Бетховенский фриз

Эти небольшие записки – мои воспоминания о двух встречах (я не могу применить тут обычное врачебное слово "приём", потому что всё тогда было необычно), которые произошли со мной, когда я только стал практиковать в Вене. Я до сих пор не решил, стоит ли их публиковать, не думаю, что они представляют ценность для моих последователей, но они представляют огромную ценность для меня. Сознавая свою любовь к многословию, я постараюсь изложить всё как можно более коротко, но так, чтобы точно запечатлеть на бумаге те разговоры, которые я вёл с посетителем Р. Сеанс первый. «Тоска по счастью». Вена конца столетия представляла собой диковинную смесь аристократов, всё ещё помнящих зенит империи, и маргиналов, всем своим существованием предрекающих её закат. Это было время свободных художников, декадентов-кокаинистов и, конечно же, учёных, всеми клетками мозга пытавшихся впитать прогресс, который шёл по Европе шагами сказочного великана. На кого походил пришедший в тот день? В том-то и дело, что ни на кого, в нём, казалось, было понемножку от всех, кто варился в гигантском венском котле. Когда мы познакомились и немного поговорили на обыденные темы (он мастерски поддерживал светский разговор, ничем не выказывая своего нетерпения), я первым задал вопрос: – Что конкретно привело вас ко мне, герр? Он прямо посмотрел на меня и мягко, будто ребёнку, ответил: – Я решил поставить эксперимент. Не могу сказать, что не удивился, но так мне стало даже интереснее, ведь эксперименты - моя вотчина. – Какой же именно? – решил подыграть я. – Видите ли, – он снял перчатки и аккуратно положил их на столик. - В последнее время в моей семье назревают... большие проблемы. Конечно, я решу их сам, как всегда, но мне стало любопытно, применимы ли обычные методы для необычных, – он на миг замешкался, - людей. А о вас говорит вся Вена. Эксперимент экспериментом, но я предпочёл действовать с Р. как с обычным пациентом, и попросил рассказать о его детстве. Он как-то странно усмехнулся, но рассказал. Рос без родителей, но родственников вокруг было довольно много. Очень любил играть в войну (что ж, какой мальчишка этого не любит?), но ему частенько попадало от более драчливых соседских сорванцов. Вырос, остепенился, женился, живёт в огромном доме. – Что же не так в вашей семье? – поинтересовался я и тут же поправил себя. – Хотя давайте вы просто назовёте первые ассоциации, которые приходят вам в голову при слове "семья". – Климт, – тут же ответил Р. – Почему? – Вы видели картины Климта, доктор? – Конечно, – я кивнул. – Когда смотришь на них издалека, они кажутся покрытыми золотом. А подойдёшь ближе и видишь – точь-в-точь как лоскутное одеяло. Мы помолчали. Я предложил Р. сигару, он отказался: – Я любил курить после игры на рояле, но в один прекрасный день понял, что играю слишком часто, а следовательно, курю слишком много. Я тут же ухватился за этот факт. – Сигара, герр, это известный фаллический символ. Для вас занятия музыкой сродни занятию любовью? Он посмотрел на меня с неподдельным интересом. – Я понял, почему о вас говорит вся Вена. Мой город любит... пикантные вопросы. Были бы у меня усы, я бы деликатно в них усмехнулся. Р. тем временем продолжил: – Не думаю, что всё дело в этом, доктор. Я всегда любил музыку, в конце концов, я - австриец. Учился играть на многих инструментах, но рояль оказался мне ближе всего. На нём великолепно звучит любой ритм, а ведь наша жизнь - это и есть ритм. – Вот в этом и дело, – я стряхнул пепел с сигары. – Вы сами только что обнаружили корень проблемы. Сейчас я вам всё объясню. Сеанс второй. «Враждебные силы». Вена гудела, точно растревоженный улей. Политика и дипломатия стали занимать умы всех – даже тех, кто обычно думал только о том, насколько белоснежны его манжеты и не вышли ли из моды золотые запонки. Я тогда как раз вернулся из Берлина, где навещал старого университетского приятеля. В Германии были точно такие же настроения, газеты пестрели заголовками о грядущей войне, но, признаться, я был далёк от всего этого – внутреннее занимало меня во всех смыслах более, чем внешнее. Он пришёл рано утром, я только-только открыл кабинет. Прошло больше десяти лет, а Р. выглядел так, будто мы распрощались вчера. Мы побеседовали, как старые знакомые, после чего я задал так волновавший меня вопрос: – Как вы теперь себя чувствуете? – Как «Бетховенский фриз», – ответил он. Наверняка ему нравился Климт – он уже второй раз сравнивал что-то с его картинами, только теперь был более конкретен. – Объясните? – Конечно, доктор. Это очень большая фреска, фактически – переложение на полотно Девятой симфонии Людвига. Я ничего не сказал, но про себя отметил, что он назвал Бетховена по имени - как старого знакомого. – Так вот, – продолжил он и внезапно попросил сигару. – В прошлый раз я был «Тоской по счастью» – на этом фрагменте фриза изображён красивый рыцарь в сверкающих доспехах. Вы спрашивали о детстве и юности, и я рассказал вам. Я был таким рыцарем. А сейчас меня ждут «Враждебные силы», доктор. На этой части фрески – Тифон, болезни, смерть, безумие и тоска всего человечества. Грядет война, доктор. Великая война. И мы с семьёй можем оказаться по разную сторону баррикад. – Вы курите, – невпопад сказал я. Он чем-то пугал меня, этот изящно одетый молодой человек, каких, казалось бы, тысячи в Вене. – На войне всё равно закурю, так какая разница? – он пожал плечами. Наконец, придя в себя, я ухватился за его последнюю фразу о семье. – Вы сказали, что вам, вероятно, придётся сражаться против ваших родных. Мне казалось, много лет назад мы выяснили этот вопрос. Р. улыбнулся. У него и улыбка оказалась странной – словно бы мудрой и снисходительной одновременно. Он был младше меня, но вёл себя так, как будто в отцы мне годился. – Я помню, помню, – кивнул он. – По вашей теории моя любовь к игре на рояле – суть отражение моего стремления к власти и главенству. Ритм – жизнь, и я хочу её контролировать, поэтому и не даю некоторым своим... родственникам той свободы, которую они хотят. Видите, я хорошо всё запомнил. Вы думаете, что я пришёл снова просить совета? – он опустил окурок в пепельницу. – Нет, на самом деле мне захотелось перед войной встретиться с одним из величайших сыновей моей страны. Тешу гордость, доктор, только и всего. Мне безумно хотелось задержать его, но он уже поднялся с кресла. Обернулся Р. лишь в дверях и снова улыбнулся своей странной улыбкой: – Что касается музыки, доктор, то запомните: иногда рояль – это просто рояль. З. Фрейд «Бетховенский фриз. Записки 1913-1918 гг.»