Умру и буду жить

Мне кажется, что я начинаю тупеть от такой жизни. Три дня сижу дома, хожу из комнаты в комнату, читаю ужасную книжку про «плинтус», ужасаюсь, как можно так к матери относиться. Попробовал научиться готовить, но по выразительному молчанию Мазура и ничтожному количеству съеденного «рагу с мясом» Иваном понял, что кулинария — не моё. Второй беседки на участке не водилось. Единственное, что я придумал — это покрасить золотисто-коричневым решёточку у основной дорожки ко входу в дом, помыл круглые уличные плафоны. Именно за прикручиванием плафонов меня застала гостья. Хотя скорее она вела себя как хозяйка, а не как гостья. Открыла ворота своим ключом. Это была полноватая, энергичная, почти белая от седины женщина, на вид — лет шестьдесят. Она приехала на машине, за рулём была сама. Открыв ворота, мельком осмотрев меня с плафонами, она лихо въехала во двор, остановившись в дюйме от гаражной двери. Когда оказалась вне машины, то сразу приблизилась ко мне и натурально обошла вокруг, разглядывая объект в «кротовьей» футболке сверху вниз. — Значит, вот ты какой! — произнесла женщина в конце концов. — И тебя зовут Стась? — Стась. — Хм. Не Стас, а Стась? — уточнила дама. — Да. Белорусское имя. — И что? Действительно слепой? — спрашивает меня, перемещая взгляд с моей футболки на глаза. — Нет. Не слепой. — Ну, хоть не слепой… Давай пои меня чаем и рассказывай мне всё. А то от сына не дождёшься. Меня зовут Александра Фёдоровна, я мать Андрея. Бли-и-ин, Мазур хоть бы предупредил! Хоть бы объяснил, что можно и что не можно говорить! Буду вежливым букой. Моей маме наверняка не понравилось бы, если бы её сын кого-нибудь удерживал, насиловал, убивал. Пусть даже сейчас он мил и пушист. Спрашивать-то будет не про сейчас. Но Александра Фёдоровна спрашивала не об этом. Я понял, что она знает много. Например, то, что я был свидетелем по делу Филимонова и Мазурова. Она попросила вспомнить, что я тогда видел. Потом интересовалась, где я учился, кто мои родители, знают ли они, где я сейчас. Я неопределённо пожал плечами. Ответил, что родители «не очень интересуются». А под финал чаепития, отодвигая пустую чашку и прижимая салфетку к губам, она вдруг спросила: — Ненавидишь Андрея? Я растерялся, не говорить ведь матери, что ненавижу. Да и насколько это правда? Но и говорить, что люблю — это врать, и материнское чутьё определит это точно. Она ответила за меня: — Ненавидишь... Почему не уходишь? Боишься? Я мотаю головой: — Я уже пытался уйти. Но Андрей меня нашёл и вернул. Да и некуда мне уходить. Нет ни квартиры, ни работы, ни денег, и Андрей меня защищает от всяких… ублюдков. — Отлично защищает! Так, что Алексей тебя потом ремонтирует! — Сейчас всё нормально… — Стась… Хочу, чтобы ты знал. Мне горько и неприятно знать всё это про своего сына. Я бы хотела видеть в этом доме хозяйкой хорошую девушку, добрую и весёлую, такую, которая бы заставила Андрея улыбаться, любила бы его. Мне хочется внуков. А то с его дочкой, Наташкой, я почти и не общаюсь, его бывшая не приветствует. А тут ты… — Я понимаю. — Но раз уж так случилось. Постараюсь тебя принять, может, даже полюбить. Ты передай Андрею, чтобы приезжал, мне надо баню перекладывать. А то прокляну! И приезжай с ним. Александра Фёдоровна специально приезжала, когда Андрея нет дома. Когда она, стремительно развернувшись на миниатюрной синей киа, скрылась за воротами, я долго ещё смотрел вслед. Везёт Мазурову: такая мама понимающая, не истеричка, не старая ещё, к сыну не пристаёт излишне, но и не оставляет без своей заботы. А он, зараза, не ценит этого. Ни разу не видел, чтобы он хотя бы звонил ей. Хотя, может быть, с работы звонит? На меня напало уныло-философское настроение. Работу бросил. В доме наткнулся на книгу афоризмов. Давно уже и не заглядывал в сей бестселлер. Загадал число, открываю: «Существует два способа приложения силы: толкать вниз и тянуть вверх. Букер Вашингтон». Что к чему? Какая-то физика. Может, позвонить маме? Нет, это только расстраиваться. Позвонил Гале, выслушал матершинно-увлекательные истории из жизни салона. Эти истории не развеяли мне скрежет в сердце. Решил позвонить однокласснику Олеся. Его телефон я «запомнил», а номер Стоцкого внёс в «чёрный список». — Аллё. — Игорь, тебе звонит Стась Новак. Можешь говорить? — Да. Я слушаю. — Я не познакомился с тобой на кладбище. Прости за сцену эту безобразную… — Не стоит. Я всё понимаю. — Ты до конца был? На поминки ездил? — Да. Мама твоя потом успокоилась. Всё нормально прошло. Знаешь, хорошо, что ты позвонил. Неприятности у твоих родителей. — Что ещё? — скрежет в моём сердце стал значительно чувствительнее. — Они собираются квартиру продавать или обменивать на однушку. — Зачем? — Олесь долги оставил. Бешеные. Ну… ты понимаешь, ему ж никто наркоту просто так давать не будет. Он умер, а родителям счёт выставили. У них таких денег нет. А эти дилеры ещё и грозят «на счётчик» поставить. А квартиру так быстро не продашь… — Сколько? — Миллион. — Почему не два? — заорал я в трубку. — Игорь! Кто эти дилеры? Ты знаешь их? — Лично-то нет. Твоя мама сказала, что приходили двое: один весь из себя интеллигентный, напомаженный, назвался Русланом. Говорил вежливо, понимающе, даже извинительно. Другой — обшарпанный, туповатый матершинник зэковского вида. Он никак не назвался. Этот напирал. — Бля-а-адь! Руслан, говоришь? Какой срок? — Сказали — две недели максимум. Расписками трясли, которые Олесем подписаны. А приходили на третий день после похорон. Твои родители сразу кинулись по друзьям Олеся. А чем мы можем помочь? Кредит им в банке такой не дают: твой отец ходил вчера. Они ж пенсионеры, не хватает доходов для такой суммы. Я советовал в полицию обратиться… Но… — Да, в полицию не стоит… А этот Руслан что-нибудь обо мне говорил? Предлагал как-то по-другому долг выплатить? — Меня же там не было. А твоя мама ничего об этом не сказала. — Ладно, Игорь. Спасибо за информацию. Я подумаю, что можно сделать. И попрошу тебя: ты мне звони, если ещё какие новости будут. Что же это такое! Этот урод не успокоится! Невозможно, чтобы родители продали нашу квартиру. Квартиру, где я вырос, где мы с Олесем мирились-ссорились, где пахло мамиными пирогами или стиральным порошком от развешанного вдоль коридора свежевыстиранного белья. Квартиру, в которой отец любовно делал ремонт, а мы все вместе выбирали мягкую мебель. Эта квартира «заработана» отцом, когда он ещё на государство вкалывал, чем тот очень гордился. И пусть там нет евроремонта и подвесных потолков, эта квартира — наше гнездо, там осталась та половина меня, что была счастлива в неведении ударов судьбы. Родители не могут оттуда уехать! Да и что они смогут купить в такие сроки? Только что-то чрезвычайно обшарпанное, да как бы их не обманули! Чёрт! Чёрт! Чёрт! И ведь если разобраться, то опять всё из-за меня! Наверняка Русланчик сказал что-нибудь матери обо мне. Ублюдок! Неужели надо ехать к нему? Миллион! Это моя цена? Ненавижу… А если рассказать Мазуру? *** Оказалось, что перешагнуть порог мазуровского кабинета мне тяжело. После моего «возвращения» я ещё ни разу туда не заходил. Поэтому я тихо позвал Андрея, сидевшего над какими-то бумагами за столом, от дверного проёма: — Андрей, мне нужно поговорить с тобой. Давай не тут… — Почему не тут? — напрягся Мазур. А я инстинктивно покосился на выщербленную пулей стену. Андрей заметил. Подошёл и потянул меня внутрь кабинета. Толкал до стола, подхватил и посадил на столешницу, раздвинул мне ноги, встал между коленей и обхватил через талию за спину. — Ну? Всё нормально? О чём хотел поговорить? Что-то ещё ремонтировать собрался? — Андрей, прекрати… — это он принялся выцеловывать что-то у уха и на шее. — Я по серьёзному поводу… — Ремонтируй, что хочешь… Давай прямо на столе? — Не-е-ет! Ты мне велел обращаться, если будут проблемы! — Обращайся! — М-м-м-е мнммнну-у-жны мденги… — мычу в его рот. — Деньги? — Мазур наконец оторвался от моих губ. — Да. Всё, остановись. Андрей, я потом верну. — Это настораживает. Много денег? — Да. Миллион. — Долларов? — Не. Рублей. Прости, но мне больше не к кому обратиться. — Зачем тебе деньги? — Мазуров внимательно смотрит в зрачки, ищет там ответ. — Чтобы вернуть долг Олеся, родители хотят продать свою квартиру. Мне нужно что-то сделать, помочь… — Стась, они ж тебя выгнали… — Андрей! Это моя мама! — Кому они должны? — Дилерам… — Может, их разводят так? — Олесь расписок наоставлял… Скорее всего, не разводят. Но дали срок: если в течение недели не заплатить, будут проценты. — Какие-то рисковые дилеры. Перед лицом закона эти расписки ничего не значат. Они только свидетельствуют против них. Твоим родителям как-то угрожают? Что будет, если они не будут ничего выплачивать и обратятся в полицию? — Андрей, им не сказали, что будет. Или, может, сказали, но я не знаю! А в полицию бесполезно, у них там свои люди… — То есть ты знаешь, кто эти дилеры? Я киваю головой. — И серьёзные люди? — Мазур отпускает меня и идёт в обход стола, садится на стул за моей спиной. Я поворачиваюсь к нему, усаживаясь на столе по-турецки. — Серьёзные. Конечно, не московские, но в Смоленске они немало значат. Андрей, я не знаю как, но я расплачусь с тобой… помоги, а? Мазур замолчал. Что-то соображает. Взял со стола телефон, набрал номер. — Дамир! Добрый вечер! — … — У меня тут очередная проблема. Извини уж, что тебя дёргаю. Завтра мы едем в Смоленск. Проблема там… — … — Да, ты правильно понял: Стась. Поинтересуйся там у своих людей по поводу некоторых персон, неких смоленских ребят, что крутят наркоту, — Мазур вопросительно кивает мне головой. Я отвечаю: — Стоцкий Руслан Аркадьевич и, наверное, Фрязин Сергей, не знаю, как по отчеству, по кличке Ферзь. Мазуров повторяет. Кивает, как будто Дамир Асхатович может его видеть. — Да, ты прав. Конечно, мы поедем с тобой и с твоими ребятами. Надо, чтобы эти фигуранты от родителей Стася отстали. Деньги я возьму. Долг есть долг. — … — Спасибо, Дамир. Во сколько лучше выехать? — … — И часа за четыре доедем? Договорились! До завтра! Неужели он всё решит? Мой Мазур! Что я должен сейчас сделать? — Андрей… как мне отблагодарить тебя? — шепчу я. — Ещё рано благодарить. Но я хочу, чтобы ты был со мной не из-за благодарности, — он расцепляет мои ноги и дёргает меня за колени навстречу себе. Я оказываюсь на нём верхом. Его руки шарят по телу, мнут ягодицы, Мазур лбом трётся о мою грудь. Эх, ты жеребец! Буду нежен с тобой… мой спаситель. Расстёгиваю его брюки, стягиваю с себя штаны на резинке. Лезу к нему в рот: — Давай свою слюну! Смазываю свою дырку сам, Андрей растягивает, нетерпеливо дышит, вцепляется зубами в футболку. Почувствовав, что от его пальцев уже не сильно тянет в анусе, направляю горячий член в себя и медленно, сощурив глаза, опускаюсь. Ох-х-х… Чуть-чуть передохнуть, привыкнуть к этому размеру и вверх… и вниз… Мазур упёрся лицом в мою грудь, в мою футболку, что в его слюнях. Помогает ритму, обхватив руками за ягодицы. Всё-таки идиотская поза, идиотская смазка — я опять чувствую себя блядью… Когда Мазур заставил меня ускориться, когда он закинул голову и его глаза закатились под веки, а его рот беспомощно открылся, я сжал, «обнял» его плоть собой и застыл, принимая внутрь его белую страсть. Вот ведь гад, он и сейчас не заорал! Навалился на меня, обвил руками торс и всхлипнул. — Стась, — шепчет мне в сердце Мазур, — я не хочу, чтобы ты вёл себя как шлюха. Не делай больше этого. Хм… он хочет, чтобы я тоже кончал, чтобы я стонал под его руками и под ним. Дурак. От этого шлюха не перестанет быть шлюхой. Тут дело не в том, кончаю я или нет… А в том, люблю или нет… *** Мы выехали в восемь утра. На трёх машинах! Мазур отпустил Ивана. Мы ехали только вдвоём на его «мерсе». У Дамира целая команда. И ещё какой-то значимый чел уголовного вида с золотой — в палец — цепью на бычьей шее. Этот «позолоченный» вместе с таким же быкообразным ехал на отдельной машине. Мы встретились на Минском шоссе и весело покатили в Смоленск. Я нервничал. Боялся, что вдруг поцапаются. Вдруг Стоцкий что-нибудь наболтает обо мне. Напрягало и то, что я не знал плана действий Мазура и его команды. Доехали меньше чем за четыре часа, так как гнали без санитарных остановок. И поехали прямо к моему дому. Чёрт! У меня бешено заколотилось сердце: мой двор, вечная тётка Маруся на скамейке восседает, подозрительно разглядывает кортеж чёрных авто. Мазур спросил, пойду ли я с ними. Нет. Я боюсь, что мать будет кричать, я не выдержу этого. Они упороли внутрь моего дома. Прошло примерно с полчаса. Во двор стремительно въехала ещё одна чёрная машина. Я сполз по сиденью вниз. Из вольво вышел Стоцкий с двумя парнями. Ферзя не было. Ублюдок оглянулся, пристально посмотрел на наши машины и отправился в подъезд. Сказать, что я сидел как на углях, — ничего не сказать. О чём они там разговаривают? Как мама? Может быть, мне нужно было тоже идти? В груди всё клокотало! Из машины я высматривал наши окна, но никого не было видно. Ещё через полчаса из подъезда вылетел Стоцкий. Злющий! Хлопнул дверью! Молча сел в машину. Автомобиль яростно стартанул и исчез, оставляя сиреневую дымку. Злой, значит? Хорошо… Через пять минут вышли и мои. Они о чём-то поговорили во дворе. Я вылез из машины. Задрал голову. На балконе стоял отец. Он смотрел на меня. Помахал мне. И всё. Только помахал, он не позвал. — Ну как? — взываю я к Мазуру. — Всё нормально. Долг списан. И был он не такой, как тебе сказали. Меньше. От твоих родителей отстанут. Поехали! Домой! А мне так хочется остаться здесь, так хочется, чтобы мама выбежала. Но надо ехать с ним, с моим спасителем. И мы сели в «мерс» и безнадёжно быстро укатили прочь. По дороге я всё же разговорил Мазура: — Что там было? — Поговорили, всё решили. Деньги всё равно пришлось заплатить. Долг есть долг. — Много? — Неважно сколько. Этот Руслан спрашивал про тебя. — Что спрашивал? — Почему ты не приехал… Он тебя хорошо знает? — Знает. Мы общались раньше. В детстве. — В детстве? Но он тебя старше. — Да, лет на пять. — Он, значит, местный авторитет? — Ну… не авторитет. Мажор. У него отец — начальник полиции. С юности он считает, что ему всё можно. Сейчас бизнес какой-то у него… — Ясно. Неприятный тип. — Андрей. Что бы мне сделать для тебя? Какое у тебя желание есть? — перевожу я разговор со Стоцкого. — Чтобы был мир во всём мире! — Андрей, в отношении меня! — Хм… в отношении тебя. У меня невероятное желание. Вот если бы ты оказался не парнем, а девчонкой. Прикинь, какое желание… Я молчу и перевариваю. — А что? Сможешь в благодарность лечь под нож? Сделаем из тебя Станиславу — и у меня хоть что-то заживёт внутри. — Если ты хочешь, я согласен, — спокойно отвечаю я. Как мне плохо! Как ужасно! Как мне дался этот равнодушный ответ! Невозможно! Это просто смерть! Этого не может быть со мной! Я — па-а-арень! Он не хочет чувствовать себя голубым? И ради этого... Боже! Неужели мне это предстоит? Меня сейчас вырвет… — Андрей, останови, меня укачало… — выдавливаю я из себя, и он резко тормозит. Я выскакиваю из машины. Бегу к краю дороги, гадство, меня рвёт, попадаю на свои штаны, но бегу дальше… гадство, на обочине такой резкий спуск! Почти обрыв! Нога соскальзывает, сейчас улечу вниз… Меня за шкирку удерживает некая сила, тащит меня вверх. Я безвольная большая рыба, даже не барахтаюсь. Мне плохо, у меня коматозное состояние, тошнота и шок одновременно. Эта мозолистая сила тащит и тащит наверх. Слышу голос — это Мазур, эта сила — Мазур: — Дурак, я пошутил! Прости! Никаких операций! Куда ты сорвался? Держись! Давай наверх! Я тебя и люблю-то за то, что ты парень… Прости… Я пошутил! Он тянет меня наверх, тянет и вытягивает. Он сильный.