Fire

Посреди подсолнечного поля горела церковь. Деревенская часовня, о которой мало кто знает, некогда красивая и возвышенно прекрасная. Это было маленькое, аккуратно стоящее посреди широкого поля здание, так прекрасно вписывающее в данный пейзаж. Она сильно выделялась среди этих рыжих подсолнухов. Низенькая старушка слезно молящаяся о жизни дочери, что почти год лежала в коме. Женщина в платке о маме больной раком. С самого угла мальчик лет пятнадцати, сидящий в инвалидном кресле, просил, смотря на лик Бога, чтоб тот помог вернуть ему способность ходить. Высокий купол упирался крестом в небеса, вспарывая их как ножом. Колокола каждое утро пробуждали поле глубоким и чистым звоном. Птицы, что сидели или прятались, взлетали, шумя крыльями. Будто сам Господь посылал своих вестников в разные стороны света. Раньше эта церковь была богатым монастырем с подвальными помещениями и туннелями ходов. Монахи в черных рясах с их помощью шествовали до близ находящегося рынка и полей, среди тишины которых они надеялись услышать Его голос и может сквозь пышные облака увидеть крылья двенадцати Его апостолов. Громкую тишину рвет треск жженых и падающих балок, рушащийся пол, крики людей внизу. Ты слышишь, Господи? Ты, слышишь как они кричат? Как просят о помощи? Голос священнослужителей разносился от стен, отскакивая эхом от витражей, гулом улетая куда-то под купол. Прихожане почувствовали дым не сразу. Пламя медленно съедало деревянный свод, все быстрее перемещаясь. Витражи, громко хлопая, разбивались, пугая толпящихся внизу людей. Женщины плакали, у мужчин дрожали руки и ходуном ходили пальцы. Дети боялись крича, укрываясь в складках длинных маминых юбок. Люди думали, укрыться в туннелях, куда их привел священник, но и там был яркий и горячий огонь. Самое большое подвальное помещении, в котором стояли старые реликвии, мешки с крупами, ненужные вещи, было все в дыму. Грязные стены, шершавый пол, крысы размером с кошку. Грязные короткие волосы, все в опилках. Лицо белое и сухое в ожогах мелких. Кровь капает из сильно прокушенной губы. Дыхание сбивается, кислорода почти не хватает. Губы и пальцы шершавые, дымом пропахшие, похожие на наждачку. Глаза холодные, хорошо, что не мертвенно-застывшие. Дым, острый, щемящий, рвущий глотку в мелкое крошево, похуже сигарет. Люди, как кучи, тряпья по углам, которые уже прекрасно знают, что с ними будет дальше. Они будут гнить в сырой земле вперемешку с золой и опилками. Их не положат в гроб из вишневого дерева, не будут долго отпевать, а потом зароют в землю, утаптывая землю тысячей ног. Этого не будет. Будут только воспоминания, траур каждый год и новые стены возведенной вновь церкви. Еще больше и красивее. Еще более возвышенней. Серое нахмуренное небо, тучи темно-коричневые, цвета грязного снега. Глаза серые, туманные. Мягкие. Ищущие помощи и поддержки. Многие люди курят, не смогут сдержать нахлынувший порыв эмоций, им все равно, что это вредно. Им на все равно. Бьют кулаками стены, пытаясь выломать их. Пол некогда покрытый досками из осины, а не состоящий из полуразвалившихся балок. Огонь...теплый мальчик, с ярко-рыжими волосами, маленькая язва, от его касаний даже нежных все пеплом оборачивается. Волосы спичкой вспыхивают, безудержно снимая кожу головы, сдирая ее ошметки, так уже не нужной кожи. Огонек смеется и танцует из угла в угол. «Огонь, мой добрый друг, греешь ты же все вокруг...Пощади». Слепая девушка сидит, прижавшись спиной к скользкой от мха каменной кладке, закутавшись в плед, который идеально спадает с ее плеч идеальными складками. Любой художник душу продал бы, зато чтобы нарисовать ее. Вот такую бледную, испуганную птицу в старом одеяле. Сквозь длинную черную челку выделялись белые, не видящие глаза. Два белых зеркала, в которых отражается вся неизбежность мира, полный крах моральных и духовных ценностей. В этих двух белых бездонных( или там было дно?) зеркальцах отражается все.. Бог мне кажется маленьким мальчиком, сидящим на берегу речки и бросающим в нее камушки. И за его спиной, сложа ручки, стоит Огонек. Разговаривает с ним. Несмотря на жару, очень холодно. В душе ледник словно. «Перестань, не сжигай. Сжалься, яркий господин...» девушка чуть не плачет, в мыслях просит его. Жарко. Небо чернеет, громыхает где-то. Наши поджигатели хохочут. В голос с главарем. Или это не гром, а их смех громыхает? Стены коридоров осыпаются, по-тихоньку рушатся. Это опадают стены нашего чистилища. Медленно по камушку. С пылью вверх поднимаются наши страхи. Люди, незнакомые друг другу, держатся за соседей. О чем-то разговаривают. Спорят. Делятся чем-то сокровенным. Пытаются сквозь дым и боль улыбаться, смеяться и радоваться жизни, даже в такой момент. Грязь. Слякоть. Копоть. Жижа. В ботинках уже хлюпает, одежда вся в дырах. Порезы. Ожоги. Пепел. Кровь. Трупы. Непробудный страх. Необъятный. Общий. Животный. Дикий. Сырость. Полная антинисатория, гнойные раны. С ней-то они и больше месяца не протянут, без должного ухода. Как же вы ещё не поняли, что мы для них наверху — так игрушки, муравьишки, шахматные фигурки, марионетки в чужих шальных руках. Будто боги в шахматы играют. Нас выводят. Толкают дулами в спину. Если падает кто-то, поднимают за шиворот или застреливают, как дичь. Свет режет глаза. Яркое круглое солнце. Такое большое. Слепящее. Главарь хохочет. Его голос так и громыхает. Говорит. Яркое. « Вот они наши выжившие..» Желтый диск света. Нас ставят на колени. Перед ним. Ударяют прикладом по затылку, чтоб склонили голову. Острая, резкая боль поднимается от ног до самого затылка и заканчивается частым стуком крови в висках и рвущей боли в легких. Тук-тук-тук. Будто множество маленьких молоточков беспревывно стучат только им известный ритм. Капли крови, шумно стуча, окрашивают землю в яркий цвет. Цвет вина. Яркого заката. Быстрого платка цыганки на базаре, танцующей на площади. Мы умрем все одинаково, что ты, что я. Всем в висок пулю загонят. До последней капли крови. Мы выстоим до удара в висок.