Преследователь

Щелчок. Гул, крики, шум дорог завлекает в непроходимый водоворот, бьёт, царапает, хлестает плёткой. На горизонте плещется Средиземное море, а солёный запах вперемешку с городской пылью чувствуется и здесь – слишком ярко, задыхаешься. Ноги сами идут на звук, слабый, робкий, путающийся в несметных улочках и цепляющийся за вершины домов. Идти целую вечность – не дойти: стёрлись подошвы, испачкалась одежда; существую ли я вообще? Прохожу сквозь суетящихся людей, они меня не замечают, я кричу во весь голос «помогите» – не слышат. Я выхожу к перекрёстку на закате. Это песня; неизвестный поёт что-то на смутно знакомом языке, но собрать слова в фразы не выходит. В голосе боль и скорбь за каждого страдающего, голодающего или потерявшего крышу над головой; они, как острые ножи, вонзаются в сердце, терзают – будто бы у нас с ним кровное родство, или же я любил его. Я узнаю его. Ты смотришь на меня… …я не успеваю выкрикнуть и первой буквы твоего имени, как ты разлетаешься на сотни голубей, таких же кипельно-белых, как и твой костюм. Щелчок. Фиолетовое небо, усыпанное мириадами звезд – какая же красотища всё-таки… Хорошо на улице, прохладно; солнце тонет за горизонтом в море, бросая последние свои лучи людям в глаза. Я иду и как будто разговариваю с кем-то: спрашиваю всякую пургу, например, «как ты здесь оказался», «где научился на гитаре играть», или «газировки купить». Музыка играет всё громче, отдаваясь каждой нотой в теле, а на душе такая лёгкость – пляши и пой! Я говорю: «Как насчёт пойти ко мне?» С кем я разговариваю? Вокруг ни одной девушки, разве что прожжённые продавщицы в ларьках да выгоревшие на солнце мужчины. До жути знакомый голос отвечает вопросом: «Мы едва познакомились, а ты уже тащишь меня в постель?» Медленно набирает сияние луна, закутываясь в пелену облаков. Говорю: «Ты такой красивый, почему бы и нет?» Голос отвечает мне: «Давай лучше ко мне». Какая-то женщина со всей силы толкнула меня и убежала; рефлекторно попытавшись проследить её путь взглядом, я натыкаюсь на тебя. Белая одежда в тёмное время суток сияет ярче любых фонарей. Рот расплывается в хитрой ухмылке… …ты рассеиваешься по ветру, едва я только прошептал твоё имя. Щелчок. Каждое прикосновение, как кислота шипящая брызгами по коже – обжигает, дерёт, наносит неизлечимые увечья. Сплетение тел, как разлитая по махровому ковру смесь молока и кофе – я чувствую страх перед рухнувшими границами и правилами. Кто-то тоже это ощущает – все органы чувств сейчас одни на двоих, мы – одно целое. Пальцы скользят по широкой спине, сминают и рвут шёлковую ткань, впиваются в спину – не отстану, не отцеплюсь, только с мясом отдерёшь! По шее бежит холодная липкая капелька – я не удивлюсь, что кое-кто в пылу страсти разодрал кожу… С бесчисленными девушками удавалось забываться, наслаждаясь их прелестными фигурами и пошлыми стонами, тут же всё по-другому, тут борьба, за победу на всё готов. Я с ужасом осознаю, что не могу назвать имени того, кто сейчас с таким упоением целует меня – с долей боязни, но, чёрт возьми, так пылко, так умело, медленно углубляя поцелуй, что одновременно сносило крышу и звонкими ударами по голове возвращало в этот мир. Хриплый стон врывается в его приоткрытые губы, которые почему-то тут же скривились в подобие улыбки. Ты отрываешься от меня нехотя, встаёшь и поворачиваешься ко мне лицом; пространство заполнил холодный воздух, отрезвляющий сознание. В лунном свете из окна отчётливо видно лицо. Узнать тебя не составило особой трудности. – Ты проиграл, Демис. – Коль, подожди… Я едва успеваю тебя коснуться… …твоя голограмма дрожит волнистой рябью и исчезает. Щелчок. Это – моя жена. Я люблю её. Это – моя жена. Одна из тысячи пустышек на длинных шпильках, ломающихся на неровной дороге. С прекрасной фигурой и отсутствием всякого здравого ума. Моя жена. Свадьбу отмечаем, как положено, с размахом. Все гости давно уже пьяны свободой и дешёвым алкоголем, тебя разнесло с первого бокала, руки шаловливыми гибкими пальчиками с дорогущим маникюром лезут под ширинку. Отстань от меня, я тебя ненавижу, не могу терпеть рядом этот запах дешёвых духов, жжёной самокрутки и чужих мужских рук… Ходить с ножом в сердце не так-то и комфортно. Перед глазами мутные пятна, и только милостью Божьей я держусь на ногах. Чей-то взгляд прожигает мой костюм, как потушенная сигарета, и я чувствую, как воспламеняется и горит кожа; осыпается пеплом, прожигает кости, но – я не могу умереть. Всё в порядке. Меня поздравляют твои подруги – вас делали под штамповку, что ли? Все, как одна, с виду проститутки со стажем – уверен, что вон ту я видел однажды у тротуара… Меня поздравляют мои друзья – только, правда, я никого из них не узнаю. Кого-то не хватает, так не хватает, чьих-то слов и даже самого присутствия. Моя личная паранойя, доводящая до нервных глотков и дрожащих рук. Появись, выйди из тени, я тебя жду, я тебя не боюсь!.. – А сейчас дадим слово одному из друзей жениха, Николаю Архипенко! Наши глаза встречаются, серые и тёмно-голубые молнии летят друг в друга, цель на поражение. Попадают точно друг в друга и рассыпаются блёстками. Только знающий его слишком хорошо может определить, что его белки глаз подёрнуты красным совсем не от бессонных ночей, хотя, возможно, истинная причина как раз и повлекла за собой отсутствие сна. Его неизменное белое одеяние вспыхивает молниеносно, как только он встаёт из-за стола, пламя огненным драконом съедает хлипкую ткань. Я не успеваю дозваться до тебя со своим болезненным «прости»… …ты сгораешь и обращаешься в пепел быстрее, успев перед этим прошептать вымученное «будь счастлив». Щелчок. Горло жжёт от палёного коньяка, в лёгких сигаретный дым оседает, перед глазами сизый туман, и его не разогнать ветром с моря… Щёки почему-то очень сильно болят. Одна бутылка, вторая, а избавления всё нет, только под рёбрами заныло сильнее, так, что хоть выдирай сердце из-под кожи. В глазах застывают моря слёз – Средиземное бы обзавидовалось – но нельзя, мужчины не плачут… Прикосновение горячих рук на плечах и тёплых губ к уху, некто виснет на моей шее, шепча неразборчиво что-то – я не понимаю, о чём он говорит!.. Слишком нежно, слишком тепло. Так можешь только ты. Перед глазами мелькает кусок белой ткани, а к шее прилегает нож. – Архипенко! Ничего не происходит. Никто не исчезает. Я пытаюсь обернуться – ты позволяешь мне это. Боль, которую излучает всё твоё существо, чувствуется даже сильнее, чем страх от острой стали. Боль разбитого сердца и порезанной в лоскуты души. Некуда идти, не для кого жить. Спасибо, что не ударяешь лезвием по своей шее – мы бы умерли вместе, ты – от боли физической и потери крови, а я… Просто бы умер. – Последнее слово перед смертью. – Я люблю тебя. Всё ещё ничего не происходит. – Убей меня – я всё равно буду тебя любить. Рука дрогнула – неужели поверил!.. Медленно заскользил нож по тонкой коже, и последнее, что я услышал перед тем, как испариться, это… …«я тебя тоже люблю» Я просыпаюсь в своей кровати. Солнце так щедро в ноябрьские дни – ни единого луча. Глазами бешеного волка оглядываюсь – всё в порядке... Что, чёрт возьми, здесь забыл ты? Опять? Как дышать? Сердце берёт курс на ускорение. Я ударил себя по щеке, чтобы очнуться – приличный по силе хлопок, боль приободряет сонный организм. Коля оборачивается и говорит мне внезапным… женским голосом?.. – О, Демис, доброе утро! Смотри, какую вещь я себе купила! – кружится по комнате, показывая пальцами на белую вещицу. Цепи страха спадают, и сразу становится легче дышать. Ты опять выиграл. Я уже почти сошёл с ума, всё так, как ты и хотел. – Утро доброе… Пелагея?.. Девушка приподнимает брови в немом вопросе. – …никогда больше не покупай белые пиджаки.