Внутри и снаружи

Я уже подходил к дому, когда услышал резкий звук, как будто что-то щелкнуло или хлопнуло. А может, и взорвалось. Как раз приближался Новый Год, и подростки уже вовсю развлекались петардами. Дешевые хлопушки разрывались с мерзким шумом; бывало, что ночью Кэйко не могла заснуть сама и долго-долго убаюкивала нашу младшую дочь. Но если это всего лишь петарды, почему мне тогда так больно? Я не успел понять: провалился в темноту, где не было ничего – ни белой вспышки, ни коридора, ни воспоминаний о тех, кто ждет меня дома. Сознание погасло мгновенно, как гаснет экран телевизора, когда внезапно отключают свет. На миг я пришел в себя. Кажется, я лежал на холодной земле. Пакет выпал из рук, и чуть ли не по всему двору раскатились фрукты, которые я купил жене и детям. И снова тьма. - Окумура-сан. Я приподнялся на постели, открыл глаза. У моей койки стоял врач. Я оглянулся. Палата была одноместная и явно VIP-класса. Непохоже, чтобы это была ближайшая к дому больница. Но… я же ведь был ранен? - Что со мной? – мой голос прозвучал как-то странно, будто это не я говорил, а кто-то другой. - Мацубара-сан навестит вас и всё расскажет. Анализы у вас в норме, состояние уже не вызывает беспокойства, визит может состояться в ближайшее время. От этого официального тона мне стало не по себе. Почему мне не рассказывают, что со мной произошло? Мало того — почему меня хочет видеть сам премьер-министр? - Доктор, что со мной случилось? – повторил я. – Я был ранен? - Мацубара-сан сам вам всё расскажет, - доктор покачал головой, будто хотел сказать, что не имеет права что-либо объяснять мне сам. - Где я? Моя жена знает, что я в больнице? - Это вы тоже спросите у господина премьер-министра. Мне стало страшно. Мурашки пробежали по коже. - Доктор, дайте мне, пожалуйста, мой мобильный телефон, - сказал я почти спокойным тоном. – Я хочу позвонить жене, она же волнуется… - Нельзя, Окумура-сан. Мацубара-сан всё вам объяснит. И будьте добры не делать резких движений, швы могут разойтись. Тут я понял, что еще меня смутно настораживало. Бинты на лице. Почему? Не петардой же мне в него кинули, в конце концов! - Что с моим лицом, доктор? – я уже начинал злиться. - Скоро вы сами всё узнаете. Врач был невозмутимо-вежлив. Это пугало и злило еще больше. Почему он ничего мне не говорит? Почему мне нельзя связаться с Кэйко? - Почему не сейчас?! - Ждите. Я остался один. Тело казалось чужим, непослушным – будто мое сознание заточили в какую-то тряпичную куклу. Меня бросало то в холод, то в жар. Кэйко. Эми и Хана. Как они без меня? Хана совсем малышка, она еще и не поймет, наверно, что я не приехал домой. А Эми уже шесть, и она, наверно, ходит за мамой, спрашивает: «Где папа?». Я должен был встречать праздник с семьей. А если со мной что-то случилось – должен же хоть кто-то сообщить Кэйко, где я! Еле-еле я поднялся. Подошел к окну. Оно было защищено решеткой, а за стеклом я не видел ничего, кроме мутно-серого внутреннего двора. Как, наверно, любой житель Республики, я с детства слышал о тайных арестах, о том, что неугодные правительству люди исчезают внезапно и об их судьбе родные и близкие, оставшиеся на свободе, боятся даже спрашивать. Но ведь это преступники, бунтовщики… А я не просто порядочный гражданин – я член партии, политик, человек порядочный и даже в определенной степени известный. Я служу государству и не сомневаюсь в его идеалах. Меня не могут арестовать! Мысли путались. Я даже не знал, какой сейчас день и который час. В палате не было ни часов, ни календаря на стене, ничего! Своих вещей я тоже не нашел – из них остались только очки на тумбочке. Всё остальное – казенные больничные вещи. Стандарт. Я был одет в серую пижаму, вторая точно такая же была аккуратно сложена на полке в шкафу. Серо-голубой халат, серое полотенце, серые тапочки. И — ни ручки, ни блокнота, ни одной книги, ни одной газеты. Сел на койку, глядя на сияюще-белые стены. Эта чистота и белизна настораживала. Мягкий свет лампы. На подоконнике – цветы. Голубые занавески.Всё красиво и аккуратно. Непохоже на обычную государственную клинику с палатами на пять-шесть человек и скромной до бедности обстановкой. Но я бы предпочел оказаться в самой захудалой клинике для бедных, чем здесь — со всей этой красотой и решеткой на окне! Я вспоминал: вот я возвращаюсь с собрания окружного комитета. Заезжаю по пути в магазин. Торможу у дома, выхожу из машины. Резкий звук выстрела, боль, падение, рассыпавшиеся по земле апельсины… И темнота. Я подошел к двери, попытался открыть ее и выглянуть в коридор. Не получилось – кто-то запер замок снаружи. Я постучал, надеясь, что меня кто-то услышит. Тишина в ответ. Я постучал еще громче. Принялся колотить в эту дверь, звать: «Помогите кто-нибудь!». Ко мне зашла медсестра, сделала укол, и я снова провалился в ту самую тьму без звуков, запахов и ощущений, а очнулся только к вечеру. - Как вы себя чувствуете, Окумура-сан? – спросил премьер-министр. - А как бы себя чувствовали вы, если бы вам за весь день никто не соизволил сказать, что случилось и почему нельзя связаться с родными? – ответил я вопросом на вопрос. - Понимаю вашу тревогу. Но ведь мы должны ставить государственные интересы выше личных, - он мягко улыбнулся. Премьер-министр Торио Мацубара внешне был больше похож на кинозвезду, чем на политика. Средних лет мужчина, красивый той зрелой, немного грубоватой красотой, от которой млеют домохозяйки и девчонки из рабочих кварталов, мечтающие о сильном и надежном защитнике. Спокойный, сдержанный. Отличный оратор с приятным бархатным голосом. На какой-то миг я даже поверил, что происходящее со мной – часть государственного задания, что мне грозила опасность, но партия меня защитила. - Доктор сказал, вы расскажете мне, что со мной произошло, - тихо сказал я. – Мацубара-сама, вы позволите мне связаться с женой? Он так же спокойно улыбнулся. - Для них вы умерли, Дзиро. - Что?! – я резко поднялся. – Я арестован?! Меня будут судить?! Но за какое преступление?! Я ни в чём не виноват… Министр прикоснулся к моему плечу, заставляя сесть. - Преступление? Ну что вы, уважаемый Окумура-сан! – он тихонько рассмеялся. – Напротив, вам доверена величайшая честь. Вы станете новым Диктатором. *** Кто-то из нас сошел с ума. Или шутит. Только шутка какая-то идиотская. Я ущипнул себя за запястье, по-детски надеясь, что вот сейчас туман рассеется, и я буду сидеть за праздничным столом, Кэйко нальет мне чаю в мою любимую чашку, белую с синим ободком, а Эми заберется на колени и будет что-то щебетать. Сознание будто нарочно цеплялось за какие-то бытовые мелочи. Я всё еще надеялся, что мне просто снится кошмар. Но Мацубара всё так же улыбался мне. - Удивлены? Понимаю. - Я не могу быть Диктатором, - сказал я, всё еще дергаясь от чужого голоса, которым говорил. – Это высшая должность, и… - И нужна для виду, не более. Государству нужен идеальный фасад. Картина, представляющая всю республику. Что-то вроде британского монарха, который царствует, но не правит. - А как же… - Как же предыдущий Диктатор, хотите спросить? Умер. Тихо, мирно, от сердечного приступа. Жаль, неплохой был человек. Меня начинало тошнить от этого вкрадчивого голоска и притворного сочувствия. - Мацубара-сан, я… - Вам сделали пластическую операцию и операцию на голосовых связках. Теперь вы замените умершего Диктатора, но об этом будет знать ограниченный круг лиц. С места покушения вас увезли как мертвого и сообщили всем, что вы погибли. Было бы не очень хорошо, если бы в Диктаторе кто-то опознал Дзиро Окумуру! – насмешливо сказал министр. - Это подло! – выкрикнул я. Меня колотило всё сильнее. Мацубара только ухмыльнулся. - Хотите сопротивляться? Пожалуйста. Хотите бежать? Попытайтесь… Но в таком случае вашу семью ждет незавидная судьба. Знаете, что случилось, когда ваш предшественник попытался передать весточку своим родным? Я помотал головой. Понятно, что с теми людьми не случилось ничего хорошего. - Дзиро, у прежнего Диктатора были старушка-мать и младшая сестра, красавица, каких мало, - почти ласково молвил Мацубара. – Их расстреляли. Кстати, у сестры были дети. Милые крохотные двойняшки. Солдаты не пощадили никого. - Вы меня обманываете! Вы говорите это, чтобы меня запугать! – сказал я, сжимая кулак, до боли впиваясь ногтями в ладонь. Мацубара расслабленно откинулся на спинку кресла, как сытый кот, играющий с мышью. - Не верите? Проверьте. Мы показали вашему предшественнику фото и видео последних минут его семьи. Кстати, у вас две дочери? Если я не ошибаюсь, старшей шесть лет, младшей два… Ручаюсь, им будет очень больно и страшно, - он расписывал подробности так, как будто говорил о приготовлении необыкновенно вкусного блюда. У меня пересохло в горле. Закружилась голова. Внутри всё сжалось в болезненный ком – мне казалось, что вот-вот меня вырвет. - Нет… не надо… делайте со мной что хотите, только оставьте в покое Кэйко и девочек! - Ну, вот вы и приняли решение. Умница, - сказал министр тоном, каким заботливый доктор хвалит ребенка, принявшего горькое лекарство. – Кэйко-сан лучше быть живой вдовой, чем мертвой супругой Диктатора, не так ли? *** Я не спал всю ночь. Не прикоснулся к оставленному мне ужину, отказался от завтрака. Мацубара зашел за мной утром и неодобрительно покачал головой. - Хотите умереть побыстрее, господин Диктатор? Не советую. Попытка самоубийства – это почти побег, а побег мы с вами вчера обсуждали. Под его тяжелым взглядом я заставил себя съесть немного риса. Еда не лезла в горло, меня по-прежнему мутило. - Вот так-то лучше, - улыбнулся он, глядя на мои жалкие попытки. – Вижу, мы с вами неплохо сработаемся. Меня привели в кабинет врача, сняли бинты, а затем Мацубара чуть подтолкнул меня к зеркалу. На меня смотрел чужой человек. Впрочем, вполне знакомый – это же лицо я видел на фото в газетах, в журналах, по телевизору. Грубоватое медвежье лицо Диктатора. Почти похожее на первого, на того, который уж наверняка был настоящим. Сколько таких марионеток было до меня – страшно представить. Как объяснил мне министр чуть позже - настоящего Диктатора, правителя, в чьих руках была настоящая власть, не было уже давно. Врачи, делающие операции, уверены, что создают двойников на случай покушений со стороны внутренних или внешних врагов. - Но почему я? – мне было интересно знать. – Почему не кто-то другой? - Всё просто. Вы одаренный политик - умеете производить впечатление, найти общий язык с кем угодно от дворника до академика. Хороший оратор, причем уверенный в истинности провозглашаемых лозунгов. Соответствуете, так сказать, представлению о том, что для Диктатора все равны – идеальный вариант для интервью и постановок вроде «глава государства и дети». Это раз. И у вас большая семья, которую вы любите. На вас есть чем давить – это два. Мне захотелось ударить его. Захотелось крикнуть, что я не буду, не собираюсь помогать в таких подлых действиях, не… Но я помнил, что сделали с семьей моего предшественника. Я не хотел, чтобы то же самое или что-то похуже вытворяли с Кэйко. И я промолчал. У меня не было теперь ни своего имени – я звался Кунгоро Накамура, Великим Диктатором – ни голоса, ни лица. Для всех, кто меня знал, я умер в тот вечер, когда выходил из машины, возвращаясь к родным. Мацубара даже показал мне запись передачи о «внезапной и трагической гибели депутата Дзиро Окумуры от рук наемников Америки», статьи в прессе и посвященные моей памяти стенды в школе и университете, где я учился. Америка! Мне стало смешно – да никакие американские шпионы и наемники не могут сломать судьбу человека так, как родная государственная машина. Я Диктатор, и моя жизнь для государства такая же малость, как для человека жизнь мухи или мыши. Наверно, надо было плакать – но я смеялся. - Нервный срыв, - пожал плечами Мацубара и вызвал врача. Укол – и я провалился в тяжелый сон. *** До весны я просуществовал на таблетках и уколах, почти ни на что не реагируя. Показывался на официальных мероприятиях. Не читая, подписывал приказы, которые давали мне министры. Я не мог принять как свою эту новую жизнь. Просто не верил в то, что происходит. Это не я, не я, не я… это кто-то другой… или мне снится какой-то жуткий, абсурдный сон. Я даже с нетерпением ждал вечера, когда Мацубара приносил мне очередную дозу таблеток. Мне было легче жить в выдуманном мире, в галлюцинациях, в уютной пустоте. Верить, что мира нет, что не существует ни Республики, ни Диктатора, ни меня. Было утро. Из окна моей спальни – уютной клетки с узорчатыми, изящными, но прочными решетками – я смотрел на цветущие вишни. После дурманной, пьяной ночи голова раскалывалась. Форточка была открыта, и я чувствовал сладковатый, свежий запах цветов и травы. И мне вспомнилось, как я встречался с Кэйко, как мы вместе ходили на праздник цветения сакуры. Розовое платье, розовая заколка в темных волосах, на тонкой шее ожерелье из бледно-розовых камушков. На губах матовый блеск – она никогда не пользовалась помадой, только блеском для губ. Тогда мы были юны и полны сил, мы верили, что всё впереди, мы надеялись… Мы мечтали… Теперь же – сколько дней я не мечтал ни о чём? Мне стало стыдно. Болванчик, напичканный наркотиками, качающий головой по команде, не глядя подписывающий бумаги – разве это я? Тот, который был готов трудиться день и ночь, тот, который любил Кэйко, который был заботливым отцом? Я не мог так жить! Вечером я молча взял таблетки, поблагодарил моего тюремщика – но не стал их пить, спрятав в уголке в ящике стола. Расплатой за попытку самостоятельности стала мучительная ночь с жаждой, галлюцинациями и судорогами. Я лежал, свернувшись клубочком, как дитя в утробе матери. Цеплялся зубами за уголок подушки, чтобы не закричать от боли. Но никого не позвал, не выдал ни звуком, ни движением, как мне больно и страшно. Страшнее всего было думать, что Мацубара заметит. Изо дня в день я прятал таблетки, зарывал их в землю в горшках с растениями и притворялся, что по-прежнему мало что осознаю и чувствую. Нет, я по-прежнему повиновался, не предпринимал самостоятельных действий – из страха за свою семью. Но мучительно размышлял: что же делать, как разорвать этот порочный круг. Еще в начале мая зашли разговоры о Программе. Я не одобрял это средство контроля еще тогда, когда был Дзиро Окумурой, и думал о том, смогу ли добиться отмены столь жестоких мер, если окажусь в высших эшелонах власти. Как выяснилось, нет. Подумать только, Диктатор – и ничего не может сделать с законом! Мацубара говорил кому-то по телефону: - Одолжить тебе денег? Зачем? Снова будешь делать ставки на победителя в Программе? Кадзуси-кун, разве ты уже не понял, что в любви тебе везет больше, чем в игре! Продолжай крутить романы с актрисами, а игры оставь серьезным людям. Иначе скоро ты опустишься до того, что начнешь жить на деньги любовниц, а это моветон. Позже что-то в этом роде я услышал от других министров. Разговоры шли об одном: какой класс попадет в Программу, сколько будет учеников, какое оружие им достанется и кто победит. Мне никогда не приходило в голову, что для министров, депутатов, советников и их секретарей всё это просто игра, что-то вроде казино или ставок на ипподроме. Я спросил Мацубару: - А как же вы сами, вам никогда не приходило в голову, что это жестоко? У вас ведь растет сын - вы думали, что он может попасть в Программу? Он только улыбнулся: - Дорогой мой Диктатор, разве вы еще верите в справедливость и случайность лотерей? Ну-ну, не ожидал такой наивности! Школа, в которой учатся дети власть имущих, никогда не будет выбрана для Программы. - А как же компьютер и механический отбор? - Коды и информацию можно поменять. Допустим, номер школы для детей политиков и дипломатов заменяется номером заведения попроще. Таким образом, наши дети остаются в безопасности, а у кого-то просто шансы возрастают. После этого разговора он принес мне вечером больше таблеток, чем обычно, и проследил, чтобы я выпил их при нем. Я сделал вид, что выпил и засыпаю, но, как только Мацубара ушел, я сунул себе пальцы в горло, вызывая тошноту. Долго стоял, сгорбившись над унитазом. Рвало меня мучительно: даже не столько из-за таблеток или того, что я старался исторгнуть их из себя, сколько от того, каким тошнотворным было всё, что я видел и чему не мог помешать. *** Я должен был запустить на компьютере выбор номера школы и класса для Программы. Перед глазами плыл туман, пальцы не слушались. Я смотрел на машину как на чудовищного зверя с темной, смрадно дышащей пастью и окровавленными зубами. Мне хотелось сказать, что я не буду этого делать, но Мацубара тенью стоял за моей спиной, и, когда моя рука дрогнула над клавиатурой, прошептал: «Кэйко. Дочери. Я даже знаю, кого отправить к ним». Не глядя, я нажал кнопку. - Третий «А» класс средней школы номер три города Сэндай. Игра начиналась. Дети, которых я никогда не видел, которых я не знал, но судьбу которых решил волей случайности, должны были в начале лета поехать на экскурсию. А по прибытии на место им было суждено узнать, что привезли их не для развлечений, а для того, чтобы они убивали друг друга. - В этом году инструктором будет Ито-сан. Старушка скучновата, но что же, это лотерея. - Да уж, вот Сасаки-сан умел сделать из Программы зрелище. Помнишь, как он еще на первом сборе игроков расстрелял влюбленную парочку? Мальчик заявил, что не будет убивать свою подружку. Смешно! - На кого ты ставишь? Я на парня номер пятнадцать, спортсмен, лучший в школе по карате. - Хм, судя по досье, пятнадцатый силен, но туповат. Вот девушка номер десять – хитрая штучка. Из тех, которые вырытую им яму превращают в бассейн. - Вы оба проиграете. Я поставил четыре тысячи на парня номер шесть, у него и отец, и мать – врачи. Да и сам паренек вроде бы в медицинский собирался. Знания ему пригодятся. - Как насчет девушки номер пять? - Да зачем ты на нее поставил? У тебя есть лишние деньги? Она же мышь какая-то серая, ни красоты, ни ума, ни ловкости – ни-че-го! - Ну, во-первых, пять - это мое счастливое число. А во-вторых, как знать, на что способна мышка, загнанная в угол... Мне становилось страшно, когда я слышал все эти беседы и шуршание распечатками с досье на участников Программы этого года. Я представлял себе всех этих детей. Мальчик, староста класса, спокойный рассудительный отличник. Первая красавица школы, полагающаяся во всем на парней, которые и защитят, и помогут, и домашнее задание дадут списать. Робкая скромница из тех, кто сидит за последней партой и стоит в углу на переменах, кого не видно и не слышно. Стайка детей богатых родителей и вечные жертвы – сыновья и дочери бедняков. Никого не обойдет стороной эта беда. * - Представляешь, отец пятого номера предлагал бешеные деньги, только чтобы сына не взяли в Программу! Директор фабрики, солидная шишка. - А родители седьмой даже гордятся. Как же, их ничем не примечательное дитя послужит великой родине. - Отчим шестнадцатой спросил, почему бы правительству не забрать весь выводок. Трое своих и четверо от первой жены, а времена тяжелые. Кому нужен лишний рот! - Семью номера первого расстреляли. Всех, вплоть до годовалого младенца. Сопротивлялись. - О восьмой и побеспокоиться некому, девочка из приюта. - Что же вы, господин Диктатор, ни на кого не ставите? Мне было страшно и мерзко. Я не хотел делать никаких ставок – но услышал, что для устрашения остальных учеников инструктор иногда убивает одного или двух из тех, на кого не поставил никто. В выбранном в этот раз классе была одна такая ученица, болезненная девочка, старше одноклассников – осталась на второй год из-за множества пропущенных по болезни уроков. Я поставил на нее, чтобы у ребенка появился хотя бы ничтожный шанс выжить. Программа начиналась ночью. Я не спал. Меня жгло стыдом. Всё время я представлял себе, как дети услышат, что выжить должен только один из них. *** Я ненавидел себя. Когда-то Программа отняла у меня двух друзей, которые были на год старше меня. Там же когда-то погиб брат Кэйко. И теперь дети продолжают убивать друг друга, гибнут… и вот такие, как Мацубара и его стая, воспринимают всё это как игру, как развлечение… смеются, делают ставки – а я не могу ничего сделать! Ничтожество. Марионетка. Диктатор. - Смотри-ка, интересный эпизод! Видел, как двадцатый номер убил своего приятеля? Между прочим, с детского сада друг друга знали. А подошел и всадил нож в спину. - Эти кадры точно пойдут для показа передачи о Программе. Никогда не бывает лишним напомнить людям, что даже самый близкий может предать. Пока они боятся друг друга, нам ничего не грозит. - Глянь на восьмую. Как орудует серпом! Говорил же тебе, что приютские - самые живучие. - М-да, быстро же пятнадцатый с ума сошел. Написал записку, что не хочет убивать друзей, и повесился. А ведь мог бы стать победителем. - Куда же это шестой пробирается… Ага, он свою девушку ищет. Надо же, какая верность. Программа длилась два дня. Выжила девочка, на которую поставил я. Ее спас тот парень, сын врачей – именно ее он любил и защищал всё время, что длилась игра. А когда их осталось двое, покончил с собой, чтобы с острова забрали живой ее. Мне предстояло встретиться с победительницей, вручить ей автограф и сертификат на пожизненную пенсию. Я с ужасом думал об этой перспективе. Айка Хаяси лишилась друзей и любимого по моей вине. Потому что я, ничтожество, не мог противостоять клике воров, мерзавцев и развратников. Айку доставили в столицу вскоре после завершения Программы. Видно было, что девочку приводили в порядок поспешно, наспех припудривая синяки и царапины, замазывая жирной помадой разбитые искусанные губы: Рот выглядел, как кровавая рана, выделяющаяся на бледном лице. Девушка шла на сцену в актовом зале какой-то неестественной, скованной походкой. А когда приблизилась, я увидел такое безумие в ее глазах, что испугался и вместо выученной длинной речи произнес всего несколько слов. Айка молча кивнула и пошла обратно, будто не обращая внимания на камеры и фотоаппараты, на тысячи внимательных взглядов, устремленных только на нее. Она никого и ничего не видела. Ей было уже всё равно. Вечером после церемонии награждения Мацубара положил на мой письменный стол чек. - Полюбуйтесь, господин Диктатор, какая сумма! Это всё ваше, на Хаяси никто больше не ставил. Лотерея во всей красе – ну кто бы мог подумать, что этой убогой так повезет… Вы удачливы. Что пожелаете теперь? Конечно, свободу на эти деньги купить не получится, но всё остальное… Одежда, деликатесы, наркотики, женщины – кроме вашей драгоценной Кэйко, разумеется… Распоряжайтесь! - Я ничего не хочу… - устало сказал я. – Я вас ненавижу… ненавижу… На столе лежали пачка сигарет и зажигалка. Я закурил и поднес чек к сигарете. - Что вы делаете?! – Мацубара ударил меня по рукам. – Да что же вы делаете, сумасшедший?! Это же деньги… деньги, понимаете вы это или нет! Я понимал. Конечно же, я слишком хорошо понимал. Как бы он ни пытался помешать мне, я сжег чек и собрал горячий, обжигающий пепел в ладонь, а затем судорожно взмахнул рукой. По кабинету разлетелись черновато-серые пылинки. Нет, я не сломался. Не дождетесь. *** Прошел год. После того случая с чеком Мацубара усилил наблюдение за мной. Теперь во всех помещениях стояли камеры наблюдения, а врач следил, чтобы я принимал таблетки, снижая дозу только перед самыми ответственными мероприятиями – должен же глава государства презентабельно выглядеть! Я смотрел, как мой тюремщик вместе со своими приближенными разворовывает деньги, как оправдывает происками Америки всё, что происходит в стране. Я до мелочей вспоминал свою прошлую жизнь, думая только об одном – не сойти бы с ума, вырваться из этого плена, отомстить. Мацубара. Это он затеял всё, и первый удар должен быть тоже по нему. Может быть, горе и потеря если не изменят его, то надолго выведут из строя? Ночью накануне новой лотереи я залепил жевательной резинкой глазок крохотной камеры в своей спальне и пробрался туда, где стоял компьютер - тот самый. Идиоты, хоть бы дверь заперли! Закрыв такую же, как в спальне, камеру, я нажал кнопку на блоке питания. Система загрузилась сразу, а вот файл с номерами школ был защищен паролем. Сюрприз, господин Мацубара! Вы же не знали, что ваша марионетка когда-то баловалась хакерством? Да, вместе с тем старшим приятелем, который погиб в Программе. Маленький секрет погиб с Сорой – но это не значит, что я забыл выученное когда-то! Я взломал пароль, открыл файл и методом автоматического поиска по таблице нашел совпадающие номера. Хм. Вы хитры, мой противник – шанс возрастал у престижного лицея для детей из богатых семей. Хотели показать, что от игр родного правительства не застрахован никто? Как мило. Вы убедитесь, что на самом деле никто не застрахован. Даже вы! С программой для случайного подбора я медленнее, но справился. Наутро моих тюремщиков ждал интересный, но не очень приятный сюрприз. * Я знал, что совершаю подлый поступок, способствуя тому, чтобы в игре оказался сын моего противника. Подросток ведь не виноват передо мной, не виноват в том, что его отец — подлец и мерзавец. Но вдруг это единственный способ отменить Программу и спасти множество жизней?.. Хмурым серым утром я под ненавистными взглядами «стаи» приступил к процедуре лотереи. Руки дрожали, как и в прошлом году. Но боялся я другого: что накануне что-то сделал не так, что моя хитрость обнаружена, что я погублю себя и утяну за собой семью. Но на экране, на синем фоне, засветились белые иероглифы. «Колледж Министерства Внутренних Дел Республики, третий класс». - Этого не может быть, - спокойно сказал Мацубара. – Я требую повторного запуска выбора. Компьютер перезагрузили. Снова та же процедура. И снова – «Колледж Министерства Внутренних Дел Республики, третий класс». Я кусал губы, стараясь скрыть радость. Зашевелились, стервятники. У половины из присутствующих в этом классе были дети. - Распечатать список школ, - приказал премьер-министр. – Будем выбирать вручную. Он сам разрезал листы – дрожащими руками, с каким-то безумным взглядом, его трясло от злости. Будто снежинки, клочки бумаги посыпались в коробку из-под какой-то офисной техники. - Кобо-сан, тяните. Кобо – министр финансов и заядлый игрок – вытянул номер. Выпал небольшой класс, всего двенадцать человек, из какого-то провинциального городка. *** Тот день закончился для меня в клинике, под капельницами с психотропными препаратами. Как сквозь толстое ватное одеяло, я слышал всё тот же голос: «Ничего. Выживет. А нет – так найдем другого Диктатора, разве проблема?». Дальше я ничего не помнил. Только темнота. Только страх превратиться в растение. Страх, что я умру и моя участь постигнет кого-то другого. Когда я очнулся, то узнал, что провел в полубессознательном состоянии неделю. За это время успела пройти Программа, и Мацубара объявил о болезни Диктатора, откладывая награждение победителя до того, как станет ясно, выживу я или нет. - А вы пободрее и посильнее своего предшественника, Дзиро-кун, - сказал он, сев в кресло рядом с моей койкой. – Только не надо было пытаться обыграть меня. Я не шутил насчет Кэйко и Ханы. Он протянул мне фотографии. В изуродованных телах я еле узнал жену и младшую дочь. - Эми… она тоже мертва? – спросил я. - Жива, но только пока. Ее поместили в закрытую школу-интернат. Знаете, своей выходкой вы подбросили мне неплохую идею. Когда девочка будет в старшем классе, ее ждет занимательная поездка на экскурсию. - Вы не сделаете этого! Я убью вас. - Не сможете. Разве не понимаете – сопротивление бесполезно. Еще одна попытка – и ваша дочь до Программы не доживет. * Семь лет, как я живу планами убить Мацубару и сбежать. Возможно, что даже в Америку - а там найти способ рассказать всему миру правду о Великом Диктаторе. Семь лет, как планы проваливаются еще на стадии замысла – меня стерегут, как ценную добычу, перестали уже оставлять одного даже на минуту. Раньше мне удавалось вести дневник – но после гибели Кэйко у меня отобрали все принадлежности для письма. Я прячу бумажные салфетки, и в ванной слегка царапаю себя лезвием бритвы, и его кончиком кровью вывожу даже не иероглифы, а одному мне понятные значки. Семь лет, как я умираю или схожу с ума. Семь лет. Так мало для Диктатора, правда?