Другая сторона мечты

      Судя по углу падения лучей света, солнце медленно клонится к закату. Меня перенесли на кровать и наручниками пристегнули левую руку к металлическому изголовью, что не создаёт ощутимых неудобств, но как факт неприятно. Все мышцы тянет какой-то тупой болью, будто я намедни в качалке засиделась, головой вообще невозможно пошевелить без риска вызвать новый приступ мигрени.       Прислушиваюсь к голосам из гостиной, благо сделать это нетрудно. В ушах хоть и стоит звон, но он сходит на нет быстрее, чем остальное недомогание.       — Ну как, нашёл? — едва слышно спрашивает Дин, точно стоит сейчас у самого входа.       — Да, всё как она говорила: старославянское, времён Русского каганата, — отзывается более громкий голос Сэма. Винчестер сидит за столом. — Это родовая защита славянских язычников, поклонявшихся природе. То есть… Роду… олицетворению единства потомков одного предка, воплощением которого как раз и была природа. Заклинание связывает воедино внутреннюю магию минимум трёх кровных родственников и тем самым создаёт щит светлой энергии, за который Тьма не может ступить.       — Поэтому Люси вымазала нас в своей крови? — уточняет Дин, его голос становится ближе. Должно быть, он подходит к брату.       — Так она отметила нас как своих родственников, — соглашается младший Винчестер. — Только эта уловка не компенсирует нашу неродственность полностью. Она позволяет замкнуть круг, но если в правильном обряде нагрузка распределяется равномерно и поэтому его исполнение несложное, то здесь Людмила отдавала всю себя без остатка. Мы даже при всём желании помочь не смогли бы.       — Хорошо, диагноз — магическое истощение на почве поиска приключений на задницу, — невесело резюмирует Дин. — Но бушевать она не поэтому ведь начала? Там что-нибудь сказано о выкрутасах с убийствами?       — Ни слова. Ты говорил, она звала на помощь?       — По крайней мере, переводится это слово так. Но это не одержимость: я ей полфляжки святой воды в рот влил, а она — ноль реакции. Даже не проснулась. И татуировка целая.       — ЭМП пробовал?       — После того файербола он соловьём заливается в любой точке номера. Дело — дрянь со всех сторон.       Пару минут слышится только молчание и какие-то неопределённые шорохи: братья занимаются своими делами и больше не проводят консилиумов, — иными словами, становится совсем скучно. Я лениво ковыряю замок наручников найденной на прикроватной тумбочке зубочисткой, но сие мероприятие не продуктивнее работы Internet Explorer. Едва раздаются шаги в сторону моего «угла», спешу притвориться спящей. На всякий случай.       Судя по звуку шагов, это Дин. Охотник немного мнётся на пороге, потом, точно решив для себя что-то, привычной поступью движется к кровати. Матрас прогибается под весом его тела, стоит Винчестеру сесть на край, а через мгновение тёплая мозолистая ладонь касается моего лба, совсем как… совсем как мамы деткам делают, когда те болеют… или мамы обычно проверяют температуру губами? Мягко убирают волосы и будто целуют в лоб, вызывая упоительное ощущение гарцующих по спине мурашек.       От такого простого прикосновения Дина по спине тоже проходит та самая дрожь. Приятнее этого ощущения может быть только массаж головы и чувство, что вот-вот свалишься от этого массажа в экстазе. Не ненаглядный, ага, а почему тогда тело так отзывается даже не на ласку?       — Во что ты опять вляпалась, бесшабашная идиотка? — ворчит Дин. Ему бы ещё «балбесы» добавить — и можно в преемники Бобби записывать.       Дин, это не я!       Охотник деловито измеряет мой пульс на правой руке — не проще ли на артерии? — снова трогает лоб и, очевидно не дождавшись от меня реакции, поднимается с кровати. Решив, что пора заканчивать этот цирк, — нет, не уходи, посмотри на меня! — я глубоко вздыхаю и переворачиваюсь набок настолько, насколько может позволить закованная в наручники рука.       — Дин, — бормочу я «сонно». — Какого чёрта? — и дёргаю пленённым запястьем. — На каком я опять карантине?       — На карантине «мы пытаемся узнать, зачем ты убила Брэди», — мрачно хмыкает Винчестер. — Подкатегория «хрен с ним, Брэди, но почему ты напала на нас?».       Затихаю. Воспоминания о недавней стычке всплывают в голове во всей их красе, я даже ощущаю на кончике языка привкус озона от рассыпавшегося шара. Или это озон ещё не выветрился из номера? Во всяком случае, любая взбучка за содеянное будет вполне заслуженной. Я же… я же человека убила!       Именно эту открывшуюся истину я и озвучиваю, как только мысли более-менее укладываются в подобии порядка. Брэди был, конечно, той ещё мразотой, но он же был человеком. Кто знает, может он сумел бы исправиться, а я лишила его второго шанса.       Именно так я должна выглядеть в этой сцене. Раскаивающейся.       — Вот только на этом не зацикливайся, — советует Дин, внимательно наблюдающий за моим лицом. — Без твоих самобичеваний сейчас проблем хватает, — однако тактично молчит, что проблем из-за меня же. Не то чтобы это что-то меняет… — Ты знаешь, что могло послужить причиной?       Пожимаю плечами и, скорчив рожицу, острю:       — Врождённая долбанутость считается?       Она крадёт мои слова! Не верь ей!       — Ты определённо оклемалась.       Снова дёргаю прикованной к кровати рукой, как можно более выразительно прожигая в охотнике взглядом дыру. Винчестер только поднимает брови в немом вопросе, и мне жутко хочется пнуть его ногой, но приходится сдержать порыв и только буркнуть:       — Раз я оклемалась, значит, меня можно отстегнуть?       Дин поджимает губы и тянется ко мне. Вот только не к левой руке, а правой, чтобы… вытащить из-под неё блокнот? Как он там очутился… ладно, с «как очутился» долго гадать не надо, но вот как я не почувствовала, что мне подсунули под руку блокнот и ручку?       Сколько я не пытаюсь извернуться и прочитать надпись на бумаге — а она, несомненно, есть, — всё оказывается тщетно. Дин бросает на лист лишь беглый, призванный казаться незаинтересованным взгляд, закрывает блокнот и убирает в задний карман джинсов, после чего наконец-то достаёт ключи. Уже через пару мгновений я удовлетворённо потираю освобождённое запястье.       Последующие часа два, включающие в себя ужин и прочую вечернюю рутину, я хожу за Дином почти хвостиком и несколько раз «совершенно невинно интересуюсь», когда мы уже, наконец, уедем из Нью-Джерси, мол, мне надоело прозябать в этом мотеле. Винчестер отвечает настолько размыто, что ясно одно: нескоро. И не раньше, чем мы придумаем, как скрыть пятна крови на диване и полу, поскольку это оказывается гораздо сложнее, чем уничтожить неожиданно свалившийся на голову труп (посредством старого-доброго сожжения его в ближайшем лесочке под покровом ночи, ответственность за которое возлагается на плечи Сэма).       В итоге всё заканчивается тем, что Сэм уезжает разбираться со своей частью задания, а Дин остаётся караулить меня. Выглядит всё совместными усилиями по выведению кровавых следов минералкой с лимонным соком и перекисью водорода из аптечки, но по факту это присмотр за мной — вдруг ещё каких чудес выкину?       Ближе к утру, наконец устав драить полы, Винчестер усаживается на чистую сторону дивана и берётся за пульт, правда каналы охотник щёлкает больше бездумно, чем в поиске определённой передачи. За сутки он жутко вымотался, но по количеству выпитого накануне кофе ясно, что спать этой ночью Дин не собирается.       Бросив тряпку и кое-как вытерев мокрые руки о джинсы, забираю пульт, выключаю телевизор и седлаю колени Дина самым неприличным образом.       Выражение его лица бесценно. Наверняка он ожидал от меня что угодно, но только не очередные — не смей трогать мои воспоминания! — приставания с моей стороны.       — В Аду… должно быть… ставки делают, успели ли мы переспать, — возвещаю я с усмешкой, кончиками пальцев скользя по его плечу.       — Хочешь помочь им закончить игру? — без интереса отзывается охотник. — Люси, мы, кажется, уже решили этот вопрос давным-давно.       Хватаю его руку и прижимаю ладонью к своей груди там, где под грудиной находится сердце:       — Чувствуешь?       Дин хмурится. Без сомнения, он чувствует, что моё сердце не бьётся. Не просто сбилось от какой-нибудь заурядной аритмии, а совсем не бьётся, по крайней мере, последние секунд двадцать.       Когда он смотрит мне в лицо, в его глазах смешивается понимание и тревога. После того эксперимента с блокнотом — блокнотом девчонки и я, по идее, должна была возмутиться, что охотники его трогают без моего разрешения, но провалила проверку, да ещё позволила ей оставить записку, — Винчестер мог лишь подозревать, но сейчас я говорю ему это открытым текстом.       — Настолько ли ты дорожишь девчонкой, чтобы принять правила игры?       — Она — источник ценной информации, — сквозь зубы цедит Дин. — Ты могла бы просто увести её куда угодно. Зачем создавать ненужные трудности?       Пожимаю плечами.       — Развлекаюсь. Её душа уже моя независимо от способа, которым её убью я, вы или кто бы то ни было, — на последних словах я чуть качаюсь назад и, кажется, готова упасть, но с трудом и любезной поддержкой Винчестера удерживаюсь на месте. В воздухе точно становится меньше кислорода: сердце не бьётся уже восемьдесят секунд, и это накладывает свой отпечаток.       — Что тебе нужно?       Раздумываю добрых секунд тридцать, в которых больше желания побесить охотника, чем действительно метаний от мысли к мысли. И, наконец, решаю:       — Для начала сгодится поцелуй.       Винчестер сжимает зубы так, что играют желваки. Он видит мою ставку и отлично понимает, что время сейчас играет против него. Сколько уже прошло: почти две минуты? У него остаётся ещё три, но лучше бы ему управиться за одну — кто знает, сколько способно протянуть это тело на состоянии клинической смерти? Нет, нет, нет, не делай этого, даже не думай! Не смей, это ловушка, это ловушка, Дин, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не надо!..       — Pojaluysta… — вырывается у меня против воли.       На мгновение мне кажется, что охотник вот-вот столкнёт меня с коленей, не поддастся, однако кратковременная потеря контроля неожиданно идёт мне на пользу: Дин подаётся перёд, чтобы коснуться моих губ своими.       В отличие от всех поцелуев с Дином, которые мне удалось выудить из памяти, этот кажется… горьким. Как невкусное лекарство, которое нужно выпить, если хочешь быть здоровым. По иронии, невкусное лекарство — это я, только вся горчинка достаётся тоже мне. Рот Винчестера жесткий, движения грубые, а вцепившаяся в волосы вторая рука почти причиняет боль, но на данный момент этого достаточно. Мне нравится чувствовать напряжение охотника, выдающее его боль, мне нравится, как он сминает ткань моей рубашки в кулак, точно держит за шкирку, мне нравится лениво и очень-очень мягко — будто в ночь любви — отвечать на его поцелуй и выгибаться навстречу его натренированному, словно окаменевшему от дефанса телу. Я упиваюсь его поражением, в то время как подсознание заходится истошным воплем протеста.       Ничего, девочка, у тебя была попытка. Теперь моя очередь, и кто виноват, что я преуспеваю там, где ты сдалась, не начав?       Наконец-то позволяю сердцу снова забиться. Оно молчало немногим меньше двухсот секунд, но возвращение привычного ритма в груди ощущается так, будто я только что воскресла. Кровь наконец-то циркулирует по венам, стягивающая виски тупая боль медленно отступает, оставляя за собой только слабость. Наверняка, остановись сердце у девчонки без моей помощи и поддержки, после реанимации она бы имела все шансы стать овощем, но в заклинании есть свой плюс. Я могу разрушать это тело медленно, с удовольствием и болью её близких. Могу манипулировать Винчестерами до тех пор, пока они не решатся прекратить это её смертью, и, если слухи о размерах устроенной Кроули бойни хоть наполовину правдивы, они не решатся на это никогда.       Люди по своей глупости имеют привычку привязываться к другим людям так сильно, что при умелом обращении эти связи могут навредить. Конечно, со временем некоторые обжигаются и перестают так делать, излечиваются и от доверия, и от телячьих нежностей, становятся холодными и жестокими существами. У Винчестеров же, похоже, такая глупость прививалась с молоком матери на протяжении поколений, и теперь её не вытравишь ни предательством, ни потерями. Даже жёсткий по своей природе Джон Винчестер был из того же теста, иначе он бы не гонялся за Азазелем столько лет, а демонские полчища с удовольствием бы повёл под своими знамёнами Джейк Талли или та дурочка Эва Уилсон.       Наше тихое уединение нарушает вернувшийся с «похорон» Сэм. Сначала слышится характерный для «Импалы» рокот, потом шаги младшего охотника, звук открываемой двери и раздражённый вздох:       — Совет да любовь, — голос Сэма звучит устало и наполнен какой-то болью. — Но если вам приспичило, будьте добры делать это не на моих глазах.       — Дуешься от того, что тебя не позвали? — поддразниваю я. — Присоединяйся. Втроём будет веселее.       Дин резким движением отталкивает меня и начинает подниматься с дивана, вынуждая меня тоже встать. На его губах царит ехидная усмешка, которую он дарит брату каждый раз, как заходит разговор о его любовных похождениях, но глаза по-прежнему остаются холодными.       — Думаю, тебе лучше отдохнуть хотя бы пару часов, — бросает Дин мне, направляясь к холодильнику за банкой пива, припрятанной там ещё с нашего заселения.       — Я не устала.       — Ничего интересного точно не пропустишь, — не унимается старший Винчестер.       — Действительно, — подаёт голос Сэм. — День был тяжёлый, а ты выглядишь так, словно сейчас снова грохнешься в обморок. Иди спать.       Возвожу очи к потолку, цежу «Слушаюсь, папочка» и удаляюсь в свою комнату. Секретничать будут, определённо. Но не может же Дин быть настолько наивным, чтобы полагать, что я не услышу, даже если они выйдут на улицу, чего они тоже не сделают, если хотят по-прежнему следить за мной.       С минуту мнусь у двери, прислушиваясь. Шаги, шаги, шаги, звук отставляемой на стол банки пива, звук запускаемого ноутбука, другие неопознанные шорохи. Включённый телевизор, но громкость скорее фоновая, чем для просмотра. Как будто занимаются привычными делами. Ладно, допустим: всё равно, если они начнут что-нибудь говорить, я услышу. Стенки в мотелях тонкие, за такими секреты точно не утаить. А у меня есть пара тузов в рукаве.       Влюблена она, или нет — не имеет значения. Я пытался… она испугалась и ясно дала понять, что не хочет ничего больше дружбы. Эти слова, услышанные точно так же, через тонкую стенку одного из мотелей, сами собой всплыли в памяти во время поцелуя. Я потеряла контроль из-за остановки сердца. Девчонка же потеряла контроль от того, что я начала тянуть ручки к её Дину. И сейчас бесится, что мне удалось порыться в её памяти, раскопать интимные секреты, хотя к самому главному и заветному по-прежнему не подпускает. Даже будучи связанной по рукам и ногам, она охраняет информацию о будущем, но там, где удалось пробить одну брешь, получится пробить другую, вслед за которой рухнет вся стена.       Или я просто перережу её горло её же руками, и по законам мироздания её душа попадёт в Ад, где на дыбе ломаются и не такие стоики.       Я разворачиваю вырванную из многострадального блокнота, позже небрежно брошенного Дином на столе, записку. Тоже марионетка. Интересно, хватит ли Винчестеру мозгов разгадать значение? Если, конечно, он сможет воспроизвести написанные девчонкой русские буквы, чтобы прогнать их через переводчик.       В конце концов, я сдаюсь и, окинув взглядом свою футболку, решаю переодеться. На мне по-прежнему та самая, заляпанная в крови Брэди одежда, поэтому я основательно — тоже назло девчонке — роюсь в рюкзаке со сменной одеждой и выуживаю оттуда мятую рубашку в клетку. Джинсы с вытянутыми от носки и грязными после недавней уборки коленями ни меняю, ни снимаю, и в таком наполовину опрятном виде уваливаюсь на кровать. За стенкой по-прежнему слышится голос зомбоящика, к которому прибавляются едва различимые мерные щелчки клавиатуры на ноутбуке, и вскоре это убаюкивает меня.       Сон встречает меня тёмной комнатой подсознания. Я снова становлюсь девчонкой-марионеткой, а бодрствующее «я» — демоницей-кукловодом.       Мэг взирает на меня полным торжества взглядом, мне же хочется выцарапать её глаза. Мне много что хочется сделать с ней, но глаза в приоритете.       Только вместо каких-либо слов или угроз я возвращаюсь к своему занятию: попыткам разорвать верёвку на правой руке. Мэг, балуясь с остановкой сердца, чуть не угробила моё тело, но от этого волокна верёвки тоже начали лопаться, чем я незамедлительно воспользовалась, волей-неволей позволив черноглазой играться с Дином. Всё равно там я ничего не смогла бы сделать, а здесь, глядишь, за пару часов успела бы стать более боеспособной. Даже одной рукой можно отвесить оплеуху, особенно если тебе не препятствуют законы физики и реальности, а магия идёт бок о бок с простым велением мысли.       Похоже, Мэг тоже это понимает, потому что спешит завязать на месте разрыва новый узел. Гораздо эффективнее будет заменить всю верёвку — узел легче разорвать, чем цельные волокна, — однако демоница почему-то этого не делает. Я предполагаю, что если нити марионетки — это важная часть заклинания, то каждая порванная нить безвозвратно разрушает установившуюся между мной и Мэг связь. Нужно только постараться довести дело до конца раньше, чем Мэг успеет устроить мой суицид.       Словно прочитав — или, вернее, действительно прочитав — мои мысли, она напевает:       — Пора просыпаться? — и снова тянется к ваге. Но не тут-то было.       — Чувствуешь? — не без мстительной остроты в голосе спрашиваю я, припоминая её же слова, обращённые Дину.       Прикосновение и укол. В вене на локтевом сгибе. Короткая вспышка боли, будто колючку в палец загнала — и сумерки вокруг нас стремительно сгущаются, становятся кисельно-тягучими.       — Что это? — растерянно спрашивает демоница. Её слова точно растягиваются, теряясь в пустоте, а облик колеблется, дрожит и вытягивается в сюрреалистичных образах.       — Рискну предположить, что снотворное или транквилизаторы. Мерзкая штука и вырубает начисто, но ведь с тобой по-другому никак, да? — понимая, что сейчас Мэг никуда от меня не смоется и не сумеет даже заткнуть толком, позволяю своим словам обзавестись булавками и шипами: — Винчестеры тоже умеют играть грязно. Тебе стоило поработать с ними в одной упряжке дольше.       Демоница рычит. Самым натуральным образом скалится и утробно рычит, но впечатлить меня ей не удаётся. Темнота подсознания, кажется, становится ещё темнее прежнего, а пространство по консистенции уже походит на сметану. Пытаюсь снова дёрнуть рукой, чтобы растянуть узел, но движение выходит вялым, точно застрявшим на полпути в этой сметане.       Отлично. Я на время отрезана от Мэг, но с пользой провести его тоже не смогу. Может, хоть удастся восстановиться достаточно, чтобы не сдохнуть, реши та снова колдовать моими руками?       На этой безрадостной ноте подсознание застывает, подобно янтарю с увязшими в нём мухами.