Синдром одиночества

Ты каждый день заходишь в вагон. Всегда в одно время, на станции Братиславская. У тебя удивительный цвет глаз: мутно-серый, с ярко-голубыми прожилками. Крошево льда в весенней воде, пасмурные облака с трещинами неонового неба. Столько всего приходит на ум, когда я говорю о твоих глазах, но ничего не может описать их. Говорю? Нет, я никому не рассказываю о тебе, лишь наедине с самим собой, за варкой утреннего кофе, когда спит жена и ещё не встали дети – я закрываю глаза и воссоздаю твой образ до мельчайших деталей. Ты всегда читаешь книжки. Они различны, ты многогранен – Кафка, Лермонтов, Кинг, Есенин, Уэлш, Шолохов, Буковски. Каждая книга накладывает отпечатки на твоё юное лицо, иногда улыбаешься, и лукавые морщинки собираются у глаз, а иногда ты взволнованно закусываешь губу, переворачивая на новую страницу. Все эмоции находят отражение в лице. У тебя светлые волосы: воздушные, вечно непричёсанные облака кудрей. Они часто запутываются в проводах наушников, чем вызывают неудовольствие. Ты распутываешь морской узел и недовольно кривишь рот. Иногда, очень редко - ты хватаешься своей обветренной рукой за поручень рядом со мной. Я так боюсь и всегда так надеюсь на это. Словно от этого зависит мой день, моё утро или выигрыш футбольной команды. Твои, покрытые цыпками, пальцы – часто испачканы ручкой… Наверное, ты студент. Бывают утра, когда ты мучаешься похмельем. По тебе сразу видно – ты хочешь спать, от тебя тянет спиртом, а под глазами залегли глубокие синие тени. Уверен, что ты кроме выпивки ещё и трахал какую-нибудь свою милую подружку. Подобная мысль заставляет меня приглушённо стонать. Всё равно в гудящей подземке никто этого не услышит. Так вот, когда ты страдаешь от похмелья, организм требует воды или какой-нибудь другой жидкости – ты начинаешь часто сглатывать, на длинной шее заходится кадык. Ты морщишься от ощущения собственного перегара во рту. Я бы хотел почувствовать его с твоих губ: порой треснувших, но полных и чётко обрисованных по контуру. Порой, тебе становится жарко в метро. Ты расстёгиваешь куртку, я вижу сухое и жилистое тело – молодое и полное сил. Ты садишься на Братиславской, а выходишь на Чкаловской. Я еду дальше и пытаюсь до последнего глядеть тебе вслед. Тебе, наверное, двадцать, а мне уже сорок. Ты никогда не смотришь на меня, а я стёр все глаза. У тебя нет никого, кроме родителей, потому что однажды ты зашёл с мамой, наверняка есть папа… А у меня есть жена и двое дочерей. И у меня нет выбора. Я болен. Неизлечимо. Я мечтаю с правом, хотя бы знакомого, прикоснуться к тебе, но я боюсь этого. И я знаю, что мы никогда не познакомимся. Поэтому – ты садишься на Братиславской, а выходишь на Чкаловской. И как только ты делаешь это – я становлюсь или сажусь на то место, где стоял ты. И вагон несёт меня дальше. И я остаюсь один…