Западня

      Эхо шагов катилось по брусчатке, перебивая далёкие вечерние переклички стражников и гул ветра в пустеющих подворотнях. Меркуцио не очень трезвой походкой шёл по знакомой улице, не глядя по сторонам.       Знатно посидели они с друзьями в трактире, но сегодня душа у паяца не лежала к продолжению банкета. Не хватало ему в простых разговорах остроты, не хватало в пьяных драках вкуса, их не сравнить с дуэлью. А Капулетти как назло притихли, будто нарочно попрятались по углам. Сегодня утром на площади Меркуцио так обплевал имя заклятого врага, так выполоскал его в веронской грязи, что это просто грубость — оставить такое отменное оскорбление без ответа. Но оставили. Погалдели маленько всякие мелкие сошки, но главарь даже не объявился. Каков подлец! Каков нахал! Оно и к лучшему, с одной стороны. А с другой — тоска зеленая.       — Разленился кошачий царь, хватку потерял… — бормотал Меркуцио себе под нос, редко икая и посмеиваясь.       Вдруг кто-то невидимый подкрался к нему тенью с спины, и не успел Меркуцио вздохнуть, не то что крикнуть, как его схватили за шею и затащили в глухой тёмный проход между каменными заборами. Дернулись виноградные плети, шаркнули шаги, и всё стихло. Будто и не было тут родича подесты.       Поначалу от растерянности юноша принялся рваться во все стороны и махать кулаками, напрочь позабыв о шпаге, но всё мимо, зато нападавший одним ударом в живот выбил из него дух. Сразу видно — мастер. Перед глазами на мгновение всё поплыло, Меркуцио согнулся пополам, хватая воздух.       — Попался, щенок, — прошипел самодовольный голос, обладателя которого Меркуцио тотчас узнал.       — Помяни черта… — просипел он, нащупывая у бедра эфес шпаги.       В полутьме подворотни лицо Тибальта было почти неразличимо, но каждая интонация в его голосе выражала злорадное торжество. Меркуцио уже схватил шпагу, мечтая превратить вражескую браваду в стоны боли, но получил еще один удар, теперь в лицо. Рука у Капулетти оказалась тяжелой, а хватка — железной. Когда он вцепился в Меркуцио, мешая тому обнажить оружие, юноше показалось, будто в запястья ему впились кузнецкие клещи.       — Бешеная собака! Пусти! — рычал он, вырываясь, и осипший голос его набирал силу от боли. На глазах выступили слезы, они никак не могли привыкнуть к темноте. Скалигер понимал, что криком и вознёй нарывается на что-то похлеще оплеух, чувствовал, что врукопашную не справится, что Тибальт крупнее, выше и явно опытнее, но на подлые удары родич подесты так и не решился.       Прелость сырого дерева и закисших помоев начинали душить, холод обступившего камня пробирал сквозь одежду, над городом бродили тучи, собирался дождь. Темнота, холод, боль — всё застало врасплох, как тут дать достойный отпор, когда еле стоишь на ногах после трактира? А Тибальт всё скалился, хрипло смеялся, выкручивая Меркуцио руки и просто игнорируя его жалкие попытки вырваться. Он ждал, когда противник сдастся. И дождался.       — И чем на этот раз вызван ваш праведный гнев? — выдохшись в борьбе, Меркуцио всё же попытался взять себя в руки и сохранить лицо. Он даже горделиво расправил плечи, но получил лишь толчок в грудь и звонкую хлесткую пощечину. За то, что хорохорился? Или за то, что сдался?       — А ты подумай хорошенько, — Тибальт схватил юношу за грудки и встряхнул, да так, что тот ударился затылком. Вцепился как клещ, вжал в стену, зарычал в лицо, обожженное пощечиной. Пахнуло вином — не только Меркуцио был пьян. Слабый проблеск луны в тучах прошелся по волнам черных волос Капулетти, очертил скулу и сжатые в линию, побелевшие от ярости губы — Меркуцио хорошо знал это выражение лица. Последняя капля, и чаша переполнится. Еще чуть-чуть, и прибьет. Задушит голыми руками, с него станется.       — Неужто обиделись?.. На правду? На правду обижаться глупо, — но Меркуцио уже не мог остановиться. Он мог брыкаться, пинаться, кусаться, мог вопить, мог бессильно поддаться чужой воле, но не замолчать в шаге от верной смерти. Пусть это не дуэль, и благородства тут — на грош.       На мгновение руки его обрели свободу, легкие наполнились воздухом — враг отступил, оставив Меркуцио еле стоять у стены с дрожью в коленях. Неужто сработало? Как бы не так. В следующую секунду Тибальт налетел на него с новой силой, и Скалигер судорожно сглотнул: голой шеи коснулось холодное лезвие.       — Еще одно слово… Скажи еще хоть слова, языкастая паскуда, и я убью тебя.       Душный смрад заполнял легкие, вот-вот закружится голова. Меркуцио сделал еще одну отчаянную попытку вырваться, но саднящая боль остудила пыл. Холодная сталь впилась в кожу. Еще никогда он не заходил так далеко. Скрестить шпаги на людной площади средь бела дня — совсем не то, что оказаться безоружным в лапах врага в глухой подворотне. Сердце бешено колотилось, разгоняя подогретую вином кровь, лицо горело, тело немело от напряжения. Тибальт ждал. Тишина звенела как натянутая струна, обволакивая своими липкими черными путами каждый судорожный вдох и шумный выдох.       Скалигер не выдержал:       — Играешься как кошка с мышкой… Любишь зажимать всех подряд по темным подворотням, да?.. Ходят слухи… — пролепетал он и тут же зашипел, ощутив, как лезвие впилось в кожу глубже, защипало, как липкая кровь потекла по шее.       — Что ты за выродок?.. — хриплый голос Тибальта звучал сухо, рваное дыхание обжигало щеку Меркуцио. Одно уверенное движение руки, и все могло бы закончится. Ему невпервой, ему все карты в руки. Почему же он медлит и мучает, почему мучается сам, будто завороженный этим наглый бессовестным лепетом паяца?       — Они правдивы? — Меркуцио слабо улыбнулся. Ладони его бессильно скользнули по плечам Тибальта. Он закрыл глаза и только тяжело дышал, готовясь принять свою участь. Как это оказалось просто, если напоследок задеть врага за живое. Звон металла оглушил темный проулок. Это был… не поцелуй, нет, укус. Он вырвал из стиснутой груди Меркуцио приглушенный стон удивления и боли. Тибальт яростно сминал губы юноши в пьяном порыве. В темноте ощущения обострились, малейшее прикосновение вызывало мелкую дрожь озноба. Он остервенело прижимал к своей груди встрепенувшееся от грубой ласки молодое тело. Губы коснулись шеи. Солоноватый привкус крови приводил в исступление. Точно дикий зверь он упоенно зализывал свежую рану, рыча от удовольствия. Меркуцио стиснул зубы, подавляя приступ тошноты. От каждого прикосновения горячих губ по телу разливалась волна негодования и отвращения. Сильная рука ухватила его за ворот рубашки и толкнула вниз, становя на колени. Он сполз по стене, спина опустилась на холодный камень. Запястья снова жестко стиснули, завели за шею. Дыхания стало не хватать. Какое унижение, какой позор… Пьяные поцелуи потом касались ее, а еще плеч, спустились на грудь. Языком по животу, вокруг впадинки пупка. Руки уже не держали и перешли на спину, проходились по бедрам, сжимались на ягодицах. Мышцы напряглись против воли разума. Родетти как-то хищно ухмылялся, не боясь оцарапать зубами нежную кожу. Послышался сладкий стон, от которого бешено стучащее сердце так больно сжалось. Позорище-то какое! Он повернул Меркуцио лицом к стене одним рывком, растянул узел пояса, бесцеремонно пристроившись сзади. Тело сопротивлялось столь жестокому напору, и боль заставился теряться в ощущениях. Предательски прогнулась поясница, заставляя теснее прижаться к горячей влажной коже. Голова кружилась от железного запаха крови и душной древесной прелости. Черная пелена боли застилала глаза, разум утонул в ней. Тибальт двигался напористо и умело. Одна рука крепко держала за скользкое бедро, пальцы другой изредка бродили по бокам, животу, опускались ниже. Развязные ласки отдавались рваными стонами. Сердце билось в горле, заставляя задыхаться, с каждым новым движением, раз за разом разгоняя по венам животное желание. Еще раз, еще, еще, ну же! Еще немного… Воздух обжег легкие. Казалось, что эта пытка не закончится. Меркуцио практически лишился сознания. Собственный стон донесся откуда-то со стороны. Он ощутил тепло и тяжесть в груди, на животе, на плечах. Он отчетливо ощущал биение своего сердца и еще одного, чужого рядом. Чужие руки отпустили еще содрогающееся тело. Грудной хрип, срывающийся в стон, постепенно затих. Темнота рассеивалась, проступали отблески огня на гладком камне, неясные очертания. Тяжелое горячее дыхание на плече, легкий озноб, точно в лихорадке. Скалигер лежал на животе, не в силах подняться. Тибальт, устало привалившись сзади, рассеяно поглаживал его мокрую спину. Рука скользнула по холодному камню вперед на ощупь. Пальцы сомкнулись на шершавой рукояти. Меркуцио перевернулся на бок, затем на колени. Родетти не видел, не думал и не рассчитывал, а Скалигер хмыкнул, приставляя клинок к открытому горлу врага. — Позвольте Вас предупредить, синьор, — в взгляде вспыхнул недобрый огонек. Поцелуй коснулся губ, и даже боль от давящего все сильнее острия не мешала, обнять за талию, привлечь ближе. — Обо мне тоже ходит много слухов.