Ушедшим в дождь

А в городе серо. И вечно идут дожди. Тебе говорят: молчи и смиренно жди, пока из опалы поднимут тебя вожди — а ты благодарен будь за такую честь. Ведь мир этот, как твердили, не изменить, здесь люди как воск, а вовсе не как гранит, и каждый, кто наглый, сумеет из них слепить кого-то намного хуже того, что есть. Ты смотришь на них — и видишь, что каждый мёртв, что только моргает да разевает рот. А ты удивлялся вечно — да что за чёрт? Но это кольцо сжимается все сильней. Ты высчитал — что через несколько лет-секунд, доколь не изменят правила и маршрут, на улицы с неба чёрным стечёт мазут из баков давно заброшенных кораблей. Ты думаешь — это безумно плохой расчёт. И сколько же нужно будет терпеть ещё, твой мир оказался предан и запрещён — они говорят «вне закона» и «выбить дурь». Они безнадежны — в этом и скрыт подвох. Ты кривишься молча: сколько же в мире блох. А дождь, между прочим, вовсе не так уж плох, когда ты умеешь видеть за ним лазурь. Когда ты умеешь видеть на небе вязь. А дождь в самом деле просто смывает грязь легко, беспощадно, остро и не боясь ни королей, ни судей, ни палача. А дождь на виски ложится и шепчет: будь дерзающим, смелым, гордым, кто ищет суть, кто прямо и чётко свой выбирает путь и больше не может прятаться и молчать. И дождь за собой уводит таких, как ты, исполненных строгой морали и красоты. Дома позади кричат — но они пусты, как равно пустые те, кто так верил в чин. Тебя же уводит дождь в звездопад и ночь, где больше не нужно помнить про «сын» и «дочь». И дождь говорит, что сможет тебе помочь. И ты понимаешь — лгать ему нет причин. И ты понимаешь — надо спасать живых. Мир стелется под ноги мокрым холстом травы, и дождь обещает — будете жить лишь вы, когда над землей разверзнутся небеса. Другим ваша правда хуже, чем просто смерть: «Как славно, однако, вовремя помереть»*. Но дождь говорит, кому-то дано лишь тлеть, но каждый всегда пути выбирает сам. Ты видишь — перед тобою искрится мир, он просит как будто — ну же, иди, возьми! Ты тянешь ладонь и в горсти берешь эфир, и дождь говорит, ну что же, пора начать. Они называют это дурной игрой. Смеёшься в ответ — дождь смеется в тебе, с тобой, поёт через взвесь: давай, архитектор, строй, ведь всё начинается с первого кирпича. Стук капель, ты знаешь — это твой сердца стук. Твой мир создаётся теплым касаньем рук, ты счастлив безумно, чисто, но только вдруг наверх поднимаешь взгляд — и не видишь туч. Последние капли мягко текут с плеча. Ты мечешься слепо — плакать или кричать. Твой мир подставляет душу своим лучам, а ты ненавидишь равно и мир, и луч один только раз — один только этот миг, пока душит солнце в горле и стон, и крик. Потом ты поймёшь, что, в общем-то, всё постиг, и, значит, что всё закончится хорошо. Что ты, архитектор, тест свой прошёл на пять. А тот, кто учил, собой заплатил опять, чтоб мир возрождённо-новый сумел сиять. Что просто твой дождь уже навсегда ушёл.