Пять ликов милосердия

Джен
PG-13
Завершён
94
автор
legal7016 бета
Пэйринг и персонажи:
Размер:
14 страниц, 1 часть
Метки:
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
94 Нравится 31 Отзывы 27 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
-1- Появление на свет сына король Трандуил считал одним из счастливейших событий в своей долгой жизни, богатой и на скорбь, и на радость. Не в продолжении династии он видит свое счастье, и даже их горячая привязанность друг к другу не кажется королю эльфов самым главным. С Леголасом Трандуил словно сбрасывает весь пережитый опыт и остается вновь обнаженным и беззащитным перед новым, внезапно помолодевшим миром вокруг. Смотрит чужими юными глазами на звездное небо – впервые, слушает плачущую лютню – впервые, ощущает запах нагретого летом медоносного разнотравья – впервые. Ему кажется, будто он вслед за сыном снова переживает юность с ее первым любовным томлением, с поиском ответов, с острой радостью и разрывающим сердце горем. Ему кажется, что их Эпоха еще не уходит. Леголас красив даже для эльфа, но, что важнее, за высоким гладким лбом скрывается живой и пытливый ум. Трандуил дает молчаливому сосредоточенному сыну несколько дней раздумывать над тревожащей его проблемой, не желая раздражать навязчивыми расспросами, опасаясь вывести на давно нарушающий их спокойствие разговор о желании Леголаса покинуть Сумеречье. Однако, глядя за медленно слетающими с деревьев искрами огоньков, слушая смех музыкантов, чувствуя легкость от выпитого вина и тяжесть богато украшенного цветами и драгоценными камнями венка, Трандуил все же разрывает молчание: - Какая мысль волнует тебя? Что ты пытаешься постичь? Леголас молчит, и на секунду Трандуила охватывает ледяной страх, что сын не ответит, однако потом молодой эльф улыбается, светло и легко. - Милосердие, отец. Ты знаешь что-нибудь о милосердии? – он делает глоток из кубка и продолжает. - Ты столько пережил, ты столько видел, ты встречал рассвет и закат Эпох – скажи, отец, что есть милосердие, когда вокруг сгущается Тьма? Трандуил пьет вино, но мыслями он уже далеко, и губы его безмолвны - теперь его очередь размышлять. Он никогда не отвечает Леголасу с высоты своих лет. Трандуил живет только сейчас, его сыну жить в эту – несчастную, великую, прекрасную, полную потрясений, тьмы, пороков, самопожертвования и благородства – Эпоху, и ответы должны быть найдены там и тогда, где и когда задаются вопросы. Владыка Сумеречья, король нандор, синда из Дориата – он считает, что знает о милосердии достаточно много. Благодарение светлой Элберет, ему чаще удавалось не запятнать себя жестокостью, да и к нему самому не раз проявляли милосердие. Вопреки этому, эльфийский король молча пьет и молча смотрит на развеселившегося, сбросившего тяжкий груз одинокого раздумья сына. Что есть милосердие, когда вокруг сгущается тьма? Что есть милосердие?.. В этот момент тьма вокруг сгустилась в буквальном смысле, лепестки светлых крупных меллорнов внезапно схлопнулись, закрывая светящиеся сердцевинки, и эльфы едва успели схватиться за оружие, прежде чем на поляну набежали гигантские пауки, которые не то гнались за кем-то, не то убегали от кого-то. Для лесных эльфов сражения с темными чадами Унголианты давно стали почти привычными, однако сейчас столкновение оказалось слишком внезапным, и даже Трандуил почувствовал себя ошеломленным. Однако эльфы быстро взяли себя в руки и отогнали пауков прочь в черную темноту ночного леса. Потом на измятой траве они нашли потерявшего сознание Торина, сына Траина, внука Трора, и, право слово, Трандуил предпочел бы еще одну встречу с пауками – те были врагами, но врагами из «здесь и сейчас», привычными и изученными. Торин врагом не был, но появился он словно из позавчерашнего дня – а, как известно, ни один день не умирает так прочно как позавчерашний. Желание эльфийского короля исполнилось наполовину: с пауками этой ночью они еще столкнулись, а вот Торин никуда не исчез – сидел в чертогах лесного владыки, словно не он виноват в окончательно испорченном празднике, машинально оглаживал толстыми пальцами темную с обильной проседью бороду, огрызался на вопросы, сыпал обвинениями. Есть хлеб и пить вино эльфийского короля он, впрочем, тоже не забывал. Трандуил и слушает, и не слушает гнома, погруженный в свои мысли. Он смотрит в проем окна на то, как в предрассветной серости утра эльфы выравнивают тропинки перед дворцом, стирая с них все следы вчерашнего дня. Леголас в детстве часто плакал, не найдя наутро оставленных вчера отпечатков своих ножек, однако недавно овдовевший Трандуил был непреклонен – в лучах нового солнца все должно начинаться заново. Здесь и сейчас, и никаких следов из прошлого. Осколок прошлого ставит кубок на стол, и прозрачно-зеленые глаза Трандуила снова и снова скользят обеспокоенно и как-то обреченно по фигуре гнома в рваном плаще, бывшем когда-то небесно-голубого цвета. На язык идут не те слова о том, что Торин постарел и поседел, а на ум не те мысли о Короле-под-Горой и Эреборе. Трандуил вглядывается, всматривается в глаза гнома и спрашивает снова и снова: - Зачем ты здесь, Торин Дубощит? Зачем ты шел сюда? Гном отвечает резко и гневно – не привык отчитываться, либо наоборот пресыщен необходимостью отчитываться – но Трандуил ищет ответ не в его словах, а в собственных размышлениях. Торин идет за своими воспоминаниями, вдруг понимает эльф и, разворачиваясь спиной, вновь подходит к окну. Торин идет к Горе и будет рад видеть ее, потому что там он провел самые светлые дни своей жизни. Торин даже его, Трандуила, рад видеть немножко, потому что тот тоже часть того времени, когда под Горой был король, когда отец и дед были живы, когда вокруг царили богатство и почет, когда у гномов был их дом. Ему нужен не просто Эребор, а тот, вчерашний, Эребор. Что милосерднее: позволить вспоминать светлые дни или заставить забыть темные? Что причиняет меньшую боль: мысли о счастье, которое потом ушло, или пустота за тобой, с которой содрали все следы? После того как Келебриан покинула Средиземье, в доме Элронда часто говорят об ушедшей хозяйке, словно та все еще здесь, а сам Полуэльф признался, как радуется, видя в детях черты их матери. Возможно, ему нравится лелеять свою боль, но не милосерднее было бы это прекратить? С тех пор как Тауриэль ушла за Море, никто не смеет даже упомянуть о ней при Трандуиле, слуги спрятали все портреты, и он никогда не говорит с Леголасом о его матери, как когда-то они с Орофером забыли в разговорах о Дориате. Трандуил слегка постукивает пальцами по наличнику окна, словно наигрывая полузабытую мелодию. Следы с дорожек уже стерты. Вчерашний день умер. Торин молчит, прикрыв глаза. Ему дали поесть и умыться, но он едва в сознании от усталости и вот-вот впадет в тот тяжелый сон, что больше напоминает обморок. Что может быть милосерднее забвения? На толстом пальце - печатка Трора, в сохранившейся серебряной отделке плаща – орнамент Эребора… Милосерднее забвения… …разве только воспоминания для того, у кого больше ничего не осталось ни здесь, ни сейчас. Трандуил садится за богато украшенный письменный стол, смотрит на Торина и видит Трора, видит кольцо из Семи вместо печатки, видит Эребор, жадность гномов, золото, Смауга, видит горящий Дейл, зарево, кровавый рассвет, трупы, запустение… Воспоминания милосердны в своей честности, и королю становится немного легче. В окно несется песня лесных эльфов, и проникают первые солнечные лучи – приходит новый день. - Отведи Торина Дубощита в темницу, - говорит Трандуил сыну, - пусть переоденется и отоспится. Возможно, он станет любезнее. Леголас отдает распоряжение страже и уже собирается уходить, когда Трандуил ловит сына за руку. - В твоих глазах… - начинает он и запинается. «Свет Эарендила», «сияние утренней росы», «блеск первых листьев» - это его обычные слова отцовской нежности, слегка вычурные, но привычные. - В твоих глазах, - с усилием выговаривает Трандуил, - такой же огонь, что горел в глазах твоей матери. Леголас вздрагивает, и его губы раздвигаются в недоверчивой, но счастливой улыбке. - Ты любил ее? - Да, - не колеблясь, отвечает Трандуил, отпуская, наконец, боль вместе с воспоминаниями, - я очень любил ее. Леголас опускается на колени и порывисто целует пальцы отца, а Трандуил кладет свободную руку на голову сына, приглаживая светлые волосы. Он думает об облегчении, которое наступило вслед за разбитым молчанием, о счастливой улыбке сына, о слезах на его щеках, об острой боли вонзающихся в мозг воспоминаний, об отчаянии в глазах Торина, которого память пригнала сюда через все Средиземье. Он думает о потерянной жене, об убитом отце, о поруганном Дориате. Дав волю памяти, никто не в силах уже скрыться от вчерашнего дня. Трандуил, право, не знает, что милосерднее в темные дни: помнить или забывать? Забыть все - означает забыть и о гномах там, в чаще, где еще царит ночная темень. Сотри все следы, что тянутся между ним и Торином – и эта компания превратится в обычных чужаков: не друзей и не врагов. С чужаками нандор, как правило, вообще не имеют никаких дел. Вспомнить - означает тоже вспомнить все… Горит Дориат, видны гномы в рядах армий Саурона, мрачное зарево от проклятого кольца царит над Эребором и привлеченный Смауг Великий несет смерть и разрушение… - Отправь стражу в лес, - со вздохом говорит Трандуил, чуть отстраняя от себя сына. – Найдите спутников Торина Дубощита и приведите сюда. Трандуил очень надеется, что это решение милосердно. По крайней мере, для гномов, умирающих от голода в чаще. -2- Балин стоит чуть впереди, остальные одиннадцать гномов сгрудились за его спиной, нескольких, самых измученных, поддерживают товарищи. Трандуил переводит взгляд с одного грязного уставшего лица на другое: с Бофура на Бифура, с Ори на Дори, с Оина на Глоина. Бомбур взгляд эльфийского короля не встречает, тупо уставившись в пустоту, почти повиснув на плечах брата и Нори, Двалин смотрит мрачно, в глазах Кили веселье прорывается через мутную накипь усталости и голода, Фили озирается по сторонам с неподдельным интересом. Балин встречается глазами с лесным владыкой и спокойно выносит его взор. - Почему ты не хочешь откровенно рассказать мне о ваших целях? - увещевает Трандуил. - Я, в конце концов, могу и помочь вам. - Можешь, владыка, - соглашается Балин, и Трандуил вдруг понимает, что спокойствие в его глазах деланное, тонкий лед, прикрывающий черную пучину тревоги, - но куда больше меня волнует, что ты можешь нам помешать. Трандуил поднимает брови. - К чему мне мешать вам? Балин молчит и утыкается взглядом в многоцветный пол. В сверкающем, украшенном золотыми узорами и драгоценными камнями, зале, созданном руками их предков, гномы кажутся нелепыми, и в их мерцающих глазах Трандуил видит усталость, пережитый страх, тревогу, равнодушие. Даже природная непосредственность сейчас покинула гномов – они стоят перед королем исхудавшие, осунувшиеся, заросшие растрепанными бородами, испачканные клейкой паутиной. Совсем юные, явно не знавшие Эребора, и старики, уроженцы королевства под-Горой и нет, есть воины, есть мастера. Чем объединил эту разношерстную компанию Торин? Чем больше Трандуил смотрит на них, тем меньше ему все это нравится. Он лишь смутно угадывает планы короля без королевства, но уже чувствует большое горе, в которое они выльются, в первую очередь для этих уставших, угрюмых гномов. Возможно, еще не поздно как-то помочь, но для этого придется вырвать у них правду. - В чем цель вашего похода? – спрашивает Трандуил. Гномы устало молчат. Король молчит тоже, его бледные руки с узкими запястьями неподвижно лежат на резных подлокотниках трона, ни одна складка одежды не шевелится, на красивом лице не вздрагивает ни один мускул, и, по сравнению с этой застывшей маской, взгляд светлых глаз кажется еще более яростным. У стены сделан небольшой фонтан, роняющий капли одну за другой с ритмическим звоном. В оконном проеме устроилась птица, которая с механической регулярностью испускает короткий высокий писк. Больше тишина не нарушается ничем – не скрипят полы, не двигается король, не звенят длинные хрустальные подвески на потолке, даже звук дыхания поглощается залом. От шороха плаща Балина, когда тот опускает обреченно плечи, все гномы вздрагивают. Трандуил, не поворачивая головы, метнул взгляд из-под длинных ресниц на фонтан, и следующая капля повисла и остановилась, стук прекратился. Второй взгляд – и птица улетела, каким-то образом умудрившись расправить крылья совершенно бесшумно. Гномы начинают нервно шевелиться, но звуки умирают, не родившись, кроме непереносимо оглушающего стука крови в ушах, от которого, кажется, слабо колеблются хрустальные подвески. Хмурый взгляд Двалина становится затравленным, веселье в глазах принцев плещет истерикой. Трандуил ждет того, кто разорвет молчание, потому что тот, движимый слабостью, отчаянием или безрассудством, выдаст, наконец, гнетущую тайну. Балин тоже знает, что через минуту или две, или три, но кто-то не выдержит, и тогда уже ничего не исправить. Взгляд, который он бросает на эльфийского владыку, хорошо знаком Трандуилу – так смотрят на врага, когда гордость не позволяет молить о пощаде. Преданность своему королю, и неважно прав он или ошибается, тяжелый гнет, который Трандуил еще прекрасно помнит по себе. Милосерднее помочь незваным гостям против их воли или пощадить сейчас и позволить сберечь свои опасные тайны? Трандуил откинулся на спинку трона, отбросил за плечи длинные волосы, и с резким движением его руки мир вновь расцвел звуками, а гномы перевели дыхание. - Что ж, мастер гном, храните свое молчание, свои тайны, свою приязнь и свою неприязнь. Гномы, кажется, так рады были убраться из тронного зала, что даже приказ лесного короля отвести их в темницу восприняли с облегчением. - В какую темницу? – уточнил Леголас, вошедший со стражей. - В другую, - лаконично ответил король. Дверь закрылась за спиной принца Сумеречья (вернее, закрылась она чуть позже, словно за Леголасом вышел кто-то еще, невидимый), а король Трандуил еще долго сидел, вслушиваясь в стук капель плачущего фонтана и вглядываясь в хрустальные слезы. Следующие дни гномы сидят в «другой темнице», а Трандуил выбирает ткани для новых драпировок, устраивает последние летние охоты, планирует большой праздник и нет-нет, но чувствует, как будто за ним наблюдает кто-то невидимый, но очень любопытный. Король перебирает мыслями всех возможных развоплощенных, но взгляд неведомого невидимки почти по-детски восторженный, злости в нем нет. Трандуил берется было за перо, чтобы написать Элронду в Имладрис – в конце концов, Полуэльф куда больше интересуется делами других народов и, возможно, слышал что-то о компании из тринадцати гномов. Однако, поразмыслив, Трандуил не пишет ничего – какими бы ни были тайны гномов, они не терпят промедления, и эльф почти уверен, что пока письмо дойдет до Последней Обители и вернется обратно, он сам узнает о происходящем не меньше, если не больше Элронда. С другой стороны, Элронд, пожалуй, смог бы вызнать всю правду, как бы Торин и его компания ни пытались ее скрыть, и остался бы при этом их добрым другом. Элронду всегда его милосердие подсказывало нужные слова. По крайней мере, Трандуил считал, что Полуэльфа направляло чистое милосердие, когда он сказал нужные слова, чтобы сорвать все покровы с его сердца после смерти Орофера и обнажить чистое горе, ну и когда позволил выплакаться на своем плече тоже. Хотя, разве не истинное милосердие отыскал в своей душе, опаленной бесконечным ужасом вокруг, гордый Гил-Гэлад, когда не сказал Трандуилу ничего, венчая его короной покойного отца, перед армейскими рядами, сострадательно сделав вид, что не замечает следов слез на лице новоявленного короля нандор? И Трандуил не знает ответа, что милосерднее: пощадить чью-то гордость, скрывающую тревоги, или сорвать все покровы, обнажая правду? Он почти уверен, что сумел бы поймать невидимку, бродящего по его чертогам – в конце концов, в Сумеречье все подчинено одному взгляду лесного владыки. Однако снова и снова Трандуил лишь просит принести еду в свои покои, а потом, оставив поднос на столе, неплотно прикрывает двери и уходит ужинать с Леголасом. Он тщательнейшим образом не замечает, что к его возвращению от кушаний остается едва ли половина. Он оставляет тайны невредимыми. Но иногда он думает, что милосерднее было бы заставить тайное стать явным, потому что невидимка кажется ему очень и очень одиноким. -3- Осенние листья обсыпают золотой и серебряной пылью и полируют, пока те не начнут сверкать почти нестерпимым блеском в солнечном свете. Черенками их сплетают друг с другом в изящные розетки и в центре каждой укрепляют темно-синие, почти черные, с проседью ягоды. Они обмотаны спирально тонкой золотой проволокой, которая врезается в налитые мерцающие бока. Украшенные мелкими голубыми топазами, розетки собирают в корону, готовую увенчать светлые кудри лесного короля на осеннем празднике. Трандуил смотрит на себя в зеркало, когда Леголас мягко опускает тяжелый венок на его голову. Он менее красочен, более строгий, чем предыдущий, но не менее роскошен. На столике перед эльфом лежит еще простой витой венец с крупным алмазом – подарок Элронда, и почти невесомая, сплетенная из тончайших брильянтово-сверкающих нитей, тиара, сделанная в Лотлориене, лежит и работа гномов Эребора - богато усыпанная кроваво-красными рубинами, темно-алыми пиропами и огненными гранатами, низкая корона с затейливой резьбой, которая при некотором воображении, пожалуй, может напомнить чешую огромного пресмыкающегося. Трандуил делает вид, что выбирает, хотя уже и так знает, что наденет. Леголас знает тоже, но старательно подыгрывает – это их знакомая семейная игра. - Она не слишком тяжела? – вдруг спрашивает принц, и Трандуил не в силах поймать его взгляд в зеркале. В голосе Леголаса звучит какая-то непростая нотка, и король знает, что тот спрашивает не о весе золоченных и серебренных листьев и драгоценных камней. - Для меня нет, - отвечает Трандуил, и его ответ тоже относится совсем не к металлу и карбункулам. – Для тебя тоже. Простенький алмазный венец, который покрытые мозолями от меча, уставшие руки Гил-Гэлада водрузили на его голову перед поредевшими рядами воинов, весил куда больше, давил нестерпимой, невыносимой тяжестью, хотя Трандуил держал голову прямо и высоко. Хотя бы потому, что ему тогда милосердно не оставили никакого выбора. - Отец, - внезапно и безо всякого перехода просит Леголас, - отпусти меня. - Ступай, - отвечает король и тут же понимает, что принц говорит вовсе не о том, чтобы выйти из комнаты. - Отец, я не могу просидеть в Сумеречье всю жизнь, - увещевает Леголас. – Вокруг мир, во все стороны простирается мир, и он страдает. Я не хочу быть в стороне, хочу видеть, участвовать. Я не ребенок уже, чтобы беречь себя от несчастий… - Поверь мне, - перебивает его Трандуил, отворачиваясь, наконец, от зеркала, чтобы посмотреть на сына, - искать себе несчастья – это совершенно лишнее. Как только ты на самом деле перестанешь быть ребенком – они найдут тебя сами. Глаза Леголаса яростно сверкают. - Почему ты не веришь в мои силы? Почему ты не доверяешь мне делать выбор? Трандуил снова отвернулся, проводя кончиками пальцев по нежной тиаре. - Я все сказал. Ступай. Принцы рода Длиннобородых опять стоят перед троном в огромном зале, и Трандуил поочередно ловит взгляд то одного, то второго. Старший серьезнее, спокойнее и увереннее в себе, ровнее в эмоциях, в глазах его пляшут озорные искры, как у того, кто легко готов откликнуться на любую шутку, на приглашение к проказе. Младший - нервознее, ранимее, сложнее в чувствах, и одновременно изобретательнее. Трандуил пытается прочесть в их глазах самые заветные мысли, кроме тех, что лежат на поверхности: что братьям хочется одновременно и убраться отсюда поскорее, и остаться уже не пленниками, чтобы как следует все рассмотреть в эльфийском королевстве. В их глазах любопытство, которое бывает только в юности, когда самые тяжелые приключения только раззадоривают, когда от каждого следующего дня ждешь только радости, когда смерть – это не больше чем пустое слово. В их глазах тревога – принцам до сих пор не сказали, что с их дядей. В их глазах гордость и ответственность – они сейчас главные в отряде. Только безжалостной жажды золота нет в этих глазах, никогда не глядевших на проклятые сокровища Эребора. Трандуил и сейчас ужаснулся отблеску того нерассуждающего голода, который увидел в глазах многих спутников Торина – какое зло породил Враг, что оно до конца дней клеймит взгляд и разум соприкоснувшегося с ним? - Я отпущу вас, - говорит лесной владыка, - если вы пообещаете забрать своих подданных и покинуть Сумеречье тем путем, которым пришли, и никогда не возвращаться. Нам выбирать, каким будет мир вокруг нас завтра – и в этой Эпохе есть много зла, которое лучше не тревожить. Я не спрашиваю вас, куда и зачем вы идете, но я вижу в будущем кровь, много крови. Сокровища Под-Горой прекраснее многого, что создано мастерами в этом мире, но не настолько прекрасны, чтобы за взгляд и прикосновение к ним заплатить своими жизнями. Я знаю, вы не пожалеете себя ради вашего похода, но, возможно, вы пожалеете друг друга? Стоит ли пара украденных из-под носа дракона драгоценных безделушек смерти родича? Гномы переглянулись искоса, и Фили сделал шаг вперед. - Мы благодарим за заботу и за предупреждение, король. Никому не хочется приближать свою смерть, что и говорить, но мы не купим жизней в обмен на честь. Мы не отступим. Им нет дела до сокровищ дракона, понимает Трандуил, они идут за Торином. Они выбирают его путь, его честь, его жизнь… и его смерть, если придется. Трандуил оперся локтями о трон, а подбородком о сцепленные пальцы, глядя сквозь своих пленников, размышляя. Он мог бы отобрать у них этот выбор, мог бы сказать, что Торин мертв. Он почти уверен, что сумел бы даже навести морок и показать им «смерть» короля-без-королевства. Трандуил – синда, не так сведущ в магии, как калаквенди, повидавшие свет Древ Валар, и морок – нехорошее колдовство, и все же он полагает, что сумел бы это сделать. Удержать на краю пропасти, прежде чем лавина сорвется вниз, направить насильно по единственному пути к спасению, лишить выбора. Это ведь милосердно? Король смотрит то на одного, то на другого принца – у них светлые, ясные глаза, и в уголках губ дрожь близкой улыбки просто потому, что сегодня прекрасный день, и они вместе, и все вокруг это часть Приключения. Он думает внезапно, что юность – она очень похожа для всех народов, она требует радости, требует вызова, напряжения всех сил, требует разветвленных дорог, требует позволить ей выбирать и признавать ее выбор. Она одинаково хрупка и заслуживает милосердия. - Что же, - говорит он вслух, - выбор сделан. Пусть минута решения окажется светлой. «Пусть вы не успеете пожалеть о ней», - так он думает. - А теперь можете возвращаться в темницу, - он сам чувствует, как в голосе его режутся почти издевательские нотки, но это от бессилия. Лавина сорвалась, лавина летит. В глазах Фили поочередно сменяются обида, облегчение, благодарность. Он тоже понимает, что ему могли не оставить выбора, и рад, что этого не произошло. От этой радости Трандуилу еще тяжелее, и он не в силах отделаться от мысли, что это очень жестоко в дни Тьмы - давать кому-то выбор. Леголас тихо стучится в двери его покоев поздно вечером, уже почти ночью. - У тебя горит свеча, ты не спишь, отец? Трандуил как раз запечатывает письмо и помахивает им в воздухе, чтобы чернила на конверте высохли быстрее. - Подойди сюда. Возьми, - он протягивает письмо, и Леголас почти машинально сжимает пальцы. – Элронд – добрый друг, он не откажет. Поживи в Имладрисе, осмотрись. Ты прав, я не могу держать тебя под своей охраной в Сумеречье вечно. Леголас целует ему руку, а потом вдруг порывисто обнимает за шею. Письмо он сует в карман, и больше они никогда не заговаривают о нем. Леголас не уезжает ни завтра, ни послезавтра, ни третьего дня, ни через месяц, ни даже через год, когда уже много воды утекло, и Трандуил запоздало понимает, что дело не в самом выборе, а лишь в доверии и праве на него. Венок в его волосах красив и тяжел, и король смотрит на почти черные в темноте воды реки, которые слегка фосфоресцируют под лунными лучами и отражают плавающие в воздухе огоньки. - Дед не любил мою мать? – звонко спрашивает, садясь рядом, Леголас. Шум осеннего праздника слышится откуда-то сбоку. Между деревьями дрожат огни факелов. - С чего ты взял? - Денетор сказал. - Много говорит твой Денетор, - недовольно замечает Трандуил и после долгой паузы, во время которой слышен только плеск реки, произносит: - Она была нолдо, Орофер боялся, что ее уход на Валинор разобьет мне сердце. Он был прав. - Но он не противился вашему браку? - Нет. Он был милосерден, он позволил мне выбрать, - Трандуил бледно улыбается, глядя на такого взрослого в тусклом свете сына. – Теперь я понимаю, насколько ему было тяжело. Орофер был милосерден, дав ему выбор. Гил-Гэлад был милосерден, лишив его всякого выбора. Леголас поднимается и тянет отца за руку. - Идем, сейчас менестрели начнут петь. Трандуил кивает, медленно сняв венок с головы, кладет его на воду, и тот мягко покачивается, как будто не весит ничего, пока река уносит его вдаль. Какой-нибудь крестьянский ребенок, выловив его из воды, обеспечит всю семью деньгами на год. Хотя, возможно, он предпочтет не связываться с эльфийскими драгоценностями, и тогда река унесет венок в Море, за Море, и к милосердным берегам Валинора, которые выбрала Тауриэль. -4- Солнце вставало над долиной, но было оно темно-красного цвета и не светило, просто висело на небе, словно круглый багряный распад в глухой синей занавеси. Плотные ряды гоблинов и орков скалили зубы, и странный свет смертельно уставшего от войны дня окрашивал капающие клочья слюны кровавым цветом. Варги визжали в предвкушении мяса, в которое можно запустить клыки, и этот звук с близкого расстояния леденил сердце. Трандуил посмотрел по сторонам и увидел стоящего рядом сына. Лицо его было спокойным, сосредоточенным и таким взрослым, что у эльфа защемило в груди. Рука Леголаса, сжимающая лук, не дрогнула даже тогда, когда черная орочья стрела, пролетела в волоске от него. На пальце сверкал темно-алый рубин, Трандуил еще успел удивиться этому - Леголаса обошла стороной семейная любовь к украшениям - и тут же понял, что перед ним Орофер. Разумеется, увидев это раз, Трандуил изумился, как он мог перепутать, но вообще-то ошибка эта не была слишком уж вопиющей: Леголас был так же разительно похож на деда внешним обликом, как и на мать - своими манерами, словно в его лице судьба возвращала Трандуилу обе самые болезненные потери. Лучник вновь натянул тетиву, сделав резкое движение головой, светлые волосы закрыли его лицо от Трандуила, и опять эльф готов был поклясться, что перед ним стоит сын. Альмадиновое марево заполняло долину, тяжелыми прядками тумана сползая к самой земле, и очертания предметов терялись даже для зорких глаз эльфа. Стрелы летели в этой вязкой дымке, словно в густом киселе, без свиста, без звона. Тишину разорвал лишь глухой, протяжный стон, почти крик, и впереди гном в длинной кольчуге рухнул на колени, будто ему подрубили ноги. Из груди у него торчало лезвие меча, а гоблин, который этот меч вонзил, при очередном выстреле эльфийского лука свалился со стрелой в горле. На глаза наворачивались слезы от дыма... Ородруина? Смауга? ... и Трандуил сморгнул их. Гном пошатнулся, сделал неловкое движение, стремясь сохранить равновесие, и за секунду до того, как он все же упал навзничь, Трандуил увидел его глаза - голубые, как... Дориатский рассвет? Плащ с серебрянной кисточкой? Пустота рядом пищала, в этом призыве было что-то очень важное, но Трандуил воспринимал только монотонный звон. Пальцы лучника рядом... Орофера? Леголаса? ... разжались, и стрела слетела с тетивы. Трандуил вскинул голову и на фоне огромного багряного круга... Солнце? Око? ... увидел четкие силуэты летящих орлов. Трандуил вздрогнул, когда луч светлого утреннего солнца погладил его по щеке, прогоняя ночные видения. Сны. Не видения. Видения - это судьба Элронда, награжденного сомнительным даром предсказания и лишенного им ложных надежд. А Трандуилу просто снятся иногда сны и ничего более. Переживания прошлого, если запретить им приходить через ворота сознания, проскальзывают сквозь калитку грез. Довольно. Ему приснился Дагорлад и ничего большего. Леголас так сильно похож на Орофера, что ничего странного нет в его ошибке. И было тогда алое солнце, и полз кровавый туман, и гоблинов с варгами хватало. Да и гномы умирали там, бок о бок с ними, а что у убитого глаза Торина, так и в этом нет ничего удивительного, учитывая, сколько он последние дни думал о короле-без-королевства. Были летящие стрелы, был дым. А вот были ли орлы? Как Трандуил ни напрягал память, но безуспешно. Ему оставалось только надеяться, что были. - Ночью опять видели зарево над Дол-Гулдуром, - сообщил ему за завтраком Леголас. Трандуил кивнул, показывая, что слышит. - Ты не позволишь мне проехаться туда с небольшим отрядом? - без особой надежды поинтересовался принц. - Исключено. Лесным эльфам там делать нечего. В одну войну наше правление их уже втянуло. Дагорлад и Бара-Дур, дым, огонь, смерть, героизм, величие, страдание, горе, победа... …Но вот были ли тогда орлы? - Ты думаешь, Митрандир там? - Если он вообще где-то есть, то только там, - без колебаний ответил Трандуил. Сражения с Тьмой Третьей Эпохи - это великая забота Мудрых, а дело Трандуила - преуспевание своего народа, а также драгоценные безделушки и размышления. Он помнит утешение, которое дарил ему Элронд после смерти Орофера, после потери половины всего войска, гибели лучших друзей и советников. Не сами слова - едва ли он способен был тогда их воспринимать - но силу той веры и убежденности, что звучала в них. Элронд-Полуэльф хранит надежду даже в самый черный час, и иногда Трандуилу кажется, что это отголоски человеческого происхождения говорят во Владыке, вне моды и времени служащего неизменным символом свободы и милосердия в многострадальном мире. - Ты был тем, кто вернул мне надежду, - говорит ему как-то Трандуил, и Элронд улыбается в ответ одними глазами, как он умеет. - Нужно совсем не иметь сердца, чтобы отнять у кого-то надежду, когда кругом поднимается Тьма. Митрандира не назовешь неизменным, велико его сострадание к великим и малым этого мира, и оно побуждает майа к бесконечному движению от начала к закату Эпохи, от хижины гнома-изгнанника к чертогам эльфийского короля, от фейерверков к Великим Кольцам. - Ты же видел Единственное, король? – спрашивает владыку однажды гостящий в Сумеречье Митрандир, выпуская из губ колечко дыма, которое быстро превращается в дракона и шмыгает в гору, образованную из предыдущих колец. Трандуил отвечает не сразу. Горький смог, ревущее пламя, черная гора на фоне красного неба, вой волколаков, камни, испятнанные черной кровью орков и красной – людей и эльфов… … Орлы, были ли там орлы?.. - Я видел Единственное на той руке, что выковала его, - говорит, наконец, эльф и, повинуясь едва заметному движению его пальцев, вечерний бриз разгоняет табачный дым, - и надеюсь, что больше мне его увидеть не придется. А что насчет тебя, Митрандир? Маг хмурит тяжелые брови, прикрывая молодые, блестящие глаза, и выпускает целую череду из двух десятков колечек: три отлетают в сторону, семь медленно опускаются к полу, девять застывают в воздухе, а одно поочередно проскакивает через них всех, сковывая воедино, меняет цвет и растворяется в воздухе. - А я не надеюсь, король. Жестоко это – питать ложные надежды в наши времена. Милосерднее, конечно, разрушить иллюзии. Или милосерднее сохранить хоть какие-то надежды тому, кто идет во Тьму? В такие дни, когда жестокостью может обернуться и то, и другое, Трандуил не знает ответа. В глазах Торина ожесточенность, непокой, голод – страшный неутолимый голод – обреченность, как у того, кто балансирует на краю пропасти и уже знает, что сорвется вниз. Но больше всего Трандуила пугает горящая там неизбывная надежда. Он знает ее – это та самая надежда, которая заставляет идти до конца, несмотря ни на какие потери. Та, которая гонит за иллюзорным светлым призраком будущего в самую густую могильную тьму. Та, которая заставит принести в жертву друзей, родных, свой народ, честь и, наконец, себя самое. Это та самая надежда, которая горела во взгляде Орофера, когда он отвергал помощь нолдорского короля, когда снова и снова бросал свои войска в самоубийственные атаки, и, несмотря на всю свою любовь к отцу, Трандуил не может вспоминать это без содрогания. - Не было никаких орлов… - одними губами шепчет эльфийский король, и Торин вздрагивает. - О чем ты? - Ты погибнешь там, глупец, - отвечает – не ему, а своим мыслям – Трандуил, и сейчас он говорит с полной убежденностью. – Ты погибнешь сам и приведешь своих родичей к смерти. В моих подземельях двенадцать твоих соратников, и каждый из них готов умереть за тебя – неужели это стоит меньше сокровищ Эребора? Золото можно найти везде, а друзья под ударами рока уходят безвозвратно – тебе ли не знать, Торин, сын Траина, внук Трора? Калаквенди, говорят, воспринимают жизнь иначе – и Элронд не сомневается ни мгновенья: придет время, и он воссоединится с Келебриан на Валиноре, но Трандуил – синда, и в глубине души ловит себя на том, что не слишком верит во встречу со своими ушедшими. Он считает, что милосерднее не рассчитывать на лучшее. - Ты видел это в будущем, эльф? – очень серьезно спрашивает Торин. Нет надежды. Не было никаких орлов. И если уж разбивать иллюзии, то сейчас. Трандуил знает, что одного его слова бы хватило – Торин может не верить эльфам, но верит в эльфийскую магию. Хрупкий лед надежды в глазах гнома трещит и готов вот-вот лопнуть, обнажив черный провал бесконечной горечи короля-без-королевства. Трандуил отводит взгляд, не в силах выносить больше. - За предсказаниями тебе бы в Имладрис идти, Торин Дубощит, - глухо отвечает он и почти воочию видит, как успокаивается Торин, и желание идти до конца снова оплетает душу гнома своими, едва поколебавшимися, корнями. Лишить надежды - значит убить. Позволить обольщаться надеждой - значит дать погибнуть. Трандуил сейчас как никогда проклинает собственное милосердие. -5- - Пора заканчивать охоту по перу, - сказал как-то за ужином Трандуил. - Осень грядет, нужно дать отдых охотникам и лошадям перед преследованием оленей. - Только еще один раз, - попросил Леголас. - я обещал Тауриэль, что она сможет показать, как ее новые собаки поднимают птицу. Трандуил кивнул, не видя причин возражать. У прекрасной главы его лучников очаровательный вздернутый носик, и Трандуил всмотрелся в глаза сына, когда тот стал просить за милую тезку своей матери. Однако Леголас чист и холоден, словно вода лесных ключей, и Трандуил вздохнул наполовину успокоенно, наполовину разочарованно. Его время еще не пришло. - Откуда у тебя это кольцо? - спросил он, указывая на алый рубин на пальце Леголаса. - Нашел в глубине сокровищницы, пока сверял опись. Оно твое? Мне не следовало брать его? - Нет. Нет. Я думал, оно давно пропало. - Некоторые вещи рано или поздно обязательно появляются снова, - весело ответил Леголас. - Если тебя это утешит, то пропало кое-что другое. Несравнимой ценности. Трандуил поднял на сына глаза, и принц улыбнулся. - Пирог из кладовой. Королю показалось на секунду, что он ослышался. - Пирог? Может, из ночной стражи кто-то взял? - Я спрашивал - лгать они бы не стали. - Крысы? Леголас пожал плечами. - Ну, в таком случае, это очень умные крысы, которые научились не только развязывать шнурки на крышке пищевой корзины, но и завязывать их потом обратно. На бантик, - он встал. - В любом случае, это не слишком важно: скоро Осенний Праздник, и повара приготовят больше еды, чем возможно съесть. Он встал, поклонился отцу и уже направился к дверям, когда его остановил вопрос: - Что это был за пирог? - Пирог? - растерялся на миг Леголас, но быстро опомнился. - Грибной. Принц помедлил еще немного, но никаких пояснений не последовало. * Охота с самого начала не ладится. Собаки, вместо того чтобы поднять птицу, облаивают черных белок и поднимают такой жуткий шум, что смущенная Тауриэль отзывает псов назад. Кого-то из королевской свиты подводит не то сила рук, не то зоркость глаз, и сорвавшаяся стрела подранивает подлетка вместо взрослой птицы. Трандуил, вопреки обыкновению, не оживлен охотой, а рассеян и задумчив, несмотря на попытки сына его развеселить. Погруженный в собственные мысли, король не останавливает охоту, когда она забирается все дальше и дальше, к берегу реки, и по течению, к местам все более диким. Резвые кони эльфов буквально летят над землей, не касаясь полированными копытами шуршащих листьев, не тревожа осеннего покрова. Бег их призрачно быстр, и охота, над которой звенит мелодичный рог, покрывает огромное расстояние, когда солнце еще только начинает касаться верхушек деревьев. Трандуил останавливает лошадь на самом берегу, когда перед ним расстилается чернеющее полотно реки. Ширина здесь такова, что лишь зоркие эльфийские глаза способны различить травы, клонящиеся к воде на той стороне. Лесному королю кажется, что он видит багульник, паслен, цветущий папоротник – нехорошие растения, и в самом воздухе звенит напряжение, слышится отголосок страдания. Трандуил оглядывается по сторонам, безотчетно делая знак своей свите и последние, не поддавшиеся общему настроению, эльфы замолкают. Леголас хватает его за руку внезапно, повинуясь давней детской привычке, и молча указывает на середину реки. Темнеющие очертания фигуры, которую острый глаз лучника разглядел в воде, стремительно размываются быстро спускающимися сумерками. - Орк, - звонким шепотом восклицает Леголас. – Это орк. Трандуил слышит, как скрипят натянутые тетивы, и поднимает унизанные кольцами пальцы. - Нет. Нельзя убивать никого, подчиняясь лишь собственному страху. Их небольшая, отбившаяся от основной охоты, группа замирает и безмолвно взирает на орка. Чем он ближе, тем сильнее хмурится Трандуил. В последних лучах солнца, порывающихся сквозь ветви, не блестит оружие, да и орк не столько плывет, сколько его просто несет течением, постепенно прибивая к берегу. Леголас сжимает пальцы на отцовском локте сильнее – он видит след черной крови, тянущийся за пловцом. На мелководье орк поднимается на четвереньки, падает, встает снова, поднимает голову, стараясь выпрямиться в полный рост, и Леголас приглушенно вскрикивает. - Женщина… это… женщина… В голосе его режется ни страх, ни отвращение, ни удивление даже, а чудовищная смесь этого всего. - И она на сносях, - тише дуновения ветра говорит Трандуил, скользя взглядом от изуродованного, рассеченного поперек по переносице, лица до глубокой раны, тянущейся через грудь и огромный отвисший живот. На лице, полускрытом налипшими мокрыми прядями спутанных волос и обильно текущей черной густой кровью, выделяются обнаженные выпяченными толстыми губами клыки. Женщина взмахивает длинными кривыми лапами и падает ничком прямо на выпирающий живот. Трандуил вздрагивает, а пальцы Леголаса впиваются изо всех сил. - Я позову лекаря, - практически беззвучно шепчет принц, но отец останавливает его движением головы. - Не нужно. Эльфийский владыка спешивается и делает несколько шагов к лежащему существу, неосознанно подходя с подветренной стороны, как к подбитому зверю. С рычанием раненная поднимается голову, склоняя ее на бок, словно прислушиваясь, и Трандуил понимает, видя потеки крови на ее щеках, что рана еще серьезнее, и женщина не может больше видеть его, разве что чувствовать его присутствие. Он чуть-чуть, совсем слегка, отводит ее внимание – орки чувствительны к эльфийскому волшебству, но сейчас она рада обмануться. - Бурзум? – хриплым каркающим голосом выталкивает она вопрос сквозь зубы. - Да, - глухо, скрывая природную звонкость голоса, отвечает Трандуил единственным словом, которое знает на языке орков. - Skai! Они напали врасплох, трус-снага и его отребье! Руки у нее подламываются, и она снова падает лицом в речную грязь. - Да. - Хорошо, что ты здесь, что я здесь… Дышит она все тяжелее, между разбитых губ вываливается красный, со вздутыми темными венами, язык. - Да. - Мы отомстим, - полумертво хрипит она, - мы отомстим так, что камни будут плакать, sha! - Да, - нужды искусственно приглушать голос нет – горло стиснуло комом. – Да. Женщина обмякает, и даже чуткое ухо эльфа не в силах больше уловить звука дыхания. Трандуил оборачивается к своей свите и видит подходящего Леголаса. - Рабы зла – несчастные существа, - негромко говорит эльфийский король. – Сожгите тело, как бы то ни было, нельзя оставлять его оскверненным. Эта фраза колет его в самое сердце воспоминанием об оставленных на Гиблых Болотах телах погибших соратников. - Ты не пытался излечить ее, - полувопросительно замечает Леголас. - Нет, - качает головой Тандуил, садясь назад на лошадь, взгляд его становится совсем прозрачным, как зеленоватое марево над рекой. – Я не спас бы ее, но она поняла бы, что умирает среди тех, кого считает врагами. Тот, кто уже обречен, заслуживает, чтобы ему хотя бы подарили ту смерть, которую он считает достойной. Назад они едут молча. Пир в самом разгаре, когда Трандуил находит сына на невысокой башне дворца, внимательно наблюдающим за спуском пустых бочонков в реку. Они покачиваются на воде, толкаются деревянными боками, грудяться перед решеткой, перекрывающей начало сплава. - Что тебя так заинтересовало? – спрашивает Трандуил, однако Леголас вместо ответа лишь чуть дергает уголком губ, не отрывая взгляда от реки. Некоторые бочонки заметно осели в воде, и волна не легко несет их, а скорее с трудом толкает, как будто… … как будто внутри приличный груз. Трандуил быстро прикидывает количество странно ведущих себя бочонков, и почти не удивляется, насчитав тринадцать штук. Плотогоны и сплавщики звонко хохочут, обмениваясь шутками, запевают беззаботные куплеты, и Трандуил лишь качает головой, без раздражения, но не в силах сдержать удивление. - Временами мне кажется, что если Враг придет к воротам и попросит повидаться со мной, то они просто впустят его и проводят в тронный зал с песнями, - говорит Трандуил, разрешая себе маленькую слабость. Не выйдет хорошего короля из того, кто свой народ называет «они», но иногда, и только в разговорах с Леголасом, владыка-синда себе такое позволяет. Принц тихо смеется, поворачивается к отцу и мгновенно серьезнеет, когда видит, как тот поднимает руку, чтобы подать сигнал плотогонам и запретить открывать ворота. - Милосердие, отец. Ты знаешь что-нибудь о милосердии? Трандуил опускает руку, не тронув гонга, отворачивается, поднимает лицо и, пользуясь возможностями эльфийского зрения, долго смотрит широко раскрытыми глазами прямо на солнце. Вокруг добела раскаленного, невероятной яркости круга пляшет ореол бледно-золотого сияния, смешиваясь с голубизной неба. Тебя, лесной принц, тронули их песни, их тоска, их упорство? Тронули они и меня. Именно поэтому Трандуилу так хочется отплатить милосердием тем, кто стоит на краю бездны. Рука его взлетает еще резче – и застывает, не подав сигнала. Падай, Торин Дубощит. Я не в силах спасти тебя. Но право умирать не почетным пленником эльфийского зачарованного леса ты заслужил. Мелодично позвякивает механизм, поднимающий ажурные блестящие ворота, и бочонки один за другим уносит река. Трандуил опускает взгляд и отступает на шаг назад от края башни. Что есть милосердие, когда вокруг сгущается Тьма? - Да. Я знаю, - отвечает он сыну. – Это нестерпимая тяжесть на сердце, мучительные ежеминутные сомнения по поводу правильного выбора, напряжение всех сил. Все мужество, которое ты сможешь собрать в своей душе, весь свет, который тебе дан. Доброта, пронесенная сквозь яд страха, горечь разочарования, боль потерь, отчаяние беспомощности. Это великий дар, который дается только самым сильным духом, только тем, кто принимает его вместе со всеми его трудностями. Но, Леголас, лишь ночью звезды светят ярко, лишь во Тьме милосердие из алмаза становится сверкающим бриллиантом. Леголас подходит к отцу и крепко, почти по-детски, обнимает, пряча лицо у него на плече. Трандуил привлекает его ближе к себе и, не отрываясь, смотрит на реку и бочонки, которые вода несет в сторону Одинокой Горы. Блики солнца на воде нестерпимо яркие. На глаза у него наворачиваются чистые слезы, ресницы медленно намокают, и сквозь влажную дымку эльфу мерещится полупрозрачная тень в реке, пытающаяся вскарабкаться на ближайший бочонок. Король вздыхает и приглаживает пушистые волосы сына. Нам не выбирать времена. Храни себя в них. Найди в себе мужество. Береги свой свет. Иди сквозь Тьму, но не пускай ее в свою душу. Люби тех, кто достоин, а сострадай всем. Выдержи. Выживи. Останься милосердным. Мое сердце с тобой. Конец
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.