Когда-то

      Когда-то он был воином и другом. Улыбался искренне — солнечный хрусталь, смеялся с их доброго и наивного Цзин Юаня — мягкий перелив, по-дружески подшучивал над серьёзным Дань Фэном и хохотал, когда тот в очередной раз попадался на розыгрыш с чернилами — самый нежный звон.       Когда-то ликорис был для него лишь красивым цветком без особого смысла. Преследовал иногда тут и там, пленял своими формами и запахом, но не вызывал тошноту. Лепестки лилии уже тогда тянулись к нему, будто знали, что в будущем кровь станет с ним едина.       Когда-то его волосы сверкали серебром под искусственным солнцем их корабля — благородство и гордость.       Когда-то он умел восхищаться видами и по-настоящему любить. Открыто и красочно.       — Если бы твой народ знал, что ты привёл меня сюда, они бы были недовольны, — когда-то его голос звучал бархатно и благородно, и хищная улыбка выглядела заигрывающе, а не опасно.       — Они никогда не узнают, — когда-то Дань Фэн позволял себе рядом с ним неловко шептать и запрещать себе хмуриться — небольшая дождевая тучка, — будь тише.       — Я лишь...       — Помолчи. Я дам тебе два часа — запомни, всего два часа! — изучи всё, что успеешь, — когда-то в его морских глазах плескалась нежность, а на лице расцветала мягкая и неловкая улыбка.       — Я ведь не бессмертен, и потому умею правильно распределять время. Двух часов мне хватит на то, чтобы осмотреть все, что я желаю.       Под их ногами тогда раскинулся древний драконий дворец, могущественный и прекрасный. Закрытый для тех, кто не был Видьядхара — желанный кусочек для исследования. Но не он волновал горячее молодое сердце в тот момент.       — И с чего ты желаешь начать?       — С тебя, — когда-то он впервые смутил великого драконьего мудреца.       Когда-то они могли касаться друг друга мягко и непринуждённо, смеяться от неловкости и путаться в серебре и чёрном жемчуге длинных волос. Следовать дорожкой поцелуев по рукам и ключицам, очерчивать кожу под бесконечными складками одежды, замирать от смущения и искать утешение друг в друге.       Дань Фэн тогда впервые поцеловал его первым — коротко, сухо, по-своему, но так чувственно и открыто. Потом растерял всю свою храбрость и спрятал лицо в чужой шее, но не смог скрыть бешеный ритм своего сердца, отбивающий гонгом в грудную клетку воина.       Когда-то лотос был благосклонен к ним обоим и расцвёл над их головами, стоило стать чуть ближе друг к другу и впервые по-настоящему дотронуться до своих истинных чувств, в той небольшой комнате драконьего дворца с потрясающим видом.       Когда-то всё было хорошо, как в доброй сказке про любовь...       Пока не расцвело поле алых лилий.       Он помнил кровь и её запах, безумие, сжавшее лёгкие, сдавившее горло, отозвавшееся желанием убивать в собственных руках. Помнил меч и бесконечные вопли агонии, помнил жар, окутывающий тело всё больше с каждой секундой, помнил...       Помнил как Дань Фэн, его Дань Фэн, его душа и сердце, пронзил его грудь копьём, обломав ребра и разорвав лёгкие. В морских глазах больше не сияла нежность, всё место в них заняла ненависть. Его Дань Фэн, его маленькая тайна и самый большой страх, самая первая и единственная любовь, которой он отдался со всей присущей себе пылкостью и искренностью, его же и убил.       Но он родился вновь. Восстал из моря крови — всего лишь тень и мертвец, поднялся над ликорисами, ничего не понимая и рыдая от боли — мученик и жертва. Протянул свои грязные руки, испачканные алым и чужими смертями, к своей любви. И был убит им вновь. А потом ещё раз и ещё. Он умирал и не мог успокоить свои слезы, пока гнев не подавил погибшую влюблённость и не выжег все воспоминания. Вскоре замолкла и ярость.       В полной пустоте и боли, заместо всех чувств пришла жажда крови.       Убей, разорви, перережь чужую глотку, вскрой свои вены, окрась белую ткань алым, пусть распустятся новые паучьи лилии!       Их запах, их вид, их вкус — они преследуют в пустоте. Когда он умирает, в его мире распускается один ликорис. Покачивается во мраке и молчит, не даёт никаких чувств и насыщения.       Нужно больше цветов, больше жертв, больше, больше, больше!       Мара поёт под ребрами своим тоненьким голоском, что-то просит, но он слишком занят своей глупой игрой, чтобы слушать её.       «Высвободи свою Мару» — шептала Кафка по вечерам, перебирая его потемневшие волосы и едва касаясь ноготками шеи, чем вызывала неправильную реакцию тела — рассудок потерял прежние образы, но плоть помнила все ощущения, даже если умирала до этого тысячи раз.       Кафка — его предохранитель. Она всегда знает, что делать, она дала ему имя и так по-нежному его каверкала, будто пыталась вывести хоть на какие-то эмоции.       Блейд помнил, как получил своё новое имя, помнил первую встречу с Элио и то уважение, что тот смог вызывать одной лишь своей аурой, помнил первое знакомство с Серебряным Волком, этой шумной неугомонной девчонкой.       Помнил ненавистное лицо с морскими глазами. Лицо его убийцы, того, кому нужно заплатить за всё. Он пронесёт его сквозь все свои падения и воскрешения, и отомстит за своё безумие.       Он помнил тех людей, что помогли глупому драконьему трусу, знал их запах и вид, мог преследовать их подобно ищейке, помнил каждую мелочь!       Но он не помнил тот момент, когда мара впервые распространилась в его теле.       — Дань Фэн, — Блейд не помнил, как когда-то прикоснулся губами к его голой ладони, прижимая к груди вторую, скрытую перчаткой, — если я стану опасен, закончи это всё.       — Путь охоты исцелит тебя, — на тёмных ресницах мудреца дрожал хрусталь, — мы что-нибудь придумаем.       — Никогда нельзя верить в лучшее. Нужно готовиться ко всем исходам.       Когда-то он уже умирал до этого, они оба умирали, заключённые в бесконечный цикл перерождений. Открой глаза в новом теле — сотри свою память и лица, уничтожь прикосновения и дрожь. Убей себя прежнего и родись другим.       Блейд не хотел забывать его. Просыпаясь от агонии и мучений, хрипя от вида копья в своей груди, возвращался к нефритовым рогам и сиянию морских волн, продолжал кричать имя, казавшееся разуму незнакомым и чужим.       — Дань Фэн! — вопил, срывая связки, пока в голове не зародилась ненависть.       Когда-то он забыл свою любовь, но оставил оставил в памяти имя. И шум чужого моря.