Умру и буду жить

В этот раз я первый! Я первый проснулся! Есть возможность рассмотреть моего убийцу, моего влюблённого убийцу. Рассмотреть без профессионального прицела парикмахера и брадобрея. Он в этот раз не на мне, даже, можно сказать, в стороне от меня. Лежит на боку, сложился, скруглил плечи, руки зажал между коленями. Как будто заковал себя. Лицо грустное, брови домиком сложились. Под ресницами живая, мокрая полоска глаза — следит за мной даже во сне? Ямочка на подбородке спит — не выпендривается, не так ярко выпирает. А коричневая аккуратная родинка по-шекспировски драматично взирает на эту расслабленную ямочку. Рот чуть приоткрыт, и губы… какие-то фигурные, что ли… и безвольные. И не подумаешь, как они могут издеваться и нежничать на моей коже. Что мне делать с этими губами? Думаю, что смогу делать всё что угодно. Да, он мой, я это уже проходил. Тогда, конечно, было несколько иначе: тогда я ненавидел всей своей израненной мальчишеской душой, а теперь раны зарубцевались, душа огрубела, я даже возненавидеть Мазура не могу так же сильно. Но и полюбить тоже. Уволь! Вместо любви только инстинкт выживания. И тот дал трещину. Я буду хитрее, я не буду с тобой сражаться, Мазур. Ты растопчешь, преследуя, и добьёшь и меня, и себя. Но ведь есть другой способ… Вот так, например… Провожу ласково пальцем по носу, по губам, по подбородку, хожу кружочком вокруг родинки. Блестящая полоска глаза дрогнула, расползлась, открывая сочный карий взгляд. И ещё вот так можно… Приближаюсь к его лицу близко, касаясь только дыханием и точками-верхушками кожи своего лица. Посылаю сигнал через эти точки соприкосновения: «Мазур! Любишь меня? Ну и я типа того…» Ещё можно вот так: как будто нечаянно двигаю свою руку близко к его руке. Близко, но не вплотную, так чтобы только задеть чёрные волоски, так чтобы от такой виртуозной щекотки эти волоски дыбом встали. Надо ещё не смотреть в его глаза, смотреть на губы. И вот тогда… Он электризуется, он гипнотизируется, он в трансе. Тянется мне навстречу, как жаждущий к холодной глади воды. А я тихонько от него. Я — факир, а мои губы — дудочка. А ты, Мазур, удав… большой, сильный, но ведь удав не опасен для факира? Удав всё-таки догнал дудочку, накрыл меня своими губами и телом. Обвил, душит, затягивая кольцами. Проснулся змей? Когда воздух у него закончился, оторвался от меня и совершенно трезвым, бесстрастным голосом сказал, лёжа на мне: — Не надо разыгрывать чувства. Да и желание не надо изображать. Я же понимаю, что ты ненавидишь меня, какое тут желание?.. И я знаю, что ты парень, желание должно проявляться по-другому. Но потерпи. Всё это временно, я уверен. Уверен он! Я вот не уверен, что это временно. Понимает он! Понимает и не боится мне в руки бритву давать и шею подставлять. Знает он! Но устоять не может перед парнем. Мазуров разворачивается, садится ко мне спиной, потягивается, разводя в стороны сжатые в кулаки руки. По спине взбугрилась волна истомы. Андрей взлохматил волосы и резво поднялся, чтобы отправиться в ванную комнату. Он спал голым. Вот если бы у меня было такое тело, меня бы мужики не имели: брутален, волосат, тёмен, твёрд, жарок — олицетворение даосского «ян». Я про себя, конечно, не могу сказать, что воплощаю «инь». Я вполне крепок и жилист, строен и твёрд в нужных местах, но бледная кожа и отсутствие нужной мышечной массы не позволяют мне причислить себя к мачо. Не буду сегодня провожать его, буду валяться. Вот так, например: ложусь на живот, руки вытягиваю «наверх» как продолжение тела. Главное, правильно задрапировать одеяло. Укрываюсь, оставляя длинную полосу тела голой: пальцы, рука, боковинка, талия, бедро, икра, щиколотка, пятка, пальцы. Лицо отвернуть, зарыть, спрятать, чтобы только плоть, без намёка на личность. От тёмно-синего цвета постельного белья моё тело будет выглядеть смертельно-белым, инопланетным. А неширокая линия открытого одеяльного занавеса вытянет силуэт — и рученьки у Мазура зачешутся, захочет увидеть бледный плод целиком, без кожуры простыней. Уверен он! Вода стихла, тихие шаги из ванной комнаты. Остановился. Подошёл ближе. Сел рядом на кровати. Ну? Андрей проводит кончиками пальцев вдоль всей полосы доступности. Берёт в руку мою ступню, гладит тёплой ладонью. И говорит: — Отличный дизайн. Сейчас буду на работе не о том думать. Сука ты! Встаёт и уходит. Паразит. Борется с собой. Молодец! Мог бы шлюхой назвать! Ведь шлюха и есть… И всё же долго валяться не стал. У меня есть ещё пара идей в дополнение к проекту «Японская беседка». В подвале у Мазура целый пук штакетника. Конечно, к японскому стилю подойдёт каменная дорожка, но я же не волшебник! Поэтому решаю соригинальничать: распиливаю штакетник на одинаковые планки длиной по полметра, сверлю на расстоянии двух сантиметров от края аккуратные дырки. Готово! Нарезаю капроновую верёвку на одинаковые отрезки и связываю рейки через эти отверстия одна к другой так, чтобы между ними было одинаковое расстояние. Получается деревянная дорожка, этакая растолстевшая и обрусевшая длинная циновка. Тащу на улицу, бросаю на землю так, чтобы деревянная полоса чуть изгибалась, создавая эффект естественности. Подтягиваю некоторые узлы под рейками. Теперь нужно дерево затемнить. Толстой кистью небрежно прохожусь по «ступенькам» дорожки. Оставляю сохнуть. Для частного двора, по которому передвигаются в лучшем случае три человека, такая искусственная тропинка сгодится. Здесь же не будут устраивать шумные пати с полсотней гостей! Осталось тонкой кистью затонировать красным внутренние грани решётки на боковинах беседки, чтобы смотрелось воздушнее, грациознее. Жаль, что на мазуровском участке не растёт вишня… Кусты, что здесь разлапились, — ирга и облепиха (я спросил у Ивана). Время обеда. Приличной пищи нет — Аня придёт только завтра. Поэтому вновь бутерброды. Зато наделал разнообразных: с селёдкой, с сыром и колбасой, с майонезом и варёным яйцом, с маслом и сахарным песком. Пир, пир, пир! Культурную программу себе приготовил на обед: телик с музыкальным каналом и афоризмы, чтобы поедание бутеров и выпивание кофе приобрело философский смысл. Та-а-акс! Откусываю хлеб с селёдкой и загадываю: «Страница сто девяносто, второй афоризм снизу!» Та-а-акс! «Горе налегает сильнее, если заметит, что ему поддаются. Уильям Шекспир» Не-не! Только всё налаживаться начало! Меня обещали не бить, наоборот, любить! Зубы на место вставили, в туалет уже хожу без боли. Одежду прикупили, телефон зарядил вчера, надо Гале звякнуть. Разрешили проявить креативность, похвалили за работу. Вы, господин великий драматург, со своими пророчествами катитесь-ка подальше куда-нибудь! Бутерброды остались недоедены. Вдруг шум машины во дворе, звук распахивающейся входной двери, и на пороге кухни появляется Мазуров. — Стась, тут такое дело, — он стремительно подходит, берёт за запястье, толкает, ведёт, как-то всё сумбурно, быстро, — мне нужно уехать. Нам в Петербург, на переговоры, и там ещё дела… Три дня, Стась… Три дня… Обещай, что не уйдёшь. Обещай, что будешь здесь! — Почему так неожиданно? — У нас всегда так. Но мне действительно надо уехать. Ты будешь дома? — мы уже дошли до спальни. Андрей плотно закрывает за нами двери и обнимает со спины. — Ты же купил смазку? И я даже затылком почувствовал, как он покраснел. Дурной… — Купил, сейчас принесу, — я вырываюсь и спешу к себе в комнату, где выдавливаю из тюбика вазелиновую массу, возвращаюсь назад. Мазур стоит у двери на лоджию, опирается на подоконник. Я приближаюсь вплотную и шепчу: — Расстегнул? Андрей кивает и сглатывает, спускаю через талию кулаки с мазью в его штаны, нахожу член и обхватываю скользкими ладонями, натираю, двигаю вверх-вниз. Чувствую, что он уже готов, что задышал тяжело, напрягся. Убираю руки, и Мазур сразу поворачивается, стягивает с меня штаны и хрипло спрашивает: — Нужно пальцем? — Больше и не влезет ничего… Я смазываю остатки смазки о свой задний проход, а Андрей спускает обе руки на мои ягодицы и сразу заводит палец внутрь. А потом палец другой руки туда же, и то, что он делает, иначе как растягиванием и нельзя назвать. Оригинально! А ещё трётся об меня, целует и наступает, а я отхожу назад, к кровати. В результате валит на спину, закидывает на плечи мои ноги и опять вопрос практиканта: — Сейчас можно? Наверное, нужно было ответить: «Не можно!» Но я понял, что начинаю заводиться от его напора, нет-нет, не допущу никаких ответных удовольствий… Пусть начинает, будет больно — и благополучно миную стояка. — Можно, — шепчу ему. Но гад, вместо того чтобы тупо вставить, вдруг берётся за мой насторожившийся орган. Идиот! Обнимает всей ладонью, большим пальцем водит вдоль, а потом указательным по головке, по уздечке. Приду-у-урок! Мне так не надо! Но почему-то не могу крикнуть это! Мазур приступил к атаке, только когда увидел, что я выгнулся на голове и копчике и, наверное, закатил глаза. И даже когда вершил свои входы-выходы, он не забывал о моём члене. И блин! Я даже кончил! Гад! — Значит, это всё же возможно… — шепчет мне Мазур после гонки на моих бёдрах и после моего неприличного крика. Он лежит на мне, наглаживая беспомощные бледные ноги. — Мне надо уезжать, там внизу меня Кротов ждёт… А ты мне не сказал, не пообещал. — Тебе в Питер, а мне в душ. Вытаскивай! — нарочито бодрым тоном произношу я. — Ты часто кончал раньше? — Тебя Кротов ждёт! Вытаскивай! — отталкиваю Мазура, и он подчиняется. — Не хочешь отвечать? — он начинает приводить себя в порядок, вытирая член полотенцем. — Брось это в машину потом! Стась, пообещай! — Чего? — я комкаю полотенце, испачканное мной. — Никуда не уходить! — Ты знаешь, мне некуда. — Надеюсь, что некуда, — он лезет в шкаф, вынимает оттуда какую-то одежду, складывает в маленький чемоданчик, хватает одеколон, бритвенный станок. Оглядывается, вынимает из кармана пиджака карточку: — Здесь есть мой телефон, вот этот… Жёлтым написан. Пожалуйста, звони… Ключи от дома внизу на тумбочке. Запирай на ночь ворота, денег не оставляю, нехрен! Выдохнул. Ушёл. А я так и лежу на кровати: без штанов, с задранной до шеи футболкой, обляпанный собственной спермой, с распухшими губами, с безнадёжно испорченным полотенцем в руках, в этот раз не кровью. Свобо-о-одный, блядь… *** Конечно, я напланировал себе «весёлые выходные». Доделаю беседку, разберусь, как включать музыкальный центр, и прослушаю коллекцию Мазура-меломана, осмелюсь и войду в кабинет, чтобы всё-таки досмотреть понравившиеся журналы, а может, ещё найду там чего интересного. Кроме того, в «самоделкином подвале» обнаружил бадью старую, не сваять ли на её основе напольный уличный вазон для какой-нибудь агавы? Цемента там море, щебень по большей части так и валяется около ограды, фантазия у меня оживилась и залихорадила. Да, и надо Гале позвонить! Я ж теперь с телефоном! Можно Соколу звякнуть, у него же дитя должно было родиться! Олесю тоже давно не звонил… После всех гигиенических процедур и доедания всего ассортимента бутербродов ищу свой телефон. Ух ты! За два дня работы в него наприсылали столько спамной рекламы! Дорвались! Так, есть непринятые звонки? Странно. Оба с незнакомых номеров. Сегодня несколько раз оба звонили, когда я на улице дорожку устраивал, и ещё раз, когда Мазур уволок меня трахаться. Перезванивать или нет? Сначала решил позвонить Олесю. Хм, телефон выключен. Потом Мишке Соколову, моему напарнику по общаге, три года как-никак прожили в одной комнате! Он меня старше на курс, отличный архитектор! Сейчас, правда, преподаёт в нашей же академии, консультированием подрабатывает. Год назад Мишка женился. Как и следовало ожидать, у приятеля уставший, замотанный голос, на заднем плане кричит ребёнок. Я по-быстрому Мишку поздравляю, интересуюсь, кого родили (пацана), как назвали (Сергей), как Маринка (кормит), как жизнь (хуёво — это шёпотом)… Потом и Мишка осторожно высказался: — Тут мне сообщили, что ты вроде как умер… представляешь! Якобы тебя убили. Да ещё сообщили в день, когда Сергуня родился. Я одновременно и в честь отцовства, и по тебе пьяничал. Типа поминок, прикинь. Звоню тебе, а телефон не отвечает. Вот и поверил… — Неее, живой, — оптимистично вставляю я, — видать, буду долго жить! — Но я потом понял, что ты жив. Ко мне приходили какие-то мужики, разыскивали тебя. Причём приходили дважды, разные. Ты популярен! Это у тебя проблемы такие? — Уже всё нормально! Долго говорить с Мишкой не стал, услышал, что у него всё сносно, и достаточно общения. Только «отбой» нажал, как телефон опять запиликал. Ага! Один из незнакомых номеров! — Аллё! — Это Стась Новак? — Да… — Вы… ты меня, возможно, не помнишь. Я одноклассник твоего брата, меня Игорь зовут. Шорохов Игорь. — И у меня вдруг заныло в груди. Я не помню этого Игоря, но точно знаю, что ничего хорошего он мне не скажет. — Мне ваш… твой телефон Олесь дал. Велел сообщить, если что... Во-о-от… — Что случилось? — Он умер. Позавчера. — …как? — я буквально осел на пол, внутри что-то ухнуло и через это маленькое слово вырвалось наружу, оставляя пустоту. — Передоз. К этому всё шло. Я сожалею, что пришлось звонить именно мне. Просто Олесь незадолго оставил мне твой телефон. И просил передать, что ему не за что тебя прощать. Что ты ни в чём перед ним не виноват. — …Игорь, это что же… самоубийство? — дрожащим шёпотом спрашиваю я. — Нет. Он просто предполагал, что уже не жилец. То была редкая минута без дури, перед очередной ломкой. Он сидел на тяжёлых и уже вводил грязную дурь. Его нашли на улице уже мёртвым. У него и руки, и пах в рубцах и синяках от инъекций и резинки. Видимо, он обкололся в каком-то притоне, а там, как увидели, что он в аут ушёл, вытащили его на улицу… — …ты звонишь из Смоленска? — Да. Я видел ваших родителей. Они сказали, что похороны завтра. Хоронят на седьмом километре. Похороны в час дня. Приедешь? — Да… должен. Вот и всё. Вот и все мои «весёлые выходные». Дышать как-то трудно, но и плакать не могу. Зараза Олесь! Какого чёрта? Бамс! Бамс! Бамс! Стучу кулаком об пол. Какого чёрта ты превратил свою жизнь в это дерьмо? Ведь год назад ты вылечился уже! Уже жить начал! И ещё послания мне какие-то шлёт! Уёо-о-обо-о-ок! Я из-за него здесь… О-о-олесь, как так? Что делать-то сейчас? И опять звонит телефон! — Аллё. — Здравствуй, Стась. — Э-э-э… — Да, это я. Ты ведь уже знаешь о своём брате? — Знаю! Я знаю, что это ты, подонок, виноват в его смерти! — Тщ-щ-щ… Ну-ну! Каждый сам выбирает свой путь. Он выбрал этот. Никто насильно его на герыч не подсаживал. Даже такой сукин сын, как я. Я перед ним точно не виноват! — Зачем звонишь? — Давай я за тобой приеду. Привезу тебя на похороны. — Нет. Доберусь сам. — Стась, ты можешь не успеть! Я обещаю, что… — Нет! — Стась, я хочу помочь! — У меня есть тот, кто мне может помочь! — Не тот ли, что тебя чуть не убил? — Тебя не касается! — Я бы не посмел тебя калечить! — Иди на хуй! И не смей ко мне подходить на похоронах! Слышишь? — Давай я тебя привезу… — Я всё сказал! — и я судорожно жму «отбой», услышав напоследок, как Стоцкий крикнул: — Всё равно будешь!.. Даже хорошо, что Стоцкий позвонил. Злость и ненависть к этому ублюдку меня подстегнули к действиям. Ищу свою сумку, там есть и паспорт, и остатки денег. Переодеваюсь, вызываю такси. Закрываю дом и ворота. Мчу в салон к Гале. Надо занять денег. Гала сначала обрадовалась, но когда узнала, по какому я поводу, помрачнела. — Что же ты, сволочуга, у своего Мазурова не попросил денег? — Его нет в городе, он уехал. — Так он тебе яйчонки твои повыдёргивает за такое своеёбие! — Он и не узнает, уехал на три дня, а я завтра после похорон сразу обратно. Успею. Гала дала денег. Я успел на поезд. Правда, билет только на боковушку возле туалета. Но всё равно спать не мог. Свистит в голове, пустота в груди не заполняется, гулко бухает сердце в такт рельсовым стыкам. Наутро в Смоленске чувствовал себя абсолютно невменяемым, абсолютно измочаленным, разодранным в клочья. И эти клочья ничего не чувствовали, не болели, омертвели. Благодаря этой омертвелости смог пережить ужасную сцену на кладбище: ненависть на губах матери, резкие движения отца, любопытство в глазах немногочисленных «провожатых» тела в мир иной. Благодаря этой омертвелости не кинулся на Стоцкого, который стоял поодаль — ему неинтересны похороны, он здесь ради меня. Мне пришлось уйти до того, как установили крест. Скрылся вглубь кладбища, сидел на маленькой скамеечке рядом с могилой молодой когда-то девушки со смутно знакомым именем Серафима. Только здесь пробило на слёзы. Но сквозь горькую влагу успел разглядеть Стоцкого, который ходил вокруг могил, вертя головой. Меня ищет. Я упал наземь, рядом с холмиком Серафимы, защищаясь скамейкой и прислонённым к ней старым безобразным венком. Пока мёртвые меня укрывали от подонка Стоцкого, прочитал на грязной ленте отрывок из похоронной эпитафии: «Спи спокойно…» Стоцкий прошёл мимо, а я неожиданно заснул. Организм включил систему защиты. И мне снилась Серафима, которая говорила, чтобы я простил, чтобы я не лежал на холодном, что мне ещё рано… *** Билетов на поезд не было. Пришлось покупать билет на электричку до Вязьмы. Тем более меня — грязного, очумевшего, плохо говорящего — могли бы и не пустить в фирменный поезд. Ехал всю ночь, вдыхая противный сладковатый запах допотопного вагона. В Вязьме бродил туда-сюда целый час. Местный бомж дал глотнуть водяры. Наверное, признал за своего. В Москве сразу отправился к Мазуру, к чертям собачьим! Ворота открыты… У гаражной двери стоит Иван. Увидел меня, встрепенулся и заорал внутрь гаража: — Мазур! Ты только к едрене фене не кипишуй сейчас! Тут Стась пришёл!