - Ты так хорошо знаешь этот дом. - А, я тут жил сразу после войны. Мы с Клаусом мечтали об этом доме, а, оказалось, жить в нём весьма паршиво, - он невесело усмехнулся, - Символично, не так ли? - Клаус? Краузе? – сказал Оливер, вспомнив заносчивого и довольно неприятного молодого человека, который ему никогда не нравился, потому что, в отличие от Мартина, это было не маской, а настоящей его личностью, - Он же был коммунистом… - Мне достаточно того, что он погиб, - во взгляде Мартина промелькнула такая ненависть, что Оливер прикусил язык и решил больше никогда не поднимать эту тему. Он сделал бы всё, чтобы его друг, его любимый не превратился в этого Краузе. Вот только понятия не имел , что именно ему сделать. - Пойдём, покажу кое-то, - не дожидаясь ответа, Мартин снова схватил его за руку и снова потащил по чёрной лестнице. Небо уже светлело. В свете занимающейся зари средневековый дом не казался уже таким зловещим. Двор, по сравнению с грандиозным зданием, казался совсем маленьким. То, что Оливер увидел в нём, заставило его содрогнуться, даже несмотря на то, что тьма отступила. У восточной стены, совсем рядом с воротами располагались три надгробных камня. Два больших и один поменьше в центре. Имена погребённых уничтожило безжалостное время, лишь на маленьком камне можно было различить дату смерти: 1496 год. Мартин улыбнулся, глядя на окаменевшего друга: - Представляешь, никто не знает, кто здесь похоронен и почему именно здесь. Даже в архиве ничего нет. Мартин ожидал, что длительная пробежка и нахождение ночью в сыром помещении даст о себе знать, но боль всегда приходит внезапно и в самый неподходящий момент. Боль ударила в позвоночник, от чего отнялись ноги, руки и мозг. Он чувствовал только тепло чужого тела. Оливер подхватил его, прижал к груди, как сокровище. Его Олли. Из всех друзей только он и был всегда по-настоящему добр к нему, не требуя ничего взамен, пусть и не всегда его понимал. Так почему же Мартин не может больше любить своего Олли так, как раньше?.. Оливер хотел в тот момент только одного: взять хотя бы малую часть его боли на себя. Но, увы, прижать его к себе, как сломанную игрушку – это всё, что он мог. Мартин не отстранялся. Обхватил его здоровой рукой, впиваясь красивыми длинными пальцами ему в шею. Солнечный свет медленно полз сквозь арку-улицу, укутывая золотом три безымянные могилы во дворе. Свет проник в Мартина, прошёл сквозь него, затмевая чёрно-белое небо и адские машины под Амьеном. Ласково упав на плечо, свет облегчил его боль. Нет больше войны. Погибшие возвращаются домой. Он больше не под Амьеном тогда, он здесь, сейчас. Живой! Его жизнь не кончена, а только начинается. Следы адских машин и свежие шрамы теряются в свете прекрасной звезды, и не остаётся ничего, кроме света. - Солнце встаёт над руинами! Понимаешь? – говорит он, - Что бы ни случилось, оно встанет вновь! В тот момент Оливер действительно понимал его. Он держал тонкое сломанное тело в объятиях, ощущал его жар и бешеный ритм его сердца. Он живой. Солнечный свет отразился в чёрных глазах, и Оливеру казалось, что они полыхают адским пламенем. Таким огнём можно обжечься, но ему всё равно. Он готов держать его в объятиях вечно и гореть вместе с ним. Ведь он любит и всегда будет любить.