***
Прибрежные леса Монтинелле разбудил гул охотничьего рога. — ТРАВИ! ТРАВИ! Тибальт почти оглох от нескончаемого шума. Собачий лай, бой барабанов, крики пеших и конных загонщиков — все смешалось в едином потоке. Несясь сквозь листву сплошной лавиной, он сметал на своем пути все препятствия, захватывая и унося с собой мысли, оставляя лишь чувства, инстинкты. — СПРАВА ЗАХОДИ! ЖИВЕЙ! УХОДИТ! Еще на переправе он приметил мелькающий между деревьями стройный силуэт: темная шкура с золотым отливом, напряженные линии ног, крутые бока и изящная голова, увенчанная кроваво-красной короной рогов. Олень мчался сквозь чащу, обдирая морду о еловые плети, подгоняемый остервенелым лаем собак. — ДЕРЖИ СТРОЙ! ТРАВИ! ТРАВИ! Тибальт бросил короткий взгляд влево: конные перестраивались. Граф Ансельмо ушел назад, место рядом занял Валенцио. Его гнедая кобыла резво виляла меж деревьями, казалось, даже не замечая их. В противовес лошади сам Родетти был взвинчен до предела: руки напряженно натягивали поводья, колени будто свело судорогой, отчего на гладких лошадиных боках уже лоснились характерные пятна. Черные глаза мужчины напряженно всматривались вперед, в темноту под густыми кронами, пытаясь разглядеть стремительно уплывающую тень добычи. — Аха! Ты уже староват для такого! Верно, братец? — Тибальт усмехнулся, но его слова заглушил общий гомон. Сердце бешено колотилось, кровь приливала к щекам, и глаза лихорадочно блестели. Погоня! Предвкушение смертельной схватки. Жажда крови. Жажда жизни. — К БЕРЕГУ ГОНИ! К БЕРЕГУ! ТРАВИ! Рыжий араб, резко свернув с тропы из кедрового подлеска, прошелся бок об бок с вороным. Лошадь неловко отпрянула в сторону, сбавив ход, и врезалась в дерево. Тибальт с трудом удержался в седле. Резко натянув поводья и кипя от гнева, он стиснул коленями черные лошадиные бока, пустив коня галопом вслед обидчику. Точно борзая, что сейчас неслась по жухлой листве через валежник, ведомая лишь волчьей кровью, он сокращал расстояние, жадно клацал зубами, почуяв добычу. Холодный воздух хлестал в лицо, сердце неистово стучало о ребра. Юноша ощущал во рту солоноватый привкус крови, когда поравнялся с всадником. Шитый серебром плащ, перехваченный на поясе, цеплялся за ветви и сучья, белокурые пряди прилипли к мокрому лбу, яркий румянец, предвкушающая улыбка — Скалигер был настолько увлечен погоней, что не заметил преследователя и вскрикнул от неожиданности, получив грубый толчок локтем в грудь. — Что за… — он крепче ухватил поводья, обернувшись. Конь Родетти несся крупной рысью. Черная, лоснящаяся от пота шкура отливала синевой в разорванной мозаике света меж кронами. Сам наездник выглядел более чем свирепо: колени стискивали скользкие бока, подгоняя лошадь, ветер трепал каштановые волосы, глаза гневно сверкали. Привстав в стременах, юноша снова замахнулся. Скалигер замешкался, и удар пришелся в плечо. — ДА ВЫ, ПРИЗНАТЬСЯ, ОТВРАТНЫЙ НАЕЗДНИК, СИНЬОР! — крикнул он насмешливо, пытаясь заглушить свист ветра в ушах. — А ТЫ ПОДЛЫЙ МЕРЗАВЕЦ! — донеслось со стороны, но оскорбление потонуло в криках, хлынувших со всех сторон: — ТРАВИ! ТРАВИ К БЕРЕГУ! СЕЙЧАС ЗАГОНИМ! Лес внезапно оборвался. Низкие смолистые ветви и стройные стволы остались позади. Прелый масляный запах сменила влажная прохлада. Под копытами зашуршала галька: лошади неслись по берегу во весь опор, перепрыгивая валуны и коряги. На сероватом фоне хмурого неба были отчетливо видны стремительные силуэты оленя, нескольких десятков собак и загонщиков. Животное неслось по скользкой мерзлой земле навстречу гибели. Буланая кобыла ушла вперед, за ней следом гнедая и серая. Всадники уже предвкушали исход погони: рогатина в левой реке уперта в луку седла, правая крепко держит сомкнутые поводья у самой головы лошади. Обходя полукружием загонщиков слева, они теснили оленя к воде. Осатаневшие собаки кидались им под ноги, захлебываясь лаем, жадно клацая разинутыми пастями. Его гнали до самого мыса. На большом плесе ведущая борзая настигла добычу в одном прыжке и остервенело вцепилась оленю в ляжку. Раздался оглушительный рев большого охотничьего рога. Животное дернулось, оступилось. Брыкая задней ногой, олень пытался скинуть с себя собаку, но поскользнулся на мокрых камнях и рухнул на колени в ледяную воду, подняв фонтан жемчужных брызг. Он отчаянно вскидывал большую голову, мотал ветвистыми рогами, стараясь задеть псину, пыл которой не охладили даже обжигающие волны. Массивная оленья шея упруго изогнулась от усилия, он рванул вверх, поднялся на ноги и… Железный наконечник рогатины вонзился в горло точно под левым ухом. Он захрипел и заметался как безумный, ломая древко и глубже вгоняя острие. Удар хлыста заставил собаку разжать зубы. Солнце выглянуло из-под сизоватой пелены, освещая последние мгновения могучего животного. Серебристые капли мягко скатывались по крутым бокам, стекали по белесой шерсти на животе. Багряные потеки на шее переливались на солнце, а кроваво-красные рога горели, точно усыпанные рубинами. Широко распахнутые глаза окинули удивленным взором водную гладь, отражавшую тяжелое низкое небо и замерли. Ослабшее тело рухнуло в воду. Звенящая тишина повисла в воздухе, но лишь на мгновение. — БРАВО! БРАВО! БРАВО КАПУЛЕТТИ! — понеслись со всех сторон восторженные возгласы. — Брависсимо! Брависсимо… — причитал Эскал, глядя на обломанное древко, которое синьор сумел удержать в руках. Взмыленные лошади тяжело дышали, фыркали и рыли землю, от их горячих тел поднимался густой пар. Собаки бессильно метались по берегу, озираясь то на своих погонщиков, то на лошадей, разевая слюнявые пасти и скаля клыки. Всадники спешивались. Пятеро подручных вытащили из ледяной воды тяжелое тело и положили на гальку у самой кромки воды, чтобы потом было сподручнее свежевать тушу. Псари еще щелкали хлыстами, усмиряя разгоряченных собак, но загонщики уже устало привалились кто к дереву, кто к коряге, кто просто опустился на стылую землю. Все тяжело дышали и широко и довольно улыбались. Капулетти скинул плащ на руки слуге и, несмотря на отчаянные протесты последнего, стянул пелерину: пар от него валил не хуже, чем от его буланого перса. Синьор окинул оленя внимательным взглядом: — Добрая была погоня! — Знатная добыча, синьор, — отозвался один из псарей, высокий рыжий парень, явно не итальянского рождения. — Какой же вы ловкий, друг мой! — восхищенно прохрипел герцог. Горло у него совсем пересохло, и он откашлялся кровью. — А кто? Кто гнал? Вы видели, как ловко травили? — не унимался рыжий. — Молодежь гнала, — довольно улыбнулся синьор, — у Валенцио кобыла хоть и резвее, да сам он еще тот увалень… — старший племянник у него за спиной недовольно скривился, — так что гнал Тибальт, да как славно гнал! — продолжил он с гордостью, но тут же осекся и добавил с тщательно скрытым пренебрежением, — и старший племянник Скалигер. Эскал хлопнул его по плечу. Они еще долго обнимались и пожимали друг другу руки, рассыпаясь в учтивых комплиментах, доходящих до беззлобной дружеской брани. Глава дома Капулетти терпеть не мог охоту. Тибальт передал вожжи слуге и подошел к воде, переводя дыхание. Эйфория еще не прошла, заставляя сердце радостно колотиться где-то в области горла, но по телу уже пробегала назойливая дрожь усталости. Легкие болели. Он окунул руки в прозрачную воду: пальцы сразу неприятно закололо. Волны мягко накатывали на полированную гальку. Их тихий плеск был отчетливо различим среди грубых голосов, рычания и скрипа ветвей на ветру. Там, в темной сухой чаще юноша захлебывался плотным воздухом, нагрудный ремень больно впивался в тело, горло пересыхало от частых вдохов. Здесь, на берегу туман еще только рассеялся, холодная влага пробиралась под кожу, опустошала грудь. Он чувствовал, что снова задыхается. Шум погони, видимо, спугнул пару уток: недовольно крякая, они юлили над водой, то и дело возвращаясь к кустам ракитника на противоположном берегу. Вдруг истошный клик разнесся над озером, отражаясь от высоких обнаженных скал и заставляя сердце юноши болезненно сжаться. Тибальт посмотрел наверх: это ловчий сокол Валентина, развернув широкие крылья, дважды прокружил над плесом и камнем ринулся вниз. Пробив черными когтями нежную утиную шею, он снова взмыл в небо, увлекая за собой отчаянно бьющуюся жертву. Совершив своеобразный круг почета, птица изящно опустилась на руку молодого сокольника, сжимая в когтях трепещущую добычу. Аспидно-серая спина, пестрое светлое брюхо, черная голова и яркие желтые глаза — это был крепкий сапсан-слеток. На голову ему тут же водрузили серый клобучок, закрывающий глаза. Подручный помогал мальчику управиться с добычей, а сокол довольно переступал с ноги на ногу по плотной кожаной рукавице. Валентин счастливо улыбался: — Вы видели? Видели? Как он ловко ее! Ух! — герцог и граф поощрительно улыбнулись в ответ, Капулетти даже хлопнул в ладоши пару раз, но скоро все трое вернулись к оленю. Валенцио лишь презрительно хмыкнул: «Девичья забава». Улыбка на лице мальчика помрачнела. — Меркуцио, а ты видел? — уже менее восторженно пробормотал он, отходя от берега. — Видел и слышал все, точно сам был на его месте! — живо отозвался Скалигер, поправляя попону на своем арабе, но, поймав потерянный взгляд мальчика, тут же бросил лошадь и ласково потрепал брата по волосам. — Честно! Как он живописно парил и как резво кинулся на эту несчастную… Красавец! — он осторожно провел рукой по черный перьям. — Я теперь всегда буду сокольничать, да? — Валентин, воодушевленный участливостью брата, вернулся к привычной своей говорливости, — пока сам не стану загонщиком! Только ведь еще не скоро. Для сколького я еще мал! Я хочу ездить с вами в травлю, хочу носить шпагу, хочу пить вино, хочу… — он осекся, услышав смех Скалигера. — И что же тебя рассмешило в моих словах? — он сердито и немного обиженно воззрился на брата снизу вверх. — Зря ты так распаляешься, братец, — тот опустил руку на плечо мальчика и обреченно закатил глаза, явно пародируя дядюшку. — Настанет день, когда все развлечения мира опостылят Вам, и Вы будешь вспоминать молодость с благоговейным трепетом… — не выдержав драматичной паузы, оба прыснули. — А еще я хочу свою лошадь, — продолжил Валентин, — чтобы верхом можно было на Большие долы выбираться и в Мантую, и в Модену, и во Флоренцию, — даже очередной взрыв хохота не мог его остановить. — А что? У меня хорошая лошадь будет, быстроногая. Не то, что эта, — он махнул свободной рукой на соловую кобылу, нервно отбрыкивающуюся от слуги с попоной в руках. — Я дядюшке скажу, что хочу свою лошадь. Пусть он мне подарит араба! Только не рыжего, как у тебя — таких полно… Я хочу вороного, как у синьора Тибальта! — мальчик влюбленным взглядом окинул иссиня-черного арабского скакуна, чья спина в холодном свете солнца сияла точно шелковая. Густая черная грива свободно падала на шею и морду в кожаной узде. Лошадь мерно переступала передними ногами, вороша пожухлую траву возле старой коряги. Он залюбовался лошадью, рука в плотной рукавице опустилась — птица тут же недовольно забила крыльями и укоряюще ущипнула хозяйское плечо. Валентин встрепенулся. Блуждающий взгляд нехотя оторвался от коня и, окинув плес, остановился на младшем Родетти. Темные карие глаза встретились со светлыми, и было в них в тот момент что-то странное, совсем не детское. Тибальт мягко улыбнулся. Валентин только смущенно зарделся и принялся разглядывать свою птицу. — Но я ведь буду сокольничать? — непринужденно бросил мальчик, поворачиваясь к юноше спиной. — Да будешь, будешь, — усмехнулся Меркуцио, возвращаясь к лошади, — только не нужно мне потом под дверь дохлых ворон подкидывать. — Не буду, — весело отозвался Валентин, легонько поглаживая мерно клекочущую птицу, и вдруг добавил, посерьезнев, — клянусь честью! — Тибальт! — властно подозвал к себе племянника старший Капулетти, — и Вы, синьор Меркуцио! — он повернулся к Скалигеру, — неужто вы не желаете взглянуть на дичь, которую так лихо гнали? — он усмехнулся и бросил герцогу что-то вроде: «Ох уж эта молодежь…» Родетти нехотя поплелся по берегу, устало растирая напряженные запястья. На полпути его догнал Скалигер. — Неужто не желаете, синьор? — передразнил он графа, игриво шлепнув Тибальта пониже спины. Тот неожиданно круто развернулся и вцепился железной хваткой в предплечье юноши, вывернув и с силой дернув на себя его руку. Лицо, едва только растерявшее румянец, скривилось от неожиданной боли, наследник Эскала судорожно сглотнул и стиснул зубы, готовясь дать отпор немедля. Усталость пропала моментально, сердце бешено застучало. Тибальт готов был впиться ему в горло зубами. — В следующий раз я сломаю тебе руку, — прошипел он, с ненавистью глядя в голубые глаза, затем разжал пальцы и уверенным шагом направился в сторону синьора.***
Закат полыхал над вершинами скалистых гор. Сизоватая дымка пропитывалась кровью умирающего вечера. Червонным золотом покрывались мягкие еловые кроны и рассыпались в огне кружевными пятнами. Морозный день уступал место ночи, прохладной и чистой, точно родниковая вода. По раскидистым пихтовым лапам деловито сновали белки, то и дело останавливаясь и принюхиваясь к душному запаху костра. Оранжевые языки пламени плясали посреди небольшой поляны. Охотничий лагерь разбили в лесу, под скалой, подальше от холодного дыхания озера. Тибальт сидел недалеко от костра, закутавшись в плащ и прислонившись спиной к высокой сосне. В деревянной чарке стыло крепкое вино. «Ты бы еще ладошкой зачерпнул» — язвительно хохотнул Валенцио, наливая вина из плетеной бутыли в серебряный кубок. «Испейте яду, синьор» — вертелось на языке у Родетти. Слева, опустив голову на грудь, мерно сопел Винченсо: рука безвольно откинута в сторону, вино из кружки пролилось на схваченную легким морозцем землю. «Все тебе нипочем, дружище!» — улыбнулся про себя юноша, плотнее кутаясь в норковый воротник. У костра на стеганых перинах Эскал о чем-то увлеченно спорил с графом Ансельмо. Синьор Капулетти только ехидно посмеивался, посматривая то на одного, то на другого осоловелыми глазами и раз за разом прикладываясь к золоченому кубку. — Да говорю же, Берти, — герцог опустил тяжелую руку в дорогих перстнях на некогда могучее плечо в кожаном жилете, — эта крепость выдержала осаду венецианцев! Восемь тысяч копий! Что пред ними лангобарды? Сирмионе неприступна… — А я Вам говорю, синьор, что это — чушь собачья! — перебил его старый граф. — Военный порт… Да не позорь мои седины! Торгаши заполонили весь восточный берег! Или Вы решили закидать врага протухшей рыбой? — недовольно прохрипел он, растягивая ворот рубахи. Склоняясь над кубком и поглаживая длинные усы, он, как истинный ценитель, сначала втянул сладкий аромат широким орлиным носом, затем удовлетворенно крякнул и только потом сделал добрый глоток. — К чему ты все клонишь? — вдруг спросил заплетающимся языком Капулетти. — А к тому, — отозвался Ансельмо, оторвавшись от напитка и поворачиваясь к синьору, — что этот олух ни черта не смыслит в военном градостроительстве, — он ткнул длинным пальцем в широкую грудь Эскала. — Синьор, Вы это бросьте! — вспылил герцог, поднимаясь с перины. — Да ты меня еще на дуэль вызови, щенок! — усмехнулся старый синьор и лукаво глянул на него снизу вверх. Тот уже хотел было сказать что-то резкое, но снова вмешался Капулетти: — Полноте, друзья! — он примирительно похлопал Эскала по спине, — желаю пить, покуда бьется сердце! «Почтенные мужи Вероны. Что тот Скалигер перед вами? Глупый мальчишка, пустомеля. Вы же в почтенные лета способны на безумства…» — Тибальт устало вздохнул. Нанизанная на вертел оленья нога сочно шипела и дымилась, размеренно покачиваясь над золотыми языками пламени. Собаки, дремавшие на привязи за походным шатром, нервно заскулили, учуяв запах жареного. Та, что утром вела свору — белая, в рыжих пятнах, выглянула из-за полотняного ската. Узкий нос жадно втянул холодный воздух, пропитанный аппетитным ароматом. Тибальт позвал собаку свистом. Короткие уши удивленно поднялись. Осторожно переступая по хрустящей от мороза траве, она медленно подошла к юноше и подсунула гладкую морду под раскрытую ладонь протянутой руки. — Умница, — улыбнулся Родетти, ласково потрепав псину по мохнатой спине. Собака подошла ближе, немного неуклюже завалилась на бок и опустила морду юноше на колени, изредка поглядывая на него снизу вверх круглыми черными глазами. Длинный хвост трепыхался из стороны в сторону, замирая лишь на мгновение, когда осторожная рука проходила по спине до крестца. — Ты сегодня героиня, да? — он мягко провел рукой по черному мокрому носу. Собака только тихо фыркнула и лизнула пальцы. — Как красиво его травила! У самых ног ведь бежала, — Тибальт закрыл глаза, вспоминая погоню, — молодой олень, сильный, быстрый. Не каждый так сможет, — руки прошлись по гладкой шерсти на животе. Собака легонько вздрогнула. — Извини… — он примирительно почесал ее за ухом, — да… Мне тоже досталось. Из-за этого проклятого паяца чуть лошадь не загнал, руки сорвал, — юноша тяжело вздохнул, — но погоня была знатной. Есть что-то волнующее в ожидании, в преследовании… В желании настичь, наброситься, заставить замолчать навеки… — собака перевернулась на другой бок и внимательно поглядела на него, навострив уши. — Понимаешь меня, да? — Тибальт мягко опустил ладонь на гладкую морду, — как никто другой. Тебе тоже навязали эту роль, — он снова закрыл глаза, рассеяно почесывая псину за ухом. Горячий треск поленьев, тихое щебетание соловья, приглушенный плеск волн и мягкий полупьяный говор. Ветер тихо покачивал разлапистые ветви. Недалеко от поляны мерно перебирали копытами лошади в мягких попонах, осторожно щипля мерзлую зелень. Гривы вздрагивали, от вытянутых морд шел пар, в огромных темных глазах плясали игривые отблески костра. — Братец, гляди, что я тебе принес, — внезапно раздавшийся в темноте голос вырвал Тибальта из сладкой дремы. — Какого черта, Валенцио? — он встрепенулся и приподнялся на месте, поправляя сползший плащ. С колен донеслось недовольное ворчание. Старший Родетти опустился на небольшой пятачок жухлой травы рядом с юношей. Одной рукой он сунул брату под нос миску с жареной олениной, а другой крепко обнял его за плечи и звонко чмокнул в висок. — Поешь! Надо поесть, а то совсем замерзнешь, — произнес мужчина заплетающимся языком, — синьор Капулетти велел за тобой присмотреть, — он икнул и устало привалился к дереву. Тибальт взял миску у него из рук. Ворчание снизу стало громче, на колени тут же обильно закапали слюни. Псина принялась жадно уплетать строганину, удовлетворенно чавкая и урча. Юноша усмехнулся: — И с чего же такая заботливость? — Но мы ведь… братья, — Валенцио снова икнул. — Было бы, чем гордиться, — ехидно отозвался первый, закатив глаза. Родетти старший смерил того недобрым взглядом: — Твоя правда, душа моя, — протянул он с усмешкой и, немного помедлив, спросил, — о чем вы там на плесе ворковали со Скалигером? — нехороший огонек вспыхнул в глубине черных глаз. — Не твое дело, — холодно парировал Тибальт. Собака, прикончив оленину, настырно нализывала замерзшие пальцы. По другую сторону костра лагерь взорвался смехом. Оба Родетти обернулись. Меркуцио стоял на коленях посреди пуховых перин, повязав на голову платок и заламывая руки в притворном отчаянии — очевидно, изображал один из своих трагических этюдов. Несколько псарей и загонщиков вокруг него шуточно толкали друг друга, колотили кулаками по коленям, повторяли шутку и снова заливались хохотом. Валентин, закутанный заботливым слугой в соболиный плащ по самые уши, покатывался со смеху. Глаза старшего Скалигера лихорадочно блестели, легкий румянец играл на щеках, губы растянулись в довольной ухмылке. Тибальт невольно вздрогнул. «Нет, он просто невыносим…» — Ах, извините, что задел ваши… кхм, чувства, — саркастично прошипел Валенцио. Младший Родетти порывисто поднялся. Собака, недовольно ворча, отбежала в сторону и укоризненно глянула на юношу из-под еловой ветки. Плащ слетел с плеч. Проклиная про себя все на свете, Тибальт круто развернулся и решительно зашагал в сторону озера, даже не взглянув на брата. С восточного берега тянул душистый запах трав. Волны тихо переливчато плескались под невысоким обрывом. Серебряные блики блуждали по темным листьям ракитника. Юноша обессилено опустился на старую, выбеленную водой корягу. «Как же тошно. Мог ли я вообразить, что возненавижу кого-то больше, чем мерзавца Монтекки? Почему? Ну, зачем он так? Ведь единственный родной человек… — в памяти возникло смуглое лицо: ядовитая усмешка играла на тонких губах, черные глаза холодно и опасно сверкали в свете костра. — Ах, извините, что задел ваши чувства… Да что ты знаешь о чувствах? Бездушное чудовище, шакал, змея!» Виски болезненно сдавило, он поежился от холодного дуновения ветра. Из задумчивости юношу вывел громкий возглас за спиной: — Аха-ха! Черт знает что… — немного пошатываясь и что-то тихонько напевая себе под нос, к берегу спускался Меркуцио. Оскальзываясь на мерзлой траве и глуповато смеясь собственной неловкости, он не отрывал пьяных глаз от серебряной луны, зависшей над темными склонами гор. Тибальт хотел уже скрыться в тени кустов и осторожно шевельнулся, но под ногой предательски хрустнула ветка. Скалигер встрепенулся и рассеяно поглядел на юношу, переводя удивленный взгляд с Родетти на большой ивовый куст, на озеро и обратно на Родетти. Замешательство длилось всего пару мгновений, и вот он уже опустился на корягу рядом с Тибальтом, расплываясь в довольной улыбке. — Добрый вечер, синьор, — пропел он в своей обычной манере, — не стану спрашивать разрешения: Вы все равно не позволите… — И чего тебе на месте не сидится? — устало бросил юноша, потирая замерзшие руки и стараясь не смотреть на собеседника. — Приключения сами себя не находят! — отозвался Меркуцио, всматриваясь в черноту противоположного берега. — Тебе все мало. — Но ведь не сидеть же, как Вы, в гордом одиночестве, упиваясь собственным отчаянием… — Отчаянием? — перебил его Тибальт. — Ну, или что там у Вас? Я не знаю, — он хихикнул и снова залюбовался луной. Голубые глаза жадно ловили серебряные блики. — Знаете… Я нахожу Вас невыносимо скучным, — продолжал юноша, посмеиваясь и все так же глядя в звездное небо, — будто Ромео предо мной в период горестных терзаний… — Меркуцио икнул, — и любования одной единственной, что на него не смотрит. Странно это… — он мягко рассмеялся. Тибальт внимательно всматривался в бледное лицо: — Что ты имеешь в виду? Скалигер вздохнул и обречено закатил глаза: — Жизнь бьется в Вашем сердце лишь во время драки! Но в мирные часы оно, увы, мертво… — он снова рассмеялся. Тибальт отвернулся. «Брешешь ведь, вшивая дворняга…» — Ох, что я вижу! Кошачий царь задумался о жизни бренной… — Меркуцио сочувственно похлопал его по плечу. Знакомые слова привели в чувство. От непрошеного прикосновения по телу прошла назойливая дрожь, и, порывисто обернувшись, Родетти сжал руку на горле собеседника. — Ты, видимо, меня не понял, или жизнь тебе уже не дорога? — процедил он сквозь зубы, сильнее сжимая пальцы. Руки Скалигера вцепились ему в запястье, из груди вырвался сдавленный хрип. Сам не зная, почему, Тибальт вдруг отпустил его. Внезапная внутренняя перемена удивила, если не сказать больше. В смятении юноша рванулся с места, сделал несколько нетвердых шагов по берегу. Сердце словно сжали тугим обручем. Оно мучительно пульсировало в груди, с каждым ударом разливая по телу щемящую боль. Родетти закрыл лицо руками. Меркуцио больше не смеялся. Лицо его выражало напряженную серьезность, глаза внимательно следили за каждым движением юноши. — Ну что ж ты отступился? — голос его звучал громко и вызывающе, — иль не враги мы с тобой больше? — Уймись, паяц… — Тибальт не шелохнулся. Глухой вздох повис в холодной тишине. — Да что же это?! — не выдержав напряженной паузы, Скалигер практически закричал в голос, — где мой Крысолов? Подох или захворал? — Ты нарываешься… — Пусть так! Уж лучше ненависть, чем вечное уныние! — он все еще кричал Родетти в спину. Тибальт замахнулся инстинктивно. Рука скользнула по плечу, когда юноша кинулся навстречу. Проворные пальцы сжали ворот охотничьего котта, порывисто потянули. Чужие губы коснулись губ, бездумно, слишком пылко. Он замер в изумлении от подобной наглости. «Какого черта? Нет, только не теперь, не снова… Только не ты, кто угодно другой», — но мысли покинули голову так же скоро, как воздух — легкие, и он… ответил. В привычном жесте подался вперед, прильнув к его губам, как и всегда слишком отзывчивым. Руки опустились на талию, он привлек юношу к себе. В какой-то невольной истоме до дрожи, но не от холода более, и невозможно было остановиться. Терпкий привкус вина легко вскружил голову. Губы скользнули ниже, оставляя теплые следы поцелуя на шее, практически ласково коснулись холодной щеки, снова и снова возвращаясь к губам. «Невыносимо…» Глубокий тяжелый вдох. Хриплый рваный выдох. Порыв ветра отрезвил Родетти. Он широко открыл глаза, точно очнувшись. Оттолкнув от себя юношу, Тибальт отвернулся, все еще тяжело дыша. Безумие прошло, оставив послевкусием смятение и назойливую боль в висках. Скалигер окинул взглядом высокую фигуру и приглушенно рассмеялся: — Воля Ваша, синьор. Мерный плеск воды, далекий гул заблудившегося в скалах ветра, сонный шелест листвы. Тибальт вслушивался в удаляющиеся шаги, пока те не стихли в темноте за обрывом. Отчаянный вопль теснил грудь, душил, но вырвался горячим хрипом и замолк в морозном воздухе. «Всего пару часов назад я готов был убить этого наглеца, а сейчас он вновь мне милее брата, — сердце неприятно кольнуло. Он устало опустился на сырую землю. — Паршивец! Что тот Ромео, говоришь?! Да будь ты проклят вместе с ним, — холодный ветер неприятно обдувал лицо, в темной чаще гулко ухнула полуночная сова. — Не я ли отступился, когда готов был придушить его… Все к черту! Грязное клеймо. Как он посмел?! Опять…» Сухой треск ломающихся ветвей заставил Родетти оглянуться: на кусте ракитника, слабо алея в лунном свете, висел его плащ, над обрывистым берегом мелькнул спешно удаляющийся темный силуэт. Серебряные блики мягко блуждали по мерзлой листве. Соловей в ветвях высокого кедра затянул предрассветную трель.***
В общем гуле он едва расслышал свой отчаянный крик: — Валенцио, стой! СТОЙ! — Тибальт опоздал буквально на пол-минуты: вожжи выскользнули из рук мужчины и чей-то глухой протяжный стон огласил рощу: то ли его, то ли свой собственный. Гнедая кобыла взвилась на дыбы, испугано отшатнулась и повалилась на спину, прочь из-под копыт зверя. Дикий рев и грузный топот удирающего вепря, треск валежника, визг и хрип беснующегося от боли животного. Тибальт спрыгнул на землю, едва остановив коня. — УДРАЛ, СКОТИНА! УДРАЛ! — Ансельмо со злости бросил рогатину на землю, но, развернувшись, тотчас побелел как полотно. — Валенцио! Господь всемилостивый… — Синьор… — Валенцио… — Лекаря! СКОРЕЕ ЛЕКАРЯ! Микеле, прошу, скорее… — Тибальт срывался на хрип, крепче прижимая руку к окровавленной груди брата. Пульсирующий жар под ладонью усиливался с каждым следующим ударом сердца горячим толчком крови. Мужчина лишь судорожно цеплялся за его плечи, тяжело и часто дыша. По грубому сукну быстро расплывалось красное пятно. Спешившись и скинув клобук на плечи, закатывая на ходу рукава, угрюмого вида монах спешно кинулся к распростертому на земле Валенцио. Поспешно и немного грубо оттолкнув Тибальта, он опустился на жухлую листву и одним сильным движением разорвал и без того драный кафтан от ворота до живота. Зажав рукой зияющую рану под ребром, он ловко выудил из поясной сумки мягкую чистую тряпицу и приложил к тому месту, куда пришелся удар грузного копыта дикого кабана. Убедившись, что раненый еще в сознании, Микеле прижал его руку к груди так, чтобы он сам зажимал ею сломанные ребра. — Веревку нужно, ремень, да что угодно! Дрожащими руками граф кое-как справился с пряжкой и протянул врачу свой пояс. Валенцио скривил окровавленные губы, когда кожаная лента стянула ему грудь. Монах облегченно выдохнул, отер руки чистым платком и снова полез в сумку, выудив из нее большую кожаную фляжку. — Все-таки достал меня, скотина, — старший Родетти натянуто улыбнулся, но тут же закашлялся, поперхнувшись кровью. Кровь была повсюду. Он весь был перепачкан, и руки самого Тибальта размазывали липкие кровоподтеки по шее и щекам, его и собственным. — Молчите, синьор, Вам нельзя сейчас, — оборвал его лекарь, обильно протирая грудь мужчины зловонной жидкостью, чем-то вроде густого дегтя. — СПЕШИВАЙТЕСЬ! — проревел старший загонщик из подручных, опомнившись, наконец, — спешивайтесь, синьоры! Зверь ушел, у нас раненый. Всадники медленно подтягивались к оврагу. Валентин, неловко выскользнув из седла, едва не упал ничком на землю. Круглое лицо побледнело, глаза испуганно окидывали темную кровь на груди мужчины. Меркуцио бросил вожжи и, обхватив брата за живот, поднял его на ноги. — Ты как? — обеспокоенно спросил он. Тот только судорожно втянул носом прелый воздух, насилу шевеля языком: — Синьор Валенцио… — голос его дрожал. Он едва стоял на ногах, намереваясь вот-вот расплакаться. — Он справится, не бойся, — Скалигер опустился на колени перед мальчиком и крепко прижал его к себе, — все будет хорошо. Тибальт не мог пошевелиться. Он сидел на мокрой листве, прижимая к груди голову брата, и будто зачарованный смотрел на порванный кафтан на его груди. Мужчина вздрогнул всем телом. Смуглая кожа покрылась липкой испариной, кровавые разводы поблескивали в редких лучах солнца. «Еще бы чуть-чуть… Если бы он не заметил кабана, если бы не кинулся наперерез осатанелой лошади…» — Ты спас мою шкуру, братишка, — насмешливо прохрипел Валенцио, но Тибальт его не слушал. Он ничего не замечал, кроме кровавого пятна на темной ткани. Звуки доносились будто издалека, образы расплывались. «Еще бы чуть-чуть…» Кто-то тронул его за плечо, и боль заставила юношу очнуться: — Дядюшка, — отозвался он слабо, не в силах обернуться. Капулетти что-то обеспокоено вещал, вроде: «стыдно» и «люди смотрят», но монах оборвал его: — Оставьте. Оставьте, я Вас прошу, — он сурово глянул на хмурое лицо синьора, — хоть пару минут. Капулетти недовольно поджал губы и, поднявшись с земли, направился в сторону герцога. Псари уже разгоняли собак, загонщики собирали хворост, слуги под чутким руководством графа Ансельмо расседлывали лошадей. — Как же это вышло? Ведь вепрь прошел прямо перед ним, через овраг. Вон, и следы остались, — не унимался Эскал, нервно озираясь по сторонам. Большой овраг окружали худые березы. Их золотые кроны разукрашивали жухлую листву мягким светом. Сырая земля чернела в жестких рытвинах от копыт, на небольшом пяточке перед обрывом блестели кровавые пятна. — Не удержался в седле, — так же раздраженно отозвался Капулетти. — Ты же видел, лошадь под ним совсем осатанела под конец… — Да бросьте вы! Стыдно, право! — гневно бросил граф Ансельмо, проходя мимо с охапкой снятых сбруй, — каждый мог оказаться на его месте. Попасть под копыта, это ж надо так… Когда подранок удирает, да еще такой крупный, — он бросил сбруи на тюки под кустом и устало опустился рядом с Эскалом, — жди беды — точно вам говорю. — У меня ажно сердце прихватило, как увидел, — немного сухо бросил синьор Капулетти, окидывая взглядом племянников и прикусывая губу изнутри, — а если бы Тибальт не успел?! — Хорошо, что успел, — ободряюще хлопнул его по плечу герцог. Временная стоянка медленно оживала: затрещал веселый костер, напоили лошадей и собак, развязали котомки с провизией. Меркуцио тщетно старался запихнуть в младшего брата кусок оленины, но тот лишь отворачивался, твердя, что не голоден, и все время украдкой косился в сторону раненого. Валенцио осторожно перенесли на мягкую перину под большим деревом. Тибальт сидел неподвижно, положив голову брата себе на колени. Сороки деловито стрекотали на старой березе, вторя тихому звону ручья на дне оврага. — Я испугался, — выдохнул он сокрушенно после продолжительного молчания. Глаза предательски защипало, но ослабевшие руки мягко стиснули его предплечье. — Я тоже, — с протяжным свистом прохрипел Валенцио, — спасибо…***
Жар костра и полуденного солнца разморил охотников. Приятная усталость разливалась по телу, нагоняя блаженный сон. Размеренное человеческое дыхание перемежалось тихим поскуливанием собак и храпом лошадей. Выбитое плечо неприятно саднило. Тибальт сидел возле брата, рассеянно глядя в пустоту перед собой, без сна, в болезненных грезах. — Славный синьор, просыпайтесь… — тихий голос позвал его, — Тибальт, очнись! — широкая ладонь легла на грудь. — А? — он удивленно посмотрел на загорелое лицо товарища. — Ты совсем измотался, — сказал Винченсо, опускаясь рядом с Родетти на колени. — Да нет, я только… я… — тот хотел было возразить, но юноша настойчиво прервал его: — Я с ним посижу! Сходи, проветрись, — он подтолкнул Тибальта в спину. Тот неуверенно поднялся на ноги и оглянулся на спящего Валенцио. — Иди, иди, — зашипел на него юноша, поправляя перину под головой раненого. Тибальт благодарно улыбнулся. Сделав несколько нетвердых шагов, он глубоко вздохнул и хотел потянуться, но тут же скривился от боли и медленно побрел вниз по склону, растирая плечо. Широкий овраг бороздил западный склон у самого начала узкого фьорда. Хвойный лес здесь расступался, оставляя место стройный молодым осинам и березам. Шелест сухой листвы на ветру мирно блуждал среди черных ветвей. Юноша спустился к скалистому утесу. В каменной ложбине звонко журчал ручей: его прозрачные воды, пенясь на невысоких перекатах, стремительно неслись вниз, под гору, разбиваясь водопадом о голую скалу. Замшелые склоны густо поросли осокой и лозняком, ветви шиповника тяжело склонялись к самой воде. Тибальт закрыл глаза, подставляя лицо ласковым лучам. Мягкий золотой свет окутывал теплым спокойствием, игривые блики плясали на влажных камнях, сам воздух здесь казался горячим и пьяным. Привычным движением рука легла на эфес, и шпага с тихим шелестом покинула ножны. Клинок сверкнул в лучах полуденного солнца, легко рассек воздух. Поворот, еще один легкий взмах, шаг назад, переход. Он чувствовал, как темнота поддается стали, безмолвно, мягко, уступая место золотому сиянию. В груди разливается приятное тепло, рука уверенней сжимает рукоять. Он весь обратился в слух… Выпад, шаг в сторону, еще удар. Казалось, сердце стало биться тише… Юноша открыл глаза и на мгновение ослеп от яркого света. Он втянул носом теплый душистый воздух, и мир снова начал обретать привычные очертания: желтеющие осины трепетали на ветру, сочная зелень мха пружинила под ногами, черные вымытые скалы лоснились под кристально-чистыми водами горного ручья. Он опустился на поваленное дерево и любовно провел ладонью по клинку. — Вы очень хороши… Я говорю, то есть, что Вы очень хорошо владеете шпагой, синьор, — раздался позади робкий голос. Тибальт невольно вздрогнул, но все же приветливо улыбнулся подходящему ближе мальчику: — Откуда Вам знать, синьор? Вы слишком юны для фехтовальщика… — Дядюшка уже давал мне пару уроков, — с некотором вызовом парировал Валентин, но тут же расстроенно добавил, — впрочем, Вы правы. Меркуцио вечно говорит, что… — Ваш брат вообще слишком много говорит. И чаще не по делу, — сухо оборвал его Родетти. Он вовсе не собирался вспоминать сейчас об этом поганом припевале Монтекки, даже если и решил заговорить с его братом. — Простите, синьор, я не хотел Вас рассердить, — тот понуро опустился на почерневшую корягу. — Забудем, — Тибальт отыскал на берегу подходящий камень. Усевшись удобнее и уперев острие шпаги в землю, он аккуратно, с нажимом провел им по лезвию — гладкий металлический скрежет прервал неловкое молчание. Валентин украдкой наблюдал за действиями юноши и рассеянно теребил лист малины. Полуденное солнце жарко пылало в чистой лазури неба, в роще тихо щебетали свиристели. — Жаль синьора Валенцио, — наконец сказал мальчик сочувственно. — Пустяк. С кем не бывает? — спокойно отозвался Тибальт, продолжая затачивать лезвие, и немного насмешливо добавил, — хотя, не думаю что… — Со мной всякое случалось! — опередил его собеседник, — однажды я свалился с высокого дерева и чуть не сломал себе спину! — он горделиво выпятил грудь, но, не удержавшись, рассмеялся, — даже шрам остался, честное слово! — мальчик снова покатился со смеху. — Шрамы украшают мужчину, — внезапно посерьезнев, отозвался юноша, но тоже рассмеялся. — Аха! Да… — хихикнул Валентин. Его задорный взгляд остановился на глубокой темной полосе на скуле собеседника, затем поймал мягкую усмешку на его губах. Мальчик смущенно затих и принялся ворочать носком кожаного ботинка мелкие камушки. Тибальт вернулся к своему занятию, периодически поглядывая на соседа. Повисла очередная пауза, прерываемая лишь ровным скрежетом камня по стали. — Меркуцио называет Вас трусом, — почти шепотом произнес Валентин. Занесенная рука на секунду остановилась над лезвием, мерно вздымающаяся грудь замерла на вдохе. — Но я так не считаю, — тяжелый выдох, камень мягко коснулся клинка. — Синьор Тибальт, — голос его зазвучал уверенней, — Вы очень смелый и благородный человек… Я… Я горжусь знакомством с Вами, — он замолк и, немного погодя, добавил, — Вы… Вы рисковали жизнью ради брата… Скрежет металла, мерно разливающийся над утесом, вдруг оборвался. Робкий поцелуй коснулся сурово сжатых губ. Пылающий румянец на детских щеках обжег бледную кожу. Светлые карие глаза удивленно распахнулись. Валентин порывисто ухватил юношу за плечо. Резкая боль вывела Тибальта из оцепенения: он отпрянул от мальчика. Внезапно ослабевшая рука выпустила рукоять, и шпага со звоном упала на дно ручья, серебряные струйки засверкали на гладком лезвии. Замешательство длилось все пару секунд. Валентин оторопело взглянул на юношу и залился краской, точно маковый цвет. Вскочив на ноги, он ринулся вверх по склону, заливаясь слезами. Тибальт спохватился слишком поздно: — Постой!.. Глупый мальчишка… Стой! — но тот уже скрылся в чаще за холмом.***
Над лагерем кружился душный запах топленого сала, в походном котле над костром кипела похлебка. Псари четно пыталась утихомирить разбушевавшихся собак: те метались на привязи, скулили и грызлись, посматривая то в сторону костра, то в чащу. Лошади хрипели и рыли копытами влажную землю. — Неужто волков почуяли? — бросил рыжий, отгоняя увесистым пинком серую собаку, пытавшуюся ухватить его за ногу. — Как тут не почуять?! — усмехнулся ему в ответ бородатый мужчина в грубых кожаных рукавицах, — да повезет еще, если волков… Заморозки ранние, — он внимательно оглядывал еловый подлесок на скале, — да… Оголодало зверье. Того и гляди: на двор будут забегать, что уж про дальний мыс толковать… Пшла! Ух, скотина! — замахнулся он на рыжую псину, подкравшуюся к нему сзади. Винченсо тихо беседовал с монахом, когда заметил на другой стороне лагеря Тибальта: — Дружище, — махнул он рукой, но тот, круто развернувшись, направился в сторону стойбища. — Чего это он? — удивленно вскинул брови юноша. — Прости, брат Микеле, я отойду на минуту… Синьор Валенцио, не валяйте дурака! Вовсе она не противная! — он бросил укоряющий взгляд на мужчину и поднялся. Валенцио притворно улыбнулся ему в ответ и хмуро покосился на монаха, сжимая в руке деревянную чашку с горячей настойкой кровохлебки. Тибальт, заметив краем глаза приближающегося товарища, принялся тщательно расправлять попону на первой попавшейся лошади. — Синьор… — окликнул его Винченсо, подходя ближе. — Аа, дружище… Я тебя не заметил, — глухо отозвался юноша и отвернулся, внимательно изучая порядок стежков на гладкой вышивке. — Тибальт, да что с тобой?! — не выдержал первый. — А что со мной? — все так же глухо отозвался второй. Винченсо ухватил его за плечи, развернул к себе лицом и легонько встряхнул. Родетти окинул друга печальным взглядом. «Он бы понял меня…» — промелькнула мысль, но юноша лишь глубоко вздохнул и горько рассмеялся: — Слишком много событий за эти дни… Я просто устал, — он легко обнял товарища здоровой рукой. — Как Валенцио? — Сам с ним воюй, я больше не могу, — обреченно ответил тот, и оба рассмеялись. — Да ладно уж… Спасибо за заботу! — сквозь смех проговорил Тибальт, благодарно похлопал друга по плечу и зашагал в сторону лагеря. Винченсо еще долго стоял посреди поляны и задумчиво гладил по морде серую кобылу. В больших лошадиных глазах отражалось золото осиновых крон, животное мягко хватало теплыми губами пальцы юноши, надеясь на угощение. — Я бы понял тебя, — устало вздохнул он, глядя на отблески костра между деревьями. Валенцио, приподнявшись на локте и кряхтя от натуги, пил горячий отвар под непреклонным взглядом монаха, морщась после каждого глотка. Тибальт опустился на перину рядом с ним. — Ну и кто из нас ребенок? — усмехнулся он, глядя на мучительно скривившееся лицо мужчины. — Посмотрел бы я, как ты проглотишь эту дрянь, — невесело отозвался Валенцио, залпом допил настойку и сунул чашку в руки довольно улыбающемуся монаху. — Все! До полуночи даже не приближайся ко мне, — бросил он зло и откинулся на перину. — Спасибо, брат Микеле, — кивнул Тибальт удаляющемуся монаху и повернулся к раненому. — Мог быть и повежливей! Тебе ведь блага желают, — он прислонился спиной к березе и устало посмотрел на мужчину. — Как твоя рана? — Да уж получше, чем твоя, — хрипло рассмеялся Валенцио. Тибальт провел рукой по плечу, но мужчина оборвал его, все так же смеясь: — Я не об этом, — он помедлил, — мальчишка Скалигер пронесся по поляне точно ошпаренный… Что же ты ему наговорил? — он внимательно смотрел на юношу, ожидая ответа. Тибальт молчал, по инерции растирая плечо и хмуро глядя на пляшущее под котлом оранжевое пламя. — Тогда я сам предположу, — усмехнулся Валенцио, — а ты меня поправишь. Он ведь ревнует — так? Ну, еще бы! Его кумир снисходит до утех простых смертных. Горячих, страстных… пошлых лобзаний! Да и с кем? С его же старшим братом! А мальчишку, несмышленого и неумелого, не удостаивает и единым взглядом очей своих благочестивых… — Тибальт похолодел. Дыханье сбилось, в груди мучительно заныло. — Ох, что за горе! — мужчина притворно охнул и схватился за сердце. — А от тебя я этого не ожидал, братец… — он с некоторым пренебрежением окинул юношу взглядом, — да видел бы отец, что видели глаза мои! И он, и я всю жизнь пресекали это тлетворное влияние матери. Нежность, ласка — эка невидаль… — мужчина снова помедлил и добавил уже мягче, — быть может, с тобой я был чрезмерно строг, но ведь недаром! Сейчас я на тебя смотрю и вижу пред собой мужчину! — в голосе его отдаленно послышалась гордость. Он хлопнул брата по плечу. Тибальт внимательно посмотрел в его черные глаза, но не нашел и тени издевки. Юноша глубоко вздохнул и спросил почти шепотом: — По-твоему, этого достаточно? Валенцио задумчиво помедлил, но ответил уверенно: — Быть может — нет, но всяко лучше. Да погляди хоть на паршивца этого, — он кивнул на сидящего у костра Меркуцио в компании загонщиков, — носится со своим сопляком будто наседка. Смотреть противно, ей-Богу! — Это верно, — протянул Тибальт.***
Птицы в осиннике притихли, разморенные вечерним зноем. Собаки под градом ударов кончили грызню и мирно разлеглись на траве в ожидании ужина. С лошадей сняли теплые покрывала и пустили на вольный выпас под присмотром двух молодых псарей. Громогласный бас Эскала разнесся над поляной: — Меркуцио, племянник мой! Подойди ближе… — он окинул лагерь уже весьма нетрезвым взглядом и остановил его на братьях Родетти. — Синьор Тибальт, Вас я тоже желаю видеть подле себя. — Ну что такое? — обреченно выдавил юноша, обменявшись настороженными взглядами с Валенцио. — Иди, коль просят, — мужчина подтолкнул его в спину и удобнее улегся на перине, подтянув на груди тугой кожаный ремень. Тибальт нехотя поплелся к костру. Граф Ансельмо ободряюще улыбнулся юноше и подвинулся, освобождая место по правую руку от герцога, вытолкнув при этом с перины своего подручного. Родетти отвесил ему учтивый поклон и опустился на свободное место. На плечо его тут же легла тяжелая широкая ладонь Эскала: сапфиры и изумруды переливались теплым светом, длинные пальцы настойчиво сжали плечо. Юноша поморщился, стараясь скрыть боль за маской приличия. По другую руку от мужчины на перину рухнул старший Скалигер. — Дядюшка, что за чудесное вино Вы припасли! — он расхохотался, но поймав на себе полный пренебрежения взгляд Тибальта, хихикнул и состроил серьезную мину. Синьор Капулетти у него за спиной закатил глаза и залпом осушил свой стакан. — Дети мои! — начал Эскал тоном, предвещающим серьезную прочувствованную речь о морали, — да-да, я не оговорился. Я отношусь к вам как к родным. Сыновей мне не дал Господь, но вы — наше будущее, наше продолжение, — он легонько тряхнул юношей за плечи, теснее прижал к себе и продолжил с еще большим трагизмом, — вы живы, но живете по разладу… Ни дня без ссоры не обходится меж вами. Мне больно видеть, как благородные люди открывают сердца свои для ненависти… — он снова замолчал, казалось, обдумывая сказанное. Его блуждающий взгляд наткнулся на синьора Капулетти. — Вот Антонио! Он был таким же юношей как вы! Как вы он совершил когда-то роковую ошибку, поддержав это безумную вражду меж… — Эскал, я бы попросил… — перебил синьор, но тот грубо оборвал его: — Молчи! МОЛЧИ! Безумную вражду между домами! Ты отказался от милости моего брата! Ты встал подле отца и поклялся: «Кровь за кровь!» Иль я не собственными ушами это слышал?! — Капулетти молчал. Герцог отвернулся от него и смерил выжидающим взглядом Скалигера. — Меркуцио, племянник мой… — затем повернулся к Тибальту, — и Вы, синьор Тибальт, сын славного рода… Забудьте старые обиды. Пусть ваши предки проливали кровь, но вы сейчас пожмите руки! Как жаль, что нет с нами Тристано… Ромео — наследника Монтекки я был бы рад призвать на это соглашение… Тут Родетти уже не выдержал: — Да как Вы смеете?! — он скинул руку мужчины, — паршивый пес лишил меня родителя, неужто побрататься мне с его щенками?! — Тибальт уже было поднялся на ноги, но сухая рука неожиданно сильно дернула его за рукав, заставив опуститься. Хриплый голос раздался над самым ухом: — Глупец, молчи! И сядь немедля, коли жизнь тебе не надоела, — Ансельмо грозно глянул на него своими темными глазами и бросил опешившему от неожиданной наглости Эскалу, — он согласен. Юноша окинул взглядом присутствующих: герцог пребывал в пьяном замешательстве, Меркуцио переводил недоуменный взгляд с дядюшки на старого графа, Капутетти смотрел на огонь, сжимая и разжимая кулаки от бессильной ярости, Валенцио под березой хрипел и плевался от беззвучного смеха. Эскал очнулся первым. Он, как ни в чем не бывало, примирительно обнял Тибальта и заговорил, обращаясь ко всем, благо, хмельное сознание пропустило мимо откровенную дерзость и оскорбление: — Пусть здесь присутствующие будут мне свидетели: просил я молодежь сложить оружие. В деяниях их и будет мне ответ. Пожмите ж руки! Меркуцио брезгливо ухмыльнулся, но руку протянул, Тибальт ответил злобной усмешкой: каждый старался сломать другому пальцы. Рукопожатие их было встречено бурными аплодисментами псарей, загонщиков и слуг. Эскал обронил скупую слезу. Даже Ансельмо пару раз сомкнул ладони, но все время напряженно следил за синьором Капулетти: тот, не глядя на товарищей, отошел от костра и о чем-то тихо беседовал со старшим племянником. — Налейте всем по чарке! — бросил слугам растроганный герцог. — За мир! За мир мы пьем сегодня! — в сердцах он обнял обоих юношей.***
Солнце опустилось в алеющие облака на западном склоне. Кровавые блики на водной глади просвечивали между худыми деревьями. В ветвях блуждало ровное дыхание Гарда, с гор тянуло свежестью, смолистым кедром и пряной листвой. Закатные лучи разукрашивали причудливыми мазками пожухлую траву возле лагеря. Чуть выше по склону в тенистой глуши ельника уже царила тьма. Резные папоротники, обнимая высокие черные стволы, стелились по сырой земле до самого оврага. В разлапистых ветвях прятались соловьи, тихо переговариваясь спросонок. Тибальт осторожно ступал по влажным листьям. Глаза постепенно привыкли к темноте, но ноги то и дело цеплялись за ветки и корни. Рука оперлась о шершавую кору большой сосны: дерево намокло от росы и скользило под пальцами, оставляя на коже липкие ароматные пятна. –… Эй, кот Тиберт, Вы к плуту отправитесь сию минуту… Прийти велите рыжей твари… Подвергну справедливой каре его в присутствии двора… — протянул он задумчиво. В пьяной голове вертелась всякая ерунда, порой приобретая жуткие очертания: Валенцио, виляя мохнатым хвостом, гонялся за птицами по берегу, герцог верхом на вепре сражался с гигантским соколом-Валентином, граф Ансельмо с оленьими рогами баюкал на руках младенца с лицом синьора Капулетти. «Аха, Бертран Ансельмо… Рогатый Б-бе-берти… Как же болит голова…» Внезапный резкий звук привлек его внимание. Тибальт на ощупь побрел вверх по склону, оскальзываясь на мокрой траве. Впереди меж черных ветвей мелькало что-то светлое, удаляясь каждый раз, когда юноша делал очередной шаг. Он остановился и прислушался. Мерный топот, тяжелое дыхание, сходящее на хрип… «Лошадь!» Тибальт тихонько свистнул и уверенным шагом вышел на небольшую поляну. Соловая кобыла отпрянула от протянутой руки, недовольно фыркая. Юноша ловким движением перехватил узду и, подойдя ближе, погладил лошадь по длинной морде. Ноздри ее тяжело раздувались, широко открытые глаза безумно метались, оглядывая поляну, от взмокших боков шел пар. — Кто же тебя так загнал? — удивился Тибальт, но тут же узнал серебряную оторочку на сбруе. С поляны долетали веселые голоса, оранжевые отсветы плясали на низких ветвях елей. Меркуцио обернулся, будто сторожевая собака, учуяв постороннего. Даже в сумраке густой кроны он узнал и легкую поступь, и нервно стиснутые руки, и недобрую усмешку. — Любите же Вы одинокие прогулки, кошачий царь, — лениво протянул он, когда Тибальт еще не успел его заметить. Рука юноши настойчиво прошлась по спине собеседника. Родетти даже не обернулся. — А ты, я вижу, любишь рисковать, — процедил он сквозь зубы, сжимая кулаки. Меркуцио изучающе оглядел его с ног до головы и отозвался с легким удивлением: — Ты принял слова Эскала близко к сердцу? Иначе, почему я еще жив? — он рассмеялся и подошел вплотную, откровенно дразня юношу. Тибальт не двигался, но внимательно прислушивался. — Прекратить вражду… Какая непростительная глупость, — голос его звучал все тише. Он обнял юношу за плечи, — ведь тогда и перемирие, — горячий шепот коснулся уха, — не будет столь желанным… Тибальт порывисто развернулся. Руки сжались на плотной ткани кафтана, он оттолкнул Меркуцио, но только для того, чтобы после грубо прижать его к дереву спиной. Горячий поцелуй обжег шею, настырно поднимаясь выше в обрамлении царапин зубов. Он провел языком по приоткрытым, словно бы приглашающим губам, бесцеремонно проник внутрь. Меркуцио сдавленно всхлипнул, когда зубы сомкнулись на коже, чуть потянули. Слишком давно это было, забыл, отвык, но жаркое дыхание вновь заставляло трепетать невольно, и пьяный вкус пульсирующей боли от укуса остался на губах. Родетти отпустил его и отступил на пару шагов, облизывая губы: — Мне наплевать, что ты скажешь: любое твое слово лживо! — его хриплый голос звучал угрожающе, — я верю лишь своим глазам, — юноша смотрел на него с опаской. Рука сжала на поясе рукоять кинжала. — И видели они, — Меркуцио подался было в сторону, но Тибальт ухватил его за ворот кафтана и притянул к себе будто тряпичную куклу, — что лошадь твоего брата вернулась в лагерь взмыленная, в седле и сбруе, — он вновь практически касался его губ своими, — без наездника. Меркуцио отпрянул от него: — Что… — Что слышал, — грубо бросил Тибальт и с издевкой добавил, — не под твою ль ответственность он выехал в Сирмионе? — Валентин… Я ведь только… Проклятье! — Скалигер схватился за голову. «Если он узнает…» — Если Эскал узнает… — Он с тебя шкуру живьем сдерет… — Родетти поймал его потерянный взгляд: в нем ясно читалось пьяное отчаяние пополам с растерянностью. Раздумывать было некогда. Он крепко схватил юношу повыше локтя и потащил к холму сквозь чащу. Тот даже не сопротивлялся, только беззвучно шевелил губами, глядя куда-то в сторону и запинаясь об коряги. Под большим кедром дремал рыжий псарь и его старший товарищ. Лошадь Валентина стояла возле ели, где ее привязал Тибальт. — Поедешь на соловой, — сказал он юноше, — нет времени седлать другую, — он проверил подпругу на своем вороном арабе и затянул потуже ремень под ножнами. — Я обошел лагерь кругом: его нигде нет. Лошадь неслась добрый десяток верст с востока… Меркуцио пытался управиться с поводом, но пальцы плохо слушались. Родетти не выдержал и залепил ему звонкую пощечину: — Да возьми же себя в руки, глупое создание! — прошипел он хрипло, чтобы не разбудить пастухов. Скалигер, казалось, пришел в себя: — Тебе-то что за морока? — недоверчивым шепотом бросил он, потирая щеку и с ненавистью глядя на юношу, — неужели и впрямь согласился с герцогом? — он по привычке усмехнулся, но вышло неубедительно. — Это мое дело, — сухо ответил Тибальт, опускаясь в седло. В груди снова болезненно кольнуло. «Из-за меня он убежал. Глупый мальчишка…» Они поднялись вверх по склону. Двигаться приходилось медленно: мешали низкие ветви и опасность быть обнаруженными. Кобыла Скалигера натужно хрипела и мотала головой, кусая удила. — Да успокойся ты! — шикнул на нее юноша, резко натягивая и тут же отпуская поводья, но все бесполезно: большие уши напряженно вздрагивали, она то и дело тянула голову назад, пытаясь укусить наездника. — Упрямая скотина! — Меркуцио рассержено рванул поводья. Кобыла громко всхрапнула в ответ. — Тише вы! — зашипел на них Тибальт. Даже с такого расстояния их еще могли услышать. Вороной конь легко взобрался на крутой склон, соловая нехотя последовала его примеру. Ветер рванул длинные гривы, когда кроны деревьев остались позади, обнажив черные скалы. Весь мыс был виден отсюда как на ладони. Серебристые отблески луны на водной глади, чернеющий берег, снежные громадины Альп угадывались в сизоватой дымке. Россыпи звезд сияли на чернильном небосклоне и отражаясь яркими пятнами в глубине озера. Протяжный вой разлетелся над лесом. Из чащи поднялись перепуганные птицы, гулко ухнула сова. Лошади опасливо захрапели. Тибальт ободряюще погладил коня по черным ушам. — Теперь так, — обернулся он к спутнику и оглядел простирающийся внизу хвойный шатер, — спускаемся и на каждый десяток метров обходим склон. Двигайся тише. Мы здесь — непрошеные гости.***
На восточной стороне склона лес был практически непроходимым. Лунный свет редко просачивался сквозь плотные сплетения корявых ветвей, рисуя в кромешной темноте причудливые миражи. На крохотных опушках в буреломе били крыльями хищные птицы. Повсюду горели голодные глаза, отовсюду неслось хриплое рычание, заставляя мурашки пробегать по спине. Они прочесывали звериные тропы: одну за другой. Ветви, словно крючковатые иссушенные руки, цеплялись за одежду, тянули за волосы, царапали лица. Добрая половина склона осталась позади, когда чуткое ухо вороного дрогнуло. Тибальт прислушался, затаив дыхание: далекий шум падающей воды звучал причудливой музыкой в этом глухом царстве ночи. Лошадь мотнула головой. В шуме водопада он различил отзвук человеческого голоса. Слева раздался хруст ломающихся ветвей. — Ты слышал? — радостно прошептал Меркуцио, глаза его слабо блестели в плотном сумраке. — Я не знаю, что я слышал, — серьезно отозвался Родетти, предупредительно сжимая руку на запястье юноши. — Постой. Ты слышал только шум воды… — Я слышал голос! Чего тебе еще?! — Скалигер оттолкнул его руку. — Там мой брат! Если он ранен?! Я не собираясь ждать! — он рванул поводья. Кобыла нервно фыркнула и припустила рысью по крутому склону. Тибальт пришпорил коня, поворачивая вслед нетерпеливому юноше. — Да постой же ты! — он двинулся вслед Скалигеру по широкому пролому в густых ветвях, и запах свежей крови был здесь повсюду, словно до них здесь уже проходил кто-то. Или что-то. Черные стволы внезапно расступились. Глаза, привыкшие к темноте, заслезились от тусклого лунного света. Они выехали на скалистый холм. По левую руку катил свои воды бурный ручей, обрываясь на косом склоне и с грохотом падая на несколько метров в глубокую расселину. Меркуцио спешился. — Валентин! — не выдержав, громко позвал Скалигер, пытаясь заглушить шум воды. Звук гулко отразился от обнаженных скал, — ВАЛЕНТИН! — голос его сорвался на хрип. Глаза напряженно обшаривали пустую поляну. — Меркуцио… — донеслось с порывом ветра слабое эхо откуда-то снизу. Юноша кинулся к обрыву. Там, в глубине расселины, цепляясь ослабевшими руками за скользкие камни, стоял мальчик. Под ногами его были лишь заточенные водой скалы. — ВАЛЕНТИН! — Скалигер упал на колени, но край оказался слишком крутым. Он уже подался было вперед, когда проворная рука схватила его за шиворот. — Глупец! Ты сам погибнешь, — прохрипел Тибальт, оттаскивая юношу подальше. — Я не оставлю его там! — завопил Меркуцио, но тут же получил еще одну пощечину. Родетти наклонился над обрывом, отпихивая Меркуцио дальше от себя и от пропасти. — Держись! Мы тебя вытащим, только не отпускай руки! Держись, что есть силы, — прокричал он, стараясь заглушить грохот водопада. Мальчик не ответил, но крепче ухватился за острый край. Все руки у него были исполосованы глубокими царапинами. — Хватай его за руку, — Тибальт лихорадочно осматривал склон, — а я возьму тебя за пояс. — Но я… — слабо возразил Меркуцио. — Живее! Юноша подполз к обрыву. Тибальт ухватил его за ремень. Несколько напряженных минут, сантиметр за сантиметром… — Есть! — радостно прокричал Скалигер, схватив брата за шиворот. Едва рука его сомкнулась на плотной ткани, как ноги мальчика соскользнули с острого уступа. Он безвольно повис над пропастью, слепо цепляясь ослабевшими руками за голые скалы. Поясной ремень натянулся, и плечо многозначительно хрустнуло. От резкой боли в глазах потемнело. Последнее сознательное усилие, и несколько тяжелых шагов вперед. Тибальт рухнул на землю. Он очнулся от истошного крика. Валентин визжал и брыкался, заходясь в глухом хрипе и отпихивая от себя брата. Меркуцио перехватил его мягкие руки и повалил мальчика на землю, придавив всем телом. Истерика постепенно сходила на нет. — Тихо… Шшш… Дыши глубже. Вот так, — он устало повалился на спину рядом, едва только мальчишка немного успокоился и перестал отбиваться, постепенно затихнув и словно бы только теперь оцепенев от пережитого ужаса. Тибальт ощущал щекой сырой холод травы. Правый бок от уха до бедра горел, точно его окунули в кипящую смолу. Он слышал сбитое дыхание мальчика и стук собственного сердца. Каждый удар отдавался болью в макушке, стекал вниз по позвоночнику и замирал дрожью в коленях. Судорожный вдох… Юноша перевернулся на спину и открыл глаза. Иссиня-черное небо затянула тонкая сизоватая дымка. Шум воды поднимался ввысь, звучал все тише, убаюкивая, заставляя забываться… Мокрая рука коснулась губ. — Дышит… — донесся сквозь мягкую пелену воздуха голос старшего Скалигера. Прошла минута или час — он не помнил. Он не знал. Он уже плохо осознавал, где сейчас находится и еще долго сидел на сырой земле, обхватив голову руками, стараясь сосредоточиться хоть на чем-то вовне. На чем угодно, только бы не замечать боли, дерущей тело изнутри, и словно святые ответили на его молитвы. Сухой треск разнесся над поляной. Тибальт порывисто поднялся на ноги, но тут же пошатнулся и ухватился рукой за влажную лошадиную шею. — Синьор Тибальт, — раздался слабый голос. — Шшш! — Тибальт… — позвал Меркуцио. — Молчите! Оба! — грубо оборвал Родетти, полупьяным в бреду слухом цепляясь за происходящее. По телу прошла крупная дрожь. С противоположной стороны поляны за ними следили свирепые глаза. — Ты чего? Что про… — начал было Скалигер, но тут же замолк, захлебнувшись немым криком и инстинктивно зажимая ладонями рот Валентина, разворачивая лицом к себе и прижимая его голову к груди. Им не удалось остаться незамеченными. Лунный свет упал на жесткий щетинистый загривок. Могучий зверь, вздрагивая и покачиваясь на коротких сильных ногах, низко опустив голову, выходил из-под тяжелых ветвей. Вепрь. Тот самый, что сбил лошадь, ранил и чуть не затоптал Валенцио. Редкая черная щетина на боку блестела. Разодранная шея сотрясалась в гортанном хрипе, темная кровь хлестала из раны на землю. Почуяв зверя, соловая кобыла заржала. Кабан одним рывком повернул на голос тяжелую голову и пригнулся, готовый напасть. Единственная надежда на спасение. Тибальт отпрянул от лошади и осторожно вынул кинжал из ножен. В бреду, в забытьи, один шанс на тысячу. Водопад внизу бешено ревел, заглушая все звуки, но вепрь услышал. Услышал мягкий шелест и звон стали и в последний момент ринулся не на лошадь, а на Тибальта. Удар пришелся в грудь. Клинок вошел в тугую плоть по рукоять, как острый желтый клык прошел меж ребер. Он сделал пару шагов к пропасти, но кто-то потянул его назад. Словно чья-то невидимая рука опустилась на плечо и тяжело придавила к земле. Кабан неуклюже повернулся, запнулся, качнулся, зашатался… Огромная туша повалилась на крутой склон и с диким ревом рухнула вниз. Истошный хрип оборвался. Перед глазами поплыли красные пятна. Рот наполнился металлическим привкусом. Горячая волна прошла по телу конвульсией боли. Ледяной ветер упруго хлестал юношу по щекам. Меркуцио гнал вороного галопом, различая рядом грузный топот соловой и крепко прижимая к себе истекающего кровью юношу. Золотые отблески костра уже заиграли на ветвях, послышались пьяные голоса и грубый смех. Первыми завизжали собаки. — Потерпи… Ну же! Еще немного… — шептал одними губами.***
Мягкий свет разливался по каменному полу лазарета. В цветном переплете стекол виднелось яркое полуденное солнце и расплывчатые очертания горных хребтов. Валенцио поднялся на койке. — Эй, герой. Хватит спать! — он кинул в соседа спелой виноградиной из серебряной чашки на столе. — Ну, хватит! — рассердился Микеле, опуская тяжелую руку на грудь мужчины и туже затягивая плотную ткань повязки. — Перевязку сегодня можно не делать. Я приду, когда ваш брат проснется. — Да он до Судного дня будет валяться, лишь бы не пить эту отраву, — возразил Валенцио и нетерпеливо запустил в спящего подушкой. — Подъем! Тибальт встрепенулся. Яркий свет больно полоснул по глазам. Мягкая дремота слетела, и на смену ей моментально пришла ноющая боль во всем теле. Клык вепря пропорол грудь, пробив легкое и задев крупную артерию. Если бы Меркуцио помедлил, Тибальт бы захлебнулся собственной кровью. — Доброе утро в половине третьего, — хохотнул молодой мужчина и промолвил елейным тоном в адрес монаха, — будьте столь любезны: верните подушечку… — Синьор Родетти, — повысил голос монах, поднимая с пола шелковую подушку, — если Вы не прекратите тревожить больного, я буду вынужден отгородить Вас ширмой, — он смерил Валенцио суровым взглядом и водрузил подушку на подоконник, чтобы тот не смог до нее дотянуться. — Выпейте настой, синьор, пока не остыл, — уже более миролюбиво обратился он к проснувшемуся юноше. Тибальт приподнялся на локте и взял со столика беленую фарфоровую пиалу, от которой густо валил пар. Жидкость обжигала рот и сильно отдавала полынью, оставляя горькое послевкусие на пару часов. Он поморщился. — Гадость какая, — Валенцио на соседней койке прикончил свою порцию настойки.***
Мальчик едва поспевал за широкими шагами дядюшки. — Ну, куда же?! Да постойте Вы, синьор… Я ведь… — Что? Ты ведь — что? — усмехнулся Эскал, на ходу оборачиваясь к младшему племяннику. Тот сразу осекся и, неуклюже задрав подол тяжелого плаща, прибавил шагу. Мальчик все еще был бледен и на руках его красовались глубокие порезы. — Я говорю, что негоже Вам так нестись неведомо куда, синьор! — прохрипел он, глядя на мужчину снизу вверх и периодически переходя на бег. — В Ваши лета это просто неприлично. — Ах, вот ты как заговорил?! — герцог снова рассмеялся и тоже перешел на бег. Они остановились у самого края высокой земляной насыпи. Внизу простиралось изумрудно-зеленое вересковое поле. Мягкие волны проходили по высоким стеблям, гонимые нежным дыханием озера. Глаза Валентина удивленно округлились — среди сочной зелени, вскидывая гладкую шею, стояла лошадь: сбруя отливала серебром, крутые иссиня-черные бока лоснились будто шелковые. — Это… — мальчик задохнулся от восторга. — Это тебе! — улыбнулся Эскал, потрепав племянника по черным волосам.***
Темные глаза внимательно следили за горизонтом. Тяжелые веки почти не двигались, и сухие красивые руки покоились на острых коленях, затянутых в парчу. Ансельмо сидел на каменной скамье под большим раскидистым каштаном и вертел в пальцах гладкую гальку от нечего делать. — Зря ты уезжаешь так скоро, друг мой, — протянул граф и тяжело вздохнул, не глядя на старого товарища, — без тебя я совсем скисну. И так уже на старый гриб тут стал похож… Капулетти стянул бархатный берет и провел рукой по волосам, разглаживая на черной копне серебристые пряди: — Нужно привести дела в порядок, — он озабоченно нахмурился. — Берешь пример с Тристано? Я видел его перед отъездом. Передает тебе пламенный привет, — усмехнулся Ансельмо. — Да будь он трижды проклят, твой Тристано, — горько рассмеялся синьор, но, помедлив, добавил, — хотя ты все же прав, старый черт, — стайка стрижей перемахнула через плес и легко взвилась над раскидистой пихтой. Ветви мерно раскачивались на ветру, еле слышно поскрипывая. — И он тоже прав, — наконец выдохнул Капулетти. — Эскал? Да не бери в голову. Кто не ошибается по молодости да по глупости, — Ансельмо хлопнул синьора по колену и поднялся со скамьи, запустив гальку в сторону озера, хотя не смог бы докинуть и до песка на берегу, но не стремился к этому вовсе. Он, кажется, вообще больше никуда не стремился. — Прогуляемся? — Я хотел… А, впрочем, пойдем! Как же все-таки здесь красиво…***
Настой делал свое дело: жгучая боль в груди утихала, повязки меняли начисто, Тибальт уже мог самостоятельно вставать. На пятый день его выпустили прогуляться по форту. Он стоял возле окна в северном коридоре. Гладко выщербленный песчаник на стенах, причудливые узоры витражей, высокий сводчатый потолок. Влажный ветер приятно обдувал лицо, мягкий плеск волн на пристани смешивался с суетливым чириканьем синиц и далеким смехом чаек. Ясное небо отражалось голубыми разводами в хрустальных водах Гарда. Зыбкая рябь иногда пробегала у берега, и пушистые сосны купали в ней смолистые ветви. — Вы все еще любите одинокие прогулки? — раздался совсем рядом тихий голос. — Уж не собираешься ли ты испортить одну из них своим присутствием? — ехидно отозвался юноша. — Пожалуй, — протянул Скалигер, нагловато ухмыляясь. Тибальт лишь глубоко вздохнул: — Как там Валентин? — спросил он, уже улыбнувшись каким-то своим мыслям. — Справлялся о твоем здоровье. Эскал теперь ни на шаг не отпускает его от себя, — тот лишь натянуто рассмеялся. — Это к лучшему. С таким братцем как ты он долго не протянет, — отозвался Родетти, отрывая взгляд от сизоватой дымки над далеким скалистым склоном. Руки юноши осторожно коснулись смуглой щеки, шеи, опустились на раненную грудь, пройдясь по тугой повязке. Тибальт обнял Меркуцио здоровой рукой и поцеловал в губы долгим, практически ласковым поцелуем. Тяжелый вздох сменил сбивчивый шепот. Он легонько вздрогнул, ощутив на щеке горячие слезы. — Спасибо…