Все о звездах

Это было волшебное утро. С клиентом Сэм встречался только в двенадцать утра, а Габриэлю впервые за весь этот месяц не нужно было на съемки днем. Проспи хоть до десяти утра — непозволительная роскошь для них обоих. Проснуться по привычке в семь, посмотреть на часы рефлекторно и вспомнить: нет, сегодня не надо. С наслаждением упасть обратно на прохладную подушку, завернуться в одеяло и пнуть пяткой того, кто во сне не хотел отдавать его. Спать двоим на разборном диване неудобно, но с момента переезда не доходили руки купить кровать. Так они и забывали каждый раз, что стоит сесть на край, как диван прогнется вниз, и они вместе упадут с него, ругаясь и обвиняя друг друга в том, что его давно пора выкинуть. Сэм успел поваляться в постели во всех позах. Он и на спине полежал, раскинув руки и ноги в стороны, и калачиком, и на боку, и на другом, и даже ноги на стену закинул, наслаждаясь тем, что рабочим утром у него есть на этого время. Именно в таком положении его и застал Габриэль. Он усмехнулся, даже хотел отпустить одну из метких и весьма забавных шуточек, когда Сэм предупредил его раздраженным взглядом – не дома. Это на улице он может быть звездой из своих комедий, но дома Сэм категорически такое запрещал. Он уже забыл, как четыре года назад сам был горячим поклонником. — Я все равно хотел бы это прокомментировать, — обиженно пробормотал Габриэль, на коленях пробираясь по кровати к Сэму. Обида мгновенно пропала, стоило Сэму притянуть его к себе – чуть сонного, только что из душа и, вероятно, самого желанного мужчину в этом году по версии «People». Габриэль с усмешкой оттолкнул его и повернулся так, что губы Сэма коснулись его груди в расстегнутом вороте рубашки. Сэм уловил аромат своего геля для душа – мелочь, но этого о Габриэле точно никто не знал. Встречаться – нет, давно жить вместе – со звездой всегда удивительно необычно. — Почему опять мой? – ворчливо спросил Сэм, все равно широко улыбаясь – он тоже порой брал рубашки Габриэля без спроса и расхаживал одетый только в них, без стеснения ловя на себе голодные взгляды. Но это было просто показухой, способом изобразить их отношения так, словно они вместе лишь месяц. По сути же Сэм настолько привык с ним жить, что не помнил, каково это – быть одному. Габриэль был главной слабостью в его жизни, главным источником проблем, вредным, невыносимым, капризным порой, порой драматизирующим, но при этом – единственно существующим мужчиной для Сэма уже четвертый год. – А потом я за это же и получаю, — Габриэль щелкнул его по носу с видом «не мои проблемы», и хотел было встать, но Сэм перехватил его за талию и опрокинул обратно на кровать. Их единственное утро он не хотел проводить, как обычно. Возможно, он увлекся, слизывая мимолетными прикосновениями языка к шее существующие лишь для него следы запаха, потому что Габриэль снова остановил его, упершись ладонями в грудь. — Не сегодня, — попросил он мягко, проведя по щеке Сэма. Тем не менее, на поцелуй ответил, хотя скорее в знак извинений – видимо, это как раз тот год, когда поцелуи не дразнили близостью, а подтверждали ее, рождая восторг. Почти каждое движение его языка Сэм мог предсказать, знал, когда следует отстраниться и чуть оттянуть его нижнюю губу, давая шанс усмехнуться – его живая мимика давно стала легендой. — Мне и так постельную снимать, — пробормотал он Сэму на ухо, обнимая за шею и доверчиво к нему прижимаясь без налета на эротичность. — В самом деле? – немного прохладно отозвался Сэм. Можно было привыкнуть за столько времени, но он физически не мог думать о том, как кто-то другой касается Габриэля, пусть только для камеры, пусть практически всегда — не полностью. Невыносимо было представлять, как он изображает – изображает ли? – удовольствие от этой игры. Он хороший актер, и Сэм ненавидел его за это. Любить и ненавидеть одновременно возможно, это же Габриэль. С ним возможно все. – И кто же счастливчик? – ему плохо удавалось подавить ревность. Он мечтал о том, что однажды Габриэль бросит карьеру, но тот был до сумасшествия популярен. Сэм старался скрывать это по мере возможностей, потому что он получил шанс только благодаря этой популярности, лишь потому, что однажды увидел по телевизору. — Джимми, но это большой секрет, — улыбнулся Габриэль, ерзая на кровати рядом с ним. Идеально выглаженная темно-синяя рубашка уже помялась, а закатанные рукава слегка спустились на локти. – Они думают, что после ангельского инцеста побежит больше народу смотреть, — он говорил так беззаботно, как будто не замечал рефлекторного напряжения Сэма. Сэм видел этого Джимми – стройный молодой парень с уникальной внешностью, который за один сезон поднял рейтинги до небес лишь своим флегматичным и растерянным образом синеглазого ангела. Неожиданно Сэм понял, что Габриэль отказал ему потому, что вечером перед камерой должен будет разыграть страсть с Новаком, но разыграть ли? Каждый раз, когда такое происходило, на Сэма накатывало плохое настроение. Почему именно в это волшебное утро? Он растерянно провел по спине Габриэля, не представляя, сколько еще сможет так – не говоря ему о своих чувствах. Разочарование съедало его изнутри каждый раз, когда Габриэль целовал кого-то другого на экране. Это отвратительно — целовать любимого человека и знать, что до того его целовали пятьдесят дублей. Сэму удавалось молчать, Габриэлю не часто приходилось крутить романы на экране, но и без того поводов для волнений хватало. Габриэль был первым актером на американском телевидении, которого так открыто позиционировали геем, пусть отношения его героев всегда были запутаны настолько, что всем было неважно, с кем ему приходится спать в десятой серии. Он играл и на передачах, отказываясь давать прямые ответу на вопросы ведущих, не носил серьги в правом ухе и одевался подобающе, в его движениях не было никакой неприродной грации, он был тем, кем и являлся – обаятельным мужчиной с сомнительными увлечениями. — А, Джимми, — протянул Сэм, пряча раздраженное лицо в изгибе плеча Габриэля. Медового оттенка волосы щекотали лоб, а маленькие ладони смешно лежали на его широкой спине. – Я бы пожелал Джимми доброго утра, — он не смог сдержаться – лопнул бы от ненависти. Еще вчера все казалось так хорошо — Габриэль расхаживал по квартире в одной футболке, дразня его едва прикрытыми ягодицами, а Сэм демонстративно не стал одевать после душа свою. Но вчера они ограничились только невинными ласками – это почему-то оказалось приятнее. Лишь в качестве пожелания спокойной ночи Сэм провел по его бедрам, задрав футболку еще выше, но касаться дальше не стал – просто лежал вместе с ним в сумраке спальни и разговаривал о том, что нужно будет сделать летом. — У Джимми есть парень, Сэм, — простонал Габриэль, как бывало каждый раз, когда на горизонте появлялся новый напарник по съемкам. Он поцеловал Сэма за ухом, еще раз извиняясь, но Сэм не отреагировал – он был занят мыслями о том, что именно Джимми будет этим вечером касаться его Габриэль. От гнева он стиснул зубы. — Это он тебе сказал? – глупо, что Сэм все еще чувствовал себя верной ему собачкой, которая всегда ждет, и поэтому хозяин не волнуется. Он уже знал, что волшебное утро испорчено, а потому хотел как можно скорее уйти на работу и не думать об этом – может быть, он Габриэлю надоел. — Я ему верю, — неожиданно жестко сказал Габриэль. До ухода Сэма на работу они так и не помирились. Сэм действительно увидел его впервые по телевизору. Это случилось, когда он только поступил в Стэнфорд. Его затащили в небольшую компанию, узнали, что он никогда не слышал о сериале «Архангел», посадили смотреть… И неожиданно он влюбился через экран. Не в поставленный голос, не в идеально сыгранные интонации, а в живую мимику, в невероятный цвет глаз, в непринужденную стройную фигуру, которая вряд ли стоила особенных забот своему владельцу. Это было страшно глупо и похоже на любовь с первого взгляда, но ладони вспотели мгновенно, а выпитый из вежливости алкоголь подкатил к горлу – Сэм осознал, что слишком давно ему никто не нравился. Он особенно не парился выбором пола — одно время гулял с девушкой по имени Джессика, потом сбежал из дома вместе с Руби (но вернулся, когда она промотала все его заработанные за лето деньги), встречался и с парнями, — словом, это не было особой проблемой. Однако стоило ему взглянуть на парня в нарисованном антураже, и сердце пропустило удар. К своему стыду, Сэм за неделю просмотрел все сезоны, скачал все фильмы с участием Габриэля, которые смог достать. Каждый раз тот был разным: то рок-звездой с длинными светлыми волосами и изящными пальцами, сжимающими гриф гитары так, что Сэму приходилось ставить на паузу и срочно ретироваться под подозревающим взглядом соседа в ванную комнату; то ботаником, на тонкой переносице которого огромные черные очки казались первой вещью, которую хотелось бы сорвать. Сэм влюбился и подобно школьнице не переставал читать о нем все, что находил. Когда он увидел напечатанные в газете слухи об ориентации Габриэля, то чуть не сошел с ума. Его бесформенные мечты получили какие-то контуры, а жаркие мокрые сны превратились в еженощный кошмар — он сгорал от желания обладать Габриэлем. Быть рядом. Смешнее всего было то, что если бы не его бывшая, Сэм никогда бы не решился. Она позвала его в один из баров Лос-Анжелеса, куда они ездили курсом на саммит. Она знала о его глупой болезни, но не осуждала, и Сэм обожал ее за это. Он сам себя пугался, когда обнаружил, что изрядно похудел за время своего помешательства. Хуже всего не только то, что голос Габриэля в интервью чаровал его и обладал невообразимым физическим влиянием, но и то, что он говорил иногда о действительно стоящих вещах. Он с легкостью цитировал самые различные произведения, разбирался во всем, от моды до политики. Он не стал законодателем, одеваясь просто, но до болезненного возбуждения идеально, демонстрируя достоинства фигуры — идеальное соотношение роста и длины ног, ширину плеч, которая делала его телосложение внушительным даже при ста семидесяти сантиметрах роста. Во время разговора его лицо никогда не оставалось маской, постоянно двигалось и передавало самые различные эмоции, заражая окружающих. На крупных планах можно было различить идеальную кожу и удивительно светлого оттенка глаза, доведенные дополнительной обработкой, быть может, до золотого. Словом, от Сэма не осталось вообще ничего. Поэтому когда Джессика толкнула его тогда у барной стойки, спросив, не его ли страсть потягивает ледяной коктейль в другом конце зала и, что удивительно, в одиночестве, Сэм мгновенно вспотел от вспыхнувшего внутри противоречия — стоит ли ему рискнуть и стоит ли он сам того, чтобы рискнуть. В конце концов, Габриэль был красивым и популярным парнем, а Сэм был непомерно высоким увальнем с огромными руками и по-глупому детским выражением лица. Он тут же пал духом, когда Джессика сорвалась с места, утягивая его за собой. Она застала его врасплох, отпустила и тут же побежала вперед, чтобы сбить Габриэля с ног, потому что тот уже собирался встать из своего кожаного кресла. Затем подскочила и наорала на него, будто это была вина Габриэля, и скрываясь в женском туалете, а Сэму ничего не оставалось, кроме как помочь ему подняться и извиниться за девушку. Он думал, что умрет, если коснется Габриэля — после всех этих чертовых ночей в одиночестве в душной комнате общежития, мечтая об огромной постели и Габриэле над ним — но ничего этого не произошло. Он просто держал парня за руку и помогал ему встать. Он гадал, о чем сможет сказать, когда Габиэль неожиданно застонал и рухнул бы обратно, если бы не руки Сэма. — Ну нельзя же быть таким неудачником, — в сердцах заявил он, шипя от боли и осторожно перенося вес на правую ногу. Он задрал темную штанину, обнажая лодыжку – краснеющий Сэм в тот момент держал мокрую от волнения ладонь на его талии, чтобы в случае чего тут же поймать. Лодыжка опухала на глазах. — По-моему, нужно в больницу, — хрипло ответил тогда Сэм, не представляя, как благодарить Джессику. Габриэль постарался сделать шаг и тут же едва сдержал стон – идти он не мог. Возможно, само его присутствие ввергло Сэма в состоянии эйфории, а может, пиво, но он, недолго думая, взял актера на руки. От удивления глаза Габриэля стали совсем круглыми — он был совсем легким и до смешного маленьким на руках Сэма – и глаза его были не золотыми, а зеленовато-карими. Он по-детски схватил Сэма за шею, и Сэм не был уверен, существовал ли в его жизни момент лучше этого. Он донес Габриэля до его личного автомобиля, но в последний момент засомневался — стоит ли тоже ехать или лучше уйти. Материала для анализа хватило бы на две недели, от тягучего аромата чужого одеколона до тонкой талии под рукой. Он выбрал уйти. — Боюсь, мой шофер не сможет повторить ваш подвиг, когда мы приедем, — держась рукой за лодыжку, сказал ему Габриэль до того, как Сэм повернулся к нему спиной. — И я даже не знаю, кого стоит благодарить за это. — Меня зовут Винчестер, — он стукнул себя по лбу. — В смысле, Сэм, — он не верил своим глазам, но на лице актера расцвела искренняя и широкая улыбка. — Садись, Винчестер Сэм, расскажешь, почему твоя подруга сбила меня как профессиональный боксер. Сэм покраснел до корней ушей и согнулся в три погибели, чтобы уместиться на заднем сидении личного автомобиля Габриэля. С тех пор каким-то чудом Габриэль снова и снова интересовался им, и поначалу это было больше похоже на дружбу, в которой актер словно бы смеялся над его глупой влюбленностью, но однажды, когда они сидели вместе в кафе за завтраком, Габриэль затронул тему экологии. И вот тогда Сэма понесло. Он считал себя специалистом во всех передовых технологиях, и очнулся только спустя минут двадцать за десертом, тут же принимаясь извиняться. Габриэль засмеялся и покачал головой — ему было интересно. Вечерами Сэм возвращался в общежитие как на крыльях. Он думал, что влюбленность пройдет при личном знакомстве, но образ Габриэля из глянца становился живым, еще более притягательным от возможности коснуться его. После рассказа о Джессике и попытках ему помочь — он не стал врать, не умел этого делать — взять Габриэля на руки снова было неловко, особенно так войти с ним в здание больницы, но это определенно было самым интимным моментом за всю жизнь Сэма. Он никогда и никого не носил на руках, а здесь Габриэль прильнул к нему, явно наслаждаясь вниманием медперсонала и отсутствием необходимости идти, мягко обнимая за шею, ладонью касаясь темных волос Сэма. Но отношения, в которые Габриэль увлек его, специально для прессы, из демонстративных превратились в обычные. Когда он заставал Габриэля уставшим после съемок, без сил лежавшим на огромной кровати, то вместо того, чтобы уйти по его приказу, оставался и помогал, чем мог. На публике Габриэль целовал его без сомнений, каждый раз неожиданно, обязательно перед тем, у кого была камера, а Сэм смущенно и неловко пытался ответить, но каждый раз не успевал. Положение было обидным, но проблема Сэма была в том, что он был слишком верным. Он привязал Габриэля своей заботой, сам того не зная. Он узнавал от его агента информацию о съемках и привозил ему любимый кофе и сэндвич, в которых быстро стал мастером — и наградой ему был искренний благодарный взгляд. Ни один демонстративный поцелуй не стоил мимолетного прикосновения рук при передаче пакета с едой. Однажды он, болтая с шофером Габриэля, забавным тощим парнем по имени Гарт, выразил сомнение в том, что Габриэль ест то, что он привозит, и скорее всего просто выкидывает, на что Гарт широко улыбнулся и по секрету сказал ему, что его босс никогда бы такого не сделал. Это вселило в Сэма уверенность. Хотя в те дни Габриэль напоминал зомби, вынужденный сниматься по двенадцать часов в день, и кричал на Сэма, требуя убраться вон, Сэм спокойно пережидал, когда у него кончатся силы, и принимался за свои навязанные самим же собой обязанности. Из-за Сэма ожили цветы на подоконнике, из-за Сэма в квартире появился смешной рыжий котенок, который обожал Габриэля и всегда забирался на него, забавно мурча и шатаясь на маленьких лапках, из-за Сэма кухня стала жилой и наполнилась аппетитными запахами – он не умел готовить, но, краснея, звонил маме и спрашивал каждый раз рецепт чего-нибудь вкусного. Иногда Габриэль находил в себе силы встать к ужину, почесывая котенка за ухом и избегая смотреть на Сэма, а иногда уже спал, когда Сэм заходил в спальню. Сэм раздевал его и укрывал одеялом, влажной салфеткой стирая с лица грим, обнажая пугающе темные синяки под глазами. Тогда для Сэма не было времени ни на что другое, лишь учеба и Габриэль. Он его не добивался, не докучал влюбленностью, которая никуда не делась, он просто свистнул запасной ключ и всегда был у него дома к моменту прихода. Так продолжалось, может быть, месяц, пока однажды в такой вечер Габриэль не схватил его за руку и не заставил остаться рядом с собой, а не спать на диване, который был ему маленьким. С гулко бьющимся сердцем Сэм осторожно забрался под одеяло, стянув футболку и джинсы, и замер, когда Габриэль обнял его впервые так, без эротики или демонстрации. Сэм, дурея от происходящего, обнял его в ответ – хотя это больше походило на «душил» — и еще долго не позволял себе заснуть, перебирая его светлые волосы. Он оказался не идеальным — безупречная кожа была лишь эффектом умело наложенного грима, и волосы после долгих съемок темнели и путались, — но это все было такой ерундой, потому что каждого знака внимания и благодарности Сэм ждал, как ребенок — Рождества. Проснувшись следующим утром от грохота посуды, доносившегося со стороны кухни, он тут же бросился туда, боясь, как бы это не Габриэля там похищали. Уже на полпути он учуял запах горелого молока и побежал еще быстрее. Обнаружив на кухне Габриэля, печально сжимающего в руках ковшик и выглядящего от растерянности на свои двадцать пять, Сэм не знал, смеяться или сгореть от смущения, потому что из одежды на Габриэле была только его, Сэма, футболка. Габриэль растерянно посмотрел на него и неожиданно покраснел – краснел он некрасиво, как все люди с бледной кожей, но Сэм этого не заметил. У него самого пылали кончики ушей и щеки – не мог же он прямо там думать, что никто другой в его футболке не выглядели так же естественно и эротично. Футболка едва прикрывала верхнюю половину бедра, так что Габриэлю лучше было не двигаться, чтобы Сэм не сбежал отсюда, скуля как побитый щенок, пока не наделал глупостей. Он даже видел изгиб ягодиц под тканью, и от того затянувшееся молчание стала еще более невыносимым. Сэм не был железным. Ни в одну из минут. Он напоминал ураган, вероятно, когда в два широких шага сбил Габриэля с ног и тут же перехватил его за талию, прижимая к себе и поднимая одновременно. Он понятия не имел, хорошо целуется или нет, но понимал, что задохнется, если не попробует. Габриэль удивленно охнул, оказавшись в его хватке, и не нашелся с ответом – бестолково замер, пока губы Сэма прижимались к его губам в детской попытке поцеловать. От беспомощности и отсутствия ответной реакции Сэму хотелось немедленно исчезнуть, но он не мог. Не после того, как он уже обнимал несуразного, далекого от идеала, упрямого, больного звездной болезнью парня, к которому привык так быстро. Не после того, как ожил, почувствовал себя снова подростком, а не ботаником и книжным червем. Маленькие ладони Габриэля как-то бессильно соскользнули по его плечам, и тогда он наконец ответил. Этот поцелуй не шел ни в какое сравнение с теми, который делались на публику. В нем было меньше движений и скорости, а вместо этого — вежливое изучение, обучение и поддразнивание. Сэм опустил его обратно на пол, осознавая, что задрал футболку, но Габриэль не дал ему развить эту мысль — его поцелуй стал изощреннее и гораздо горячее. Был забыт и громко свистящий чайник, и даже вздрогнувший тостер — только объятия и поцелуи, которые никак не прекращались. После этого Сэм заходил в свое общежитие лишь за вещами. Клиент опаздывал. Сэм ритмично постукивал ногой по полу, не в состоянии сдержать раздражение. Все шло не так. Хотя стоило ему выйти за порог, и он уже сожалел о том, что не извинился – не после четырех лет вместе ему сомневаться в Габриэле. Всякое бывало. Как-то незаметно в первый год Габриэль вывел Сэма из-под прицела камер. За ним следили в престижных районах, а он снимал простенькую квартиру в высотке с видом на залив, его ловили в ресторанах, а он бывал в недорогих кафе. Все меньше и меньше Габриэль появлялся там, где его ждали, а когда на вопрос в одной из передач, встречается ли он с кем-нибудь, он впервые отшутился, Сэм как раз момент занимался в их квартире, зарывшись с головой в учебники. Он оставил телевизор включенным, просто чтобы оценить новый костюм, который они выбирали прошлым вечером. С этой шуткой, намекавшей на то, что Габриэль свободен, в Сэме что-то оборвалось впервые с того момента, как он остался, уверенный в том, что нужен здесь. Он собрал учебники в сумку и вылетел на улицу, в прохладный вечер, слоняться по центральному парку до наступления темноты. Ему, по сути, некуда было податься, ведь от комнаты общежития он отказался (и немало на этом сэкономил). Знакомых с личными квартирами тоже не было, а те, кто остался в общежитии, не смогли бы провести его внутрь — проход туда после одиннадцати контролировался как на военный объект. Все это заметно остудило первоначальный гнев. И в то же время, Сэм был слишком гордым, чтобы возвращаться. Он ходил по ночным улицам, злясь на себя, Габриэля и целый мир, согревая замерзшие пальцы, когда обнаружил, что натыкается на патрульных нетипично часто для этого района. Он с удивлением замер, понимая, что едва ли не весь район освещен мигалками полицейских машин, кружащих по кварталам все ближе и ближе к нему. Наконец одна из них затормозила, и представительный полицейский попросил у него весьма вежливо документы. У Сэма с собой была лишь карточка доступа в библиотеку Стэнфорда, но этого, видимо, хватило. Полицейский попросил Сэма проехать с ним, но вместо участка отвез его к знакомой жилой высотке. Сэм с удивлением вышел из машины, не понимая, что происходит, когда заметил у парадной двери Габриэля, закутанного в теплую вязаную кофту. Одного взгляда на него хватило, чтобы Сэм мгновенно забыл о своей обиде — Габриэль явно переживал. Рядом с ним стоял Гарт, и, что более неожиданно, Джессика, и все смотрели на него с одинаковым гневом. Сэм смущенно потер шею, не зная, как рассказать так, чтобы окружающие не догадались, когда Габриэль сорвался с места и тут же обнял его при всех. — Идиот, — пробормотал он, сжимая его в объятиях с неожиданной силой. – Придурок и козел. — Взаимно, — растерянно, но с той же степенью раздражения ответил Сэм, не в силах заставить себя обнять его в ответ. Полицейский рядом с ними вежливо откашлялся. — Надеюсь, что все в порядке, мистер Милтон. Моя дочка от счастья умрет, когда я передам ей ваш подарок, — и он отсалютовал, после чего тройка полицейских машин покинула спящую улицу. То тут, то там стали задергиваться шторы у любопытствующих соседей. — Подарок? – пробормотал совсем пристыженный Сэм, начиная что-то понимать. Габриэль ответил ему недовольным взглядом и не стал даже на глупый вопрос отвечать – понятное дело, что спасение утопающих через два часа после ухода из дома без дополнительного контракта не осуждается, но звездам даются некоторые поблажки. — Дома поговорим, — бросил ему через плечо Габриэль. Он обнял Джессику – заставив Сэма тем самым потерять от удивления челюсть, не иначе – и раздраженная девушка пихнула его больно локтем, прощаясь без слов. Переживать для нее всегда было унизительным делом, и Сэму стоило бы серьезно подумать над тем, во сколько ему обойдется ее прощение. Габриэль вполголоса попрощался с Гартом, подарив ему полный признательности взгляд, и Гарт просто помахал Сэму на прощание – он не особенно заморачивался психологическими мотивами и просто был рад, что Сэм нашелся. — Я не ребенок, чтобы искать меня всей полицией города, — неожиданно вспыхнул от стыда Сэм в лифте, когда понял, как это выглядело. Габриэль лишь едва взглянул на него, видимо сдерживая себя от публичной демонстрации ярости, и только чудом удержал ответный взрыв эмоций до квартиры. Лишь Сэм закрыл за собой дверь, как Габриэль перестал казаться настолько равнодушным. — Какого хрена ты творишь, Винчестер?! Я ждал тебя с восьми, а сейчас, между прочим, три часа ночи, и ты ничего с собой не взял, что мне, черт тебя побери, было думать? Где тебя искать, если ты даже мобильник взять с собой не в состоянии? — но его гнев достаточно быстро исчез, уступив место усталости. Сэма с удивительной скоростью накрыло чувством вины — он знал от Габриэля, насколько тяжело бывает на съемках передач, особенно в прямом эфире, где нужно следить за каждым словом и жестом, так что решил промолчать о своей обиде. Он просто извинился едва слышно, хвостиком ходя за Габриэлем по квартире, пока тот наконец не упал, измотанный до последнего, на диван. Тогда Сэм виновато сел на колени перед ним и положил подбородок на его колено, не зная, как извиниться. Между ними действительно часто было не все так гладко, и многое они так и не обсудили, в том числе и положение Сэма в этой квартире и в жизни Габриэля вообще, потому каждый день он был в подвешенном состоянии. Бывали моменты, когда Габриэль засыпал на его руках в гостиной, пригревшись под пледом, и Сэм точно знал, что он не просто мальчик с улицы, а бывали и такие, когда он чувствовал себя брошенным в пустой квартире, пока Габриэль ходил по всем светским раутам. — Ты сказал, что ни с кем не встречаешься, — и хотя Сэм намеревался промолчать, оно вырвалось само, дождавшись момента, когда контроль Сэма над своей дурацкой влюбленной частью души ослабнет. Габриэль сперва не понял, о чем Сэм говорит, потом нахмурил брови и посмотрел на пыльный экран телевизора — они его редко смотрели вместе, больше кино на ноутбуке («только без меня, умоляю», — отмахивался Габриэль от предложений Сэма). До него дошло в какую-то минуту, и он тут же облегченно вздохнул. — Идиот же, — добавил он, чем несказанно обидел Сэма. Если для него это нормально, то Сэм не тот, от кого можно просто так…. — За меня все реплики придумывает Анна, она создает образ личной жизни актера, в которую удобнее верить поклонникам, с этим пиаром трудно разобраться, зачем говорить так или иначе. Но когда она упомянула тебя, мы вместе решили, что мне не стоит подставлять тебя под все это. Я не хочу, чтобы ты ушел потому, что слушал окружающих больше, чем меня. И не хочу слышать, во что они превращают наши отношения… — А у нас отношения? — с легким оттенком надежды спросил Сэм, и Габриэль возвел глаза к потолку – не иначе ему досталась самая медленнодумающая особь племени Винчестеров. Отвечать он не стал, просто кивнул. — Всем проще думать, что у меня никого нет, а мне проще знать, что ты не слышишь всего дерьма, что придумывают газеты и сами поклонники, в том числе – обязательно про тебя, потому что ты со мной, а они… Они — нет, — он провел по волосам Сэма, разделяя их на пряди пальцами. – Большинство из них вообще любит другого человека, не меня. Отлично представленный образ, который не существовал бы без Анны, и я даже боялся, что она захочет использовать тебя, но…. Прости, мне просто следовало тебе сказать об этом сразу, — подумав, добавил он еще тише, поднимая на Сэма виноватый взгляд. Ошибок не избежать, но отношения существуют только для того, чтобы решать их вместе. Сэм поверил тогда ему безоговорочно, но чем дальше все шло, тем больше Сэму казалось, что его не существует в жизни Габриэля. Вся его жизнь проходила под пристальным вниманием, которое он обожал и с которым получал энергии больше, чем с едой, и лишь во внимании он по-настоящему сиял. Эта придуманная жизнь отнимала у реальной так много времени, что Сэму казалось, будто бы только он от реальной и остался, а рядом с ним часто живет придуманный человек. Иногда Габриэль правда забывался и продолжал играть в это дома, но Сэм обычно просто не реагировал, и Габриэль как будто приходил в себя. Так жил Сэм на положении надежно защищенной — и постоянной, не готовой сбежать — жены, привыкнув обсуждать и возможных партнеров Габиэля, с которыми он должен был появляться на вручении наград или открытиях мероприятий, и помогать ему выглядеть идеально в эти дни, и справляться с последствиями, и жить самой темной жизнью, не ожидая благодарности. Это не было важно в первое время, когда сама возможность быть рядом с Габриэлем являлась достаточной благодарностью, но очарование прошло. Он видел усталого человека без высшего образования, чудом добившегося славы и обаянием ее удерживающего, а за славой ничего не существовало, почти никаких увлечений. Вся его начитанность диктовалась ему советчиками и подопечными Анны, которую Сэм видел только один раз в жизни. Ему показалось, что она не очень-то его одобряет: конечно, огромное существо в растянутой футболке и старых джинсах не может жить рядом с созданным ею Габриэлем. Он закончил Стэнфорд без особенных трудностей и отличий, кое-где отрабатывал, потому что всегда ставил Габриэля на первое место, кое-где едва успевал, но все же закончил и уже год как тихо работал юристом в одном из средних агенств, ведя свое уже пятнадцатое самостоятельное дело. Это не приносило больших денег, но на жизнь хватало. Он привык, что эта жизнь проходит в четырех стенах квартиры — уже общей, Сэм настоял на том, чтобы они платили вместе, хоть это и оскорбило заносчивого Габриэля, — и с трудом помнил, когда они выбирались куда-то вместе. Даже досуг Габриэля был распланирован и отлично сыгран. В два у Сэма была назначена еще одна встреча, а дело с наследством казалось куда притягательнее его обычных дел, и упускать его страшно не хотелось. Сидя в полупустом кафе и не зная, куда себя деть от переживания, Сэм принялся вспоминать все, что было за эти четыре года. Долгие, тяжелые, однообразные — но он не жалел о них, как не знал, где был бы в лучшем состоянии. Это все глупо, его ревность по отношению к той жизни Габриэля, ведь каждый вечер — почти, не праздничные вечера — он все равно встречал его на пороге квартиры, испытывая радость просто потому, что Габриэль приходил к нему. Гарт однажды сказал ему по секрету, что раньше Габриэль не так часто ночевал дома. Теперь и принесенный с улицы котенок стал довольным располневшим котом, нагло занимавшим кровать. Теперь все было иначе. Может быть, это случилось на второй год их совместной жизни. У нормальных пар года что-то значат, а для Габриэля они были тем застывшим промежутком времени, в котором он должен был успеть как можно больше, пока не изменился лицом, превратившись из симпатичного парня в мужчину слегка за тридцать. На главного героя культовых сериалов таким он уже не потянет. Конечно, Анна все равно будет пробивать его, но таковы правила: есть предел для популярности, и он наступал совсем скоро. Так и для Сэма неожиданно четыре года стали не очень большим делом. Просто время, за которое его жизнь чуть изменилась, привязалась к другому человеку и оказалась предсказуемой еще на несколько лет вперед — это нормально. Обычно после такого срока пары устанавливали статус своих отношений, но то были обычные, а не пара двух мужчин, один из которых на пике популярности. В тот раз Габриэль ворвался в квартиру около четырех часов дня и кратко сообщил Сэму, что отпустил Гарта и очень хочет уехать, немедленно, куда угодно подальше от этого всего. Просто уехать. Сэм кивнул и принялся собирать вещи — все, что могло понадобиться для одного вечера, после чего послушно повел машину за город. В наступающих сумерках он остановился у берега Тихого океана, где Габриэля наконец-то отпустило. Всю дорогу он обнимал себя руками и смотрел в пространство, так и не сменив дорогие идеально подобранные вещи на что-то более практичное. Сэм помог ему выйти из машины, не требуя объяснений, раз уж такова была его роль, но на холодном песке рядом с беспокойным океаном Габриэля словно пробрало. Он рассказывал обо всем, что случилось в различные периоды, отрывками, редкими воспоминаниями, но все они были связаны с тем, как ломалась его личность для того, чтобы стать этой звездой. Сэм обнимал его и просто слушал, не веря, что это предназначено лишь для него, а не потому, что он просто оказался рядом. Он рассказывал, может быть, часа два, неотрывно глядя на бушующий вдалеке шторм и темные облака, сливающиеся с темной линией океана, когда в его словах впервые проскользнуло признание: он боится. Трудно было понять, чего, особенно в деталях, но Сэму стало понятно, что он боится потерять себя вообще, сразу же после того, как окажется не нужен киношным компаниям. Ему было так страшно, что его трясло, даже под теплым стеганым одеялом, которым Сэм его заботливо накрыл. После осознания страха Габриэль замолчал, не понимая, наверное, где находится, и Сэм ничего не мог поделать – его не было рядом, когда все это происходило. — Ты же не можешь показать им их власть над тобой, опустив руки, — заметил Сэм, прошептав это ему практически на ухо. Габриэль пожал плечами, мол, что у него еще в жизни есть. Это было снова достаточно обидно, потому Сэм смог добавить. – Останусь я. — Ты уйдешь от меня сразу же, как это произойдет, — довольно уверенно ответил Габриэль, даже не задумавшись. Гнев Сэма был велик, но страх затмить им то, что он действительно хочет сказать, удержал его тон на одном уровне. — Кто тебе такую хрень сказал? — и даже с удивлением. В конце концов, за те два года к тому моменту он видел Габриэля всяким. И больным, и в ярости, разбивающим вещи о стены, и в депрессии, когда он хотел немедленно умереть, и с прыщами, и даже на пороге того, чтобы набрать вес, обнаженным, счастливым и не очень, так что звездная его жизнь порядком отошла на задний план. Для него Габриэль давно в первую очередь был человеком, в чем-то идеальным, а в чем-то нет, к которому он привык. — Поздно мне уже уходить, — сказал он тогда. Поздно уходить и сейчас. И не уйдет, ни за что. Сэм неосознанно стиснул ложечку для кофе, с ненавистью думая о клиенте — где его, черт возьми, носит? Мобильный телефон в его кармане радостно завибрировал — он с удивлением увидел на экране имя своей подруги. — Да, Джесс? – не скрывая удивления, спросил Сэм. Джесс была из тех друзей, что появлялась на горизонте лишь тогда, когда у них начинались проблемы, но не чаще. Можно было сказать, что она была золотой подругой, потому что так они продружили вместе четыре года, и она умудрилась стать другом даже для Габриэля, который дружил со всеми и ни с кем. — Слушай, ммм, я наверное не должна была бы этого делать, но тебе стоило бы знать, что я вижу Габриэля в очень крутом ресторане, в данный момент весьма симпатичный молодой человек передал ему коробку с кольцом, — она говорила быстро, громко, как будто прикрывала трубку ладонью. — У меня клиент, так что я не могу прямо сейчас поговорить, но если что, то ты всегда можешь позвонить мне… Он даже ответить не успел, прежде чем Джессика бросила трубку. Он только растерянно смотрел на покрытую разводами столешницу, пытаясь поймать хотя бы одну мысль… Но в голове было пусто. Он без труда осознал, что там, рядом с Габриэлем, Джеймс Новак, его партнер по съемкам уже год и договорной кандидат на броманс, это Сэм всегда знал, но это не мешало успокоить ревность. Официантка прошла мимо него, сочувственно посмотрев, но Сэм видел только ее яркую и клетчатую юбку. Он помнил, что подобного узора у Габриэля была одна из пижам, в которые он тут же переодевался, стоило ему прийти домой. Вместе с одеждой он снимал с себя словно все тяжелые воспоминания о работе. В мыслях Сэма мгновенно стало слишком много Габриэля, а сердце разрывалось от подозрений, которые он удерживал насильно. Бессильный понять, что же ему думать, что же ему делать, он резко встал из-за стола. В этот момент в кафе вошел чуть запыхавшийся представительный мужчина в костюме. Он искал взглядом Сэма, видимо, по описанию, что дало ему агентство, но Сэм не встретил его взгляд. Он прошел мимо клиента, уже зная, что не способен в этот день ни на какую работу, особенно если парень сам опоздал почти на час. В состоянии, близком к анабиозу с открытыми глазами, он дошел до квартиры Габриэля. Попав не с первого раза ключом в замок, он ступил в темную прихожую. Не зажигая света, он стянул куртку и бессильно занял, все еще не понимая, способен ли он разрешить этому осознанию захватить его. Лишь дойдя до дивана в гостиной, он представил Джеймса Новака, предлагающего Габриэлю выйти за него замуж. Сначала было слишком неприятно, боль затопила его быстрее, чем он успел это понять, но тут он представил выражение лица своего парня. За четыре года он идеально мог воспроизвести в мыслях его мимику… и неожиданно он засмеялся один, в пустой квартире. Неважно, кто это был, но предложение руки и сердца и Габриэль в одном предложении даже упоминаться не могли. Он не мог прекратить смеяться, сжимая голову руками и пытаясь успокоиться. Но это было невозможно, не в его состоянии, когда ему было одновременно отвратительно сознавать, что кто-то пытался, и в тот же момент приятно понимать, что он достаточно хорошо знает Габриэля, чтобы предсказать его ответ. Он откинулся на спинку дивана, скрывая лицо в ладонях. Он помнил многое, что случалось между ними. Помнил, как они обнаружили страшную аллергию Габриэля на сироп от кашля, от которого он немедленно начинал чесаться и неделю сидел дома с расчесанными до крови щеками, избегая даже Сэма сперва, а затем сдавшись. Смотря на него тогда, Сэм понял, что смотрит сквозь эти пугающие щеки, просто для него они были не так важны. Габриэль тогда думал, что эти щеки навсегда, и он не сможет показаться на людях, а Сэм снова и снова отвлекал его от этих мыслей. Та неделя была великолепной, он прогуливал пары, лишь бы оставаться с ним. Габриэль забыл о своей звездной болезни и все эти пять рабочих нерабочих дней смеялся вместе с Сэмом, отвлекал его от занятий и сам требовал от него внимания. Подлезал под руку, когда Сэм сидел за столом в попытках написать курсовую, отвлекал поцелуями, накрывал его руки своими и совершенно не стыдился, когда Сэм пытался ему объяснить, что просто вылетит. Бывали и вечера, когда Сэм даже не пытался заниматься, сидел на этом самом ковре вместе с ним перед телевизором, прикалываясь над каждой воистину тупой рекламой. Они озвучивали ее, а потом и фильмы на свой лад, и это почему-то было много лучше молчаливого просмотра. Габриэль смеялся, как никогда, сперва лежа на его коленях, а затем, не усидев на месте от восторга, ерзая рядом на ковре, все еще держа Сэма за руку. Бывали и спокойные вечера, когда им не нужно было разговаривать. Сэм старался понять правовые аспекты эпохи Возрождения, а Габриэль сидел на диване, привалившись к его груди спиной и разгадывая какой-то кроссворд, к которым питал особенную слабость. Он был, вероятно, таким, каким его мечтали видеть миллионы американцев, от мала до велика, но Сэм знал, что это вряд ли стоит особенного внимания – он был чуточку растрепан, со своими красными щеками и надутыми от обиды на всех сразу губами, натянувший на прижатые к груди колени футболку и вполне этим положением довольный. Он вел себя чаще как ребенок, но Сэм пережидал любое «не его» настроение. В конце концов, Габриэль менялся так часто потому, что привык делать это на работе, и к этому можно было привыкнуть. Тогда он задумчиво гладил его по волосам, другой рукой удерживая книгу, а Габриэль лениво положил голову на его плечо, разглядывая его так, как будто впервые видел. На него накатывала задумчивость, и тогда он становился совсем другим человеком – тем, что, вероятно, и заставил Сэма остаться рядом с ним. Та ночь была уникальной. Каждое движение было мучительно-медленным, а каждая реакция по-настоящему искренней, без попыток утаить. Тогда его руки соскользнули по его плечам, скрытым тканью футболки, отбросив книгу на ковер. Габриэль выпрямил ноги, и растянутая футболка скользнула вниз, скрывая самый верх бедер. Хотя порой он требовал, чтобы Сэм не смотрел на его щеки, на самом деле он тут же забывал, стоило рукам Сэма провести по его рукам. Однако тогда все было иначе. Он иначе отреагировал, не ускоряя темп прелюдии, но словно бы наслаждался каждым движением. С восхищением, обычно Сэму не свойственным, он касался его бедер и чуть нажимал, проведя пальцами меж ними, заставляя развести их в стороны, насколько это можно было на диване. В ту ночь он не позволял Габриэлю демонстрировать свое внимание и умение на Сэме, это всегда было демонстрацией, все, что он делал, но восхищался сам, впервые так открыто. Он никогда не докучал Габриэлю признаниями в том, что испытывал, так что оставлалось надеяться, что одно его присутствие расскажет обо всем. Но в ту ночь это чувство прорвалось. В каждом новом прикосновении к обнаженной коже кончиков пальцев и губ, движениях языка в медленных поцелуях и жарких объятиях, в которых не было потребности стать еще больше. Некуда было торопиться, и темная спальня на всю ночь принадлежала только им, и никто во всем чертовом мире не знал, кто на самом деле имел право так касаться популярной звезды телесериалов. Он достаточно думал об этом, чтобы признать, что детская влюбленность превратилась сначала в пылкую любовь, затем в удобную привязанность, а теперь в уютное спокойствие во всем, что касалось Габриэля. Каждое из испытанных чувств оставалось внутри, постепенно теряя силу до какого-то своего уровня, и чувство Сэма по отношению к Габриэлю было смешанным, полным самых разных, от раздражения на его инфантильность до восхищения тем, как он держал себя. Габриэль был уверен в себе, порой слишком, но это давало ему возможность словно бы не слышать собеседника так, чтобы это было не актом невежливости, а способом показать собеседнику, что он не повлияет на мнение Габриэля никак. Он был уникальным и единственным в своем роде, загадочным в постоянных сменах настроения и образа, не менее желанным с каждой ночью, что они проводили вместе… И в то же время всем, что вызывало в Сэме эмоциональный отклик вообще. Неожиданно воспоминания принесли спокойствие. Ему стало стыдно за свой поступок с клиентом, но он выждал положенные полчаса, пусть и чудом, так что агенство не стало бы его наказывать, так что он просто отставил эту мысль в сторону. Одно лишь Сэму было понятно — Джимми был квинтэссенцией всего, с чем Сэму приходилось мириться. Его взгляд скользнул по заваленному барахлом журнальному столику. Каждый раз он убирался и каким-то чудом он захламлялся снова. Он бездумно смотрел на журналы и забытую чашку, когда его взгляд выхватил необычно красивый конверт. На дом Габриэлю никогда не писали, и Анна лично проверяла, как работает почта – точнее, намеренно не работает, так что конверт Сэма заинтересовал. Он поколебался, прежде чем взять его, после чего обнаружил, что он уже вскрыт. Его взгляд бегал по строчкам, снова и снова по одним и тем же, не веря, что он читает это. То, что он испытал чуть раньше, не шло ни в какое сравнение с тем, что он подумал, читая о приглашении в длительный тур по театрам Европы с переделкой сериала на спектакль. До сих пор Габриэль не высказывался по поводу отъездов, а Сэму не приходило в голову, что и такое бывает. Самое длительное отсутствие пришлось на какое-то вручение престижной премии в Сан-Франциско, но Габриэль вернулся быстро. Если Габриэль примет это приглашение, то Сэм исчезнет из его жизни, если не будет каждый день напоминать о своем существовании. Четыре года будут просто потеряны. Боль снова сменилась гневом, и ему был нужен лишь удачный момент, чтобы прорваться. Минутой спустя он уже закрывал дверь квартиры с твердым намерением поехать на эту чертову студию и доказать, что его из жизни Габриэля не так просто выгнать. Он никогда не был в этом месте. Много раз слышал, но каждый раз через призму актера, но не того, кто когда то, посмотрев на эти же декорации, решил влюбиться и так круто изменить свою жизнь. Здесь царил полумрак, а по широким коридорам, что обозначали перегородки, которым было далеко до крыши ангара, слонялось огромное количество людей. Сэм попал сюда случайно, когда охранник отвлекся от служебного входа, чтобы показать идиоту-водителю, везущему декорации, куда нужно парковаться. Он тенью скользил вдоль безымянных комнатушек, сбитых на скорую руку, удивленный, что его при таком-то росте никто не замечает. Чистое ощущение того, что этого делает не следует — Сэм снова и снова искал на дверях хоть какие-нибудь обозначения, надеясь подсознательно наткнуться на Габриэля и просто попросить его поехать с ним домой, лишь бы этой сцены вообще не было. Но она была неизбежна, это он слушал на протяжении недели – и каждый раз ревность вспыхивала в нем с новой силой. Кто этот Джеймс, чтобы трогать его Габриэля? Удивительно, но за одним из поворотов, ведущих к неизвестной студии А, согласно облезшим наклейкам на стенах, он натолкнулся именно на него — на Джеймса. Весь созданный до того образ был разрушен в мгновение ока — он просто не был похож на человека, которого бы заинтересовал Габриэль в подобном смысле. Он вспомнил слова о том, что у Новака уже кто-то есть и с облегчением признал, что Новак выглядит именно таким, самодостаточным и не ищущем в каждом прохожем кандидата на роль своего будущего партнера, как делает каждый, не осознавая этого. Он в последний момент увернулся, чтобы не сбить невысокого мужчину, неловко схватившись за голую стену. Удивление от встречи у Новака выразилось лишь в приподнятой брови — он был одет так, как будто съемки проходили прямо сейчас, и Сэм сообразил запоздало, что эту сцену могли уже отснять. Снова стыд и снова раздражение на самого себя, ведь не идиот ли, подумать хоть на секунду, что он сможет как-то заменить Новака… — Я страшно рад, что ты пришел, Сэм, верно?— проговорил спокойным тоном Джеймс и схватил его за руку. Его флегматичное выражение красивого лица идеально сочеталось с одеждой в стиле ангела — какую в этом сериале только и носили – а тога была совершенно белоснежной и обернутой вокруг тела ровно на степень легкой истерии фанаток. На фоне этой белизны его кожа казалось темнее обычной, а глаза и вовсе синими без всякой обработке. Сэму захотелось себя пожалеть, но не в том он возрасте, в конце концов! Хотя ему ли об этом вспоминать… — Если бы ты не пришел, Дин бы меня убил, — добавил он скороговоркой, толкая Сэма на диван в своей весьма неширокой гримерке. Не успел Сэм и слова сказать, как он выглянул за вторую дверь, позвав кого-то, и девушка скорее с миловидным, но очень самоуверенным выражением лица выглянула оттуда в ответ, недоверчиво сперва скользнув по Сэму, на которого не хватало такого дивана. Он смущенно кивнул ей, не зная, что Новак задумал, когда она неожиданно счастливо взвигнула. — Да это же круто! – она подпрыгнула даже за дверью, оттолкнув Новака и влетая в его гримерку. — Вот блин, надо у Бенни отобрать, у него ровно такой же размер! — она носилась вокруг дивана, опираясь на его спинку и вглядываясь прямо в лицо Сэма. — С лицом беда, но можно исправить. — Сколько тебе потребуется? – спросил Новак, словно это для него обычное дело. Сэм хотел спросить у него, еще раз попытаться, но девушка заткнула его, схватив за подбородок и помотав его головой, оценивая с каждого ракурса. — Если быстро найдем костюм, минут десять, — она наконец-то отпустила Сэма и выпорхнула за дверь. — Слушай, я не очень… — попытался в третий раз Сэм. — Ты же пришел меня заменить? Вот и заменяй, — Новак нетерпеливо постукивал по поверхности трюмо с огромным зеркалом, хотя и без вульгарных лампочек. Где-то над ними — а потолок был огромен — с огромной скоростью пролетело по специальным установкам что-то белое, громыхнув весьма похоже на раскаты грозы. – Спишем на уникальный сюжетный ход. Будешь Майклом, — добавил он, прислонившись к столешнице бедром. С идеально прямой спиной и четко очерченным профилем, он и впрямь больше походил на ангела, чем Сэм, так что прийти сюда… До него не дошел смысл сказанного. — Нашла! – девушка влетела вихрем, распахнув дверь и стукнув ей о стену. — Раздевайся! — Сэм одурел от подобной просьбы, но почему-то принялся расстегивать рубашку. Новак нетерпеливо поглядывал на настенные дешевые часы, а девушка отворачиваться явно не собиралась. — Мне нужно будет снять сейчас одну сцену, приведешь его, Бекки? — спросил Новак у девушки, а она отмахнулась — мол, спрашиваешь. Сэм страшно захотел попросить его остаться, ведь взгляд этой Бекки был настолько голодным, что он всерьез опасался за себя. Но спустя семь минут он не узнал себя – Бекки проделала над ним невероятную работу. Она привела в порядок его волосы, убрав их с помощью какого-то супернезаметного геля, обнажив скулы и выделив их, против возражений подвела глаза так, что они были чуть темнее обычного, но краски снова было незаметно, и ровным тоном огромной пуховкой прошла по всему его обнаженному торсу, на котором настояла, не став слушать возражений. В отличие от тоги Новака, которая была перекинута через оба плеча, его начиналась от талии и как-то хитро была замотана вокруг бедер, доходя разве что до середины, образуя какие-то странные шорты. Бекки бросила ему эти странные сандалии, в которых Сэм не раз видел и самого Габриэля, но он, в конце концов, был рожден для этой одежды, в отличие от Сэма. — А ну выпрямись, самец, — стукнула его по спине Бекки, довольная результатом. Сэм закашлялся от возмущения, покраснев тем не менее – почему-то ее слова были приятны. Теперь не оставалось сомнений в том, что Новак сам потащил его себе на замену, но оказаться перед камерой, рядом с Габриэлем и каждую секунду понимать, что команда из двадцати человек, а после миллионы зрителей будут это смотреть… Он порядком струсил, осознав весь масштаб этого. Бекки ничего не замечала, напевая себе под нос и складывая инструменты пыток, а он смотрел на себя и думал, что если Габриэль возненавидит его за само появление. Ему не приходило в голову, что Габриэль его просто стыдится, но теперь и эта мысль предательски вылезала на первый план. Он покорно плелся за Бекки, с каждой секундой чувствуя себя все большим клоуном. Да, он выглядел необычно, но не более того, никакого изящества Новака, никакой гармонии с Габриэлем. Он встал за темной перегородкой, ощущая, как сквозь щели в ней пробивается жар от прожекторов, как по команде выключившихся. Он стоял, не видя ничего, кроме досок, не слыша ничего, кроме стука собственного сердца. А как же режиссеры, а как же сценаристы, как же Новак мог взять и привести его просто так? Все они там, в тени. Он ощутимо вспотел и вспомнил, как камера любит их обоих – он не может прийти и просто так заменить Новака. Не с его популярным образом, не с его уникальной внешностью. Будь он фанатом их обоих, он умер бы от разрыва сердца, увидев то, что должно было случиться, но он не фанат уже долгое время. Теперь он несчастный влюбленный, который не сможет отпустить свою звезду. — Кастиэль, — он услышал этот голос, каким Габриэль говорил лишь с экранов телевизора. Этот голос был столь же необыкновенен, как и цвет его глаз в этих специально подобранных линзах. Тон, который он создал для этой роли. — Ты все-таки пришел. — Я подумал о твоем предложении, и мне лестно думать, что я правильно понял тебя,— с гулко бьющимся сердцем Сэм, опустив голову, как коротко проинструктировал его Новак перед выходом, шагнул из-за перегородки, неясной тенью мелькнув в сумраке якобы Небесной обстановки. Не поднимая головы, он взглянул на стоящего к нему спиной Новака. Прежде, чем посмотреть на Габриэля, он тяжело сглотнул – пан или пропал. Наконец его взгляд скользнул по знакомому лицу, и секунда потребовалось ему, чтобы понять, что Габриэль улыбается. Искусно скрывает это, но улыбается. Его руки мгновенно отстранились от щек Новака, и они оба с деланной медлительностью посмотрели на него. — Это в благодарность, — произнес он и отступил на шаг вперед. – И в обещание, Люцифер, — он произнес это тогда, когда Габриэль уже легким, пружинистым шагом подошел к Сэму и смотрел на него снизу вверх. Его руки подняли голову Сэма за подбородок, и Габриэль словно бы оценивал его, стоя спиной к камере. Невероятно теплый взгляд в то же время был направлен на Сэма, скрытый от камеры. Сэм забыл, что есть режиссер, есть помощники, операторы – он видел только сверкающие в этих линзах глаза Габриэля и не верил, что его парень когда-то смотрел на него так. Это было восхищение, самая долгожданная и втайне желанная реакция на него, Сэма. Он понятия не имел, как играть, когда стоял там, но сейчас это было естественно. Не слыша даже последних слов Новака, он медленно опустился на одно колено перед Габриэлем, потому что хотел этого. Забыл, что стеснялся ширины своих плеч, что стеснялся идиотского выражения лица, но помнил, как был влюблен когда-то и в этот образ сильного, уверенного в себе и греховного архангела. Он не помнил, когда в последний раз замечал, насколько эти белые одежды подходят ему. Вернувшись в прошлое, он просто снова влюбился. В совершенном молчании Габриэль медленно склонился к нему, снова поднимая его голову кончиками пальцев. Он был так близко, как будто бы хотел поцеловать, но вместо этого скользнул ниже, по шее, едва ли касаясь. Сэм закрыл глаза, улавливая его запах сквозь запах грима и белоснежной ткани, что обвивала хитро все его тело. Он склонил голову, прижимаясь щекой к его щеке, понимая, что каким-то чудом их не останавливают, что каким-то чудом Габриэль хотел его появления. Так ли между ним и Новаком существовало какое-то чувство? Он как и многие видел якобы скрытые взгляды на совместных интервью, якобы случайные прикосновения, но он достаточно хорошо знал Габриэля, чтобы знать, что в действительности он бы сделал иначе. Новак был нужен ему, чтобы заставить прийти сюда и заявить о себе. От прикосновения знакомых губ к шее он вздрогнул и открыл глаза. Тьма вокруг и редкие проблески света обманывали его ощущением одиночества, а губы отвлекали. Язык Габриэля скользнул по его шее, больше дразня, чем прикасаясь, так что Сэм счел это за приглашение. Он провел по плечу Габриэля, стягивая белую ткань и обнажая светлую кожу, столь же безупречно обработанную для света и камеры. И пусть она из-за этого была иной на вкус, Сэм не мог перестать целовать ее, приподнимаясь и целуя Габриэля в плечо. — Я даже не надеялся, что ты придешь, — услышал он совсем тихий шепот, сопряженный с едва сомкнувшимися зубами на мочке уха. – Предельное время съемки – пятнадцать минут, после они уходят всегда, — он то ли искренне, то ли играя, шумно выдохнул, когда Сэм без труда подхватил его под бедра, поднимая от пола и прижимая к себе. Бедра были ничем не скрыты, кроме этих странных тряпок, которые раздажали Сэма своим неестественным присутствием, однако он по большей части стягивал с этих бедер штаны, но никогда не встречал настолько провокационной идеи легкого доступа при наличии, в общем-то, одежды. Она скрывала бедра подобно юбке, но меж них не было абсолютно ничего, и руки Сэма нетерпеливо забрались под эту прохладную легкую ткань, задирая до пояса с одной стороны. Чересчур резко он уронил Габриэля на специально скрытую какими-то якобы неземными декорациями кровать, балдея от его неприкрытого восхищенного взгляда, скользившего по измененному Бекки лицу и ниже, до пояса, откуда начинался его костюм. Он редко когда проявлял такую активность. Габриэль раздражался быстрее, чем он раскачивался, и обычно это Сэму доставалось все внимание, но на этот раз все было иначе. Потребность доказать, что этим человеком он обладает в полной мере и довольно долго, толкала его на то, что он обычно делать не умел – на провокационные ласки. Поставив колено на кровать, он оказался над Габриэлем, испытывая дикое желание поцеловать его, что Новак категорически запретил делать – Новаку Сэм в конечном итоге был даже благодарен – так что пришлось лишь снова лихорадочно исследовать губами и языком его тело, избавляя от идиотских одеяний. Он совершенно сходил с ума от заметного лишь для него ответа, от полузакушенной губы до многозначительного взгляда, пусть он не издавал ни единого звука по, видимо, заранее оговоренной схеме. Габриэль помогал Сэму стягивать эти странные одежды, и хотя камера, судя по периодическим поворотам Габриэля в одну сторону, была где-то сбоку и удачно выбирала ракурс, при котором обнаженка оставалась приличной, Сэм на какую-то секунду замер, понимая, что этих правил, в отличие от Габриэля и Новака, не знает. Но трубовательная рука снова прижала его голову – на самом деле, пересохшие губы – к себе, к напряженному животу, и Сэм без всяких прочих мыслей продолжил, отказываясь стягивать забавлявшую его юбку и просто задирая ее наверх новыми движениями рук под ней. Он редко когда делал это, обычно Габриэль ему не позволял, предпочитая заниматься этим сам, без лишних объяснений, но если делал, то Габриэль не стеснялся в громких ответах. Когда его язык коснулся горячей кожи возбужденного члена, скрытого поднятым специально для этого бедром, Габриэль лишь выгнулся, но не издал ни единого звука. Вероятно, для камеры хватало одной лишь его головы меж разведенных бедер Габриэля, поднявшегося на локтях, и Сэм надеялся на это, потому что неумелые движения языка вдоль и вокруг члена вряд ли выглядели красиво. Его руки оставались на бедрах, скорее, на основании ягодиц, наполовину скрытых тканью, а пальцы забирались под нее, после чего незаметно передвинулись под бедра и скользнули меж напряженных ягодиц. Он слышал этот выдох, полный желания и удивления, неслышный ни для кого больше. Сэм так никогда не делал, в этом есть смысл, и хотя Габриэль выгибался на камеру, часть его реагировала по настоящему. Особенно когда он развел его ноги еще шире и принялся целовать внутреннюю сторону бедра, поднимаясь до колена, не то откровенно пошло вылизывая тонкую кожу, не то просто целуя. Чем больше он думал о том, как необычны его ласки, тем больше увлекался. Не замечая ничего, кроме Габриэля перед собой, он все больше и больше входил в роль кого-то другого. Габриэль в его руках, казалось, забыл и о камере, и о том, кого играет. Запрокидывая голову, он подставлял шею под увлеченные прикосновения губ, послушно сжимал бедрами бедра Сэма и отзывался на каждый толчок, имитирующий действительный акт. Сэм понятия не имел, прошли ли эти пятнадцать минут, как не помнил, зачем они вообще нужны, и его собственный возбужденный член был отделен от члена Габриэля лишь тонкой белой тканью, съезжавшей при каждом движении вперед. Габриэль оплел его шею руками, подтягиваясь к нему, поднимая себя, послушно изгибаясь вновь и демонстрируя выступивший на коже пот, блестевший в свете спрятанных прожекторов. Он тяжело дышал, но продолжал молчать, добавляя неестественности происходящему. И лишь когда бессмысленная тряпка перекрутилась, а свет неожиданно погас, тот немногий, что еще оставался, Габриэль рвано застонал, все еще пытаясь сдержаться. Он притянул руку Сэма к своему животу, к их соприкасающимся членам, подаваясь бедрами навстречу, слепо пытаясь добиться хотя бы какого-то прикосновения. В темноте звуки приобретали иное значение, и Сэм представил их со стороны, нещадный скрип кровати и весьма недвусмысленные стоны Габриэля — сколько подобного уже было специально пропущено мимо ушей? Тем не менее Сэм хотел, чтобы их было слышно, потому что никто в этом чертовом сериале не сможет больше позволить трогать Габриэля кому-то еще. Он впервые ощущал себя ведущим, впервые не боялся, как расценит Габриэль этот его поступок. Поэтому он безо всякого страха, обманывая объятиями, вновь положил его на кровать, осторожно касаясь расслабленного кольца мышц. Он редко бывал сверху, несмотря на свое телосложение, потому ориентировался лишь на собственные предпочтения. Он не стал дразнить проникновением пальцев – это все равно не помогал, он лишь кончиками пальцев чуть растянул вход, не более. Он боялся, что Габриэль воспротивиться, но он лишь подался вперед, заставляя кончики пальцев соскользнуть внутрь по первую фалангу – это вряд ли было сопротивлением. Для него расслабиться всегда было огромной проблемой, но не для Габриэля. При первом же движении он не встретил никакого сопротивления вообще, но на этом его забота об удобстве Габриэля кончилась. Он двигался в ускоряющемся темпе, следуя его стонам, не замечая даже его ногтей, что оставляли на спине длинные царапины. Для него было неважно, сколько из этого было действительно снято на камеру. Для него было важно как-то передать это ощущение Габриэлю. — Эй, Винчестер Сэм, тебя покажут по телевизору единственный раз в жизни, а ты где-то ходишь, — Сэм захлопнул дверцу холодильника, сжимая в руке две холодные бутылки с пивом. Он нашел Габриэля на ковре, прислонившимся спиной к дивану. С тех пор прошла, должна быть, неделя, и это была последняя неделя съемок перед долгожданным отпуском Габриэля. Он лениво запрокинул голову, улыбаясь Сэму и забирая у него бутылку. – Мы счастливо просмотрели половину этой нудной серии, — счастлив сообщил он. Они вместе смеялись над актерами второго плана, пока наконец не наступил именно тот момент, за который Сэм волновался больше всего. Он закрыл глаза, видя, как Габриэль касается щеки Новака. Хорошо, что он хоть не говорил. — Вот черт, я на фоне тебя выгляжу дистрофиком, — пробормотал Габриэль, и Сэм с удивлением уставился на самого себя. Он выглядел старше, с темными подчеркнутыми скулами и убранными с лица волосами. Он вопреки представлениям самого Сэма был даже скорее уверен и думал явно не о том, что бойфренд пошлет его прямо с площадки. Габриэль смотрел на экран с детским неверием. — Камера тебя любит, — обиженно пробормотал он, и Сэм облегченно рассмеялся. Он ни за что не смог бы играть перед ней, забыл бы все слова. Тогда его подпитывал гнев. За неделю он так и не смог сказать Габриэлю, что читал приглашение. От того момента, что тянулся, может быть, месяц, остались лишь пять минут, в основном захватывающие общие планы, без крупного плана их лиц, и Сэм покраснел, когда понял, какие из моментов они оставили. Они снимали и моменты с проникновением в совершенной темноте, и он хотел возмутиться, когда увидел, что Габриэль сжимает в руках злосчастное приглашение. — Ты поэтому тогда пришел? – тихо спросил он Сэма, и Сэм кивнул, чувствуя себя загнанным зверем. Прямо так, в лицо, он не сможет сказать Габриэлю, что вряд ли найдет кого-то еще, если Габриэль его бросит. Он слишком привык. Про любовь вообще говорить не стоит. Габриэль встал, повернувшись к нему спиной, и Сэм инстинктивно сжался, понимая, что рано или поздно этот момент должен был наступить. Он не поднял головы даже тогда, когда Габриэль повернулся к нему лицом. — Сэм Винчестер, — его неожиданно мягкий тон заставил Сэма немедленно посмотреть на него – он не понимал, что Габриэль от него хочет. Он едва успел поймать странную коробочку, что прилетела в его руки. Повертев ее в руках, он чуть было не отложил ее, занятый другим – неужели Габриэль все же уедет. — Открой ее, балда, — это было сказано чуть напряженнее, и Сэм, наморщив лоб, открыл коробочку. Сверкнувшее в тусклом свете ламп гостиной кольцо удивило его, но не больше – он почему-то подумал, что это кольцо Новака. — Красивое, — пожал плечами он. — То есть ты мне отказываешь? – Сэм смотрел на его поднятые брови в настоящем изумлении и впервые видел в нем такую уязвимость. Он побледнел, затем покраснел, и все это за тот момент, что Сэм пытался осознать, где он отказывает. Спохватившись, он немедленно вскочил на ноги, смотря то на коробочку, то на него. Габриэль отвел взгляд, чувствуя себя не самым лучшим образом – Сэм знал, что для Габриэля невозможность контролировать ситуацию кажется самым унизительным делом. Черт возьми, он слишком много знал об этом человеке. — Как я могу, — бессильно как-то ответил он. Острый приступ счастливого неверия сменился усталостью. Это было здоровским обещанием, это было идеальным предложением от такого, как Габриэль, но это не отменяло его поездки, его постоянного игнорирования Сэма, его теневой жизни… — Я уже сообщил об этом в газеты, — протянул Габриэль, и Сэм снова вскинул голову. Он с секунду разглядывал его хитроватое выражение лица, после чего буквально снес с ног, поднимая на руки и не зная, как описать то единственное ощущение невыразимого облегчения, которое мгновенно родилось в нем. Он больше не останется дома. И этого было достаточно, чтобы он широко улыбнулся. В конце концов, если бы между ними ничего не существовало, он бы не прожил в этой квартире четыре года. И пусть даже он откажется сниматься вместе с Габриэлем в дальнейшем, вытерпит немало обвинений от газет в свой адрес и довольства поклонников, он все равно будет дома первым и продолжит встречать Габриэля — иногда не в духе, иногда в гневе, иногда в депрессии. Но прежде всего — его мужу. А все остальное может и подождать. Новак расписался со своим парнем всего на день раньше. Однако смириться с его великолепной внешностью и продолжающимся бромансом с Габриэлем Сэм так и не смог, хотя через два года после того, как сериал закрыли, он все же пробормотал Новаку «спасибо». Но это уже совсем другая история. Конец